Текст книги "Агент, бывший в употреблении"

Автор книги: Богомил Райнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц)

Он обреченно вздыхает и спрашивает:

– Угостишь еще одной чашкой кофе?

– Зачем же тогда жить? – спрашиваю, принеся кофе. – Чтобы наблюдать из окна за разгулом убийц?

– Ты так спрашиваешь, будто этот мир создал я. Поинтересуйся у Бога.

– Я не знаю его адреса.

– Хочешь сказать, что Бога нет? А я тебе так скажу: раз тысячи людей на протяжении двух тысячелетий отрицают его существование, значит, не все так просто, и что-то во всем этом есть. Иначе, зачем прилагать столько сил к отрицанию?

– Может, ты и прав. Но как в таком случае объяснить тот факт, что созданный им мир так отвратителен?

– Очень просто. Бог создавал мир, руководствуясь самыми добрыми побуждениями, но в какой-то момент устал и сказал людям: «Я свое дело сделал. Теперь вам продолжать». И они продолжили. Известно как. Первым делом Каин убил своего брата, а потом… что мне тебе пересказывать…

– Убедительно, – признаю. – Взял бы да и написал собственное вероучение.

– Чтобы наставлять неверующих вроде тебя? Мы отвергли Бога. Ладно. А что взамен? Глупости и выдумки. «Человек – это звучит гордо» и – бац – по голове; «Сентябрь будет маем», «Кто учится, у того все получится» – бред сивой кобылы.

– Да, не все получилось.

– Вот и надо было говорить детям, что не все получится, чтобы не было ненужных иллюзий.

– И когда ты все это осознал?

– Довольно давно.

И рассказывает, как, будучи маленьким, идя из школы, каждый день проходил мимо витрины какого-то ресторана и смотрел на столики, покрытые белыми скатертями, на вкусные блюда, которые подносили официанты, на мороженое в хрустальных вазочках, и, приходя домой, спрашивал у отца: «Папа, а мы пойдем когда-нибудь в ресторан?» – «Пойдем, сынок, пойдем, – отвечал отец. – Как-нибудь на днях». Но проходили дни, а долгожданное событие все не происходило. Наконец однажды отец сжалился над сыном, только пошли они не в ресторан, а в какую-то забегаловку, где подавали суп из рубца. «Но, папа, это не ресторан», – осмелился возразить мальчик, когда они сели за столик и им принесли две тарелки похлебки. «Для таких, как мы, сынок, это ресторан, – ответил отец, и, увидев полные слез глаза мальчика, добавил: – Не ломайся, а хлебай суп, потому что на сегодня это для нас будет и обед и ужин».

– Значит, так и не попал в ресторан…

– Зато узнал, где мое место – снаружи, за окнами ресторана. А потом этот ресторан разбомбили американцы.

– Объект для нас исключительно важен. И очень сложен для разработки, – говорит полковник.

Мы снова на конспиративной квартире с зелеными занавесками, и снова в комнате душно, чему и я способствую, поскольку курю уже вторую сигарету. Да и как не курить: мы перешли к самой главной части разговора – к постановке конкретной задачи.

– Речь идет о громадном состоянии, вывезенном из страны, а по сути украденном у государства. Только украдено оно по всем правилам искусства, так что с формальной точки зрения нет никаких оснований квалифицировать содеянное, как грабеж, – продолжает шеф.

Единственный напиток в квартире – минеральная вода в голубой пластмассовой бутылке. Манасиев наливает полстакана и выпивает двумя большими глотками, чтобы освежить свои мысли.

– Основная цель операции очевидна – вернуть награбленное. Но есть и вторая, не менее важная сторона дела. При успешном завершении операции преступники должны понять: от ответственности перед законом их не спасет никакое бегство за границу. А авторитет нашей службы в обществе будет восстановлен.

Он умолкает, наливает себе еще полстакана воды, но, прежде чем выпить, поясняет:

– Не знаю, Боев, насколько ты в курсе произошедшего, но в нашей области за последние годы имело место множество недоразумений. При таких масштабных переменах они неизбежны, но их надо как можно скорее преодолеть. Пора восстановить нашу оперативную службу и несколькими эффективными ударами показать, что мы снова на должном уровне.

Он смотрит на меня, ожидая, не скажу ли я чего-нибудь в ответ, но, поскольку я молчу, допивает воду и продолжает:

– Чтобы понять, в каком кризисе мы находились, тебе достаточно знать, что упомянутый объект несколько лет назад был у нас под самым носом и никто его даже пальцем не тронул. Дескать, нет неоспоримых доказательств против него, нужно, мол, выждать и взять с поличным на крупном деле. В общем, тянули резину. А за это время он успел перевести в Австрию все деньги, основал там новую фирму и сейчас спокойно пьет себе кофе на Кертнерштрассе. А мы сидим и ломаем голову, как его вернуть.

– Вернуть его или его деньги? – спрашиваю.

– Это одно и то же.

– А не было у вас мысли, что можно вернуть деньги, а его самого оставить в Австрии.

– Не получится, – качает головой полковник. – Он не из тех, кто испугается угроз или шантажа. Такого хоть убей – он не уступит. Но убивать при таком раскладе бессмысленно. Поэтому тут надо действовать очень деликатно.

И уточняет:

– Поэтому мы решили, что тебе нужно вступить в контакт с объектом.

– …Поскольку он считаете меня человеком деликатным?

Манасиев молчит две-три секунды, словно решая, пришло ли время раскрыть тайну, а потом поясняет:

– Поскольку ты агент с большим опытом. И поскольку ты лично знаком с этим человеком. Речь идет о Тра́яне Таба́кове.

Имя мне ничего не говорит, и это достаточно ясно видно по моему безразличному виду.

– Да Табаков же! – настаивает шеф. – Когда-то вы учились в одной школе.

Теперь припоминаю. Только мы его называли по инициалам – ТТ или еще более по-свойски – Траян Пистолет. Потому что тогда у нас на вооружении все еще состояли советские пистолеты ТТ, то есть «Тульский Токарева».

– Не он ли был нашим торговым советником в Бонне?

– И торговым советником, и главой внешнеторговой фирмы, и кем он только не был; а сейчас живет себе в Вене и сторожит свои деньги.

– Ответственная задача.

– Он и есть интересующий нас объект, Боев. И тебе уже известно, почему он нас интересует. Речь идет не о миллионе или двух, а о громадной сумме денег.

– Понятно. И в чем моя задача? Отправиться и добыть их?

– Такого подвига от тебя никто не требует. Нам нужна разработка по обычной схеме: быт, знакомства, политические связи, недвижимость, банковские счета, бизнес, в общем, сам знаешь.

– Есть какая-нибудь предварительная информация?

– Разумеется, только очень скудная. Потому мы тебя и посылаем, чтобы ты ее пополнил. О заграничной деятельности Табакова до конца 1989 года сведения отрывочные. О его операциях в нашей стране мы располагаем достаточным количеством фактов. А вот о его нынешней деятельности в Австрии нам практически ничего не известно.

– Нужно ли это понимать так, что единственной отправной точкой для меня будет его венский адрес.

– Нет. Потому что этот адрес, Боев, ты должен будешь установить сам.

И, угадав мое недоумение, поясняет:

– Уже пять месяцев, как Табаков бесследно исчез. Единственное, что нам доподлинно известно, – это то, что он все еще жив.

Воскресное утро. Конец июня. Приятный солнечный день, если не брать в расчет предстоящей встречи с полковником. На этот раз он присылает за мной машину. Не свою, а почти новый БМВ. За рулем – русоволосый улыбчивый парень. Смотрит на меня с уважением и некоторым смущением – наверное, ему сообщили, кто я.

– Куда едем? Куда-то в провинцию? – спрашиваю я, когда машина выезжает на Цареградское шоссе.

– Не совсем. Тут недалеко. Вилла в Панчерево.

Парень хорошо управляется с машиной. Но лучше б ему все-таки быть менее самоуверенным. Хотя, с другой стороны, если в двадцать лет ты лишен самоуверенности, значит, с тобой что-то не в порядке.

Манасиев встречает меня на террасе и сразу провожает в дом. Наверное, на террасе нет встроенных микрофонов. Повторяет конспективно свои наставления и заключает:

– Будем надеяться, что обойдется без осложнений. Но если они все-таки возникнут – никаких контактов с местной полицией.

– И с Интерполом.

– Особенно с Интерполом. Я уже объяснил почему. Речь идет о деньгах. А в делах с деньгами друзей не бывает. Поэтому ты должен действовать в высшей степени профессионально. Ты понимаешь, что я имею в виду?

– Понимаю – как прежде.

– Именно.

– Как во времена холодной войны.

– Не примешивай сюда политику. Я сказал «профессионально» – и точка.

И чтобы подчеркнуть смысл этого слова, начинает напоминать некоторые азбучные истины из учебника шпиона. Включая и то, как поддерживать связь через тайные и запасные явки. Те самые, о которых рассказывается в романах и которые на практике малорезультативны, поскольку в их тайну обычно оказывается посвящен третий лишний.

– Это, конечно, на те крайние случаи, о которых я упоминал. А об обычных делах позаботится водитель.

– На кой черт мне водитель?

– Для легенды. По легенде, ты – глава фирмы.

– И чем моя фирма занимается?

– Да ничем. Автомобильными запчастями. Фирма на грани разорения, но все еще фигурирует в номенклатуре. В общем, для прикрытия подходит идеально. Все документы готовы.

– А кто водитель? Тот, который меня сюда привез?

– Он самый. Хороший парень. Скромный и исполнительный.

– И какова его роль – инструктор или надзирающий?

– Не говори лишнего.

– Вы же знаете, что я привык действовать самостоятельно.

– Так впредь и будет.

– Значит, возвращаемся к урокам Усатого: «Здоровое чувство недоверия – непременное условие общей работы».

– Оставь в покое Усатого. И не пытайся ставить мне условия. Условия диктую я. Ты должен быть благодарен мне за то, что я обеспечиваю тебя помощником. Ты будешь отдавать приказы, а он – исполнять их.

Он ненадолго замолкает и бросает на меня недовольный взгляд:

– Странный ты человек, Боев. Получаешь идеальную легенду, помощника, машину, деньги. Чего тебе еще не хватает?

– Доверия.

– Да если бы я не доверял тебе, разве выпустил бы за границу? Я не хотел тебе говорить, чтобы не портить настроения, но ты должен знать: против твоего возвращения на службу было высказано немало возражений. И не только из-за твоего прошлого, но и в связи с кое-какими делами из твоего настоящего…

– Под кое-какими делами вы подразумеваете наркотики?

– Значит, тебе известно?

– Как же мне не знать, если меня вызывали на Развигора? Только вот все время задаюсь вопросом, кому понадобилось впутывать меня в столь идиотскую историю.

– Резонный вопрос, но все это уже в прошлом. В настоящий момент ситуация вокруг тебя прояснилась.

– И все-таки я продолжаю задаваться этим вопросом.

– У тебя будет достаточно времени задаваться вопросами. Но не забывай, что есть и спонтанные реакции. Если тебе под ноги бросают бомбу, ты не задаешься вопросом, кто, как и почему это сделал, – просто хватаешь ее и отбрасываешь как можно дальше от себя.

И, посмотрев на меня, чтобы убедиться, понял ли я его, продолжает:

– Кое для кого, Боев, ты настоящая бомба замедленного действия. И нет ничего удивительного в том, что они решили впутать тебя в историю с наркотиками. Особенно если учесть, что их бизнес – наркоторговля.

И, помолчав, добавляет своим обычным сухим тоном:

– Полагаю, мы закончили?

– Конечно. Хочу только спросить: если мне удастся вступить в контакт с Табаковым…

– Да?

– …И он поинтересуется, от кого я прибыл…

– Он не должен этого узнать. Если он будет считать, что ты послан кем-то конкретно, твое положение от этого будет менее весомым. Он должен видеть в тебе представителя не того или иного конкретного человека, а – целой системы. Табаков насколько хитер, настолько и примитивен: «Кто тебя послал? Манасиев? Значит, проблема в нем, и, чтобы избавиться от проблемы, надо ликвидировать Манасиева». Нет, Боев, ты не посланец Манасиева, ты представитель ограбленной Родины, нашей несчастной Болгарии!

Спустя три дня прощаюсь со своими последними друзьями – Петко, Однако и Бориславом, и под вечер пересекаю границу у Калотины. Тот же, что и некоторое время назад, приветливый кивок – и никаких формальностей.

– Будешь вести машину на умеренной скорости, – приказываю Пешо. – И не превышай ста километров без моего разрешения.

– Слушаюсь, господин начальник.

– Не называй меня начальником.

– Ясно, товарищ Боев.

– И я тебе не «товарищ».

Проезжаем Димитровград и устремляемся к этому загнивающему милому Западу, ставшему для миллионов балканских жителей заветной мечтой. Поняв, что я не склонен к разговорам, Пешо сосредоточенно всматривается в летящую навстречу светлую ленту автострады. А я разговариваю в манере Однако, то есть мысленно, сам с собой.

Ох уж эта привычка рассуждать! Профессиональное недоверие ко всему, включая самого себя? Или машинальная привычка чем-то заполнить внутреннюю пустыню одиночества? Впрочем, какая разница. Разве что только от постоянного копания в догадках и сомнениях становится тошно.

А почему, в сущности, ты согласился снова включиться в игру? Чтобы показать, что все еще чего-то стоишь? Снова ощутить, что все еще жив? Или чтобы сделать что-то действительно полезное? Но полезное – для кого? Или чтобы получить еще одну возможность пройтись в толпе, в которой тебя никто не знает, и сесть в кафе со спокойным чувством, что ты никому не интересен в этом ощетинившемся злом мире, где каждый лезет в дела другого, чтобы расстроить их и обречь на неудачу?

А может, все дело в неосознанном стремлении покончить с бессмыслицей жизни посредством благородного самоубийства? Вроде соревнования старых автомобилей, которые решаются на последний жест бесполезной дерзости, включаясь в смертельный бой с наездами и столкновениями, чтобы положить свои горящие искореженные корпуса на поле брани…

Может, так, а может, иначе. Кому нужны эти утомительные размышления?.. И какое они имеют значение, раз ты уже в пути?..

Раз ты снова агент. Пусть и бывший в употреблении.

Часть вторая
СНОВА В ПУТИ

Профессия моя такова, что я никогда не нуждался в персональном водителе. И слава богу. Постоянное общение двух людей в рамках общей работы неизбежно перерастает во взаимозависимость вне рабочих рамок. Либо водитель становится твоей прислугой, либо он садится тебе на шею. Чаще всего эти два варианта сочетаются в том смысле, что вроде бы командует начальник, а на деле командуют им.

Путь в Европу достаточно долог, чтобы я успел внушить Пешо по крайней мере две вещи. Первое: мы не в ралли участвуем и наша задача – добраться до намеченной цели по возможности живыми и здоровыми. Второе: нас отправили вместе не для того, чтобы мы делились друг с другом своими автобиографиями. По первому вопросу мы легко достигли взаимопонимания, но второй оказался сложнее. Как всякий двадцатилетний парень, Пешо убежден, что у него за спиной богатый жизненный опыт, и ему не терпится хотя бы отчасти поделиться им со мной. Выясняется, что он уже дважды ездил на Запад, правда не дальше Белграда, что уже второй год посещает курсы немецкого языка, насколько это позволяет занятость на работе, и что у него есть девушка, на которой он собирается жениться – опять-таки как только это позволит ему работа. Предоставляю ему возможность болтать сколько вздумается. Я бы вздремнул, но не получается. Общеизвестно, что, если ты сам водитель, но в данный момент машину ведет кто-то другой, ты постоянно начеку, опасаясь, что этот другой вот-вот совершит какую-нибудь глупость, в результате которой ваша машина окажется в кювете и в таком состоянии, что вас придется извлекать из нее по частям.

Как ни жми на газ, а перегон до Вены занимает около 15 часов, поскольку на многих участках дорога так запружена машинами, что ехать на повышенной скорости невозможно. Поэтому убиваю время размышлениями об «объекте», или, выражаясь юридическим языком, – о подозреваемом, Траяне Табакове.

Траян Пистолет. Или короче – Тульский. Или еще короче – ТТ. В школе мы дружили, насколько это было возможно с ТТ. Он держался серьезно, но не заносчиво. Точнее, был умеренно заносчив, как бы говоря: посмотрите, как я скромен, хотя и превосхожу вас. В некоторых отношениях он действительно превосходил нас. В то время как большинство из нас старались не переусердствовать в учебе, ограничиваясь усвоением того минимума знаний, которого было достаточно для сдачи экзаменов, он много читал. И очень хорошо владел речью. Он не был многословен, но умел выразить свою мысль – не спеша, убедительно, так, что наивный человек мог ему поверить.

«Прирожденный адвокат, – осуждающе говорил о нем Борислав. – В органах ему делать нечего, у нас важнее умение молчать».

Адвокатом он не стал, но и в органах не задержался. Переметнулся в торговлю. Там он оказался на своем месте, ведь чтобы продавать, нужно уметь заговаривать зубы, а в умении красиво говорить у ТТ не было равных.

Он не сердился на то, что мы называли его Тульский или Пистолет. При его самолюбии он мог бы обидеться, но считал это детской глупостью.

И был прав. Он не имел ничего общего с грохочущим огнестрельным оружием. Скорее походил на бесшумное холодное оружие.

Потом его послали на Запад в качестве торгового советника. Мне случалось встречать его в Берлине, Амстердаме и Брюсселе, но мы проходили друг мимо друга, словно незнакомые люди, потому что таковой была установка. Сейчас установка была обратной, но Табаков скрывается в каком-то неведомом убежище в столице вальса. Однако положение не совсем безнадежно – в Вене не более двух миллионов жителей.

Замечательный город, но, как всякое творение рук человеческих, не без некоторых мелких недостатков. Одним из таковых является то обстоятельство, что, не забронировав заранее гостиничный номер, найти таковой в Вене равносильно чуду. Раньше мы так и делали, но с тех пор много воды утекло. Теперь, если позвонишь из Болгарии с намерением забронировать номер в отеле, то, вероятнее всего, на другом конце провода бросят трубку. А если явишься собственной персоной – захлопнут перед носом дверь. Не то чтобы они возненавидели болгар, а просто усвоили современный стереотип, в соответствии с которым любой тип, приехавший с Балкан, – либо наркоторговец, либо сутенер.

Солнечным утром въезжаем в город по оживленной Мариахильферштрассе, и тут происходит то самое чудо: в первом же отеле рядом с вокзалом обнаруживаются свободные номера. Тот, что побольше и получше, уже свободен, а тот, что поменьше и на самом верхнем этаже, будет готов к обеду.

– А нельзя нам поселиться вместе? – спрашивает Пешо, не столько оттого, что в номере помимо кровати имеется еще и удобный диван, сколько, вероятно, потому, что Манасиев приказал ему постоянно находиться рядом и присматривать за мной.

– Можно, – отвечаю. – Но здесь, в западной части континента, двое мужчин живут в одном номере в одном единственном случае: если они представители нетрадиционной сексуальной ориентации. Так что сиди и жди, а я схожу изучу обстановку.

В этом городе есть два-три человека, с которыми я в прошлом поддерживал связь, но после перемен, происшедших в 1990-х, эти связи вряд ли возобновимы. Место, куда я направляюсь, – коммерческая фирма, и единственное, чем я в данном случае рискую, – найти ее закрытой. Расположена она через две улицы от отеля и обозначена маленькой табличкой у входа в массивное старое здание:

ФУРМАН И СЫН

Мне открывает пожилой швейцар и, выслушав мой вопрос, молча указывает на сумрачную лестницу. Контора на втором этаже. Поднимаюсь и энергично звоню, однако безрезультатно. Нажимаю звонок второй и даже третий раз. Коль скоро швейцар меня не остановил, значит, хозяин на месте.

– Очевидно, плохое освещение помешало вам прочитать табличку на двери, – замечает господин, соблаговоливший наконец открыть мне дверь. – Прием посетителей у нас с 15 до 18 часов.

Спешу извиниться, опровергая предположение хозяина о том, что не изучил таблички на двери, но выражаю надежду, что, как старый клиент фирмы, буду принят во внеурочный час.

– Старый клиент, говорите, – бормочет господин, когда мы устраиваемся в просторном темном кабинете, на фоне которого этот щуплый, иссушенный годами человек кажется еще более тщедушным.

– Как ваше имя? – спрашивает он, выдвигая из стола длинный ящик. Некоторое время копается в нем, пока не выуживает какую-то карточку.

– Ах да, я вас припоминаю. Так…

Похоже, однако, находка не озаряет удовольствием его сухонькое восковое лицо. Наоборот.

– Должен вам признаться, что я избегаю работать с клиентами из Восточного блока…

– …Бывшего.

– Будьте любезны, не перебивайте. Я хотел сказать, что сделаю для вас исключение, но только потому, что вы действительно наш старый клиент… Хотя и знакомы нам под разными именами. Но имя, как вам известно, для нас не имеет значения. Мы помним людей. Вы пользовались нашими услугами еще в те времена, когда мой покойный отец содержал отделение нашей фирмы в Амстердаме.

– Верно, в Амстердаме. Красивый город.

– Был красивый. Пока не сделался столицей чернокожих в белой Европе.

– Это неизбежность, герр Фурман. Таково направление, в котором развивается мир.

– Хотите сказать – деградирует. Вы правы. Политики мечтают о «звездных войнах», о секретном оружии, и не знаю, о чем там они еще фантазируют. А не видят того, что секретное оружие уже существует, только оно направлено против нас: эти миллионы черных, коричневых, желтых и всяких прочих славян волнами накатывают на нас и скоро всех нас утопят.

– Ну, не так скоро.

– Будем надеяться.

И, покончив с прогнозами на будущее, произносит:

– Слушаю вас.

Начинаю излагать свою просьбу из нескольких пунктов, учтиво сопровождая каждый из них словосочетанием «если возможно», пока хозяин не прерывает меня:

– Вы знаете, господин, что для нас все возможно, так что бросьте эти свои оговорки. Именно так: все возможно. Дело в цене. И не ставьте мне сроки. Я еще не видел клиента, который не желал бы получить все немедленно. И не звоните мне по телефону. Это бесполезно. Первое, что я делаю, приходя сюда утром, – отключаю телефон.

– Но хотя бы адреса.

– Адреса у вас будут уже завтра. А сейчас перейдем к опросу.

Он достает из стола папку, водружает на свой длинный горбатый нос очки в металлической оправе и начинает опрос. Вопросы касаются стольких и таких подробностей бытия и имущественного положения Табакова, что через некоторое время я осмеливаюсь заметить:

– Однако, герр Фурман, ваш опрос больше напоминает допрос.

– А что он должен напоминать, если вы приходите ко мне практически с пустыми руками? Я сказал, что для нас все возможно, но это не значит, что мы в состоянии творить чудеса. Вам ли не знать, что даже легендарному Холмсу, чтобы начать расследование, требовалось хотя бы несколько мелких улик.

Наконец с опросом покончено, и хозяин кабинета объявляет сумму обязательного задатка. Не выражаю ни малейшего намерения торговаться, поскольку уверен, что Фурман-сын, или, точнее, Фурман-внук проявит по этому поводу такую фамильную твердость, которая, согласно шкале Мосса, присуща одним лишь алмазам.

Проблема, которая волнует Пешо, – «когда мы пойдем осматривать Вену».

– Хочешь, чтобы я сводил тебя в ресторан? – спрашиваю я, вспоминая историю Однако.

Нет, он не жаждет посетить ресторан, поскольку питается в кафе на соседней улице. И по-прежнему настойчиво интересуется, пойдем ли мы осматривать Вену.

– Иди и осматривай, – говорю. – Только не удаляйся слишком далеко от машины. Вспомни, что ноги служат не только для того, чтобы нажимать на газ и тормоз. Но еще и для ходьбы.

На следующий день отправляюсь к Фурману-внуку и отмечаю, что Пешо решил прислушаться к моему совету. Он идет следом, выдерживая определенную дистанцию и укрываясь за прохожими, и тот факт, что я сразу это обнаруживаю, свидетельствует о том, что парень недостаточно умел. Только этого мне еще и не хватало – обучать его искусству слежки.

Звоню в дверь Фурмана в полном согласии с табличкой – ровно в 15.01.

– Вы пунктуальны, – констатирует хозяин кабинета. – Я тоже привержен правилам.

Мест, в которых можно найти Табакова, три: его офис – совсем недалеко отсюда, его квартира – тоже неподалеку, и дом его бывшей жены – позади площади Карлсплац.

Чтобы я не слишком радовался полученной информации, старик добавляет:

– Дело ваше, но если вам интересно мое мнение, то скажу, что вряд ли вы его найдете по какому-нибудь из этих адресов.

– Где же он может скрываться? – недоумеваю.

– Да где угодно, – отвечает Фурман, хотя мой вопрос адресован не непосредственно ему. – Человек с такими возможностями может устроиться и на обратной стороне Луны.

Табаков зарегистрирован в Вене как владелец фирмы по продаже компьютеров. Фирмы как таковой, может, и не существует, но зато офис налицо. Небольшая, но хорошо обставленная современной офисной мебелью комната с удобными креслами, обитыми черной искусственной кожей, и секретаршей с таким же канцелярским цветом волос. Строгая женщина с суровым выражением лица – настоящая Брунгильда, которую Табакову едва ли возможно использовать в каком-нибудь ином качестве, кроме как в секретарском. Хотя как знать – при нынешнем увлечении садомазохизмом всякое возможно.

Брунгильда объясняет мне не просто холодным, а ледяным тоном, что герра Табакова нет в городе и вообще в Европе, но в начале следующего месяца… Чтобы не заставлять женщину утруждаться дальнейшими объяснениями, заверяю ее, что у меня нет к ее боссу никакого спешного дела, и направляюсь к дому герра Табакова – без какой-либо иллюзорной надежды, а просто для того, чтобы взглянуть на этот дом.

Здание в одном из переулков между Вундмюльгассе и Мариахильферштрассе, весьма солидной постройки в стиле венского барокко, с мифологическими атлантами, поддерживающими тяжелые карнизы, а также неприветливым консьержем, который загораживает мне вход, желая узнать, к кому я пришел.

– Его нет, – категорично заявляет цербер. – Он уже давно здесь не появлялся.

– Я только хотел кое-что оставить ему в почтовом ящике.

– Почтовый ящик здесь – я, – информирует меня консьерж.

– Речь идет о личном письме. Нельзя ли его просто подсунуть под дверь?

– Нельзя, – с прежней категоричностью заявляет верзила. – В прошлом месяце в доме на соседней улице вот таким же образом подсунули кое-что под дверь, и потом пришлось вызывать пожарных.

И чтобы проявить некоторую человечность, он посылает меня в офис, из которого я только что пришел.

Ухожу, но, прежде чем свернуть за угол, бросаю контрольный взгляд на второй этаж, где по прикидкам должна находиться квартира ТТ. Металлические ставни на окнах плотно закрыты. Жилище и впрямь выглядит необитаемым.

По третьему адресу нахожу кокетливый двухэтажный домишко с небольшим палисадником. Калитка заперта, а это единственный вход в дом. Хорошо что есть звонок. Приходится прибегнуть к целой серии звонков, чтобы наконец одно из окон дома отворилось. В нем показывается женщина не первой молодости, закутанная в роскошный банный халат в синий цветочек.

– Почему вы так решительно настроены сломать мне звонок? – интересуется она.

– Я всего лишь хотел, чтобы мне открыли.

– Если вы принесли рекламные проспекты, то бросьте их в почтовый ящик, – советует женщина и делает шаг от окна, собираясь его закрыть.

– Не бойтесь, – говорю, – дело не в проспектах.

– Именно этого я и боюсь – что дело не в проспектах.

И снова протягивает руку, чтобы закрыть окно.

– Напрасно вы боитесь, – настаиваю. – Я пришел не воровать. Сегодня у меня выходной.

Она все же закрывает окно, но за входной дверью слышится глухой стук – предвестник того, что она все-таки соизволит меня впустить.

Действительно, дверь открывается. Женщина, предстающая передо мной, внешне гораздо приятнее Брунгильды.

«Чудно́й человек, – думаю я о ТТ. – Вместо того чтобы отделаться от секретарши, избавился от такой жены».

– Этот синий халат вам очень идет, – замечаю.

– Уж не хотите ли вы, чтобы я в нем вышла во двор?

– Зачем же. Я сам могу войти.

– Это у вас такая манера знакомиться? – спрашивает женщина. – Только вы неудачно выбрали момент.

И добавляет голосом, в котором нет и капли теплоты:

– Ладно, говорите, если вам есть что сказать, а то я закрываю.

– В сущности, у меня один очень скромный вопрос: где ваш муж?

– У меня нет мужа.

– Я имею в виду вашего бывшего мужа.

– А вы кто?

– Его друг.

– Неужели? В первый раз слышу, чтобы у Табакова был друг.

И, чтобы положить конец разговору, заключает:

– Его здесь нет, и я не имею ни малейшего представления, где он находится. Так что…

Предвижу, что конец фразы выразится в стуке захлопнувшейся двери.

– Когда я узнал, что вас зовут Мартой, подумал, было, что вы немка…

– …С какой стати? А баба Марта, по-вашему, тоже звучит по-немецки?

– …А теперь имею удовольствие видеть, что вы болгарка.

– Рада, что доставила вам удовольствие. А теперь, как говорят местные жители, – аухфвидерзеен. И, если найдете Табакова, заходите вместе с ним. Я его тоже давно ищу.

Я очень давно не был в дамском обществе, но у хозяйки дома явно нет ни малейшего намерения предложить мне хотя бы чашечку кофе, так что с легкой меланхолией покидаю цветущий садик и мимоходом отмечаю крадущегося позади себя Пешо. Если он так старательно делает свою работу, зачем Манасиеву понадобилось посылать сюда еще и меня?

– Видишь ли, Пешо, – замечаю вечером. – Тебе может показаться, что вести наблюдение проще пареной репы, но у этого дела есть свои хитрости. Главное – чтобы объект слежки этой самой слежки не заметил. А добиться этого трудно, если ты постоянно дышишь мне в затылок.

– Да вы что… ничего такого не было… может, просто совпадение… – смущенно бормочет парень.

– Я тоже так думаю. Но все же старайся избегать столь частых совпадений.

После чего ухожу. Мне хочется посмотреть на дом Табакова при вечернем освещении. Его квартира выглядит все такой же необитаемой. Сквозь закрытые ставни не проникает ни лучика света. Зато парадная дверь внизу открыта. Делаю три шага по парадной. Слева – лестница. Справа – окошечко консьержа. За столом двое – сам цербер и еще один такой же, как он, здоровяк. Между ними два стакана и высокая тонкая бутылка из тех, в которых продается кирш. Кирш уже на исходе, так что нельзя терять ни минуты.

Обычно в подобных домах для состоятельных людей на этаже расположено по одной квартире. Второй этаж, насколько можно судить по обстановке при свете карманного фонарика, выглядит необитаемым. Решетка перед входной дверью опущена и заперта. Отрезок пола между решеткой и дверью покрыт тонким слоем пыли, на которой никаких следов. Окошечко над дверью темное.

Мрак, тишина и полная неизвестность.

«„Если найдете Табакова, заходите вместе с ним“. Да я бы к тебе и без Табакова зашел, но не знаю, как ты отреагируешь. Так что пойду лучше спать».

Боюсь наскучить, если в очередной раз повторюсь, что выжидать – мой образ жизни, поэтому отмечу лишь, что в следующие три дня, без всякой надежды на успех, продолжаю наблюдать в различные часы дня и ночи за этим проклятым вторым этажом. И, чтобы быстрее проходило время, наблюдая, анализирую и мысленно комментирую факты.