Текст книги "Электрическое тело (ЛП)"
Автор книги: Бет Рэвис
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 18 страниц)
Бэт Ревис
Электрическое тело
Переведено специально для группы
˜"*°†Мир фэнтез膕°*"˜
http://vk.com/club43447162
Оригинальное название: The bode electric
Автор: Бэт Ревис / Beth Revis
Перевод: Evilika, yljka, Julie_Julia, MURCISA, maryiv1205
Редактор: Алина Интересова
Глава 1
– Никогда не забывай, как сильно я люблю тебя, – говорит папа.
Я закапываю игрушки в теплый средиземноморский песок. Вода идеально синяя, местами с белой пеной на гребнях волн. Когда я откидываю голову назад, то могу почувствовать тепло солнца, нежный, морской воздух тянется от моря к моим коротким, каштановым волосам и сдувает их на мое лицо.
«Но ничего из этого не реально.»
– Это реально! – кричу я.
Папа оборачивается, на его лице удивление. – Что такое, Элла? – спрашивает он.
– Ничего, – бормочу я.
– Вы готовы начать, вы двое? – моя мама стоит в самом верху пляжа, у дороги, руки, сложенные как рупор, усиливают ее голос.
– Не сейчас же, – говорит отец, подмигивая мне. Он пускается бежать, отбрасывая в меня песок, когда я подпрыгиваю, чтобы погнаться вслед за ним. Я слышу смех моей мамы позади нас.
Песочный берег уступает место гальке и большому горному формированию, и уже никто из нас не бежит, когда мы пробираемся по горной тропинке между грохочущими волнами. Мама и дорога, и пляж далеко позади нас. Здесь только я и папа, и море.
Это обманчиво.
– Нет, – говорю я, только когда мои босые ноги поскальзываются на влажной скале. Я падаю, боль простреливает мою ободранную голень. Папа оборачивается назад и помогает мне.
– Ты в порядке, Элла? – спрашивает он.
«Нет. НЕТ.»
– Да… – говорю я.
– Мы не должны бежать, – говорит отец. – Мы должны использовать время, чтобы оценить всю эту область. Ты знаешь, где мы, правильно?
Я не осознавала этого раньше, но теперь, когда папа говорит об этом, я действительно понимаю, где я. От утеса над нами расширяется огромная рука скалы, образующая дугу под морем, а затем возвращается назад в воду.
Структура горы создавало прекрасную, достаточно большую арку, – чтобы там поместился дом, – через которую протекало море. Волны разбивались о противоположные стороны скалы, подбрасывая вверх соленую морскую пену.
– Это Лазурное Окно, – выдыхаю я, уставившись на это природное чудо.
«Этого нет. Это не реально.»
– Глаза – зеркало души, Элла, не забывай об этом, – говорит папа. Он не смотрит на меня; он смотрит на девушку, плавающую в море, так далеко от нас, что я не могу рассмотреть, кто она.
– Я… Я думала Лазурное Окно было разрушено, – говорю я медленно. – В Гражданской Войне. Бомбы попали в арку, скала обрушилась в море.
Когда я говорю эти слова, природный мост из скалы трескается с оглушительным шумом. Сначала камни, затем валуны падают от арки вниз. Вода взбаламучена разрушением. Гигантские облака грязи и осколки закрывают мне вид рушащегося образования скалы. Когда пыль наконец улегается, там нет ничего кроме груды камней и водоворота грязной воды.
Я поворачиваюсь к моей отцу.
Он мертв.
Он мертв.
Когда я смотрю, кожа на его лице трескается, как скала до этого, выступает красная кровь. Его плоть отделяется от черепа как камни, падая вниз к морю. Водопад льющейся каскадом крови падает с его голову вниз по его шее.
Его плечо отваливается, и, с громким треском, плоть на его груди отделяется от его груди, лавиной брызгая в озеро у наших ног, которое теперь стало красным. На мгновение я могу видеть его бьющееся сердце в его грудной клетке, но затем оно тоже увядает и умирает, бесполезный, почерневший кусок, ударившись еще раз об его ребра прежде чем с тихим всплеском отделиться от его тела.
Он – это только кости, и тогда нежный, теплый Средиземный ветер снова обдувает его, и его кости ломаются, гремя падают вниз в кучу дерьма и плоти, уносимые водоворотом соленого моря.
– Это не реально, – говорю я.
Потому что это так.
Глава 2
Я просыпаюсь резко подскочив, провожу дрожащей рукой по еще сонным векам.
Начиная с прошлого года мои кошмары усугубились. Стали более яркими. Грань между тем, что реально, а что нет такая расплывчатая.
С момента, когда я стала работать в «Спа духовных грез».
Я скидываю одеяло и поднимаюсь с кровати. Когда я добираюсь до кухни, мама уже режет помидоры к завтраку.
– Хорошо спалось? – спрашивает она радостно.
– Да, нет, – отвечаю я, тяжело опустившись на стул. Но к тому времени, как она поворачивается ко мне с вопросительной улыбкой, я уже сияю так, будто бы пробудилась от самого прекрасного сновидения.
Мама подаёт мне тарелку с томатами.
– Базилик забыла, – ворчит она и отворачивается обратно прежде, чем тарелка попадает ко мне в руки.
Это настоящие томаты, выращенные на нашей крыше, а не те совершенные шарики с рынка. Конечно на вкус они идентичны генетически модифицированной еде, одобренной для продажи правительством, но мне нравится необычно неказистая форма помидор, которые мы вырастили сами.
Они такие бугристые, словно имеют только смутное представление о круглой форме, что должна быть им присуща. Насыщенная красная мякоть блестит россыпью соли, которую мама на нее бросила перед тем, как отдать их мне.
И тут я замечаю кровь.
– Мам, – я говорю ровно, стараясь, чтобы это не звучало, как что-то важное.
– Что? – спрашивает она не оборачиваясь.
Довольно много крови перемешалось с кусочками. Она темнее томатного сока, размазанного по тарелке.
– Мам, – снова говорю я.
Мама поворачивается, всё ещё держа нож. Я вижу порез на кисти с текущей кровью, прокладывающей тёмную дорожку через нашинкованный зеленый базилик, прилипший к её коже. Она срезала кончик указательного пальца.
– Мам! – говорю я, оставляя тарелку на столе, и кидаюсь к ней. Она смотрит вниз на свои руки и чертыхается, бросая нож в раковину.
– Чёрт, чёрт, чёрт, – произносит она. – Все же испорчено? —
Она смотрит мимо меня на тарелку с помидорами: – Всё испорчено. Чёрт!
– Меня не волнуют помидоры, – говорю и обматываю кухонным полотенцем её палец, когда мама тянется через меня, хватает тарелку и выкидывает кусочки помидор в мусорку. Она пытается от меня отмахнуться.
– Забудь об этих проклятых помидорах! – кричу я, снова хватаю её руку и сдавливаю полотенцем порез. Мама бесстрастно смотри вниз, наблюдая, как красная кровь просачивается через белую ткань.
Я медленно поднимаю взгляд с маминой руки на её лицо: на нём нет эмоций. Никакой боли.
– Ты ничего не чувствуешь? – шепчу я.
– Конечно, чувствую, – отвечает мама.
Я сдавливаю порезанный палец, совсем чуть-чуть, достаточно только для того, чтобы она почувствовала укол боли. Мама не замечает.
Я опускаю её руку, она снимает полотенце. Оно загублено, но не мамин палец. У нас на глазах рана, кровоточащая плоть медленно заново сращивается, зарастает кожа.
Мама фыркает: —Хоть для чего-то роботы сгодились.
– Тебе хуже, – говорю я. и это не вопрос.
– Элла… – мама тянется ко мне, но я обнимаю себя руками. Корень языка горит, жгучие слёзы заполняют глаза.
– Элла, всё не так уж и плохо.
– Всё плохо! – кричу я, уставившись на нее. Мамины глаза умоляют меня забыть об увиденном, притвориться, что всё хорошо. Но это не так. Не так.
Это начало конца.
Вот, что происходит:
Почти два года назад маме поставили диагноз, болезнь Хэбба. Она редкая и смертельная. Некоторые считают, что она возникла из-за поголовной вакцинации от рака, так как вакцину получили незадолго до первого случая заболевания, но никто не уверен.
Нам только известно, что по каким-то причинам расстояние между нейронами начинает расти. Ваш мозг кричит вам, что надо идти, но нервная система не слышит.
Большинство людей живут с Хэббом не дольше полугода, но мама прожила целых два благодаря нанороботам, разработанным отцом.
Он был близок, чтобы найти лекарство, я знаю, был. Он использовал нанороботов, чтобы уменьшать симптомы с помощью крошечных микроскопических роботов, передающих послания между маминым мозгом и нервной системой.
У роботов есть дополнительное преимущество, лечить другие области, где мама поранилась, такие как порез на пальце. Медицинские нанороботы не новая вещь – каждый получает прививку с роботами при рождении – но способ, как папа применял их против болезни матери… это было похоже на чудо.
Но затем папа умер.
А теперь мамина…
Неспособность чувствовать что-либо – первый предупредительный знак. Если нож почти отрезал ей палец, а у нее даже не было чертового представления об этом, это значит, что временное приспособление папы для мамы терпит неудачу.
Роботы не работают. Болезнь берет верх. Болезнь, которая в конечно счете убивает каждую из его жертв, побеждает.
– Мама, – говорю я, мой голос устрашающе спокойный. – Как давно у тебя проблемы с тем, чтобы чувствовать вещи?
– Это не так давно. Элла, пожалуйста, не переживай о…
– Как долго, – это даже не звучит как вопрос, а скорее только как требование.
Мама вздыхает. – Несколько месяцев. Это… постоянно становится хуже.
Мои руки дрожат так сильно, что я сжимаю их в кулаки и держу за спиной так, чтобы мама их не увидела. Я не могу быть слабой, не перед ней, не тогда, когда она нуждается в моей силе.
Когда маме впервые поставили диагноз, я тренировалась говорить: «Моя мама умерла», пока не смогла сказать это без крика.
А потом мама не умерла. Папа нашел способ предотвратить болезнь, и она жила.
Но не он.
Смерть папы была внезапной и жестокой, и это распотрошило меня как нож кишки у рыбы. Взрыв в лаборатории, где он работал, приблизительно год назад, убил его и несколько других ученых.
Никто этого не ожидал – никто кроме террористов, которые планировали это. Я была так зла. Он оставил меня с больной матерью и без надежды. И когда я проснулась следующим утром, а также каждым следующим утром, наступало мгновение, краткое мгновение, где я забывала, что папа был мертв.
И каждое утро я вновь переживала каждую унцию боли, когда снова вспоминала, что его больше не было с нами. Со мной.
– Элла, – громко говорит мама, возвращая меня в настоящее. – Я не хочу, чтобы ты волновалась об этом, правда. Джедис сводит меня к одному из тех докторов в лаборатории, которые нас субсидируют, так что не теряй надежды, хорошо?
Я скидываю голову наверх, отчаянно уставившись на нее. – Никогда, – говорю я, и подразумеваю под этим больше, чем что-либо еще, в чем я когда-нибудь клялась.
Я не готова быть сиротой.
Глава 3
Я слежу за мамой подобно коршуну, каждый нерв моего тела напряжён. Как я могла не заметить ухудшения её состояния раньше? Она двигается медленнее обычного. Когда я всматриваюсь в её лицо, то замечаю, что кожа под подбородком потеряла упругость, мама словно увядает изнутри.
Когда донёсся дверной звонок, я чуть не падаю со стула. Я быстро стучу пальцами по наручу на запястье.
Мой наручКОМ соединён со всей квартирой, и мои команды для двери передаются мгновенно. Она бесшумно открывается, и входит мисс Уайт.
– Как у всех дела? – спрашивает она осторожно. Потом, заметив, что я хмурюсь, спрашивает снова, уже громче:
– Всё хорошо?
– Все замечательно, – говорит мама, пересекая комнату. Она берёт коричневую сумочку со скамейки около двери, но держит её так, словно крошечный ридикюль слишком тяжёл.
Она опускает её назад: вся её информация хранится в наруче, и нет ничего необходимого в её сумке, а я не могу избавиться от мысли, что это ещё один знак её растущей слабости.
Глаза мисс Уайт обращаются ко мне за более правдивым ответом о мамином состоянии. Мисс Уайт – лучшая мамина подруга и моя крёстная, а также управляющий «Спа духовных грёз» – предприятие, основанное мамой до её болезни и место моей работы.
Когда я была моложе, то пыталась звать её тётей Джедис, хотя мы и не тесно общались, но это было странно, словно звать учителя по имени. Просто для меня она всегда была мисс Уайт, даже теперь, когда она одна из немногих, стоящих на моей стороне после того, как заболела мама.
Как только я ставлю мисс Уайт в известность об утреннем эпизоде с помидорами, её рот сжимается в тонкую линии, а кожа бледнеет ещё сильнее. Мисс Уайт родом из Германии, её бледная кожа и платиновые волосы всегда контрастировали с моей и маминой средиземноморской смуглостью.
Пока мисс Уайт слушает меня, я не могу не сравнивать её с мамой. По многим причинам мисс Уайт такая, как должен выглядеть ответственный взрослый: она одевается в безукоризненные дизайнерские костюмы, её волосы всегда до остроты прямые, и у неё внешность человека, справляющегося с делами.
Она выглядела тем, кем являлась: управляющая компанией. На её фоне мама смотрелась взрослой, одетой, словно растрёпанный подросток, но это мама, в буквальном смысле гений и учёный.
– Отведу её к доктору Симпа, и дам ему знать, – говорит мисс Уайт, как только мы все направились к лифту напротив квартиры.
– Я не могу, – немедленно отвечаю я.
Мисс Уайт ласково мне улыбается:
– Позволь мне. Это мои заботы. А ты выглядишь так, как будто нуждаешься в паузе.
Двери лифта открываются в холл здания. Мама купила его специально для создания «Спа духовных грёз» – мы переехали в квартиру наверху только после смерти папы.
– Я тебе сегодня не нужна на работе? – спрашиваю я мисс Уайт, пока мы пересекаем фойе.
Мисс Уайт держит паузу.
– Я отменила все встречи, – говорит она.
Я удивлённо смотрю на неё. Она не знала о самочувствии мамы, как она могла решить очистить расписание?
– Кое-что происходит, – говорит мисс Уайт, понижая голос. Она подаётся назад, пропуская маму к двери, и отводит меня в сторонку. – Подробности расскажу позже, но к нам придёт… очень… особенный клиент. У тебя что-нибудь запланировано?
Качаю головой. У меня никогда нет планов. Работа – это моё всё.
– Тогда встретимся здесь, Но сейчас прогуляйся. Постарайся не волноваться.
Ха. Я беспокоюсь ещё больше, чем работаю.
Мисс Уайт ведёт маму к двери, где её ожидает частный транспорт, чтобы отвезти их к её доктору. Я стою в опустевшем фойе, рассматривая варианты. Клиентов нет, спа пуст, смысл моего пребывания здесь и правда отсутствует.
Фойе состоит только из хрома и стекла, безукоризненно обставлено. Передняя стена целиком сделана из стекла, и освещается логотипом: огромной неоновой овечкой. Овечка отскакивает от букв ГРЁЗЫ, заставляя их перетекать в наш слоган: ВОЗВРАТИ драгоценнейшие воспоминания со «Спа духовных грёз».
Люди со всего света приезжают сюда ради маминого изобретения – процесса, позволяющего людям видеть сны наяву в состоянии полного расслабления. Это дорого, но стоит того: грезить – это словно возвращать самый лучший день вплоть до секунды.
Некоторое время я готова проигнорировать совет мисс Уайт о прогулке. Я могу пойти в подвал здания, где установлены мамины кресла грёз.
Могу сама получить грёзы и затеряться в прошлом, забыть об утре, маминой крови, маминой болезни – обо всём.
Вернуть день, когда папа был всё ещё жив.
Но потом я вспоминаю, как папина плоть стекала с него в моём кошмаре.
Наверно, стоит прогуляться.
Глава 4
Когда я выхожу, стеклянные двери «Спа духовных грёз» закрываются позади меня; на минуту я позволяю себе затеряться в хаосе города.
Наше здание находится на одной из самых многолюдных улиц города. Автотакси и магнитрамваи со свистом проносятся мимо спа, сопровождаемые ё-скутерами, то сливавшимися, то отделявшимися от общего движения.
Толпа людей собирается перед «Спа духовных грёз» – туристы, фотографирующие их наручами, замысловатые железные ворота, что ведут в Центральные Сады, расположенные прямо на противоположной стороне нашей улицы.
Новая Венеция была одной из самых первых удачных вещей, созданных после Войны Раскола. Спустя более чем десятилетие насилия, война кончилась за год до моего рождения, формируя Объединённые страны – республику, созданную для решения глобальных проблем.
У нового правительства ушло немало времени для принятия решения, касательно города, который станет центральной базой для их деятельности, и в конечном счёте, оно решило, что новое правительство заслуживало совершенно нового города.
Изначально, государство острова Мальта стояло на двух берегах, но Новая Венеция была построена как огромный, десятикилометровый, прямоугольный мост, соединяющий два больших острова. Прямо сейчас, если бы меня порывом ветра унесло за пешеходную дорожку, я бы очутилась в Средиземном море.
– Извините, – говорю я, протискиваясь сквозь группу иностранцев. Туристов всегда легко узнать, даже если у них нет красной полосы в верхнем углу их наручКОМов. Только туристы встают посреди улицы, чтобы уставиться на такие обыкновенные вещи, как уличные андроиды.
Они – единственные, кто приподнимают ноги и внимательно на них смотрят, пока идут по прорезиненному тротуару с генератором кинетической энергии.
Они – единственные, кто всегда одеты в шорты и топики в любую погоду, потому что они не могут представить себе Средиземноморский остров чем-то большим, чем тёплым и солнечным местечком.
У них также есть привычка изучать город с помощью туристических программ. Большинство их учеников сверкают серебром, явный признак того, что они подключили глазные нанороботы к какой-нибудь программе – историческим прогулкам по городу, или новостям, или переписке с их друзьями на родине, или просто записи всего, что они видят.
Я осторожно обхожу туристов, столпившихся возле ворот Центральных садов. Уличный андроид стоит по стойке смирно прямо на противоположной стороне, и я направляюсь к нему, пока туристы его не заметили.
– Пастиццу, пожалуйста, – говорю я, указывая на выпечку, наполненную сыром. Когда я касаюсь наручем сканера, прикреплённого к тележке уличного андроида, количество моих баллов уменьшается, а число калорий возрастает. Я хочу купить две пастиццы, но если я превышу мою суточную норму калорий, мне придётся добавить как минимум час упражнений на этот день.
Я лениво гадаю, сколько неприятностей себе наживу, если я отрежу мой наруч. Одна пастицца не причинит мне вреда. Но, конечно же, если мой наруч снят, все показатели состояния моего здоровья отключаются и посылается сигнал тревоги.
Я запихиваю мою единственную пастиццу в рот, наслаждаясь тёплым, вязким сыром. Хлопьевидные крошки сыплются на мою рубашку, когда я стучу наручем по сканеру на воротах.
Четверо вооружённых охранников стоят по стойке смирно, и один из них проверяет мою информацию прежде, чем впустить меня в сады. Война Раскола закончилась до моего рождения, но нашему процветающему обществу всё ещё грозит опасность.
Пока я ем, я проверяю сообщения на моём наруче. Реклама от магазина одежды, в который я однажды ходила, сводка статей, упоминающих имена моих папы и мамы, опубликованных на этой неделе.
– Смотри, Хэрольд! – восклицает женщина, остановившись посреди дороги так внезапно, что я налетаю на неё.
– Извините, извините, – говорит она, широко улыбаясь мне, пока я обхожу её. – Я просто так удивилась!
Я оглянулась, чтобы увидеть, на что она смотрит – Триумфальные Башни. Дорожка в Центральных Садах специально вьётся по кругу, показывая очертания города на фоне неба в ключевых местах.
Я спускаюсь с кинетического тротуара, срезая по ухоженной лужайке. Новая Венеция – столица мира – не только в политике и экономике, но и во всём остальном: моде, искусстве, технологии.
Хотя я никогда не выезжала за пределы Мальты, мне кажется, я знаю о мире больше, чем кругосветный путешественник. Всё приходит к нам.
Моё запястье гудит, а техно фольга вибрирует о мою кожу. Я смотрю на слова, высвечивающиеся на экране моего наруча, затем провожу пальцами по поверхности, чтобы ответить на звонок.
Мой наручКОМ – пропуск, удостоверение и сетевой ключ, который я ношу на запястье – связан с нанороботами внутри меня. Двадцать лет назад люди использовали их только в качестве вакцин, а теперь нанороботы есть у всех.
Боты здоровья гарантируют, что у всех хорошее зрение и слух на протяжении жизни. Медиа боты подсоединены к нашим наручам, предоставляя возможность отображать информацию прямо на нашей сетчатке, или слушать музыку или говорить с помощью интерфейса не используя наушники.
Сейчас, пока я отвечаю на звонок, перед глазами стоит голограмма моей лучшей подруги, Акилы Ксереб. Её голос звучит в голове.
– Приветик, Элла! – всё это транслируется от наруча к нанороботам в моих глазах и ушах.
– Привет, Акс! – Я широко улыбаюсь. Я продолжаю идти по парку; картинка Акилы плывёт передо мной, словно она идёт вместе со мной.
– Что задумала? – спрашивает она. Она смахивает волосы – заплетённые в длинные гавайские косички – с плеч, стряхнув их назад.
– Просто гуляю.
Минуту Акила молчит. Её глаза сузились.
– Что случилось? – спрашивает она.
– Ничего.
Акила сжимает губы.
– Ничего, – настаиваю я.
– Что стряслось?
Я вздыхаю. Я ничего не могу утаить от Акилы. Мы дружим с начальной школы, когда она позволяла мне заплетать её пушистые волосы в дюжину косичек на переменах.
– Маме становится хуже, – признаюсь я, углубляясь дальше в сады, направляясь к деревьям.
Акила бранится, и я замечаю, что она подцепила пару новых красочных слов с начала её работы в воинской части. Перед тем, как стать полноценным жителем, каждый должен пройти год службы по окончании средней школы.
Белая полоса высвечивается на поверхности моего наруча, обозначая то, что я работаю интерном; У Акилы есть желтая полоска на её наруче с тех пор, как она записалась в военную службу.
– Но значит ли это, что лекарство твоего отца больше не действует? – спрашивает Акила.
Я качаю головой.
– И нам в любом случае пришлось бы от него отказаться. Она перегружена ботами.
Папины лечебные нанороботы работают в мамином организме, чтобы замещать связи, которые уничтожает болезнь, но существует лимит количества нанороботов, которые могут находиться в человеке. Никто не осознавал, что нанороботы опасны, до Войны Раскола.
Это произошло, когда правительство стало предоставлять обычным солдатам новые боты здоровья. Боты для глаз, чтобы солдаты могли видеть в темноте.
Боты для мускулов, придающие нечеловеческую силу. Боты для разума, позволявшие солдатам ходить изо дня в день, не нуждаясь в сне.
Слишком много ботов. И у одного за другим, у солдат начал развиваться ботомозг – их мозг буквально превратило в кашу. Это была быстрая, но мучительная смерть, так как все роботы, принятые для выживания, разрушали их изнутри.
И это именно то, что произойдёт с мамой, если она примет ещё больше ботов.
– Что ты собираешься делать? – спрашивает Акила.
Я остановилась, глядя на подругу. Это почти как, если бы она была здесь, со мной, но, конечно, её здесь нет. Я посмотрела на луну, казавшуюся не более чем бледным пятном на насыщенном, синем небе.
Акила где-то там, на лунной военной базе. И пока я могу её видеть, благодаря наноботам, проецирующим её изображение прямо на мои глаза, я не могу почувствовать её. Не могу коснуться её.
– Я ничего не могу сделать, – наконец говорю я, поникнув. – Слушай, мне пора идти.
Алика окидывает меня сочувственным взглядом, после чего её лицо замирает.
– Подожди… ты сказала, что идёшь гулять. Ты же не…Элла, где ты?
– Нигде, – говорю я слишком быстро.
– Элла! Ты не можешь постоянно себя мучить! Тебе правда не нужно…
– Мне пора! – быстро говорю я, когда ударяю пальцами по наручу и прерываю звонок. Акила права – я не должна постоянно думать о смерти моего отца. Но после того кошмара, маминого здоровья, я просто… мне нужно снова её увидеть.
Папину могилу.
Глава 5
Много-много лет назад люди хоронили умерших в земле. Но Новая Венеция – современный город, и места для надгробий нет, да и это лишняя трата земли. Взамен, людей кремируют, а прах используют в качестве удобрения для корней деревьев и других растений Центральных Садов.
В дальней части парка, недалеко от дорожки, идущей по периметру, деревья выше, некоторые из них посажены на останках людей, умерших до окончания застройки города. Не всем умершим сажают деревья – только значимым для города людям.
Таким, как мой отец.
Роща памяти – мой любимый уголок города. Это единственное место в Новой Венеции, где растут настоящие деревья. Я знаю, что если копнуть достаточно глубоко, то в основании моего города окажутся стальные балки и бетон, а не твёрдая почва.
Но ощущение реальности есть здесь, где деревья растут из аккуратно чередующихся склонов кладбища – настоящего леса.
Шаги замедляются, когда я достигаю Рощи памяти. Деревья легонько склоняются от ветерка, но моё внимание сосредоточено на одном – маленьком остролисте, окруженном у основания пластиной с гравировкой.
Филип Д. Шеферд.
2299–2341.
Истина таится в сердце Случая.
Я стою тут, смахивая ресницами слёзы, пока смотрю на жесткие листья с шипами. Вокруг стало холоднее и тише. В этом своего рода горькая завершённость – видеть дату его смерти прямо здесь, передо собой.
И что-то гораздо худшее внутри меня, груз тянущий моё сердце из груди в направлении, что я приметила впервые, к пространству под эпиграфом моего отца.
Место для гравировки маминого имени. Её поместят сюда же, её пепел смешается с папиным, прорастая плющом, что будет обвивать остролист.
Я одна организовала похороны отца; я видела уже подобное, как она готовилась, после поставленного ей диагноза.
Я сжимаю зубы.
Я не могу потерять маму. Ещё и её.
– Кхм.
Я поворачиваюсь, удивлённая тем, что тут есть кто-то ещё. Роща памяти не особенно популярное место, учитывая, что в городе можно много, чем заняться. Окликнувший меня парень моего возраста, слегка выше меня (что не говорит о многом), едва втиснут в чёрную куртку, скрывающую очерченные мышцы, не смотря на теплый день.
Я бы не назвала его красивым, или даже симпатичным, но в нём что-то, что заставляет сердце звучать, словно колокольчик. У него тёмные стриженные волосы, но наиболее поразительное в нём – бледно-голубые глаза.
А может я примечаю его глаза, только потому что он таращится на меня.
– Да? – я спрашиваю раздражительно, когда он не произносит больше ни слова.
Парень берёт мою руку, тянет ближе к себе. Я высвобождаюсь – не люблю, когда меня касаются незнакомцы – он снова тянется ко мне, его кисть обхватывает мою руку и больно дёргает меня на несколько шагов вперёд.
Я действую инстинктивно: вырываю запястье из его хватки и бью ребром ладони по лицу, что сопровождается звучным хрустом в его носу и разбитой губой.
– Не прикасайся! – кричу я. Мышцы напряжены, готовые к действиям. Внезапно я осознаю, что мы здесь совсем одни.
– Слушай, – начинает парень, но я резко выставляю локоть, не давая ему подойти ближе.
Кажется, будто лицо парня становится маской с острыми углами. Вся краска исчезает с его лица – за исключением появляющихся ярко розовых синяков на его щеках и носу.
Его густые брови хмуро опускаются, и он так пристально на меня смотрит, что я инстинктивно делаю шаг назад. Моё движение вызывает какую-то эмоцию на его лице – сожаление? – но она снова быстро скрывается под маской.
– Послушай, я здесь, лишь чтобы предупредить тебя.
В его тоне есть доля отчаяния и угрозы; он выглядит, как запертое в клетке животное, несмотря на тот факт, что мы находимся на открытой местности.
Мои глаза округляются, и я оглядываюсь по сторонам, почти ожидая увидеть злоумышленников, выпрыгивающих из-за кустов.
Он нервно проводит рукой по коротким волосам.
– Это не…это…
– Что? – спрашиваю я. Я накрываю правой рукой запястье левой, около наруча, где есть тревожная кнопка, которая приведёт полицию мне на помощь, если этот парень окажется опасен.
Глаза парня сужаются, когда он это видит. Он бранится.
– Я просто хотел предупредить тебя на счёт Акилы, – говорит он. – Всё. Я тебе сказал, мне пора.
– Что? – повторяю я, когда он отворачивается. – Что не так с Акилой?
Он колеблется.
– Откуда ты вообще знаешь Акилу?
Он окончательно замирает.
– Давай без этого, – говорит он, поворачиваясь. Его плечи резко опускаются, протестующе, и я почти не могу разобрать, что он говорит дальше. – Знаю, это звучит глупо, но… послушай, ты не можешь ей доверять.
– Конечно же могу; она моя лучшая подруга!
Моя единственная подруга.
Он по-прежнему не оборачивается.
– Больше нет, – говорит он.
Я начинаю возражать, но он поворачивается, поднимая руки.
– Я пришёл сюда только, чтобы сказать это. Из… уважения к твоему отцу. Вот и всё. Я ухожу.
Он уходит – а я и не мешаю, нет никакого смысла говорить с сумасшедшим – но он останавливается у могилы отца. Он стоит с уважением, его взгляд задерживается на каменной табличке, которая огибает папино дерево. Его лица не видно, когда он наклоняется вниз; его губы шепчут слова, которые я не могу расслышать.
Я отвожу взгляд в сторону, заправляя прядь волос за ухо. Он говорит с папой также, как и я. Его лицо полно печали, интонация – сожаления. Он кажется добрым.
Он выглядит так, словно он скучает по моему папе также, как и я.
Глава 6
Я медленно возвращаюсь в квартиру в «Спа духовных грёз». Даже не могу предположить, кто тот парень, но у меня чувство какого-то дежавю в отношении него. Я трясу головой, стараясь опустошить её.
Пытаюсь дозвониться до Акилы, но она может пользоваться наручем только в определённое время: в армии всё строго со связью на базе. Я не представляю, откуда тот парень знает Акилу, но он был предельно ясен…
Я останавливаюсь, едва не хлопнув себя по лбу. Конечно. На нём была куртка, хотя на улице сегодня жарко. Он пытался спрятать свой наруч. Он моего возраста, знает Акилу, и не хочет, чтобы кто-нибудь увидел его наруч.
Он дезертир.
У любого, имеющего отношение к армии, на наруче есть жёлтая полоса. Через год службы её сменяет золотая. Но если кто-то сбегает, наруч становится чёрным, чтобы все это видели.
Парню, наверняка, назначили год службы в армии, как Акиле. И вместо этого, он дезертировал. Он был завербован достаточно давно, чтобы познакомиться с Акилой – он хорошо её знал, раз хотя бы слышал обо мне – а потом сбежал. Неудачник.
Без окончания службы, он теряет возможность поступить в университет, не может голосовать, он может просто паковать вещички и валить в страну Раскола. Не понимаю, зачем ему докучать мне попытками сказать что-то об Акиле, но у решившего дезертировать проблем будет больше, чем я захочу попытаться решить.
Когда я возвращаюсь домой, мама и мисс Уайт уже там. Мама уверяет меня, что всё хорошо, но я бросаю мрачный взгляд на мисс Уайт.
– Ой, да не будь такой угрюмой! – говорит мама. – Посмотри, что мне дал доктор Симпа.
Мама указывает в сторону офиса мисс Уайт. Я смущенно гляжу на неё, а из офиса кто-то выходит.
Не кто-то.
Что-то.
– Нет, – вздыхаю я.
– Новый андроид-медсестра! – мама сияет. Её прежний сломался несколько месяцев назад, я делала всё, чтобы отложить приобретение нового. Во время Войны Раскола андроиды сыграли важную роль в подавлении восстания и остановке насилия.
