Текст книги "Смерть королей"

Автор книги: Бернард Корнуэлл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 22 страниц)

– Я предпочитаю, чтобы мои враги были в том возрасте, когда бреются, перед тем как убивать их, – произнес я и перевел взгляд обратно на Сигурда, – ты против меня, – сказал я ему, – прямо здесь, – и впечатал свою ногу в замерзшую дорожную грязь.

Он улыбнулся, показывая пожелтевшие зубы.

– Я убил бы тебя, Утред, – сказал он мягко, – и избавил бы мир от бесполезного куска крысиного дерьма, но с этим удовольствием придется подождать.

Он потянул свой правый рукав, чтобы показать шину, наложенную на предплечье.

Шина представляла собой две деревянных щепы, стянутых холщовыми полосами. Еще я увидел любопытный шрам на его ладони, две черты в виде креста.

Сигурд не был трусом, как не был и дураком в достаточной степени, чтобы драться со мной, когда сломанная кость правой руки еще восстанавливалась.

– Опять воевал с бабами? – спросил я, кивая на странный шрам.

Он пристально посмотрел на меня. Я подумал, что мой выпад угодил глубоко, но, очевидно, он задумался.

– Разреши мне биться с ним! – опять сказал юнец.

– Помолчи, – прорычал Сигурд.

Я взглянул на парня. Ему было, возможно, восемнадцать или девятнадцать, он почти вошел в полную силу и обладал всей важностью уверенного молодого человека.

На нем была прекрасная кольчуга, наверное, франкская, а его руки унизаны кольцами, которые так любят носить датчане, но я предположил, что богатство досталось ему в дар, а не на поле брани.

– Мой сын, – представил его Сигурд, – Сигурд Сигурдсон. Я кивнул ему, но Сигурд младший лишь враждебно уставился на меня.

Он так хотел проявить себя, но его отец бы этого не позволил.

– Мой единственный сын, – произнес он.

– Кажется, ему не терпится умереть, – сказал я, – если он хочет биться, я окажу ему такую услугу.

– Его время еще не пришло, – ответил Сигурд, – я знаю это, потому что говорил с Эльфадель.

– Эльфадель?

– Она знает будущее, Утред, – произнес он серьезно, без насмешки, – она предсказывает будущее.

До меня доходили слухи об Элфадель, слухи, неуловимые как дым, ходили по Британии, и в них говорилось, что северная колдунья может говорить с богами.

Ее имя, созвучное с ночным кошмаром, заставляло христиан осенять себя крестом.

Я пожал плечами, сделав вид, что Эльфадель мне не интересна.

– И что же говорит старуха?

Сигурд скривился:

– Она говорит, что сыновья Альфреда никогда не будут править Британией.

– Ты веришь ей? – спросил я, хотя и так видел, что он верит, поскольку он говорил просто и очевидно, словно сообщал мне цену на быков.

– Ты бы тоже поверил ей, – сказал он, – только ты не доживешь до встречи с ней.

– Это она тебе сказала?

– Если мы с тобой встретимся, говорит она, твой вожак умрет.

– Мой вожак? – я притворился изумленным.

– Ты, – зловеще произнес Сигурд.

Я сплюнул на траву.

– Надеюсь, Эорик хорошо заплатит тебе за потраченное время.

– Он заплатит, – резко ответил Сигурд, затем повернулся, взял сына под локоть и ушел.

Я говорил дерзко, но, если честно, в мою душу закрался страх. А вдруг колдунья Эльфадель сказала правду?

Боги говорят с нами, но их речи зачастую непонятны. Неужели я был обречен умереть здесь, на этом берегу реки?

Сигурд верил и собирал своих людей для атаки, на которую ни за что бы не решился, если бы ему не предсказали исход.

Ни один из воинов, даже искушенных в боях, не тешил бы себя надеждой сломать настолько крепкую стену из щитов, какую установил я между прочными перилами моста; но воины, воодушевленные предсказанием, пойдут на любую глупость, зная, что норны предрекли им победу.

Я дотронулся до рукояти Вздоха Змея, затем до молота Тора и пошел назад к мосту.

– Разводи огонь, – приказал я Осферту.

Пора было поджигать мост и отступать, и Сигурд, будь он мудр, позволил бы нам уйти.

Он упустил возможность напасть на нас из засады, и наша позиция на мосту была устрашающей, но в его мозгу звучало предсказание странной женщины, поэтому он обратился с речью к своим воинам.

Я слышал их ответные выкрики, слышал бряцание клинков о щиты и видел, как датчане спешились и построились.

Осферт принес пылающий факел и ткнул им в кучу соломы, из которой тут же пошел густой дым. Датчане ревели, пока я проталкивался к центру нашего построения.

– Он, должно быть, очень сильно хочет твоей смерти, господин, – с веселостью в голосе заметил Финан.

– Он глупец, – последовал мой ответ. Я не рассказал Финану о предсказании волшебницей моей гибели. Хотя Финан и был христианином, но все же верил в призраков и духов, верил в бегающих по лесам эльфов и вестников смерти, кружащих в облаках в ночи. И если бы я рассказал ему о волшебнице Эльфадель, его бы поразил тот же страх, что заставлял трепетать мое сердце.

Если Сигурд нападет, мне придется сражаться, я должен удержать мост до тех пор, пока он не загорится, а Осферт был прав насчет соломы. Это была не пшеница, а тростник, к тому же сырой и горел очень плохо.

Он дымил, но не давал достаточно жара, для того чтобы загорелись толстые бревна моста, которые Осферт ослабил и расщепил боевыми топорами.

Люди Сигурда были угрюмы. Они бряцали своими мечами и топорами по тяжелым щитам и толкали друг друга, борясь за честь возглавить атаку.

Они бы наполовину ослепли от солнца и задохнулись от дыма, но всё равно рвались в бой.

Слава значит всё – это единственная возможность быстрее попасть в Валгаллу, а воин, сразивший меня, прославится. Поэтому они и были полны решимости напасть на нас при свете гаснувшего дня.

– Отец Уиллибальд! – крикнул я.

– Господин? – отозвался взволнованный голос с другого берега.

– Принеси большое знамя! Пусть два твоих монаха держат его над нами!

– Да, господин, – произнес он с удивлением и радостью, и два монаха принесли широкое льняное полотнище с вышитым на нем изображением распятого Христа.

Я приказал им встать за самой дальней шеренгой и поставил рядом с ними двух воинов.

Если бы дул хотя бы малейший ветерок, огромное полотнище было бы неуправляемым, но сейчас оно красовалось над нами: зеленый и золотой, коричневый и голубой цвет и темная прожилка красного в том месте, где солдатское копье вонзалось в тело Христа.

Уиллибальд полагал, что я использую магию его религии, чтобы поддержать мечи и топоры моих людей, и я не разубеждал его.

– Оно отбросит тень на них, господин, – предупредил меня Финан, имея в виду, что мы потеряем преимущество от слепящего датчан низкого солнца, как только они зайдут в тень, отбрасываемую огромным стягом.

– Только ненадолго, – ответил я. – Стойте крепко! – крикнул я монахам, держащим массивные древки с закрепленным огромным полотнищем.

И сразу же, видимо подгоняемые видом развернутого стяга, датчане с воем рванулись в атаку.

По мере того как они приближались, я вспомнил свою самую первую стену из щитов. Я был так молод и так напуган, стоя на мосту не шире этого вместе с Тэтвайном и его мерсийцами против банды валлийских угонщиков скота.

Сначала они обрушили на нас ливень стрел, затем атаковали, и на том далеком мосту я познал возбуждающий восторг битвы.

Теперь, уже на другом мосту, я обнажил Осиное Жало. Мой главный меч был назван Вздох Змея, но его младшим братом было Осиное Жало, короткий и жестокий клинок, смертоносный в тесных объятиях стены из щитов.

Когда воины близки как влюбленные, когда их щиты давят друг на друга, когда чувствуешь запах их дыхания и гнилых зубов, видишь блох в их бородах, и когда нет места, чтобы взмахнуть боевым топором или длинным мечом, Осиным Жалом можно колоть из-под стены. Это меч для пронзания кишок, настоящий ужас.

И в тот день состоялась ужасная бойня. Датчане видели сваленные нами кучи для растопки и предположили, что это всего лишь тростник, влажно дымящийся на мосту. Но под ним Осферт уложил потолочные балки, и когда первые датчане пытались столкнуть тростник с моста, вместо этого они начали пинать тяжелые чурки и пришли в замешательство.

Некоторые сначала метнули копья. Копья тяжело воткнулись в наши щиты, сделав их тяжелее, но это ничего не меняло.

Первые датчане спотыкались о спрятанные брусья, а напиравшие сзади толкали падающих вперед. Я пнул одного в лицо, почувствовав как кованый сапог ломает кости.

Датчане ползали у наших ног, пока остальные пытались перелезть через упавших товарищей и достигнуть нашего строя, а мы убивали.

Два человека успешно достигли строя, несмотря на дымящуюся баррикаду, и один из них упал на Осиное Жало, прошедшее под ободом его щита.

Он размахнулся топором и воткнул его в щит человека, стоявшего за мной. Датчанин продолжал держаться за топор, пока я смотрел в его расширяющиеся зрачки, видел, как его рык превращается в агонию, когда я провернул клинок, ведя его вверх, и Сердик, стоящий рядом со мной, рубанул своим топором.

Человек с разрубленным лицом держал меня за лодыжку, я нанес ему колющий удар, как вдруг кровь, брызнувшая от топора Сердика, ослепила меня.

Завывающий в ногах человек пытался уползти, но Финан вонзил ему меч в ляжку, потом еще раз.

Датчанин зацепил свой топор за верхний обод моего щита и потянул вниз, чтобы открыть мое тело удару копья, но топор сорвался по круглому краю, и копье отклонилось вверх, и я снова резко выбросил Осиное Жало вперед, почувствовав его укус, и провернул его, а Финан голосил свою сумасшедшую ирландскую песню, добавив в бойню и свой клинок.

– Держать щиты сомкнутыми! – крикнул я своим людям.

Мы практиковали это каждый день. Если стена сломана, тогда правит смерть. Но если стена из щитов стоит, то умирают враги, а те первые датчане прибежали в дикой атаке, воодушевленные пророчеством колдуньи, и их штурм потерпел неудачу из-за баррикады, которой они не ожидали, сделавшись легкой добычей для наших клинков.

У них не было ни единого шанса сломать нашу стену, они были слишком недисциплинированными и сбитыми с толку, и теперь трое из них лежали мертвыми среди разбросанного камыша, продолжавшего слабо гореть, а дымящиеся брусья остались на месте в виде невысокого препятствия.

Выжившие из первых атакующих бежали обратно на берег Сигурда, где к прорыву уже готовилась вторая группа.

Их было около двадцати, крупных мужчин, датских копейщиков, идущих убивать, и они были не сумасбродными, как первая группа, а осторожными.

Это были люди, которые сражались за стенами из щитов, кто знал свое дело, чьи щиты перекрывались, и чье оружие блестело в лучах заходящего солнца.

Они не станут торопиться и оступаться. Они подойдут медленно и используют свои длинные копья, чтобы сломать стену и впустить мечников и воинов с топорами в наши ряды.

– Господи, сразись за нас! – воззвал Уиллибальд, когда датчане достигли моста.

Новоприбывшие ступали аккуратно, не спотыкаясь, внимательно следя за нами. Некоторые выкрикивали оскорбления, но я даже не слушал их. Я внимательно смотрел. На моем лице и в звеньях моей кольчуги была кровь.

Мой щит стал тяжелым из-за датского копья, а Осиное Жало обагрен кровью.

– Убей их, о Господи! – молился Уиллибальд.

– Срази язычников! Покарай их, Боже, в великой своей милости! – снова начали свои причитания монахи.

Датчане оттащили мертвых или умирающих назад, чтобы освободить пространство для атаки. Они уже были близко, очень близко, но еще в недосягаемости для наших клинков.

Я смотрел как они снова сводили щиты, видел приближающиеся лезвия копий и слушал слова приказов.

И я также слышал высокий голос Уиллибальда, звеневший над всем происходящим.

– Христос пастырь наш, сражайтесь Христа ради, мы не можем проиграть.

И я рассмеялся датчанам в лицо, когда они подошли.

– Давайте! – крикнул я двум воинам, стоящим рядом с монахами. – Давайте!

Огромное знамя упало вперед. Месяцы потребовались придворным женщинам Альфреда, месяцы вышивания мелкими стежками дорогой крашеной шерстяной нитью, месяцы преданности и молитв, любви и мастерства, а теперь фигура Христа падала на наступающих датчан.

Широчайшее полотняное и шерстяное полотнище упало, как рыбацкая сеть, закрыв складками и ослепив первую наступающую шеренгу, и как только оно поглотило их, я скомандовал атаку.

Легко миновать копье, если держащий его человек тебя не видит. Я крикнул нашей второй шеренге хватать оружие и оголить его, пока мы убивали копейщиков.

Топор Сердика рубил насквозь через полотно, шерсть, железо, кости и мозги.

Мы орали, рубя и делая новую баррикаду из датчан. Некоторые прорубились через ослепившую их завесу.

Финан отсекал острым клинком руки, держащие копья. Датчане отчаянно пытались выпутаться, а мы рубили, резали и кололи, в то время как повсюду вокруг и среди нас усиливался дым от разбросанного тростника.

Лодыжкой я почувствовал жар. Огонь наконец-то начал разгораться. Ситрик, оскалив зубы в гримасе, рубил длинным топором направо и налево, направляя оружие в запутавшихся датчан.

Я метнул Осиное Жало на наш берег и подхватил брошенный топор. Никогда не любил драться топором.

Это неповоротливое оружие. Если первый удар не попал в цель, слишком много времени требуется для восстановления исходного положения, и враг может воспользоваться паузой для ответного удара. Но эти враги уже были повержены.

Изрезанный стяг был теперь красным от настоящей крови, пропитан ею, и я опускал топор снова и снова, пробивая широким лезвием кольчуги до плоти и кости, дым душил меня, датчане кричали, а мои люди орали, солнце было шаром огня на западе, и вся плоская мокрая земля светилась красным.

Мы вырвались обратно из этого кошмара. Я увидел, как неожиданно радостное лицо Христа поедается пламенем, перекинувшимся на знамя. Полотнище легко горело, и черное пятно росло сквозь слои ткани.

Осферт принес еще больше тростника и бруса из снесенного им дома, и мы бросили все это в небольшие языки пламени и наблюдали, как огонь наконец обретает силу. Люди Сигурда получили свое.

Они тоже отошли назад, стояли на противоположном берегу и смотрели, как огонь охватывает мост.

Мы вытащили четыре вражеских трупа на нашу часть моста и сняли с них серебряные цепи, поручи и украшенные пояса.

Сигурд оседлал свою серую лошадь и просто уставился на меня. Его мрачный сын, которого удержали от драки, плюнул в нашу сторону. Сигурд ничего не сказал.

– Эльфадель была неправа, – крикнул я. Но она не ошиблась. Наш вожак умер, может быть, во второй раз, и обугленное полотно показывало, где он находился, и где он был съеден пламенем.

Я ждал. Уже стемнело, когда мост обрушился в реку, выдохнувшую мгновенно взбурливший пар в освещенный пламенем воздух.

Каменные сваи, сделанные римлянами, обожгло огнем, и они ещё были пригодны, но на строительство новой дороги ушли бы часы работы. Едва обугленные брёвна уплыли вниз по течению, мы ушли.

Ночь была холодной.

Мы шли пешком. Я позволил монахам и священникам ехать верхом, так как они дрожали, были измотаны и ослаблены, а остальные вели коней.

Всем хотелось отдохнуть, но я заставил их идти всю ночь, зная, что Сигурд последует за нами, как только переправит своих людей через реку.

Мы шли под яркими холодными звездами, миновали Беданфорд и только когда я нашел поросший лесом холм, который мог послужить нам защитой, я позволил людям остановиться.

Мы не зажигали огней в ту ночь. Я наблюдал за местностью, ожидая датчан, но они не пришли.

А на следующий день мы уже были дома.

Глава третья

Наступил Йолль, и вместе с ним началась буря, пришедшая с Северного моря и поднимавшая снег над мёртвой землёй.

Отец Уиллибальд, западно-саксонские священники, близнецы из Мерсии и поющие монахи вынуждены были остаться в Букингааме, пока не улучшится погода. Затем я дал им в сопровождение Сердика и двадцать копьеносцев, чтобы безопасно доставить их домой.

Они взяли с собой волшебную рыбу и пленника Иванна. Альфред, если он всё ещё был жив, захотел бы послушать о предательстве Эорика.

Я передал письмо к Этельфлед с Сердиком, по возвращении он заверил меня, что отдал письмо одной из её надежных служанок, но ответа не принес.

– Мне не позволили увидеться с госпожой, – сказал мне Сердик, – они держат ее под замком.

– Под замком?

– Во дворце, господин. Они все рыдают и причитают.

– Но Альфред был ещё жив, когда ты уезжал?

– Он ещё был жив, но по словам священников, он жив только благодаря молитвам.

– Это в их духе.

– Лорд Эдвард обручён.

– Обручён?

– Я был на церемонии, господин. Он женится на леди Эльфлед.

– На дочери олдермена?

– Да, господин. Её выбрал король.

– Бедный Эдвард, – сказал я, вспомнив рассказанную отцом Уиллибальдом сплетню о том, что наследник Альфреда хотел жениться на девушке из Кента.

Эльфлед была дочерью Этельхельма, олдермена Суморсета, и, видимо, этим браком Альфред хотел соединить Эдварда с самой могущественной семьей уэссекской знати.

Интересно, что случилось с той девушкой из Кента.

Сигурд отправился обратно в свои владения, и в ярости слал налетчиков в Саксонскую Мерсию, чтобы жечь, убивать, порабощать и грабить. Это была война у границ, ничем не отличавшаяся от бесконечных битв между шотландцами и нортумберлендцами.

Ни один из его бандитов не тронул мои владения, но мои поля лежали к югу от обширных земель Беорнота, и Сигурд сконцентрировал свою злость на олдермене Элфволде, сыне человека, который погиб, сражаясь рядом со мной в Бемфлеоте. Земель же Беорнота он не тронул, и это показалось мне интересным.

Поэтому в марте, когда на живых изгородях забелела звездчатка, я взял пятнадцать человек и с новогодними подарками отправился на север, в гости к Беорноту – с сыром, элем и соленой бараниной.

Я обнаружил старика закутанным в меховой плащ, скрюченным в своем кресле. Его лицо обвисло, глаза помутнели, а нижняя губа бесконтрольно дергалась.

Он умирал. Его сын Беортсиг угрюмо наблюдал за мной.

– Настало время, – сказал я, – преподать Сигурду урок.

Беорнот сердился.

– Хватить шагать туда-сюда, – приказал он мне, – ты заставляешь меня чувствовать себя старым.

– Ты и есть старый, – ответил я.

Он скорчился от моих слов.

– Я как Альфред, – сказал он, – собираюсь встретиться со своим богом. Я собираюсь на суд божий, чтобы выяснить, кто вознесется, а кому гореть в аду. Его же пустят на небеса, как думаешь?

– Альфреда пустят, – согласился я, – а тебя?

– По крайней мере, в аду будет тепло, – сказал он, немощно смахивая слюну со своей бороды. – Так ты хочешь воевать с Сигурдом?

– Я хочу убить ублюдка.

– У тебя был шанс перед Рождеством, – сказал Беортсиг. Я проигнорировал его замечание.

– Он ждет, – говорил Беорнот, – ждет смерти Альфреда. Он не станет нападать, пока Альфред не помрет.

– Он уже атакует, – сказал я.

Беорнот покачал головой.

– Просто налеты, – пренебрежительно произнес он, – и он вытащил свой флот на берег в Снотенгахаме.

– В Снотенгахаме? – переспросил я удивленно. Это было настолько глубоко в землях Британии, насколько мог пройти какой-либо морской корабль.

– Что должно убедить тебя в том, что он не планирует ничего, кроме набегов.

– Это говорит мне о том, что он не собирается делать набегов с моря, – сказал я, – но что помешает ему передвигаться по суше?

– Может быть, он будет двигаться, – допустил Беорнот, – когда Альфред умрет. А сейчас, он просто угоняет немного скота.

– Тогда я хочу угнать немного его скота, – сказал я.

Беортсиг бросил сердитый взгляд, а его отец пожал плечами.

– Зачем тормошить дьявола, когда он дремлет? – спросил старик.

– Элфволд не думает, что он дремлет, – возразил я.

Беорнот рассмеялся.

– Элфволд молод, – пренебрежительно сказал он, – и он амбициозен, вечно ищет проблем.

Саксонских лордов можно разделить на два лагеря: тех, кто возмущен превосходством западных саксов на их земле, и тех, кто их поддерживает.

Отец Элфволда поддерживал Альфреда, а Беорноту хотелось бы вернуться в прежние времена, когда в Мерсии был собственный король. Как и все остальные с подобными взглядами, Беорнот отказался послать войска для помощи мне в битве с Хэстеном.

Он предпочел отдать своих людей под начало Этельреда, что означало, что они просидят в гарнизоне Глевекестра, ожидая атаки, которой никогда не будет.

С тех самых пор между обоими лагерями чувствовалась озлобленность, но Беорнот был достаточно хорошим человеком – а может быть, из-за близкой смерти – он не хотел продолжать вражду.

Он пригласил нас остаться на ночь.

– Расскажи мне что-нибудь, – попросил он, – я люблю истории. Расскажи мне про Бемфлеот. – Это было великодушное приглашение, скрыто подразумевающее, что он согласен, что его люди были не в том месте прошлым летом.

Я не рассказал историю полностью. Вместо этого в зале, где балки осветились красным светом огромного очага, а эль сделал мужчин громкоголосыми, я рассказал, как погиб старший Элфволд.

Как мы вместе бросились в атаку, и как мы раскидали датский лагерь, и как мы неистовствовали среди напуганных людей на вершине холма, а потом датское подкрепление пошло в контратаку, и битва ожесточилась. Все внимательно слушали.

Почти всем присутствовавшим приходилось стоять в стене из щитов, и они познали страх этого момента.

Я рассказал, как была убита моя лошадь, и как мы встали в круг из щитов и сражались против орущих датчан, которых так внезапно стало гораздо больше нас, и описал смерть, которую нашел Элфволд. Как он крушил, отправлял врагов в могилу, побеждал одного за другим, пока в конце концов удар топора не разрубил его шлем.

Я не рассказывал, как он посмотрел на меня, так осуждающе, и о ненависти в его предсмертных словах, потому что он решил по ошибке, что я предал его.

Он погиб возле меня, и в тот момент я готовился к смерти, зная, что датчане совершенно точно убьют нас всех на этой заре, провонявшей кровью, но затем Стеапа пришел с войсками западных саксов, и поражение обернулось внезапным, нежданным триумфом.

Люди Беорнота постучали по столам в знак одобрения рассказа. Мужчинам нравятся военные истории, именно поэтому мы нанимаем поэтов, чтобы они развлекали нас на ночь сказками про воинов, мечи, щиты и топоры.

– Хорошая история, – сказал Беорнот.

– Ты виноват в смерти Элфволда, – произнес голос из зала.

На секунду мне показалось, что я ослышался или что реплика была сказана не мне. Стало тихо, как будто каждый подумал то же самое.

– Нам не следовало сражаться! – это был Ситрик. Он поднялся, чтобы говорить, и я увидел, что он пьян. – Ты не разведал леса, – прорычал он.

– И сколько людей погибло из-за того, что ты не разведал леса?

Я знаю, что выглядел слишком изумленным, чтобы говорить.

Ситрик был моим слугой, я спас ему жизнь, взял его еще мальчишкой и вырастил из него мужчину и воина, давал ему золото, награждал, как должно лорду награждать своих последователей, а теперь он смотрел на меня с открытой ненавистью.

Беортсиг, конечно же, наслаждался ситуацией, бросая быстрые взгляды то на меня, то на Ситрика.

Друг Ситрика Райпер, сидевший на той же скамье, положил ему на плечо руку, но тот стряхнул ее.

– Сколько людей ты убил в тот день из-за своей небрежности? – крикнул он мне.

– Ты пьян, – сказал я резко, – и завтра ты будешь ползать передо мной, и может быть, я прощу тебя.

– Лорд Элфволд был бы жив, если бы у тебя была хоть капля мозгов, – выкрикнул он.

Некоторые мои люди кричали на него, пытаясь усадить его, но я прокричал громче:

– Иди сюда, встань на колени!

Вместо этого он плюнул в мою сторону. Зал теперь был переполнен шумом. Люди Беорнота подбадривали Ситрика, а мои выглядели изумленными.

– Дайте им мечи! – крикнул кто-то.

Ситрик вытянул руку.

– Дайте мне клинок! – прокричал он.

Я направился в его сторону, но Беорнот дернулся и схватил меня за рукав слабой рукой.

– Не в моем доме, лорд Утред, – произнес он, – не в моем доме.

Я остановился, а Беорнот с трудом поднялся на ноги. Ему понадобилось ухватиться за край стола, чтобы стоять прямо, дрожащей второй рукой он указал на Ситрика.

– Выведите его! – приказал он.

– А ты держись от меня подальше! – закричал я на него. – Ты, и твоя шлюха жена!

Ситрик попытался вырваться от державших его людей, но их хватка была слишком крепкой, а он был слишком пьян. Его вытащили из зала под насмешки людей Беорнота.

Беортсиг смеялся, наслаждаясь моим замешательством. Отец неодобрительно посмотрел на него и тяжело сел.

– Прошу прощения, – прохрипел он.

– Он пожалеет об этом, – мстительно произнес я.

На следующее утро не было видно никаких признаков Ситрика, и я не спросил, где Беорнот его спрятал.

Мы готовились к отъезду, и Беорнота вынесли во двор двое мужчин.

– Боюсь, что я умру прежде Альфреда, – сказал он.

– Надеюсь, ты будешь жить много лет, – почтительно сказал я.

– Британия будет страдать, когда Альфред уйдет, – сказал он. – Любая определенность умрет вместе с ним, – его голос слабел. Он все еще был смущен вчерашним конфликтом, произошедшем в его доме.

Он видел, как мой собственный человек оскорбил меня, и не дал мне наказать его. Это неприятное происшествие теперь легло между нами, как горящий уголь. Хотя мы оба делали вид, что ничего не произошло.

– Сын Альфреда – достойный муж, – сказал я.

– Эдвард молод, – презрительно сказал Беорнот, – и кто знает, что из него получится? – он вздохнул. – Жизнь – это история без конца, но я бы хотел послушать еще несколько куплетов перед тем, как умру, – он помотал головой. – Эдвард не будет править.

Я улыбнулся.

– У него могут быть другие мысли на этот счет.

– Так говорится в пророчестве, лорд Утред, – сказал он торжественно.

Я опешил на секунду.

– В пророчестве?

– Есть одна колдунья, – сказал он, – она видит будущее.

– Эльфадель? – спросил я. – Ты видел ее?

– Беортсиг видел, – ответил тот, глядя на своего сына, который перекрестился, услышав имя Эльфадель.

– Что она сказала? – спросил я угрюмого Беортсига.

– Ничего хорошего, – резко ответил он, и больше не сказал ни слова.

Я приподнялся в седле и осмотрел двор, ища следы пребывания здесь Ситрика, но ничего не увидел и потому отправился домой.

Финан был озадачен поведением Ситрика.

– Он, должно быть, был пьян до беспамятства, – сказал он удивленно. Я промолчал.

Многое из того, что сказал Ситрик, оказалось правдой. Элфволд умер из-за моей беспечности, но это не давало Ситрику права в открытую обвинять меня.

– Он всегда был достойным человеком, – продолжал Финан так же озадаченно, – но в последнее время стал раздражительным. Не знаю, почему.

– Он становится похож на своего отца, – ответил я.

– Кьяртана Жестокого?

– Не стоило мне спасать Ситрику жизнь.

Финан кивнул.

– Ты хочешь, чтобы я подстроил его смерть?

– Нет, – твердо сказал я, – только один человек может убить его, и это я. Ты понял? Он мой, и пока я не вырежу его кишки, я не хочу слышать его имя.

Вернувшись домой, я выгнал Эльсвит, жену Ситрика, и ее двух сыновей. Ее друзья рыдали и умоляли меня не делать этого, но я был непреклонен. Она уехала.

На следующий день я поехал расставлять ловушку для Сигурда.

То были тревожные дни. Вся Британия ждала смерти Альфреда, точно зная, что после его ухода судьба снова кинет кости.

То, как лягут кости, изменит судьбу Британии, но в какую сторону, никто не знал – возможно, лишь ужасной колдунье были известны ответы.

В Уэссексе хотели сильного короля, способного защитить их, в Мерсии некоторые хотели того же, в то время как другие мерсийцы желали возвращения своего старого короля. На Севере же, где датчане держали земли, мечтали о покорении Уэссекса.

Но Альфред был все еще жив и весной, и летом, пока люди ждали и мечтали, пока рос новый урожай, и пока я с сорока шестью воинами отправился на северо-восток, где Хэстен нашел себе убежище.

Хотел бы я иметь триста человек. За много лет до этого дня мне было сказано, что я поведу войско через Британию. Но чтобы содержать войско, нужны земли, а тех, которыми владел я, хватало лишь на один сытый и вооруженный отряд.

Я собирал оброк продуктами и таможенные пошлины с торговцев, использующих римские дороги, проходящие по владениям Этельфлед, но этого едва бы хватило для войска, поэтому я вел в Честер только сорок шесть человек.

Это было мрачное место. К западу располагались валлийцы, на востоке и севере же отсюда находились владения датских лордов, которые не признавали ничьей власти, кроме своей собственной.

Римляне построили в Честере форт, а в его развалинах укрылся Хэстен.

Были времена, когда имя Хэстена вызывало страх у любого сакса, но теперь он был лишь собственной тенью, за ним шло менее двух сотен людей, да и их лояльность казалась весьма сомнительной.

В начале зимы у него было триста сторонников, но люди ожидали от своего повелителя большего, чем эль и еда.

Они хотели серебра, золота, рабов, поэтому люди Хэстена бежали от него в поисках нового лорда. Они приходили к Сигурду или Кнуту, к тем, кто одаривал золотом.

Честер лежал в диких краях Мерсии, и я нашел войска Этельреда в трех милях от форта Хэстена.

Более ста пятидесяти воинов следили за Хэстеном и не давали ему окрепнуть, разоряя фуражиров.

Над ними предводительствовал парнишка по имени Меревал, который, казалось, обрадовался моему приезду.

– Ты приехал, чтобы убить мрачного ублюдка, господин? – спросил он меня.

– Только посмотреть на него, – ответил я.

На самом деле, я приехал, чтобы посмотрели на меня, хотя и не рискнул поведать кому-нибудь о своей цели. Я хотел, чтобы датчане знали, что я в Честере, поэтому я прошел со своими людьми на юг от старой римской крепости и водрузил стяг с волчьей головой.

На мне была моя лучшая кольчуга, до блеска начищенная моим слугой Осви, я проехал рядом со старыми стенами, и один из людей Хэстена мог бы попытать счастья и пустить в меня стрелу.

Я увидел, как в воздухе промелькнуло перо, и маленькая стрела воткнулась в дерн в нескольких шагах от копыт моего коня.

– Он не сможет защитить все стены, – с тоской сказал Меревал.

Он был прав. Римский форт в Честере был огромен, почти как город, и людей Хэстена не хватало, чтобы расставить их на протяжении всего обветшавшего крепостного вала.

Мы с Меревалом могли объединить силы и атаковать ночью и, возможно, нашли бы незащищенный участок стены, а затем вступили в жестокий бой на улицах, но у нас было почти столько же воинов, сколько и у Хэстена, и мы не могли пойти на такой риск.

Мы могли потерять людей, побеждая противника, который уже был повержен. Поэтому я ограничился тем, что дал Хэстену понять: я приехал сюда, лишь чтобы подразнить его. Он ненавидел меня.

Всего год назад он был величайшим среди северян, а теперь прятался, как побитый лис в своей норе. И это я довел его до такого состояния.

Но это был хитрый лис, и я знал, что он уже продумывает, как бы восстановить свои силы.

Старый форт был построен в большой излучине реки Ди. Сразу за его южной стеной находились развалины огромного каменного сооружения, бывшего когда-то ареной, где, по словам священника Меревала, христиан скармливали диким зверям.