Текст книги "Агент, бывший в употреблении"

Автор книги: Богомил Райнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 17 страниц)

– Предлагаю приступить к работе до того, как мы налакаемся, – возвещает в какой-то момент Вольф.

«Работа» – это допрос, которому меня следует подвергнуть. Все трое подтаскивают ближе ко мне табуретки. Лампу перевешивают так, чтобы ее свет бил мне в глаза.

– Говори правду, – приказывает Вольф, который у них, очевидно, за главного, – и если все будет в ажуре, то, может, мы тебя и отпустим. Ты нам ни к чему.

– Скажу все, что знаю, – обещаю. – Мы же свои.

– Никакие мы не свои.

– Я хочу сказать, что мы одного поля ягоды. Нас нет в списке миллионеров.

– Хватит трепать языком, – вопит примат. Вскорости я убеждаюсь, что это единственная фраза, которой он обучен.

– Кем ты работаешь у Табака? – спрашивает Вольф.

– Телохранителем.

– Сейчас умру со смеху! Ты слышишь, Стефан? Дедулька – телохранитель!

– Ну, или скорее его секретарь.

– Я сказал: говори правду! Секретарь или телохранитель?

– Вроде и тот, и другой. Ради экономии баксов.

– А где у него баксы?

– Известно где, в банках.

– В каких банках?

– «Фольксбанк», «Австриябанк», «Комерцбанк»…

– А деньги получаешь ты?

– Как это я? Он сам получает.

– Тогда на кой черт ты ему нужен?

– Ну, посылает меня туда-сюда. Собаку его выгуливаю.

– Собака злая?

– Да нет! Ни на что не годная. Только жрет да спит все время.

– А эти придурки, его телохранители?

– Они не телохранители. Телохранитель я.

– Сдохнуть можно! А где у него в доме деньги?

– По ящикам лежат.

– Я не о ящиках спрашиваю. Я спрашиваю о сейфе. О вмурованном в стену, с шифром.

– Вроде есть такой. За картиной.

– За какой картиной?

– За старинной. На ней какая-то баба, похоже графиня. Может, его мать.

– Стефан, ты слышишь, что он несет? Оказывается, мать этого типа – графиня. С этим телохранителем со смеху умрешь.

Допрос продолжается в том же духе и вертится вокруг одной темы.

– А какой выкуп, по-твоему, отвалит Табак?

– Выкуп за что?

– За тебя.

– Теперь я с тобой сдохну со смеху, – не удерживаюсь от колкости.

– Повежливей!

– Да вы не представляете себе, какой он жмот, этот Табак! Да он не то что за меня – за родную мать выкупа не заплатит!

– Этот урод не соображает, что сейчас подписал себе смертный приговор, – вступает в разговор Стефан. – Раз он ни на что не годен, его надо убрать.

– Дело ваше. Вы хотели, чтобы я говорил правду – я сказал правду.

– Надо подумать, – бормочет Вольф. Расстроенный моим ответом относительно выкупа, он начинает впадать в дрему.

– Чего тут думать, – возражает Стефан. – Вкалываем ему смертельную дозу и бросаем в товарный вагон с конечной станцией «Рай».

– Надо подумать, – повторяет главарь. – Сейчас я хочу спать. Мы с Мартином уходим, а ты остаешься. И смотри в оба. Он вроде и старый пень, а поди вон спроси у Мартина, как у него обстоят дела с яйцами.

– Хватит вам языком трепать! – рявкает человеко-подобная обезьяна.

Они уходят. Стефан перемещается к ящику и бутылке с джином.

– Успокойся, – говорит он, отпивая очередной глоток, – насчет товарного вагона я пошутил. Но как знать, может, завтра эта шутка станет правдой. Если мы не сможем сбагрить тебя Табаку – на что ты нам?

Он снова отпивает и продолжает что-то бормотать, обращаясь уже не ко мне, а, вероятно, к своему воображаемому двойнику. Потом встает, делает несколько нетвердых шагов к кушетке у стены и падает на нее.

Ему-то хорошо. А вот что делать мне? Понятно, что надо освободиться. Но как? В фильмах это проделывают очень просто, но я сейчас не на съемочной площадке. Однако я привязан к спинке легкого стула, и притом не очень туго. Это оттого, что они больше надеются на наручники. И вполне обоснованно: попробуй освободись от веревки, если руки скованы.

Мой охранник похрапывает на кушетке, преобразуя, наверное, выпитый джин в скабрезные сновидения, потому что время от времени он издает слабые сладострастные стоны. Отчего бы не попытать счастья? Только тихо! И без неверных шагов! Привстаю и отрываю в границах возможного стул от заднего места, сдвигая его вправо. Теперь уже легче сделать необходимое количество шагов, чтобы приблизиться к спящему.

Говорят ведь, что наручники следует надевать на руки за спиной, но никто не слушает. Пользуясь этой оплошностью, поднимаю свои верхние конечности и всем весом своего тела обрушиваю их на голову спящего субъекта. После чего вскакиваю на него, стараясь одной из ножек стула угодить ему в живот. Найти ключ от наручников, освободиться от веревочных пут и от стула – все это проделываю автоматически.

Потерпевший продолжает пребывать в нокауте. Остается выяснить вопрос о его личности. Говорят ведь: не держать при себе никаких документов, удостоверяющих личность, но и тут никто слушает. Скрыть особой приметы ему, конечно, не по силам, поскольку это – его тупая башка, но держать в кармане водительские права явно не стоило.

Что касается особых примет, то я могу снабдить его еще одной, да такой, что всю оставшуюся жизнь его будут величать Скарфасом[14]14
  Скарфас – Меченый (от англ. Scarface, букв. лицо со шрамом), кличка американского гангстера Аль Капоне.


[Закрыть]. Но не будем давать волю низменным инстинктам. Парень он молодой, и жить ему еще много лет. Дай только Бог, чтобы он не промотал их в тюрьмах.

Выбираюсь на чистый воздух. Нахожусь где-то возле железной дороги, а точнее – среди садов и огородов, пустынных в это время года и в этот час. Трудно поддающееся подсчету количество столь любимых германской нацией садов и огородов – нечто вроде загородных владений для выращивания овощных культур и цветочных насаждений – дешевая форма удовлетворения мелкособственнических инстинктов, а возможно – неизбывная тяга к природе уставшего от цивилизации горожанина. Тот самый зов предков.

На каждом подобном участке имеется небольшое помещение, в котором хранится садово-огородный инвентарь и где можно переждать дождь. Сарай, из которого я только что выбрался, именно подобного рода постройка. Осталось отыскать тропинку, ведущую к ближайшему шоссе, и дождаться сердобольного водителя, который смилостивится подобрать путешествующего автостопом путника.

«Эх, Эмиль, – говорю себе с укором, – начинаешь сдавать, раз чуть было не позволил прикончить себя трем неумелым подонкам. И за что! За имущество ТТ. Какая несправедливость! И пожаловаться некому».

Валясь с ног, возвращаюсь домой на рассвете. Излагаю Марте весьма смягченную версию случившегося, чтобы она не подумала, что ее дом вот-вот может подвергнуться налету громил.

– Но они видели откуда ты выходил, – беспокоится она.

– Но они видели и еще кое-что. И это кое-что они запомнят надолго.

Часа два-три сплю, потом привожу себя в порядок и сажусь в машину, которая ждет меня перед домом.

– Да, жаль, что тебе пришлось вынести такую взбучку, – оценивает событие Табаков. – Но будем надеяться, это к лучшему.

– Взбучка всегда к лучшему, если бьют другого.

– Ладно, не придирайся. Одна взбучка тебе не повредит. А случай во всех отношениях знаменательный.

– Что же в нем знаменательного?

– Ученые, Эмиль, говорят, что в капле воды отражается вся Вселенная. Не считаешь ли ты, что в этой акции содержится предвестие надвигающейся на нас катастрофы?

– Чаще всего катастрофы происходят без предзнаменований.

– Хорошо. Оставим в покое катастрофы и пойдем поедим по случаю твоего избавления.

И обращаясь к бульдогу, добавляет:

– Пошли, Черч. Как говорил мой покойный отец, хлеб проголодался.

Завтрак, который нам приготовлен, состоит из холодных блюд, но количество их столь велико, что не берусь их описать. Быстрее всех насыщается пес, после чего засыпает на коврике, предусмотрительно постеленном для него в углу. Мы едим медленнее, поскольку многочисленны не только блюда, но и проблемы, которые требуют обсуждения и скорейшего разрешения. Одна из них связана с безопасностью дома и требует не только возвращения к прежним мерам защиты, но и введения дополнительных.

– Трудно предугадать направление удара, но откуда бы он не пришелся, его надо отразить.

– Почему бы тебе не возложить эту задачу на полицию. Насколько я заметил, у тебя с ней довольно тесные связи.

– К этому можно будет прибегнуть лишь в крайнем случае. В полиции косо смотрят на людей, создающих им проблемы, а кроме того, им платят не за охрану наших персон. Для это существуют частные охранные фирмы, которые способны предпринять все необходимые меры.

Потом наступает очередь главного – денег.

– Хорошо, что ты не рассказал им про потайную комнату, хотя они все равно найдут ее.

– Кто – «они»? Ты уже совсем утвердился в мысли, что этот инцидент – пролог настоящей бандитской операции?

– Вас к телефону, – объявляет появившийся в этот момент один из близнецов.

Отяжелевший от еды и проблем, Табаков неловкой походкой следует за ним. Чуть позже близнец появляется вновь.

– Вас ждут в кабинете.

ТТ сидит на своем обычном месте за столом, положив перед собой руки и склонив на грудь голову, словно задремав.

– Его убили, – произносит он глухо.

– Кого «его»?

– Того, кого вы называете Карапуз[15]15
  Андрей Луканов был застрелен 2 октября 1996 года возле своего дома в Софии. Убийство осталось нераскрытым.


[Закрыть].

Некоторое время молчим. Желая разделить наше молчание, из столовой к нам ковыляет бульдог.

– И кто исполнитель этого акта справедливого возмездия? – спрашиваю, машинально трепля собаку по толстому загривку.

– Какого еще «справедливого возмездия»? – сердится Табаков, выпрямляясь.

– Так, должно быть, представят публике это убийство.

– Чепуха. В бандитской среде нет такого понятия, как возмездие. Есть страх и месть. Испугались, что он заговорит.

– Тебе лучше знать.

– Да уж, я-то знаю. В отличие от тебя, который плетется в хвосте и собирает крохи в виде слухов и домыслов, чтобы пересыпать ими свой очередной рапорт. Что же до правды, то кому она нужна? Кого она интересует?

– Например, меня, собирателя слухов и домыслов.

– Ты не в счет. Не в обиду тебе будет сказано, но ты вне игры. Может быть, в игре тебе и отведена какая-то мелкая роль, но сам ты не игрок.

– Наверно, так. Но неужели простые смертные вроде меня не имеют права знать хотя бы часть истины.

Табаков медленно поднимается и делает несколько шагов к моему креслу.

– Оставь собаку в покое.

Потом устремляет на меня свой тяжелый взгляд, словно раздумывая, замечать мое присутствие и далее или пойти спать.

– Бедный ты человек, Эмиль, – говорит он снисходительным тоном. – Единственное, что у тебя осталось, не считая костюма, который на тебе, – это твои иллюзии. Не могу же я и это последнее у тебя отнять!

– Не прикидывайся добрым самаритянином, это тебе не идет, – отвечаю. – Ты ничего не в силах у меня отнять. Все, что ты соберешься мне рассказать, будет либо ложью, либо устаревшей информацией.

– Вот, вот, типичные рассуждения зомбированного человека. Все, что не укладывается в его голове, – ложь. Да, слухов и легенд – хоть отбавляй. Но как насчет свидетельств непосредственных участников?

– Я с таковыми не знаком.

– И со мной не знаком?

Он опускается в кресло напротив и, уставившись на меня, спрашивает:

– У меня были причины кое о чем помалкивать. Но сейчас, после этого убийства их у меня уже нет.

– А что, уже поймали убийцу?

– Не поймали и никогда не поймают. А если и поймают, то это ничего не даст. Важен не исполнитель, а заказчик.

– Ты, вероятно, подозреваешь кого-то.

Табаков разводит руками в знак своей беспомощности.

– Есть десятки людей, желавших его смерти. Именно поэтому я и пытаюсь тебе внушить, что изобличение нескольких участников Ограбления ничего не даст. Тут нужно начинать с постижения смысла Ограбления, потом перейти к изучению процесса его осуществления и лишь затем приступить к разоблачению конкретных участников. Если, конечно, тебе гарантирована большая удача и суждена долгая жизнь.

Слушаю, надеясь на продолжение, но он, вероятно, истолковывает мое молчание как недоверие.

– Все элементарно, Эмиль. Настолько элементарно, что даже агент способен это понять.

– Ты, наверно, имеешь в виду какого-то высокоинтеллектуального агента. Потому что я, например, этого не понимаю.

– Понимаешь, но боишься.

– Боюсь чего?

– Боишься потерять веру. Веру образцового агента в дело, которому он служил.

– Агента в отставке.

– Да, ты в отставке. И теперь вслед за работой ты боишься лишиться еще и веры. Потому что, потеряв и ее, что у тебя останется?

– Не надо вопросов. Мы не на диспуте. И нет смысла в том, чтобы, много говоря, не сказать ничего.

– Не рассчитывай, что я ничего не скажу. Скажу ровно то, что ты боишься услышать.

Он снова останавливает на мне свой тяжелый взгляд и произносит медленно – так, чтобы даже агент был в состоянии его понять:

– То, что ты называешь Великим ограблением, организовали твои же люди, Эмиль. Твои, а отнюдь не мои, потому что никаких людей у меня не было и нет.

– Остается уточнить – кто и как.

– Я знаю и это, но всему свой черед. Я пытаюсь объяснить тебе смысл операции, а ты хочешь компромата, чтобы было что доложить.

И поскольку он повышает тон, я пытаюсь его успокоить:

– Ну ладно, чего ты так разбушевался!

И этим вызываю у него еще большее раздражение.

– Я не разбушевался, но не надо действовать мне на нервы. Я пытаюсь как можно проще объяснить тебе ход событий, а ты меня подначиваешь.

– В таком случае давай прервемся, – предлагаю. – Выпей чаю, того, фруктового, который так положительно на тебя действуют. Расслабься, забудь о плохой новости. Можно даже сменить тему. Сегодня утром я прочитал в «Ди Цайт», что…

– Ничего ты там не читал. Ты не читаешь газет. И не надейся на смену темы.

– И чего это тебе так приспичило меня просветить?

– И это поймешь. Я же сказал: всему свое время.

Не возражаю. Напрасный труд. Он не успокоится, пока не раскроет мне Великую истину, которая известна мне и без него – по крайней мере, отчасти.

– Я хотел наглядно показать тебе, какова была ситуация пред началом конца. Внутри крепости – разброд и шатание. Снаружи наседают варвары. Ждать помощи от союзников бесполезно – союзников больше нет. Значит, придется уступить власть. Вопрос в том, каким образом ее уступить, чтобы тем не менее сохранить. И вот два спасительных действия: во-первых, ослабить варваров, внедрив в их ряды своих людей, а во-вторых, спрятать деньги, раздав их другим своим людям.

– Каким людям конкретно? Из органов?

– И из органов тоже.

– Мне ничего не дали.

– Ну, молодец! Вот так опровержение!

– Ну, хорошо, хорошо, считай, что я ничего не говорил.

– Хотя, вообще-то, позаботились и о людях твоего ранга, И вот здесь – самая вкусная часть меню. Раздача денег и собственности подается не как разграбление, а как спасение от разграбления, как некий высоко патриотический акт. Ведь подразумевается, что, когда вражеский натиск спадет, розданное будет возвращено, поскольку оно – общегосударственное достояние.

– А какой властью обладали раздававшие над получавшими?

– Никакой, если не считать имевшегося на последних компромата.

– Ненадежное средство.

– И к тому же смертельно опасное, – добавляет Табаков. – Ведь ради устранения угрозы вполне можно устранить ее носителя.

– И сегодняшнее убийство тому пример.

– И оно не останется единичным.

ТТ замолкает, ожидая от меня вопроса, но я молчу, поскольку этот вопрос очевиден.

– Я лично присутствовал на одном из совещаний, когда человек, которого вы называете Карапуз, дал добро примерно двум десяткам партийных и хозяйственных функционеров начинать частную предпринимательскую деятельность на государственные средства при условии регулярного отчисления определенного процента прибыли на финансирование партии.

– Под какие гарантии?

– Я же уже говорил: ни под какие.

– Около двух десятков. Таково, значит, число счастливчиков?

– Эти два десятка – лишь самые главные. После них еще около двухсот столичных и областных счастливчиков под простую расписку получили на руки большие суммы денег в левах и валюте. Сюда входят и те самые пресловутые, «с чемоданчиками», но полученные ими суммы – мелочь по сравнению с теми кушами, которые были розданы на первом совещании.

– А сам ты сколько хапнул?

– Типично хамский вопрос сотрудника твоего ведомства! Зря ты так грубо ставишь вопрос. Ничего особенного я не хапнул. Получил внешнеторговую фирму, которая была на грани банкротства. Да, она обошлась мне в один доллар, но на тот момент она большего и не стоила, потому что была обременена огромными долгами.

– …Которые ты сам и набрал.

– Ну вот, опять грубишь. Если я чем-то и обязан Карапузу, то не этой фирмой, а услугой, оказанной им в связи с одной старой аферой. Но это уже другая история.

– Знаю твой рефрен: «Всему свое время». Нет уж, если начал говорить – говори и не откладывай на далекое потом. Этих сказок про светлое будущее мы уже наслушались.

– Ладно, замолчи. Сейчас мой черед говорить. Речь идет об одной старой истории, связанной с африканской древесиной. Африка – богатый континент. Какие только истории не возникали на ее просторах! Еще лет тридцать тому назад одна из наших шишек, директор знаменитого «Родопи», выпросил у Живкова десять миллионов долларов на постройку в Эфиопии бойни с намерением производить дешевое мясо и наводнить им Европу. Из этой затеи, конечно же, ничего не вышло, но деньги исчезли. Директора, по-моему, даже не судили, поскольку пришлось бы судить самих себя. Только идиот мог дать деньги под такой проект, не выяснив предварительно того простого факта, что ни одна страна Европы не позволит ввезти к себе ни одного грамма африканского мяса, поскольку оно считается рассадником всякой заразы.

ТТ озирается, словно ищет утерянную нить рассказа.

– Не беспокойся, – замечаю, – Черчилль спит.

– Если хочешь, можешь и ты соснуть, а я тем временем выкурю сигару.

Сигара в какой-то мере возвращает ему бодрость.

– Продолжать?

– Конечно. Я жду.

Торопиться некуда. Поэтому и я закуриваю.

– В наше время богатую по части возможных афер африканскую жилу продолжили разрабатывать другие мошенники. Одни предлагали вложиться в разработку золотоносных приисков в Заире, другие призывали добывать алмазы в Гвинее, третьи – заняться какао-бобами в Гане. Заманчивые предложения. Только рыба все никак не клевала. Но потом все-таки клюнула. Я имею в виду пресловутую камерунскую аферу с древесиной.

– Я слышал, дело было не в Камеруне, а в Габоне.

– Ну, конечно, ты, как всегда, знаешь больше всех! Я тебе говорю – в Камеруне, а ты, если хочешь, считай, что в Габоне. В общем, объявился очередной жулик, который пришел за государственной помощью не с пустыми словами, а вооруженный фактами. Во-первых, общеизвестно, что камерунские леса – источник ценной древесины. Во-вторых, у человека был на руках документ на концессию по заготовке и переработке сырья от камерунского правительства. В-третьих, к своим словам он прилагал солидную документацию о возможностях торговли дорогой фурнитурой на европейском рынке. В общем, все оʼкей. Наши поручили мне обеспечить заем, и я его обеспечил…

– …Восемнадцать миллионов марок… Я имею в виду Габонскую аферу.

– …А я рассказываю о Камерунской. Так вот, я обеспечил заем, но прежде чем дать деньги фирме, которая планировала заняться вырубкой леса, я отправил человека проверить, как обстоят дела на месте. И выяснилось, что весь проект – липа, за исключением того факта, что страна под названием Камерун действительно существует и что леса там в самом деле чудесные. В качестве же документа о концессии предъявлялась какая-то не имеющая юридической силы бумага, присланная из правительства Камеруна в качестве ответа на соответствующий запрос. К тому же перспектива реальной деятельности была нулевой, поскольку производство и рынки были давно захвачены французскими и бельгийскими фирмами. Разумеется, я отказался переводить деньги этой мошеннической фирме. Перед угрозой лишиться денег руководство фирмы согласилось подтвердить факт их получения документом, за что мне, естественно, пришлось расплачиваться. Началось расследование – кто прав, кто виноват, и хотя по документам я был чист, неизвестно, как бы закончилась вся эта…

– …Габонская…

– …Вся эта Камерунская эпопея, если бы Карапуз не склонил чашу весов в мою сторону.

– Выходит, твой первый куш оказался жирным куском?

– А разве не видно по моей фигуре?

Он умолкает, чтобы выпустить еще несколько клубов ароматного дыма и затем продолжает:

– В общем, я отказался от участия в сложной афере, местами шитой белыми нитками. Он меня не только простил, но и дал первоначальный толчок моей карьере. Предвидел, что наступление капитализма неизбежно. А что за капитализм без капиталистов! Я стал одним из первых. И никогда не забывал его жеста.

– А что он сам получил?

– Чепуху городишь. Поскольку не знаешь человека.

– Неужели он был до такой степени бескорыстным?

– Бескорыстных людей не бывает. Он был жаден. Но жаден не до денег, а до власти. Есть люди, пользующиеся властью, чтобы нажить деньги. А есть такие, что используют деньги для достижения власти. Карапуз был из числа последних. Он был сильным игроком. И многое умел просчитать наперед. Но одно дело строить проекты, а другое – как оно выйдет в действительности. Он был сильным игроком, но настоящая игра – это тебе не пасьянс раскладывать. Против тебя играет враг. И никогда не знаешь, не вытащит ли он в ответ на твою козырную карту пистолет. Так и получилось.

– Значит, он не был сильным игроком.

– Да много ты понимаешь… – пренебрежительно отмахивается Табаков. – Может, в пистолетах ты кое-что и смыслишь, но о тонкой многоходовой игре понятия не имеешь.

– Я же не ты, чтобы все уметь. Ты вон и в пистолетах разбираешься. Недаром же тебя прозвали Тульским Токаревым.

– Ты меня недооцениваешь. Я пистолет более усовершенствованной конструкции.

– Скромности тебе не занимать.

– А иные и занять не способны.

– Что ж поделать, если мне никто не помогает разжиться деньгами. Кругом все только и говорят что о взятках да подкупах. Но что-то никто пока не торопится подкупить меня.

– Твоя беда в том, что ты неподкупен. Обычный изъян простодушного дурачка. Такие, как ты, до последнего преданы своей команде. Твоя команда терпит поражение за поражением, а ты стойко продолжаешь болеть за нее. Ее выбрасывают из высшей лиги, но и тут ты остаешься ей предан. «Проваливай! – кричат тебе. – Нет больше такой команды, ее расформировали!» А ты упрямо стоишь на своем. Все предан и предан.

– Интересные ты развиваешь мысли, – замечаю. – Но они касаются меня. А вопрос в том, что ты намерен делать со своей проблемой.

– Да, проблема у меня сложная. И как ты, наверное, уже понял, сложность ее в том, что я не только много имею, но еще и много знаю. Поэтому не удивительно, если и меня однажды пристрелят.

– Если дело зашло так далеко, то могу ли я что-нибудь сделать для тебя?

– Можешь, Эмиль, можешь. Прежде всего, не застрели меня сам.

Новый этап в жизни Табакова можно охарактеризовать классической фразой: «Мой дом – моя крепость». Действия по укреплению квартиры, спланированные специализированной фирмой, начинаются уже в последующие дни. Все делается под видом невинного ремонта, чтобы не насторожить соседей, но этаж быстро превращается в настоящее укрепление со стальными дверями, сигнализацией и видеокамерами. Вместо того чтобы спасовать перед угрозой, реальной или мнимой, Табаков словно пробудился от своей обычной летаргии и даже помолодел. Его бойцовский дух пробудился для новой жизни, хотя и не настолько, чтобы побудить его самолично заняться руководством оборонительными действиями. Это забота фирмы и в некоторой степени обязанность его строгой и мужественной секретарши.

Внушающая уважение своей внешностью и манерами, эта дама остается для меня полной загадкой. Она доверенное лицо ТТ. Она его основная живая связь с внешним миром. Она приносит и уносит документы, над которыми он работает. Она же является непосредственным начальником близнецов. Когда Макс или Мориц являются к ТТ с каким-нибудь вопросом, его обычный ответ: «Идите к Кристе», «спросите Кристу», «скажите Кристе, она все уладит».

Кристе, похоже, приходится заниматься всеми делами, кроме разве что совсем уж тайных, по которым Табаков сам ведет телефонные переговоры с каким-то неизвестным абонентом на том языке, который призван создать трудности для подслушивающего: «Да посмотри сам… Ты знаешь как… Нет, ни в коем случае… Конечно, действуй… Лучше подожди…» и далее в том же духе.

Эти разговоры ведутся редко – очевидно, они происходят и в мое отсутствие, как, вероятно, в мое отсутствие приходит с докладами и за указаниями Криста. Допускаю, что все это особого значения не имеет. Настоящий бизнес заканчивается, фирма Табакова явно сворачивает свою деятельность.

«Имитируем деятельность, чтобы показать, что мы еще живы», – ответил он, когда я спросил его, не надоело ли ему корпеть над отчетами и изучать биржевые сводки.

«Скромничаешь, – ответил я. – Твое имущество столь колоссально, что едва ли тебе по силам управиться с ним».

В данный момент проблема управления собственностью уступила место проблеме сохранения жизни самого собственника.

«Эти стекла действительно пуленепробиваемые?» – спросил как-то ТТ у мастера, занятого установкой окон.

«Пулей не пробьешь. Но если выстрелят из гранатомета… Находясь в городском доме, в окружении множества других домов, трудно ощутить себя пребывающим в пустынной Сахаре».

Он стал столь придирчив к предпринимаемым мерам безопасности, что я как-то спросил его:

«Не проще ли купить в одной из охраняемых зон бункер и поселиться там, вооружившись до зубов, как на войне?»

«Прямо читаешь мои мысли! Вот это-то и плохо, когда долго живешь с кем-нибудь – начинают читать твои мысли».

И после короткой паузы, продолжил:

«Да, кое-что будет, не совсем, правда, бункер, а нечто поприятнее, но в то же время настоящая цитадель. Зачем жить в городе, если из любого соседнего дома могут послать тебе в постель снаряд из гранатомета!»

Он, видно, совсем помешался на своей безопасности.

«Ты уже все продумал?» – спросил я его.

«И даже купил участок. Но об этом пока – шшш!» – И он заговорщически прижал палец к губам.

Да, он точно рехнулся.

Приближается Рождество.

– Не нарядить ли нам елку? – спрашивает Марта.

– Давай нарядим, если хочешь.

– Я иногда наряжаю. Когда живешь одна, то, не нарядив елки, можешь и пропустить наступление Рождества.

– Не верится, что ты всегда живешь одна.

– Можешь не верить, но это так. За редкими исключениями. Да и эти исключения – почти сплошь разочарования. Как модные товары в дешевых магазинах. Смотришь на витрине – вроде неплохо. А зайдешь посмотреть поближе – барахло.

– У тебя темперамент не монахини.

– А я и не прикидываюсь монахиней.

– Но большая любовь тебя обошла?

– «Большая любовь»… Насмотрелась я ее по телевизору. Я согласна и на маленькую, но этот деспот раздавил мою жизнь как мельничный жернов. Даже шпионит за мной.

– Сам?

– Скажешь тоже – сам! Представляю, как он неприметен со своей огромной головой и толстым задом! Нет, когда ему стукнет в голову, он подсылает ко мне одного из близнецов.

– Контролирует твои связи?

– Опасается, как бы я не сошлась с кем-нибудь из его врагов. А враги для него – все. Не считая секретарши и близнецов. Боится, что я выболтаю его тайны.

– А он тебя в них посвящал?

– Не скажу, что посвящал… Так, использовал меня для достижения мелких целей, поэтому кое-что мне приходилось слышать. За двадцать лет совместной жизни, пусть часть ее и прожита порознь, нет-нет, да и узнаешь что-нибудь.

– Хорошо, – говорю. – Давай нарядим елку. Я куплю ее, а ты приготовь игрушки.

В кабинете Табакова тоже вижу елку.

– Похоже, ты становишься набожным, – констатирую. – Это все-таки лучше, чем ничего.

– Елка для Черча, – поясняет хозяин дома. – Он любит лежать под ней. Наверное, так ему кажется, что он находится на природе.

– Что-то его не видно…

– Он ест.

– Ты его мало выгуливаешь.

– Есть кому его выгуливать. О псе не беспокойся. Он живет по специальному режиму, который ты иногда нарушаешь, принося свои жалкие сосиски в надежде подлизаться к собаке.

– Ты прав, – киваю. – Буду приносить их почаще.

– Только посмей.

Обустройство цитадели завершено. У незваных гостей нет ни единой возможности проникнуть внутрь. Первый барьер – рослый швейцар. Его задача – снять трубку и сообщить о появлении подозрительного объекта, который одновременно появится и на экране монитора. Если будет получено добро, швейцар пропустит объект, и тот поднимется на второй этаж, постоянно находясь в поле зрения видеокамеры. Наверху раздастся звонок, и последует новая проверка, на сей раз предметная. При успешном прохождении объекту будет позволено пройти в прихожую, где соответствующее устройство ощупает его до самых кишок на предмет наличия оружия. Лишь после этого можно рассчитывать на доступ в жилище, причем при неотступном сопровождении близнецов.

– Высший класс! – признаю.

– Высший, да не совсем, – поправляет меня Табаков. – Вот переедем в цитадель, тогда увидишь, что такое высший класс.

Но не дает никакой дополнительной информации. Поскольку враг не дремлет. И поскольку мы снова вернулись к тихому кошмару холодной войны.

– Дожили! – замечаю.

– Ни до чего мы не дожили. Все как всегда. Еще древние говорили: «Человек человеку – волк». Нет морали. Нет добра. Нет зла. И то, что мы взаимно подстерегаем друг друга, – естественное состояние человека. Утратишь этот инстинкт – и не станешь лучше, а просто погибнешь. В свое время после первых опытов с атомным оружием на Бикини ученые заметили, что облученные земноводные теряют врожденные рефлексы: морские черепахи, вместо того чтобы погружаться в воду, ползают по пустынным пескам, где и умирают. Лицемеры, охающие и ахающие по поводу того, до чего мы дожили, ратуют за утрату человеком инстинкта самосохранения, чтобы он уподобился этим растерянным черепахам или китам-самоубийцам, которые, вместо того чтобы уйти под воду, выбрасываются на берег, где их поджидает смерть.

– Ты сам себе противоречишь, – говорю.

– Никогда я не противоречил сам себе.

– Противоречишь. Нарядил елку в честь Рождества Христова, а сам доказываешь, что Христос был безумцем.

– Елка наряжена для Черча. Что же до Христа, то если он и в самом деле существовал, то, вне всякого сомнения, был безумцем. И самое простое тому доказательство, что за двадцать веков ни одно из его пророчеств не сбылось и ни одна из его заповедей не изменила человечества. А лично тебе браться за Евангелие уже поздно. Лучше почитай Дарвина. Если, конечно, еще не разучился читать.

– И впрямь разучился. Но ты мне его перескажешь. А что касается Христа, то я не говорил, что верю в него, как в Бога. Я верю в Христа, как в человека.

– Еще одна глупость. «Человек – это звучит гордо», «человек – царь природы». Так нам когда-то внушали. Похоже, эта чушь до сих пор сидит у тебя в голове. «Царь!» Да какой там царь! Достаточно одного урагана, одного землетрясения – и не остается у нас ни одного целого города и села. Вы, вообразившие себя властелинами природы, подобны наполеонам, командующим своими армиями в психушках. Нельзя волка заставить питаться огурцами и помидорами. И разве я виноват в том, что родился не травоядным, а волком?