355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Бхагаван Раджниш » Я праздную себя. Будь спокоен и знай » Текст книги (страница 5)
Я праздную себя. Будь спокоен и знай
  • Текст добавлен: 6 октября 2016, 02:23

Текст книги "Я праздную себя. Будь спокоен и знай"


Автор книги: Бхагаван Раджниш


Жанр:

   

Самопознание


сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 28 страниц)

Третий вопрос:

Оказавшись недавно сам на грани смерти, я столкнулся благодаря этому со множеством историй о людях самых разных культур и религиозных сред, которые временно покидали тело и казались мертвыми внешним наблюдателям. Они сообщают, что видели “существо света”, которое было абсолютно любящим и сострадательным.

Не может ли быть так, что это “существо света” послужило основой для создания концепции Бога?

Нет, совсем нет. Это опыт – подлинный. Это иногда происходит с людьми, которые почти умерли – не полностью, но почти. Они видят сияющее существо. Это их собственное существо, это не Бог. В медитации вы столкнетесь с тем же самым существом, не умирая.

Медитация – это своего рода смерть. Вы отдельны от тела, вы отдельны от ума – именно это делает смерть: вы отдельны от тела, вы отдельны от ума. Внезапно вы осознаете сияющее существо, которое вам кажется отдельным от вас, потому что никогда раньше не переживали такого опыта. Если бы вы медитировали, то узнали бы: “Это я”.

Вы есть свет, сияющее тело внутри этого тела – пламя, вечное пламя света. Но те, кто почти умер и вернулся к жизни, поскольку у них нет никакого опыта медитации, думают, что что-то видели: сияющее существо. Они его помнят смутно, бледно, словно дальнее эхо, но помнят. Они видели что-то сияющее. Естественно, они не могут вообразить, что видели самих себя.

Концепция Бога не основана на опыте людей, которые почти умерли и вернулись к жизни. Но медитация точно знает, что происходит с этими людьми: они столкнулись с самими собой. Но поскольку это случилось впервые, и так быстро... словно вспышка, пришло и исчезло, и они вернулись к жизни. Естественно, они думают, что видели что-то объективное, какого-то человека, стоящего рядом, с лучащимся, сияющим телом, потому что знали в жизни только объективное. Они никогда не знали субъективного.

Медитирующий не совершит такой ошибки. Медитирующий тотчас же узнает – жив он или мертв – что остается сияющим вечным светом.

Сутра:

Наш Возлюбленный Мастер,

Когда Дэйтен впервые пришел к Секито, мастер спросил его:

Что такое твой не-ум?

Дэйтен ответил:

– Тот, кто говорит, он и есть.

В ответ на это Секито закричал:

– Квац! – и ушел.

Дэйтен – еще не просветленный, но, наверное, он был очень сведущим человеком. Он прочитал в священных писаниях, что не-ум есть то, из чего происходит все оригинальное. Когда говорит будда, он не говорит заимствованными словами. Его слова приходят из не-ума. Не-ум течет в его словах, отсюда их красота.

Те же самые, обычные слова в устах будды, несомненно, становятся волшебными, живыми. Совершенно обычные слова внезапно приобретают иной аромат, новое благоухание. Они становятся поэтическими. Их окружает определенная аура. Именно поэтому слова будды будят колокола в ваших сердцах.

Он не говорит никаких незнакомых слов. Вы знаете эти слова, вы используете эти слова. Но когда те же самые слова говорит будда, поскольку они приходят из не-ума, они несут с собой некое состояние, которое делает слова пробужденного такими вескими. Пробужденный не стремится быть авторитетом. Он не отдает приказов, не приводит себе в поддержку цитат из священных писаний. Он придает себе вес сам.

Я рассказывал истории, и люди, которые меня не понимают, часто писали: “Твои истории все время меняются. Иногда ты говоришь одно, потом история полностью меняется...” Они слушают только слова, не меня. Это слепые люди, которые не видят, что моя история – это отклик на людей, к которым я обращаюсь. В данный момент она приобретает новую форму, новый смысл, новое измерение.

Мои истории постоянно меняются, потому что постоянно меняется жизнь. Что я могу с этим сделать? Иногда бывает весна, и кругом цветы, а иногда весны нет, и деревья стоят голые, без листьев. Что я могу сделать? Жизнь постоянно меняется. Мои истории не мертвы, они настолько же живы, как и я сам. Они исходят из живого источника.

И мне говорят – сведущие эрудиты и профессора, лингвисты, принадлежащие разным религиям – “Мне нравится твоя история, но ее нет ни в каких писаниях”. Я говорю: “Значит, вы должны ее туда внести. Ваши писания не растут, они мертвые. Если вам нравится моя история, если вы почувствовали в ней какой-то смысл, внесите ее в свои писания”.

На Будде мир не кончился. За Гаутамой Буддой придут другие будды. Будут будды после меня, после вас, и, несомненно, они будут все более совершенными. Это не усилие, это спонтанное явление.

Когда я начинаю историю, я сам не знаю, какую форму она примет. Я так же удивляюсь, как и вы – “Боже мой! Это не та история, которую я слышал раньше!” Но что я могу сделать? Это не мой ум. Ум – это система памяти, и он продолжает проигрывать одну и ту же граммофонную пластинку и застревает в одном и том же месте. Если пластинка старая, игла будет застревать в одном и том же месте. Вы начинаете сначала; снова на том же месте она останавливается...

Однажды в студенческие времена я участвовал в межуниверситетском соревновании по красноречию. Я должен был выступать первым, а второй оратор был из Санскритского Университета Варанаси. Диспут был полностью посвящен санскритским писаниям и языку. Но этот студент, наверное, чувствовал себя немного неполноценным среди студентов других университетов, потому что в Санскритском Университете не учат английскому. Поэтому, наверное, он наспех зазубрил цитату из Бертрана Рассела: просто чтобы произвести впечатление.

Но он нервничал. Начав выступление, произнеся три или четыре фразы, он сказал: “Бертран Рассел написал...” – по-английски – и смолк. В голове у него замкнуло. Я сидел рядом, потому что он был вторым оратором. Вся аудитория была полна студентов и профессоров, и когда он смолк, воцарилась полная тишина. Я решил, что должен ему помочь, и прошептал: “Повтори еще раз”.

Но если вы что-то зазубрили, повторить можно только с самого начала. И он сказал: “Братья и сестры...”, – и все в аудитории засмеялись. Он повторил первые три или четыре фразы и снова достиг точки: “Бертран Рассел написал...” – и точка.

Я сказал: “Повтори!” Не найдя ничего лучшего, он начал снова: “Братья и сестры...”

Это была такая радость – так продолжалось минут десять. Я говорил: “Повтори”, и, не находя никакого выхода... я был единственной помощью. Все смеялись. И он начинал: “Братья и сестры...” – и конец! Каждый в зале ждал этих трех предложений: “Бертран Рассел написал...” – точка.

Через десять минут смеялся уже сам председатель, проректор университета, и он сказал этому мальчику: “Ты лучше присядь. Не волнуйся, все в полном порядке, просто садись”, – он весь покрылся испариной. А мне проректор сказал: “Ты не должен был этого делать”.

– Но я просто пытался ему помочь, – сказал я. – У меня и в мыслях не было, что он до такой степени похож на граммофон. Я думал, что в какой-то момент он проскочит – Бертран Рассел написал... Но у него граммофон совсем заело. Я ни в чем не виноват. В любом случае, он доставил нам такой радостный вечер. Даже если вы ему дадите первый приз, я не возражаю, потому что он принес нам столько радости, – как никто другой.

Сейчас ученые открыли, что система памяти действует точно как граммофонная пластинка. Они исследовали мозг ради других целей, но при этом было обнаружено, что если приложить электрод к точке памяти в мозгу, вы начнете что-то говорить. А если электрод удалить, вы останавливаетесь, и ум автоматически возвращается в исходную точку. А когда электрод прикладывают снова, вы начинаете: “Братья и сестры...”, – и опять то же самое. Электрод удален – и все прекращается.

Ученые открыли, что в уме есть автоматическая система прокрутки: как только происходит остановка, он возвращается в исходную точку. Если снова коснуться этого участка, человек снова начинает говорить то же самое. Никакой причины говорить нет – никто ни о чем не спрашивает, но он ничего не может сделать: память начинает повторяться, как пластинка.

Дэйтен, наверное, был очень сведущим человеком. Он процитировал это предложение – не из собственного опыта, но из писаний.

Что он сказал, когда Секито спросил его: “Что есть твой не-ум? ”

Дэйтен ответил: “Тот, кто говорит, он и есть”. Тот, кто говорит оригинально. Если человек говорит только то, что заимствовано, это приходит из ума. Но если человек говорит оригинально, спонтанно, тогда это приходит из пространства, называемого не-умом. Но он забыл слово “оригинально”. Это происходит со сведущими; этого не может случиться с буддой. Все, что приходит, приходит из самого источника. Но когда вы повторяете писание, которое не ваш собственный опыт, вас ждут трудности.

Если бы он сказал: “Тот, кто говорит спонтанно – это состояние не-ума...” Он забыл слово “оригинально”, или, может быть, его не было и в самом писании, потому что ни один из будд не написал в писаниях ни слова. Все писания были собраны учениками будд, иногда после их смерти. Иногда проходят сотни лет, и тогда уже ученики учеников... миновало много поколений.

Четыре евангелия Иисуса были записаны после его смерти, и не сразу же, а спустя триста лет. Теперь не оставалось уже ни одного свидетеля; все свидетели умерли. И эти евангелия были записаны людьми, которые не видели Иисуса. Они не видели даже Иерусалим. Теперь ученые-исследователи Библии нашли, что даже география, которая упоминается в четырех евангелиях, неправильна. Эти люди никогда не были в Израиле. Они слышали от других, которые слышали от третьих, которые слышали от четвертых.

Именно поэтому я говорил о Евангелии от Фомы, которое было написано в Индии. Он был прямым учеником Иисуса, но его евангелие не включено в Священную Библию. Оно было открыто всего тридцать лет назад, но оно красивее всех остальных, потому что, по крайней мере, Фома был живым свидетелем. И в его евангелии много красивого, потому что он не только был свидетелем жизни Иисуса, но и сам, здесь в Индии, пережил трансформацию.

Он медитировал, практиковал йогу, жил как саньясин и переходил из одного монастыря в другой. Здесь все еще сохранялась атмосфера Будды. Будда ушел за пятьсот лет до этого, но его аромат был еще жив. И в евангелии Фомы есть определенная весомость, которой недостает четырем евангелиям Библии. Во-первых, он был свидетелем, он слышал Иисуса, а во-вторых, он пережил истину сам. Это сочетание придает пятому евангелию, от Фомы, больше веса, чем всей Священной Библии.

Фома был единственным человеком во всем мире, тело которого не разложилось. Его тело все еще хранится в церкви в Гоа. Каждый год во время рождества его тело выносят из церкви, и гроб открывают для любого наблюдателя, любого ученого, любого исследователя. Никто еще не смог объяснить, почему он выглядит таким свежим, словно только что умер. Кажется, не было применено никаких средств. Его тело не содержится при низких температурах, находится в жаркой стране, но даже кожа не выглядит мертвой. Она кажется такой свежей. Я туда ездил и видел его тело.

Чудеса Иисуса, может быть, и мифологичны, но этому человеку действительно удалось чудо. За две тысячи лет он был единственным человеком, тело которого выглядит так, словно он только что умер -или, может быть, крепко спит. Никакого запаха... и если оно смогло сохраняться две тысячи лет, нет никаких препятствий к тому, чтобы оно сохранялось вечно. Нужно только позаботиться о том, чтобы никто его не испортил.

Были попытки испортить его, совершенные индуистами, мусульманами, людьми, не принадлежащими христианству, потому что это весомый довод в пользу христианства. Но этот человек, Фома, не был христианином, он никогда не слышал о христианстве. Он появился сразу после того, как Иисус был распят. Он покинул Иерусалим по той простой причине, что Иисус, наверное, рассказал близким друзьям – а Фома был одним из самых близких – об Индии, об университетах Наланды и Ташашилы и о медитации.

И теперь, когда Иисус был распят, он не видел никакого смысла там оставаться и уехал. Он приплыл на корабле и высадился в Южной Индии. Но он путешествовал по всей Индии, встречался со всевозможными мистиками, глубоко укорененными в медитации. Его тело является доказательством того, что, наверное, он следовал определенному методу, известному тибетским ламам, людям Ладакха.

Они применяли определенный метод медитации, когда человек умирает... в последний момент: определенный процесс под названием Бардо. Это не что иное, как постгипнотическое внушение. Когда человек умирает, он находится в очень уязвимом состоянии. И если он был медитирующем, он остается в полном сознании. Наступает смерть; но он в полном сознании. Его вводят в гипноз, и ему говорят: “Когда ты покинешь тело, тело останется в неприкосновенности, таким, как есть...” И это нужно продолжать повторять, чтобы это вошло... – не только в его ум, но проникло до мозга костей, вошло в плоть и кровь.

Бардо – это очень интенсивный гипноз, и возможно также дать душе, покидающей тело, направление на будущее. Можно сделать и то, и другое. Тело можно сохранить путем постгипнотического внушения. Но если человек уже умер, этого сделать нельзя. Слушать постгипнотическое внушение уже некому. Человек должен быть живым, на самой грани смерти. Ему дают постгипнотическое внушение: “Твое тело останется неприкосновенным, останется неприкосновенным... ты пойдешь дальше”. И если он – медитирующий, даже кости, кровь, тело начнут слушать. Душа покинет тело, но тело останется точно в таком виде, как когда его покинула душа. Это было одним из способов, которыми метод Бардо применялся к телу.

Есть другой способ. Можно дать уходящей душе внушение, какое ей подойдет чрево матери: “Выбери правильно. Не полагайся на случай”. Миллионы людей занимаются любовью, и миллионы людей умирают. И все эти души бродят вокруг, находят пару, занимающуюся любовью. Это происходит случайно. Поскольку они умирают бессознательно, то бессознательно же и ищут, ощупью во тьме, и тот из них, кто оказывается ближе, просто случайно входит в это материнское чрево.

Бардо предотвращает случайность. Этот метод дает душе правильное направление: “Тебе нужно определенного рода материнское чрево, не торопись. Ты был медитирующим, и теперь тебе нужно найти такую мать, такого отца, которые позволят тебе медитировать – и не только позволят, но и помогут, которые медитируют сами. Поэтому, не торопись! Выбери подходящую пару”.

Иногда человеку медитации требуется время, чтобы выбрать правильное материнское чрево; обычные люди входят в него тотчас же. Бардо дает две возможности: можно сохранить тело, а душе дать чувство направления, куда ей двигаться. Но это возможно, только если человек был глубоко в медитации, практиковал медитацию долгое время, и способен оставаться в сознании, когда приходит смерть, потому что смерть – величайшая операция.

Природа распорядилась таким образом, чтобы никто не умирал сознательно, точно как хирург не станет оперировать, пока пациент в сознании. Сначала он даст вам хлороформ или что-то другое, что сделает вас бессознательным. Тогда он может вас оперировать, потому что вы не знаете, что происходит. Вы глубоко спите, и что-то можно удалить из вашего тела, можно разрезать кости, что-то заменить, сделать что угодно.

Смерть – это величайшая операция, потому что все семьдесят лет привязанности к телу разбиваются вдребезги. Природа распорядилась так – и это мудрость природы, разум природы – чтобы человек, неспособный к непривязанности к телу, не знающий, что он – не тело, терял сознание. Иначе он должен будет пережить невообразимую боль и тревогу.

Это мудрость природы, но она неприменима к медитирующему. Медитирующий может позволить себе умереть сознательно, без всякой боли, без всякой тревоги.

Дэйтен ответил:

Тот, кто говорит, он и есть.

В ответ на это Секито закричал:

Квац!и ушел.

Этот крик говорит Дэйтену: “Заткнись! Это не твое, это заимствованно. Я вижу, что твои слова мертвы”. Крик “Квац!” говорит: “Заткнись!” И он тут же ушел, потому что не было смысла терять время с этим человеком, который просто мертвый школяр.

Десять дней спустя Дэйтен снова пришел к Секито и спросил:

– Последний ответ, который я тебе дал, не был не-умом. Что такое не-ум?

Он осознал. Он был искренним, по крайней мере, честным.

Сначала он попытался обмануть Секито – но нельзя обмануть мастера, невозможно. Он видит вас насквозь. Он знает, откуда приходит ответ: из ума или из не-ума. Для мастера так ясно, откуда приходит ответ. Любой ответ из ума, и – “Квац! Заткнись!”

Наверное, он об этом подумал: “Почему мастер повел себя так жестоко? Я был незнакомцем, новым человеком. Несомненно, есть какая-то причина тому, что он не проявил сострадания. Наверное, я был неправ”. И затем через десять дней он понял: “То, что я сказал, было только повторением писаний”. И он вернулся.

Десять дней спустя Дэйтен снова пришел к Секито и спросил:

Последний ответ, который я тебе дал, не был не-умом. Что такое не-ум? Пожалуйста, скажи мне. Я не знаю”.

Подлинный искатель начинает с этого: “Я не знаю, потому что все, что я знаю – не мое. Это не относится к делу. Может быть, у меня много знаний, но, что касается меня самого, я не знаю”. Это принятие – начало поиска. Если ты уже знаешь, нет необходимости искать.

Секито сказал:

Не поднимая бровей и не вращая глазными яблоками, принеси сюда свой не-ум.

Дэйтен сказал: “Но нет никакого не-ума, чтобы его принести. Во-первых, я не знаю, что такое не-ум. Во-вторых, если это не-ум, как можно его принести? Это не вещь. Это даже не мысль, это чистая осознанность. Его нельзя принести в качестве объекта для наблюдения”.

Секито сказал: “По своей сути не-ум есть ”. Его нельзя принести – я могу это понять. Это не вещь, не мысль, только чистая естьность, этовость, таковость.

“По своей сути не-ум есть. Почему ты говоришь, что не-ума нет?” Это единственное, что есть в существовании. Поскольку его нельзя принести, ты думаешь: “Его нет. Вот почему я не могу его принести”. Ты не можешь его принести, потому что не-ум – это вся вселенная. Как ты можешь его принести? Он уже здесь.

В это самое мгновение он здесь, точно так же, как при Секито.

“Почему ты говоришь, что не-ума нет? Это утверждение неверно ”. Просто скажи, что не знаешь. Скажи, что не-ум – это не вещь, не мысль, поэтому его нельзя принести. Но не говори, что не-ума нет. Не-ум только есть – сущее есть.

При этом Дэйтен был очень просветлен, – услышав это утверждение, что все, что есть – не-ум. Естъность и не-ум – два имени одного и того же. Это присутствие жизни в деревьях, в скалах, в людях, в птицах... эта безбрежная естьность, это присутствие не-ума. Его не нужно приносить, он уже здесь. Отсюда его нельзя унести его больше никуда.

Что касается времени, он сейчас.

Что касается пространства, он здесь.

Если ты в молчании, то тотчас же его осознаешь.

Это утверждение так глубоко проникло в Дэйтена, что он был очень просветлен.

Подлинный искатель, искренний искатель, который не прячется за поддельным знанием, заимствованным знанием, который не притворяется, что знает, не имея знания, если он принимает: “Я не знаю” – он уже очень близок к истине. Он принял собственную невинность, теперь никакой преграды нет. Никакого Бога, никаких писаний, никакого знания – он как нельзя ближе к не-уму. Небольшой толчок со стороны мастера, небольшое утверждение – и он с головой погрузится в существование. Это погружение в существование – и есть просветление. Исчезновение в существовании – и есть просветление.

Я всегда любил одну историю, пришедшую из Китая...

Император Китая был великим художником. Когда наступил его семьдесят шестой день рождения, он почувствовал себя старым, и, может быть, недалек был день, когда ему придется покинуть тело. И, прежде чем покинуть тело, он устроил большое состязание: всекитайское состязание в живописи. Сам он был одним из участников. Он написал прекрасную картину.

Со всего Китая съехались художники. Они привезли прекрасные полотна, которые создали. Только один человек прибыл без всякой картины, а привез только краски и кисть – чудак!

Император спросил:

– Где же картина?

– Я не люблю старых вещей, – ответил он. – Я напишу заново здесь и сейчас. Дай мне комнату, потому что я не пользуюсь холстом, я пишу на стенах. Дай мне самую большую комнату во дворце и не беспокой меня. Поставь стражу, чтобы меня никто не беспокоил. Я не знаю, сколько потребуется времени, потому что это будет спонтанно. Я не знаю, что будет изображено. Я собираюсь рисовать спонтанно, что бы ни случилось, сколько бы времени это ни заняло.

Король сказал:

– Я старею, и именно поэтому я созвал это состязание. Ты должен поторопиться и поспешить.

– Нет, – сказал он. – Я не знаю. Может быть, это будет быстро. Завтра утром, может быть, я сообщу тебе, что картина готова, а может быть, потребуется больше времени. Я ничего не могу обещать.

Никакой человек понимания никогда не может ничего обещать, потому что кто знает о следующем мгновении? Все обещания идут от невежества.

Король сказал:

– Ты трудный человек, но я вижу в твоих глазах, вижу на твоем лице – может быть, ты окажешься самым лучшим художником.

И он выделил ему самую большую комнату во дворце – а больших комнат было много – с простой стеной, на которой можно было рисовать, и закрыл двери.

Художник сказал:

– Никто не должен сюда входить, даже ты, пока картина не будет готова. Я сам буду выходить за едой и всем необходимым.

И он повесил занавесь, чтобы даже стража не могла заглянуть внутрь и увидеть, что происходит за занавесью.

Прошло три года, и король говорил:

– Что ты делаешь? Может быть, я никогда не смогу увидеть твою картину, я же могу умереть!

– Это неважно, – говорил художник. – Если ты умрешь, значит, умрешь. Если ты доживешь, то сможешь ее увидеть. Но я ничего не могу делать в спешке.

И императору пришлось ждать.

Прошло четыре года, и однажды утром художник вышел и сказал императору:

– Картина готова. Я приглашаю тебя посмотреть.

В уме императора возникло огромное любопытство. Четыре года он думал:

– Что же рисует этот субъект?

Император был сам художник. У него не уходило на одну картину по четыре года. И когда художник его позвал, император тут же последовал за ним. Он вошли за занавесь.

Картина была просто невероятна; она казалась такой настоящей. Он изобразил гигантский лес, такой зеленый, буйно зеленый, почти трехмерный. И небольшая дорожка... – видно было, что она продолжается и продолжается... и исчезает в густой чаще.

И император спросил:

– Куда ведет эта дорожка?

Художник ответил:

– Давай пойдем... Пойдем со мной. Мы можем пойти и посмотреть, куда ведет эта дорожка, потому что, не пережив опыта, ты не узнаешь, куда она ведет.

И история говорит, оба они пошли по дорожке – а стража стояла и смотрела – и, когда дорожка повернула, оба они скрылись из виду, и никто о них больше не слышал.

Эта история – в картину войти нельзя – символическая. Она говорит, что можно войти в естъность вещей. Художник создал картину такую живую, что ветви покачивались на ветру. Дорожка была не просто дорожкой, но в ней был символический смысл: если в картину нельзя войти, картина недостойна называться картиной. Но “войти в нее” не значит войти физически. Войти – значит совершенно потеряться: вас больше нет, есть лишь картина.

Именно так вы входите в медитацию: вас больше нет. Вы сталкиваетесь с безмерной естъностью; все исчезает, исчезаете вы, и все же эта естъностъ остается. Этот опыт естьности – и есть просветление. Эта история просто символически изображает просветление.

Художник не стоит своего хлеба, если сам не может исчезнуть в своей картине. Пикассо, как сообщают, говорил: “Когда я рисую, меня больше нет, есть только картина”.

Нижинский много раз за свою жизнь говорил – потому что его снова и снова спрашивали: “Когда я танцую, меня больше нет. Пока я есть, танец остается поверхностным. Когда остается только танец, а меня больше нет, появляется поразительное качество”. Это было замечено учеными, они видели это поразительное качество. Когда он совершенно забывал себя в танце, он прыгал выше, чем позволяет гравитация. Ученые приходили в растерянность и не могли понять, как возможен такой прыжок.

И еще более поразительным было его возвращение... Гравитация заставляет предметы падать так быстро. Вы видите каждый вечер... вы думаете, что падают звезды. На Землю ежедневно падает шесть тысяч звезд. Это не звезды, звезды очень большие, в тысячу раз, в миллион раз больше Земли. Если одна звезда упадет, с нами все кончено. Это не звезды, это небольшие камни, оставшиеся висеть в космосе.

Когда Луна отделилась от Земли – когда-то она была частью Земли... У вас есть все эти огромные океаны, огромный Индийский океан, и Тихий океан, и Атлантический. Все эти океаны образовались в результате того, что грязь, камни и все остальное выпало из этих мест, потому что Земля была жидкой – в начале она была жидкой. Луна – это просто совокупность всего того, что выпало из Земли. Но это создало огромные океаны – Тихий океан имеет в глубину одиннадцать километров.

Но там, где выпали такие огромные глыбы, выпало также и множество небольших обломков. Эти небольшие обломки оказались просто подвешенными в космосе, миллионы каменных обломков, разных размеров. Гравитация Земли притягивает их вниз, и в том месте, где начинается атмосфера, которая простирается на двести миль... Земля окружена двухсотмильным слоем атмосферы, потому что внутри ее пределов есть воздух. За ее пределами воздуха нет; только чистое пространство, в котором не существует даже воздуха. Иногда эти небольшие камни – а среди них бывают и большие...

Камень в святом месте мусульман, которому они поклоняются, Кааба – тоже один из камней, упавших из космоса, извне земной атмосферы, но это огромный камень. В любом музее можно найти камни, которые достигли Земли.

Но что происходит, когда они случайно попадают в атмосферу Земли? Гравитация притягивает их с такой силой, что от трения о воздух они превращаются в огненные камни, в огонь. Именно поэтому вы видите их до определенной точки, потом внезапно они исчезают. Если камень был маленький, он достигнет определенной точки и сгорит. Сила гравитации так велика, что только очень большие камни могут достичь Земли, иначе они исчезнут где-то в воздухе.

Возвращение Нижинского было абсолютно против гравитации. Он падал плавно, точно как падает перышко – так медленно было его движение при возвращении. Обе эти вещи противоречили гравитации: сначала – прыжок, затем – похожее на полет пера возвращение, словно у него не было никакого веса, словно гравитация на него не действует.

И его много раз об этом спрашивали. Он говорил:

– Я сам пытался это понять, но каждый раз, когда я пытаюсь, этого не происходит, поэтому я ничего не могу сказать. Когда меня нет, когда я полностью разочаровываюсь и забываю об этом, однажды внезапно это происходит. Когда я не пытаюсь этого сделать, это происходит. Меня нет, есть только танец. Когда меня нет, есть только танец.

Нижинский был, может быть, величайшим танцором в мире.

Но, к несчастью... к несчастью, такие люди рождаются на Западе. Они понятия не имеют о том, что были так близки к не-уму. Им нужен был мастер, чтобы лишь немного подтолкнуть. Нижинский стал бы Гаутамой Буддой, Пикассо стал бы Гаутамой Буддой. Они подошли так близко. Но Запад не имеет никакого понятия о том, как двигаться дальше, как войти в картину.

Просто идите по дороге и исчезните из виду. Это будет великим опытом – когда вы исчезнете из виду. Когда вас больше нет, есть лишь существование.

И это приносит вам такое блаженство, такой экстаз, такую вечность, что вы неизбежно чувствуете несказанную божественность, великое почтение к жизни и к этой безграничной вселенной, породившей вас.

Однажды она позволит вам снова исчезнуть в океане сознания. Это вступление в океан сознания и есть просветление.

Сики написал:

Восходит луна -

Лист за листом, лист за листом

Трепещет, снижаясь.

Наверное, он сидел под деревом, наверное, это было в осеннее время.

“Восходит луна...” – он наблюдает восход луны.

В дзен есть много видов медитации – наблюдение восхода луны. Важнее всего наблюдение, не луна. Наблюдайте, как восходит солнце. Важнее всего наблюдение, то, что я называю свидетельствованием, чтобы сделать это яснее – свидетельствуйте восход солнца. И свидетельствуйте, что “лист за листом, лист за листом трепещет, снижаясь” – а вы остаетесь лишь свидетелем.

С одной стороны, восходит солнце, с другой стороны, “лист за листом, лист за листом трепещет, снижаясь”. И между ними двумя вы -только зеркало, никакого суждения.

Он не говорит, что восход солнца – это красиво, он не говорит, что лист за листом, лист за листом создают в воздухе красивую музыку. Нет, он не выносит никакого суждения. Он просто описывает то, что свидетельствует, точно как зеркало, показывая, что восходит солнце, и лист за листом, лист за листом трепещет, снижаясь. Он -только наблюдатель.

В этом весь секрет дзен.

Вопрос Маниши:

Наш Возлюбленный Мастер,

Святой Бернард написал: “Кто такой Бог? Я не могу придумать лучшего ответа, чем этот: тот, кто есть”.

Экхарт сказал: “Ты должен любить Бога как не-бога, не-дух, не-личность, не-образ, но таким, как есть – сущим, чистым, абсолютным, отстоящим от всякой двойственности, в ком нам предстоит вечно погружаться из ничто в ничто ”.

Если заменить местоимение “он ” на “оно ”, не говорили бы эти два христианских мистика языком дзен?

Маниша, если заменить “он” на “оно”, несомненно, они будут говорить языком дзен, но ты этого сделать не можешь. Это их утверждения, не твои. Они же по-прежнему говорят “он”. Они даже не говорят “она”; “оно” слишком далеко – хотя они подошли очень близко к сути. Именно поэтому оба эти святых были не в ладах с ортодоксальной церковью, особенно Экхарт, которого мучили, донимали, угрожали отлучением, если он опубликует свои книги. Его книги были опубликованы после смерти – из-за этих утверждений.

Это утверждение безмерно красиво, но все же, так или иначе, в нем присутствует бледный образ Бога. “Кто такой Бог? Я не могу придумать лучшего ответа, чем “Тот, кто есть”. Использовать слово “тот” и говорить “кто есть”, значит подойти очень близко; между ним и истиной стоит только “он”.

Именно это говорю вам я: даже наитончайшая концепция Бога как личности создаст для вас достаточную преграду.

Святой Бернард был очень близок, но быть близко все же значит быть на некотором расстоянии. Близость – это своего рода расстояние. Что это значит? Вы можете быть всего лишь на дюйм от истины, или на милю, или на тысячи миль, – но вы в стороне. Даже на дюйм в стороне – все равно в стороне. Этот дюйм непроходим, как Китайская стена, тверд, как скала.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю