Текст книги "Агент, бывший в употреблении"

Автор книги: Богомил Райнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц)

– И после этого он велел тебе задрать юбку?

– Нет, он этого так и не предложил, хотя я была готова к подобному испытанию. «Если будешь слушаться». Для Табакова первое и самое важное качество в человеке – послушание. Ему, естественно.

– И вы расстались потому, что ты оказалась непослушной?

– Вовсе не потому. Просто после того, как он мной пресытился – а пресыщение у него наступает очень быстро – он практически забыл обо мне. Заставлял сидеть дома, чтобы я, по его словам, ненароком не выкинула какой-нибудь глупости, и в то же время почти позабыл о моем существовании. Он совсем не испытывает потребности к женщине. Что ему с ней делать? Ему нужна секретарша и служанка. А у него есть и та, и другая. Поэтому однажды, когда меня разобрала злость, я набралась смелости и сказала ему: «Траян, если я тебе надоела, скажи мне об этом прямо». А он ответил: «Именно это я и хотел сказать, но хорошо, что ты сама обо всем догадалась». Вот так.

– Не заметно, чтобы ты была огорчена этим.

– Я огорчена, Эмиль, но не этим. Уходит мое время… Я чувствую, как оно утекает, словно боль…

– Не говори так, – укоряю ее. – Ты в самом расцвете сил.

– Да, верно, в расцвете. И уже перехожу рубеж. Нахожусь между расцветом и увяданием. Отцветаю.

– У каждого возраста свое очарование, – бормочу, не особенно задумываясь.

Однако она, в противоположность мне, задумывается. Женщина и эта ее напасть – годы! Попробуй, примири эти два начала…

– Хорошо, что ты появился, – слышу ее невнятное бормотание. – Если бы ты помедлил еще немного, может, ничего бы и не случилось.

«Если бы я помедлил еще немного, может, меня вообще бы уже не было», – отвечаю ей, но в манере Однако – мысленно.

Умолкаем, а молчание, как известно, – преддверие сонного забытья.

В очередной раз прохожу мимо офиса Табакова, но рекламный щит в глубине помещения по-прежнему неосвещен. Лишь через неделю мрак сменяется светом.

Час ночи. Ворота гаража приподняты. Макс или Мориц молча делает мне знак в сторону крутой лестницы: мол, поднимайся. Табаков на своем обычном месте за столом в компании Черчилля, который при моем появлении лениво, но все-таки дружелюбно начинает помахивать обрубком хвоста.

Хозяин дома по-прежнему занят бумагами. Моя гипотеза о том, что он забросил бизнес, вынужденный заняться нелегкой задачей охраны от плохих парней нажитого имущества, по-видимому, ошибочна. Игрок по-прежнему за игорным столом.

Обмениваемся несколькими ничего не значащими фразами в основном по поводу моих коварных попыток завоевать любовь Черча, а также по возникшей проблеме, касающейся опять же пса, который стал плохо есть. Расценить это можно не только как старческий каприз – бульдогу как-никак уже восемь лет, – но и как симптом какого-то заболевания.

– Я так и не понял, с какой целью ты заперся в этой роскошной тюрьме, – замечаю. – Жизнь свою оберегаешь или сторожишь свое богатство?

– Наивный вопрос, Эмиль. Ясное дело, что оберегаю самое ценное. Я не о Черче, он и сам в состоянии о себе позаботиться. А вот у меня нет его клыков, поэтому приходится быть начеку. Что же касается богатства, то оно надежно укрыто. Хочешь на него взглянуть?

– Не хочу показаться нахалом, но раз ты сам предлагаешь…

– Я не люблю хвалиться своим имуществом, но для тебя сделаю исключение.

Он подходит к стене со встроенными книжными шкафами, берет с полки миниатюрную зажигалку и направляет ее на один из шкафов. Тот сначала отходит назад, а потом отъезжает в сторону, открывая проход в смежную комнату.

– Еще не приходилось видеть такого миниатюрного дистанционного устройства, – признаюсь я. – Вот что значит прогресс. Все миниатюризируется. Кроме неприятностей.

– Внимание, я ввожу тебя в свою тайную сокровищницу. Полагаю, немало людей, вроде твоего Манасиева, мечтают попасть сюда.

Посредине небольшой комнатки возвышается внушительных размеров сейф. Подходим к нему, и ТТ начинает поворачивать ручки, набирая код.

– Боюсь, ты запомнишь комбинацию набора, но делать нечего, придется рискнуть.

– Взгляни на меня – я даже не слежу за твоими действиями. Надо быть идиотом, чтобы поверить, будто в этом сейфе находится что-нибудь действительно ценное, если ты решился открыть его у меня на глазах.

– А ты большой хохмач, – кислым тоном замечает Табаков.

– Мне это уже недавно говорили.

Код набран, и хозяин открывает тяжелую дверцу сейфа. Сокровищница не совсем пуста: несколько пачек банкнот, несколько кредитных карточек, несколько бархатных коробочек, – очевидно, с драгоценностями, какие-то документы. Вот, пожалуй, и все.

– Показываю все это тебе, чтобы спросить: и ради этого ты проделал долгий путь и уже несколько дней торчишь в Вене? Если речь идет об этих мелочах, мы легко договоримся.

– Тебе известно, что я приехал не ради этих мелочей. Ты отлично знаешь, что…

Табаков неожиданно делает мне знак замолчать. Из комнаты телохранителей сначала доносится какой-то грохот, а потом чьи-то крики. Хозяин дома выбегает из потайного хранилища, проход автоматически закрывается книжным шкафом, и я оказываюсь в полной изоляции, как в западне. Темно, и это позволяет мне сразу заметить тонкий луч света, проникающий из кабинета.

Свет проникает сквозь зазор между полками книжного шкафа. Просовываю руку и осторожными движениями раздвигаю старые тома, чтобы расширить обзор. Сцена, которая предстает моему взору, напоминает картинку на киноэкране. Один за другим, толкая друг друга, в кабинет врываются несколько человек. Это Макс, Мориц и еще трое незнакомцев, которых отличает не только грубоватость манер, но и неприличная привычка размахивать пистолетами. Стоя у письменного стола, Табаков наблюдает за незваными гостями и виду не подавая, что удивлен их внезапным визитом. Судя по окрикам, гости – русские. Так же как и их пистолеты. Макаровы. Суровое оружие. Двое из троицы упирают стволы своих Макаровых в спины Макса и Морица, а третий непринужденно приближается к ТТ, приветствуя его и осведомляясь о его здоровье. Его манеры не слишком изысканны, но и не лишены некоторой почтительности.

– Вы, наверно, помните – мы с вами уже встречались, – произносит русский, обнаруживая тем самым, что на самом деле он украинец.

– Возможно, – кивает Табаков. – Я встречаюсь со множеством людей.

– Не сомневаюсь. Но вряд ли вы станете отрицать, что наша встреча была особенной и сильно попахивала нефтью.

– О да, теперь припоминаю, – снова кивает ТТ.

И чтобы перевести разговор из прошлого в настоящее, добавляет:

– Вы получили очередную сумму?

– Мы получали разные суммы. Но до сих пор так и не получили от вас всего положенного.

– Здесь какая-то ошибка. Если вы позволите мне взглянуть в мои бумаги, то я найду документ с указанием точной суммы.

– Точная сумма нам известна и без вашего документа, господин Табаков. Но вы отлично знаете, что это только предоплата…

– Ничего подобного, – обрывает его хозяин кабинета, не повышая голоса. – Это полная цена сделки.

Продолжая пререкаться, они обмениваются еще несколькими репликами, пока посетителю не надоедает этот бесплодный спор и он не решает его прекратить:

– Сожалею, но вы не оставляете мне другого выхода и, не желая считаться с силой фактов, вынуждаете меня убедить вас силой оружия.

С этими словами он поднимает свой тяжелый пистолет и направляет его по очереди на различные части тела ТТ, словно раздумывая, какую из них выбрать в качестве мишени.

– Хочу вас заверить, что пистолет не газовый, – поясняет украинец. – И, чтобы у вас не осталось в этом ни малейшего сомнения, позволю себе небольшой эксперимент. Возьмем, к примеру, эту собачку, которая сидит у ваших ног. Что, если я проделаю пару дырок в ее уродливой голове?..

И в подтверждение того, что он не шутит, украинец стреляет из своего Макарова в Черчилля, и только животный рефлекс, побудивший пса отскочить в сторону, спасает его от неминуемой смерти. Следует второй оглушительный выстрел из Макарова. Но это – уже мой Макаров. Я попал стрелку в плечо. Украинец инстинктивно тянется рукой к ране, и это дает мне возможность новым выстрелом продырявить ему эту руку. В кабинете ужас и безумие. Воспользовавшись переполохом, Макс и Мориц, подобно каким-то демоническим гуттаперчевым существам, начинают прыгать, нанося удары по всем направлениям и осыпая пинками не только нижние части тел украинцев, но и их ошарашенные лица. Воздерживаюсь от прицельной стрельбы в подобном хаосе, поскольку не уверен, что попаду в кого надо и делаю два выстрела в пустоту – как сигнал того, что невидимый снайпер по-прежнему начеку.

В итоге схватки пистолеты украинцев переходят в руки Макса и Морица, а оружие их главаря перекочевывает к Табакову, который своим тяжелым кулаком довершает начатую мной экзекуцию в отношении главаря. Под натиском телохранителей непрошеные гости гурьбой сбегают вниз, громко стуча обувью по ступенькам лестницы.

– Мне не нужны трупы, – кричит близнецам ТТ. После чего наконец вспоминает обо мне и освобождает из заточения.

– Проверь сейф, – советую ему. – А то скажешь потом, что я что-нибудь украл.

– Я признателен тебе за то, что ты спас мне жизнь, – с негромким рычанием в голосе доверительно говорит мне хозяин дома. – Я даже назвал бы твой поступок благородным, если бы не понимал, что ты в сущности спасал не меня, а тот денежный мешок, каковым я тебе вижусь.

– Не утомляй себя комментариями, – отвечаю я. – Правда в том, что я спасал не тебя, а доброго песика Черчилля.

– Если так, то я готов простить тебе любые прегрешения.

– Ты становишься гуманным. Даже трупы тебе уже не нужны.

– Это не от гуманности. Ты говорил о техническом прогрессе. Так вот, он так продвинулся, что человека теперь легче убить, чем сокрыть его труп.

В это время возвращаются близнецы. Они немного побиты, но зато живы и здоровы.

– Эти громилы тут все перевернули вверх дном, – недовольно ворчит ТТ, оглядывая последствия схватки.

И, обращаясь к телохранителям, говорит:

– Приберитесь тут, а мы перейдем в другое место чем-нибудь перекусим.

«Другое место» – это обширная кухня с богатым набором столовых приборов и большим запасом всевозможных продуктов питания.

– Прощай, диета, – произносит Табаков и начинает доставать из холодильника всякую всячину. – В критических ситуациях мне ужасно хочется есть. Наверно, это подсознательное стремление наесться возникает от мысли, что этот раз может оказаться последним в жизни.

Он раскладывает съестное на широком столе, присовокупляя к нему несколько бутылок пива, и приступает к еде с таким аппетитом, словно и вправду ест в последний раз. Следую его примеру, но довольно вяло, потому что у меня в критические моменты состояние прямо противоположное: кровь настолько усиленно приливает к верхним частям тела, что почти не остается никакого импульса для желудка.

Черная икра, соленая семга, венгерская салями, сыр камамбер, маринованные грибы – ничто не остается без внимания хозяина дома.

– Да у тебя булимия, Траян.

– Это не булимия, а голод, – поправляет он меня. – Если бы ты знал, на какой строгой диете я сижу, то понял бы, что моя жизнь – жизнь мученика. Каждый раз, когда возникает необходимость провести деловую встречу в ресторане, мне просто плакать хочется, глядя на то, как едят здоровые люди.

– Так поплачь. Богатые ведь тоже плачут.

– Не повторяйся. Ты это уже говорил.

И только утолив голод и осушив первую бутылку пива, он возвращается к только что пережитому.

– А ты, Эмиль, спятил, что ли, расхаживая по Вене с этой штуковиной?

– Я ее для тебя припас. А ты не спятил, ведя дела с бандитами? Мама ведь наверняка тебе говорила, что водиться с плохими мальчиками нехорошо.

– Не получается каждый раз предвидеть, как разовьются события. У меня есть один давний приятель, украинец. Раньше он был директором государственного предприятия, а потом ударился в частный бизнес. В прошлом году он позвонил мне и попросил спасти. Оказывается, договорился с каким-то итальянцем о поставке сырой нефти. Загрузил нефть в танкер и сам отправился в Бриндизи, а в Пирее итальянец сообщил ему, что не сможет купить нефть по оговоренной цене. Старый трюк, но до сих пор работает. Предложил позорно низкую цену, а танкер моего приятеля не может торчать в Пирее до бесконечности, поскольку плата за стоянку очень высока. «Спасай, – говорит, – положение». Я и спас. Купил нефть у украинца и в тот же день продал ее своему человеку в Бриндизи. Мир и любовь. Все довольны. А теперь вот видишь, с какой новой постановкой вопроса ко мне явились.

– Хорош же твой приятель украинец.

– Это не он. Это мафия. Узнали о том деле и решили воспользоваться.

– Ну что ж, заплати. Думаю, ты купил товар по бросовой цене, так что можешь себе это позволить. Кинь им кусок, чтобы отстали, и все тут.

– Не отстанут. Это как в шантаже. Заплатив раз, будешь платить до второго пришествия.

– Тяжело же тебе.

– И тебе не легче. С кем будешь иметь дело, если я отправлюсь на тот свет? Или ты и туда за мной последуешь?

– Лучше ты последуй за мной. Возвращение на родину избавит тебя от всех хлопот.

– Верно! Как это я раньше не сообразил!

Похоже, моя первая встреча с Фурманом-внуком была результатом редкого везения – или просто моего нахальства явиться в неурочный час – вкупе с его снисходительностью, благодаря которой он меня принял. Вторая встреча имела место по предварительной договоренности. А третья… А третья вообще не состоялась.

Мое представление о том, что этот одинокий представитель рода Фурманов вечно торчит в своей конторе в ожидании того, что рано или поздно ждет каждого из нас, весьма далеко от истины. Даже не вдаваясь в подробности материального положения старика, ясно, что он располагает достаточным количеством штатных и внештатных сотрудников и что его громадный мрачный кабинет – лишь верхушка огромного айсберга. Обязанность встречать и провожать клиентов возложена на другого старика, умело тасующего кабинеты, отведенные для приема; один раз он приглашает в один кабинет, потом – в другой, затем – в третий; вероятно, это делается для того, чтобы клиенты не столкнулись нос к носу друг с другом, поскольку каждому из них хочется остаться инкогнито.

Уже трижды или четырежды я имел возможность предаваться моему любимому хобби – ожиданию – в разных приемных; и при этом каждый раз визит заканчивался неизменным коммюнике: «Герр Фурман просит извинить, но обещанные сведения еще не собраны». И вдруг, наконец, в один прекрасный день надоевший мне рефрен сменяется кое-чем получше: «Пройдите, пожалуйста, вас ждут».

В словах, которыми меня встречает хозяин фирмы, мне слышится не столько извинение, сколько претензия. Оказывается, интересующая меня информация оказалась не только сложной для добывания, но еще и чересчур объемной, и при определении гонорара мне следует учесть это обстоятельство. Последнего Фурман не говорит, но подразумевает, и тем самым еще сильнее подчеркивает трудность, с которой ему пришлось столкнуться при выполнении моего заказа.

– Мы установили, что ваш, назовем его, клиент имеет депозитные, то есть текущие, счета в нескольких известных европейских банках, среди которых – «Банк Австрии», «Дрезднер банк» и «Юнион де банк Сюис». Мы проверим и другие банки, но к настоящему времени на его счетах не обнаружено никаких особенно значительных сумм, о которых вы говорили при нашей последней встрече. Излишне говорить вам о том, какие усилия необходимо приложить, чтобы извлечь подобную информацию, учитывая тот незыблемый принцип, в соответствии с которым тайна банковского вклада может быть нарушена только при соответствующем решении суда. Однако скажу, что самая затруднительная часть нашего расследования связана с проверками офшорных зон, разбросанных по всему миру. И вопрос даже не в том, что таких зон на данный момент более пятидесяти, а в том, что зарегистрированных в них офшорных компаний – около ста пятидесяти тысяч. Расследование подобного масштаба по силам лишь Интерполу.

– Я и в мыслях не держал, что для установления личности реального владельца вы станете проверять подряд все офшорные фирмы. Речь шла…

– Я помню, о чем шла речь. И могу вам сказать, что по некоторым признакам мы выявили несколько случаев, когда ваш клиент делал вклады от имени некоторых анонимных компаний. Все это конкретно отражено в отчете, который я вам предоставляю. Вы увидите, что в нем содержится немало интересных фактов, хотя он и не претендует на всеохватность. Поэтому у меня к вам такой вопрос: считаете ли вы необходимым, чтобы мы продолжили расследование или предпочитаете, чтобы мы остановились на достигнутом?

– А каково ваше мнение?

– Мое мнение значения не имеет. В данном случае важно только ваше мнение.

– И все-таки?

– Учитывая, что фирма «Фурман и сын» занимается исключительно предоставлением фактических сведений и не дает консультаций, мне следовало бы ответить молчанием. Но поскольку я уважаю вас, как старого клиента и человека, в какой-то мере близкого моему отцу, позволю себе предложить вам – не как вывод, а просто как информацию к размышлению – следующую скромную гипотезу.

Он умолкает, словно подыскивая для себя по возможности необязательную форму наставления, и устремляет поверх очков взгляд к потемневшему от времени потолку, словно ждет, что подходящая форма отыщется именно там. Потом говорит:

– Я допускаю, что ваш клиент обладает действительно внушительным состоянием. Но не верю, что основная его часть сосредоточена в двух-трех местах, как, похоже, полагаете вы. Напротив, оно рассредоточено по десяткам различных мест и, вероятно, в самых разных формах: денежные вклады, ценные бумаги, недвижимость и прочее.

– В чем, по-вашему, причина, такого нелепого дробления капитала?

– Для вас это, может, и нелепость, но другой бы назвал это предусмотрительностью. Вам ведь известно, что еще древние евреи советовали хранить имущество в трех видах: в золоте, в деньгах и в недвижимости. Даже простая домохозяйка перед тем, как уехать из дома на более или менее продолжительное время, не прячет свои скромные сбережения в предназначенной для этого шкатулке, а рассовывает их частями по шкафам, по матрасам и по банкам. Опять скажете, нелепость? Но она нередко дает результат: если в дом заберется вор, он сможет отыскать один или два тайника, но всегда есть вероятность, что он не сможет обнаружить всех имеющихся.

Фурман делает паузу, придавая своему взгляду за очками как можно более невинное выражение, и заключает:

– Ваш клиент, как мне кажется, предусмотрительно рассовал свое имущество в таких отдаленных частях света и в таких разнообразных формах, что, если даже он подвергнется краже – однократной или многократной, – он не слишком пострадает.

– Ваша гипотеза действительно потрясает логикой, – признаю. – Что же касается вашей дальнейшей работы, то позвольте мне сначала изучить документы, которые вы мне так любезно предоставили. Хотя могу сказать и сейчас: давайте продолжим наше сотрудничество. Будем, по крайней мере, рассчитывать на то, что, как у нас говорят, из-за куста выскочит заяц.

– Зайца могли бы и не упоминать, – сухо возражает Фурман. – Я, господин, член общества защиты животных и к тому же вегетарианец.

– У меня такое ощущение, что твой гараж под наблюдением, – говорю спустя несколько дней ТТ.

– Факт уже установлен и занесен в судовой журнал, – успокаивает меня хозяин дома.

– Полагаю, ты уже установил и наблюдателей?

– Это украинцы. А может, и кто-то другой.

Он берет из коробки сигару, снимает с нее целлофан, нюхает ее и возвращает на место.

– Не в упрек тебе будет сказано, Эмиль, но с тех пор, как в моем тайном обиталище появился ты, оно стало оживленнее венского вокзала.

Он снова берет сигару и снова кладет ее назад.

– Курить на голодный желудок вредно…

Спешу согласиться, поскольку чувствую, что и мой пустой желудок уже урчит от неудовольствия.

– Но если мы перейдем в кухню, у меня опять случится приступ булимии, – рассуждает Табаков.

Он нажимает кнопку под столом, и в кабинете бесшумно возникает Макс или Мориц.

– Приготовь два кофе, мой мальчик.

– Кофе, и только? – спрашиваю.

– И принеси гостю песочное печенье. А мой кофе – ты знаешь, каким он должен быть.

– Мне, значит, песочное печенье, а тебе – особый кофе, – замечаю после того, как парень исчезает.

– Ты мнительный, как всякий агент, – снисходительно бурчит ТТ. – Если желаешь кофе без кофеина, то скажи.

И, немного помолчав, продолжает:

– Ты позавчера спрашивал, зачем мне эти два парня – для охраны или для виду? Теперь понимаешь?

– Они – супер. Почти супер.

– Опять недоволен. Опять претензии. Почему «почти»? Разве ты не видел их в деле?

– Они способные, не отрицаю. Но им не хватает грозной внешности. Пока не дойдет до дела, трудно понять, чего они стоят. А весь вопрос в том, чтобы до дела не дошло. Если бы у них был устрашающий вид, противник подумал бы, прежде чем лезть на рожон.

– И, значит, я должен таскать с собой двух орангутангов, чтобы внушать уважение?

– Орангутанги или гориллы, все едино…

– Не все едино. Это вопрос стиля. Гориллы могут подойти мафиози, но они не в стиле бизнесмена. Тон делает музыку, как говаривал тот, с трубкой.

– Эта мысль у него была заимствованной.

– Знаю, но я приписал ее ему, чтобы доставить тебе удовольствие.

Объект разговора появляется со стороны кухни, катя перед собой металлический сервировочный столик. Две чашки кофе и большая хрустальная ваза с печеньем. И все. Ставит привезенное на маленький столик перед камином и исчезает.

– Они и вправду близнецы? – за отсутствием иной темы продолжаю прежнюю.

– Их свидетельств о рождении я не видел, но факт достаточно очевидный.

– А Макс и Мориц – их подлинные имена?

– Эти имена дал им я, но потом забыл, кому – какое, поэтому сейчас избегаю называть их по именам.

– И в каком балетном училище ты их нашел?

– В камере предварительного заключения.

– И в чем их обвиняли?

– В превышении скорости.

– Мелкая провинность.

– Действительно, мелкая, если бы не одна деталь: машина оказалась краденой.

– Уж не у тебя ли?

– Надо же, как ты догадлив. Меня пригласили в полицию для оформления формальностей, и парни смотрели на меня так жалобно, что я решился на широкий жест и уладил дело.

– Вечная признательность в обмен на несколько шиллингов, – замечаю. – Удачная сделка.

– Ты в каждом моем действии ищешь корысть.

– Ищу и нахожу. Может, все-таки приступим к кофе?

Мы усаживаемся в кресла возле столика.

– Макс и Мориц – хорошая идея, – замечаю я. – Хотя мог бы их назвать Кастором и Поллуксом.

– Да хоть Ремом и Ромулом, все равно бы путал.

Он наливает в чашку кофе из своего кофейника и отпивает глоток со страдальческим выражением лица:

– Один только кофе. Да и тот без кофеина.

– Хуже некуда, – соглашаюсь. – И спрашивается, зачем тебе все эти миллионы, если даже поесть по-человечески нельзя.

– Это твое злобное замечание наводит меня на одну мысль. Отчего бы нам не прокатиться завтра до Зальцбурга. Нельзя же все время думать о еде. Лето пройдет, а мы и не заметим.

– Что нам делать в Зальцбурге?

– А зачем нам что-то делать? Всю жизнь мы тратим на то, чтобы что-то делать, и при этом у нас часто ничего не получается. Просто поедем послушаем музыку. Будет большой концерт по случаю годовщины Моцарта…

– Почему ты замолчал? – спрашиваю.

– Жду, что ты спросишь: «А когда он умер?»

На следующее утро мы выходим из бомбоубежища, как иногда ТТ называет свое жилище.

– Почему ты так его назвал? – спрашиваю для справки.

– По глупости, когда был еще очень наивным.

Кроме нас с ТТ в мерседесе – Ромул и Рем… прошу прощения, – Макс и Мориц. Впереди, рядом с одним из них, ведущим машину, сидит Табаков. А сзади, рядом со вторым, расположился я. Автострада не очень перегружена, во всяком случае, не настолько, чтобы не заметить происходящего впереди и позади.

– Они на «чероки», – фиксирую факт, имея в виду украинцев, едущих следом.

– Не повышай скорость, – говорит ТТ водителю, который инстинктивно надавил на газ. – Мы не в гонках участвуем.

– Могут обогнать и перегородить дорогу, – оправдывается парень.

– На автостраде не посмеют.

Продолжаем двигаться на умеренной скорости. То же самое – украинцы в джипе в десяти метрах позади. Табаков с кем-то болтает по мобильнику. Я дремлю. Мир и любовь, как говорит ТТ.

– На следующем повороте свернешь, – приказывает шеф, когда сбоку возникает рекламный щит с гигантским указательным пальцем и надписью «Мотель „Розенбергер“». Знакомое место. Некогда здесь какие-то симпатичные парни подсунули мне в машину сигаретный блок с наркотиком.

А вот и поворот. Дорога плавно сворачивает к холму и тянется вверх к расположенному на вершине мотелю. Идеальное место для шокирующей операции под кодовым названием: «Стоять! Руки за голову!».

Украинцы, очевидно, того же мнения. «Чероки» нас объезжает, берет вправо и перегораживает нам дорогу. Его пассажиры, если не считать водителя, нам уже знакомы. Главарь с перевязанной рукой остается сидеть в машине, в то время как двое других стремительно выскакивают из джипа и блокируют «мерседес» с двух сторон.

– Открывай! – звучит грубая команда.

Вместе с ней, однако, звучит и вой полицейской сирены. Бандиты недоуменно оборачиваются назад, а в это время сирена звучит уже и спереди. Теперь, в свою очередь, окруженным оказывается «чероки». Мы снова как в кино. И фильм опять о гангстерах. Две полицейские машины, прибывшие с двух противоположных сторон, приближаются к джипу и его пассажирам для проверки. Происходит изъятие пистолетов, слышится щелканье наручников – детали нам уже известны. Нас даже не приглашают выйти из «мерседеса». Вместо этого офицер, руководящий операцией, коротко кивает Табакову, давая понять, что мы можем ехать дальше.

– Этот вроде знаком с тобой, – замечаю.

– Почему он должен быть со мной знаком?

– Он у нас даже документов не спросил.

– Это тебе не наши катишники. Здешние полицейские с первого взгляда понимают, кто порядочный гражданин, а кого надо арестовать.

– Когда их выпустят, они снова заявятся.

– Для начала они посидят. А потом не только они, но и их внуки близко не смогут приблизиться к Австрии.

Оставляем позади мотель и снова выезжаем на автостраду. Свернули мы сюда явно не для того, чтобы выпить по бутылочке швепса. Можно было и не спрашивать ТТ, знакомы ли они с полицейским офицером.

Чуть погодя – новый поворот и новый мотель. «Мондзее». Он возвышается на холме над самым озером и внешне представляет собой обычную бетонную конструкцию. Зато озеро, окруженное лесистыми горными склонами, по-настоящему красиво, насколько я способен судить о красотах природы.

– Знаешь, – говорит Табаков, когда мы выходим из машины и направляемся к мотелю, – если ты не очень рвешься послушать своего Моцарта, то я предложил бы не тащиться в Зальцбург.

– Насчет Моцарта это ты придумал, – отвечаю. – И только лишь затем, чтобы я спросил тебя, когда он умер. Не уверен, правда, что ты сможешь ответить на другой вопрос: когда он родился?

– Хватит биографических подробностей. Давай-ка лучше зайдем посмотрим, чем тут можно перекусить. Говорят, есть на свежем воздухе не так уж вредно.

В этот солнечный послеобеденный час еще тепло, но здесь горы, и прохладный ветерок тоже горный.

– А эти двое? – спрашиваю.

– Их место в машине. В багажнике достаточно припасов. Чтобы подчиненные тебя уважали, первое условие: никаких поблажек!

И, принимая у подошедшего кельнера меню, погружается в проблему выбора блюд.

Воздержусь от подробного описания заказа, чтобы избежать многословия. С этой же целью опускаю описание самого процесса поглощения пищи. Когда наступает заключительный этап с кофе и миниатюрной рюмкой французского коньяка, позволяю себе заметить:

– Рад за тебя: может, здоровье у тебя и не самое хорошее, зато аппетит отменный.

– Ты не представляешь, насколько ты прав. Ибо именно потеря аппетита – первый зловещий признак зарождающейся злокачественной опухоли. Ничем таким я не страдаю, не надейся. У меня нет диабета, нет в прошлом перенесенного инфаркта, и старческое слабоумие мне не грозит. Правда, что касается печени и желудка, тут дело обстоит несколько иначе, но для чего тогда придуманы диеты, как не для того, чтобы наказывать нас более долгой жизнью.

– Но ни о какой строгой диете твое телосложение не свидетельствует.

– Это обманчивое представление, дорогой. Как раз в соответствии со старым правилом, гласящим, что дела не таковы, какими кажутся.

Он страдальчески вздыхает и похлопывает себя по животу, словно бы желая удостовериться, не увеличился ли он в размерах.

– Поскольку ваши проверяли меня на наличие слабых мест, тебе, вероятно, известно, что я человек без пристрастий. Бабником я никогда не был. Пьянство мне противно, поскольку никогда не мог понять, что за удовольствие мутить ясный ум алкогольным отупением. Карты и рулетка – глупое подражание той серьезной азартной игре, в которую я играю, занимаясь бизнесом. И что остается? Остается самое простое, насущное и приятное – хорошая еда.

– И забота о человеке, – подсказываю.

– Вот именно. Притом о самом главном человеке – о самом себе. Если это тело и эта голова покорно служат тебе с утра до вечера, то разве не твой долг позаботиться об их добром здравии?

– Да ладно, перекусил двумя-тремя сандвичами, запил их чашкой кофе – и довольно.

– Дикость. Это все равно, что излить свое семя на женщину и думать, что это и есть любовь.

– Тебе лучше знать.

– Гурман и обжора, Эмиль, не одно и то же. Но это способен понять лишь человек с достаточными средствами, имеющий возможность познать тонкости хорошей еды.

– Допускаю, что ты прав.

– И раз уж я упомянул любовь, то должен тебе сказать, что у этих двух пристрастий – к женщине и к еде – много общего. И то и другое реализуется в три этапа. У бабника – сначала половое возбуждение, потом его удовлетворение, а затем пресыщение, часто сопровождающееся истощением кошелька. У гурмана же – сначала хороший аппетит, потом наслаждение от процесса потребления, а затем полнота. Только у меня, Эмиль, в результате обязательной диеты из трех этапов выпал самый главный – божественное наслаждение пищей – и остались лишь две муки: неудовлетворенный аппетит и большой живот.

– И сигары, Траян, сигары.

– Они не способны заменить ни дегустации дюжины устриц, ни удовольствия от порции черной икры. Они для меня, как соломка для утопающего, – дают возможность ощутить, что я еще жив. Но чтобы ты не подумал, что я глух к твоему намеку, давай закурим по одной.

Закуриваем. Некоторое время молчим, стараясь не нарушить словами очарование ароматного табачного дыма. Наконец, чтобы отогнать одолевающую меня дремоту, произношу: