Текст книги "Кровавая Земля (ЛП)"

Автор книги: Бернард Корнуэлл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 24 страниц)

Торн наблюдал за гонкой, поскакав на восток, параллельно Адаму, и заметил в нем нечто большее, чем вялая обеспокоенность, которую молодой человек обычно демонстрировал. Но увиденное не вполне понравилось Торну. Он решил, что Адам будет искать острые ощущения, чтобы испытать себя, не ради забавы, не чтобы почувствовать вкус порока, а просто чтобы пройти через горнило собственных ожиданий. Адам, подумал Торн, с легкостью может себя погубить, чтобы доказать, что он достойный человек.

Но только не сейчас. Сейчас он унизил троицу хваленых кавалеристов Джеба Стюарта. Гонка по вспаханному полю увеличила разрыв между Адамом и преследователями, и он в очередной раз придержал лошадь, а три преследователя, увидев, как Адам намеренно замедлили бег, преисполнились еще большей решимости схватить насмехающегося врага. Они заметили, что его лошадь устала, ее бока побелели от пота, и южане посчитали, что еще через полмили она наверняка остановится, чтобы перевести дыхание, так что всадники вонзили шпоры и загикали свой охотничий призыв.

Адам поскакал еще медленней. Затем, выбрав направление, он внезапно стукнул каблуками и послал кобылу в сторону широкого ручья, извивающегося между крутыми берегами. Его обрамлял тростник, скрывая границу берега и воды, но Адам, который ездил верхом с того дня, когда впервые смог сесть на пони, не колебался. Он не въехал в поток на всей скорости, а позволил кобыле осмотреться и самой выбрать темп, а потом дотронулся каблуками до ее боков, чтобы дать понять, чего от нее ожидает. Наблюдавшему издалека Торну казалось, что кобыла двигается слишком медленно, чтобы перепрыгнуть поток, но внезапно она собралась и безо всяких усилий перелетела через широкий ручей. Адам позволил ей пробежать немного по дальнему берегу, развернул ее и остановился, чтобы взглянуть на преследователей.

Двое мятежников предпочли свернуть, а не перепрыгивать через ручей. Третий, храбрее товарищей, стукнул каблуками, пытаясь пересечь его в галопе. Лошадь начала прыжок с того же места, что и кобыла Адама, но приземлилась слишком близко, нырнув в заросли жесткого тростника. Ее передние ноги подкосились, а плечо ударилось с ломающей кости силой о противоположный берег. Всадник вылетел из седла и распростерся в ручье, проклиная раненую лошадь, пытающуюся встать. Животное снова покачнулось и заржало от боли в сломанной ноге.

Адам дотронулся до кря шляпы в ироническом приветствии и развернулся. Ни один из двух уцелевших всадников не побеспокоился достать карабин, а третий, барахтавшийся в каше из грязи и воды, которую взбивала его раненая лошадь, вытащил револьвер, молясь, чтобы в результате купания не промок порох в заряженных ячейках барабана. Он взвел оружие, проклиная потерю лошади. Кавалеристы южан использовали собственных лошадей, и хороший конь был на вес золота. Теперь его лошадь была бесполезна, лишь испытывала боль, этот мерин со сломанной ногой больше ни на что не годился. Южанин схватил поводья и притянул к себе голову лошади. Он на мгновение заглянул в ее полные ужаса глаза, прицелился и выстрелил. По нагретой солнцем местности прокатилось эхо единственного выстрела, а лошадь с пулей в голове резко дернулась и затихла.

– Сукин ты сын, – сказал мятежник, наблюдая, как Адам спокойно уезжает, – чертов сукин сын.

***

Поезд пополз вперед, сцепки с лязгом дернулись, гармошкой передавая это движение по всему длинному составу, а потом он вновь остановился.

Стояла ночь. Машина некоторое пыхтела, а потом смолкла. Шлейф посеребренного лунным светом дыма вился из пузатой трубы, плыл над темным полями и черным лесом. Где-то вдали желтый огонек во тьме выдавал кого-то бодрствующего в ночи, но в остальном землю поглотила мгла, лишь кое-где прорезаемая отблесками луны. Старбак потер локтем окно и глянул наружу, но не смог ничего рассмотреть за окном, покрытым золотыми бликами мерцающих вагонных фонарей, поэтому поднялся и прошел между спящими на полу фигурами к тамбуру в задней части вагона, откуда смог бросить тревожный взгляд на дюжину вагонов в хвосте состава, где расположись солдаты его спецбатальона. Если кто-либо из его людей желал дезертировать, то неспешная ночная поездка предоставляла им отличную возможность, но местность по обе стороны остановившегося состава казалась пустынной. Он глянул назад в вагон, заметив, что капитан Деннисон проснулся и раскладывает пасьянс. Его лицо еще не зажило, но болячки подсохли, и через недели две не останется никаких следов губительного действия кротонового масла.

Прошло три дня с момента противостояния Старбака и Деннисона на дуэльной арене, три дня, за которые спецбатальон с трудом, но всё же ухитрился подготовиться к поездке на север, и уже добраться до станции Катлетт, где они сошли с поезда и прошагали пять миль по пересеченной местности до Гейнсвиля, где ждали, пока не появился поезд из Манассаса. Марш по пересеченной местности избавил батальон от хаоса Манассаса, где инженеры Конфедерации всё еще старались восстановить железнодорожный узел, отбитый у янки в прошлом месяце.

– Считайте, вам повезло, – сказал Холборроу Старбаку, – что вас послали поездом. На самом деле, как было известно Старбаку, власти считали, что батальону не вынести длительного перехода на север. Они полагали, что солдаты или безнадежно отстанут и разбредутся или будут дезертировать целыми группами, поэтому батальон везли к месту боевых действий в относительной роскоши. К северу от Манассаса, с западной стороны Голубого хребта, на рассвете им предстоял двухдневный марш-бросок на север по главной дороге долины к Винчестеру, ставшему опорной базой Ли на время кампании по вторжению за Потомак.

Деннисон собрал карты, зевнул и перетасовал их привычным жестом. Старбак тайно наблюдал за ним. Деннисона, как он выяснил, растил дядя, наказывавший мальчика за то, что его родители умерли в нищете. Результатом явилась непомерная гордость Деннисона. Но эти сведения не прибавили Старбаку симпатий к капитану. Деннисон был врагом – простым и явным. Он был унижен Старбаком и отомстит при первой же возможности. Вероятно, во время сражения, отметил Старбак, и сама мысль о противостоянии снарядам и пулям янки незамедлительно заставила Старбак вздрогнуть. Малодушие грызло его, подтачивая уверенность.

Неожиданно заревел локомотив. Топку тут же открыли, и пламя печи ярко осветило поля, но свет померк, когда поезд с грохотом двинулся вперед. Мэтью Поттер пробрался сквозь переполненный вагон и распахнул дверь.

– Не думаю, что мы ехали со скоростью больше десяти миль в час с тех пор как покинули Ричмонда. Ни минуты, – сказал он.

– Это всё рельсы, – ответил Старбак. – Старые, неправильно подогнанные, расшатанные рельсы, – он сплюнул в ночь. – И можешь не сомневаться, янки двигаются нам навстречу не по негодным рельсам.

Поттер рассмеялся и протянул Старбаку прикуренную сигару.

– Я слышу отголосок северного превосходства?

– Там знают толк в прокладке железных дорог, и не сомневайся. Нам остается лишь молиться, что они не начнут делать хотя бы наполовину таких же хороших солдат, как наши, – Старбак затянулся. – Я думал, ты спал.

– Не могу, – признался Поттер. – Должно быть, результат трезвости, – он вяло улыбнулся. Уже три дня он не брал в рот и капли спиртного. – Не могу сказать, что чувствую себя хоть на йоту получше, – продолжил он, – думаю, даже похуже.

– С твоей женой всё в порядке? – поинтересовался Старбак.

– Спасибо, кажется, да, – ответил Поттер.

Старбак заставил Дилейни заплатить просроченную арендную плату Поттера и устроил Марту Поттер у родителей Джулии Гордон в Ричмонде. Сама Джулия жила в госпитале Чимборасо, где работала сестрой милосердия, и Старбаку удалось повидаться с ней лишь на считанные мгновения, но их хватило, чтобы лишить его покоя. Холодная рассудительность Джулии заставила его почувствовать себя приземленным, неловким и лишила дара речи, и он гадал, почему смог набраться отваги пересечь залитое дождем кукурузное поле, а вот храбрости признаться Джулии в том, что без ума от нее, ему не доставало.

– Выглядите несчастным, майор, – заметил Поттер.

– Марте будет довольно уютно с Гордонами, – ответил Старбак, не обратив внимание на замечание лейтенанта. – Мать иногда нестерпима, но преподобный Гордон – достойный человек.

– Но если она проведет долгое время в этом доме, – уныло протянул Поттер, – я окажусь женатым на новообращенной христианке.

– Разве это плохо?

– Черт, это совсем не то качество, что привлекло меня в Марте, – в свойственной ему манере криво ухмыльнулся Поттер. Он оперся на поручни тамбура и принялся рассматривать проплывавшую мимо местность. Небольшие красные искринки кружились в столбе дыма паровоза, некоторые падали на землю, лежа словно приземлившиеся светлячки, которые таяли позади, пока поезд с пыхтением поднимался по восточному краю Голубого хребта. – Бедняжка Марта, – тихо вздохнул Поттер.

– Почему? – удивился Старбак. – Разве она не получила желаемое? Получила мужа, сбежала из дома.

– Ей достался я, майор, ей достался я. Жизнь несправедлива, – пожал плечами Поттер. Старбак обнаружил, что большая часть обаяния лейтенанта заключалась именно в таких откровенных признаниях своей ничтожности. Его приятная внешность и безнравственное поведение притягивали к нему женское сострадание как мотыльков к пламени свечи, и Старбак изумленно наблюдал, как над ним суетились Джулия и Салли. Но заботу о нем проявляли не только женщины, кажется, он пленял даже мужчин. Солдат спецбатальона не объединяло почти ничто, кроме общих обид, но все сплотились в удивительном стремлении защитить Мэтью Поттера. Их удивляла его склонность потакать своим слабостям, они даже завидовали человеку, способному три дня беспробудно пить, и сделали джорджийца неформальным талисманом батальона. Старбак думал, что лейтенант станет обузой, но до сего момента он оказался лучшим, что случилось с презираемыми всеми Желтоногими, потому что Поттер получал удовольствие от самого существования.

Но для того, чтобы батальон сплотился, потребуется нечто большее, нежели один обаятельный негодяй. За те два дня до начала похода Старбак проявил максимум энергии. Он убедил полковника Холборроу выдать ботинки, обмундирование, фляги и даже удержанное жалование батальона. Он заставил солдат маршировать по дороге Брука и поощрил их сидром из таверны Брума после одного особенно изнуряющего марша, хотя и сомневался, что поощрение или опыт марша будут иметь большое значение, когда они присоединятся к знаменитому тяжелыми переходами войску Джексона. Он заставил зарядить допотопные ружья крупной дробью и стянул из лагеря "Ли" пару дюжин самых потрепанных палаток, использовав их в качестве мишеней. Первый залп пронизал верхушки палаток, но оставил нижнюю часть совершенно нетронутой, и Старбак позволил солдатам осмотреть палатки.

– Янки не стоят на такой высоте, как верх палаток, – втолковывал он им. – Вы высоко целитесь. Цельтесь им по яйцам, ребята, даже в колени, берите ниже.

Они дали второй залп, и на этот раз он прошил истрепанное полотно на нужной высоте. Больше боеприпасов для подобной практики в стрельбе по мишеням Старбак выделить не мог, ему оставалось лишь надеяться, что Желтоногие не забудут преподанный урок, когда им навстречу двинутся солдаты в синих мундирах.

Он пообщался с солдатами, избегая разговоров о том, что они получили второй шанс, но уверяя, что в них нуждаются на севере.

– То, что с вами произошло на холме Малверн, – сказал он, – могло случиться с каждым. Дьявол, ведь подобное почти произошло и со мной в моем первом сражении.

Как он узнал, у холма Малверн часть батальона смешалась и побежала, когда снаряд янки накрыл лошадь полковника, который вел их в наступление. Лошадь разнесло в кровавые ошметки, забрызгавшие лица центральных рот, и такого шокирующего знакомства с войной хватило, чтобы обратить перепуганных людей в беспорядочное бегство. Остальные, решив, что угодили в засаду, последовали за ними. Они не были единственным подразделением, необъяснимо бросившимся бежать, но на свое несчастье проделали долгий путь, отступая из самой гущи схватки на глазах у множества других батальонов. Позор намертво к ним пристал, и лишь сражение могло его смыть.

– Наступит день, – сказал батальону Старбак, – когда вы сможете гордиться своей принадлежностью к Желтоногим,

Старбак также поговорил с офицерами и сержантами. Офицеры оказались замкнутыми, а сержанты несговорчивыми.

– Люди не готовы сражаться, – заявил сержант Кейз.

– Никто не готов, – согласился Старбак, – но тем не менее, мы должны сражаться. Если будем дожидаться, пока полностью подготовимся, сержант Кейз, к этому времени нас уже захватят янки.

– Нас еще не захватили, – возразил Кейз, – и из того, что я слышал, сэр, – он сумел вложить в свою почтительную речь оттенок ядовитого презрения, – именно мы идем в наступление. Просто неправильно это, вести бедолаг на войну, если они не готовы сражаться.

– Я думал, от вас требуется привести их в боевую готовность, – возразил Старбак, необдуманно позволив вовлечь себя в перепалку.

– Мы делаем свою работу, сэр, – ответил Кейз, осторожно втянув других сержантов на свою сторону в этом споре, – и как вам скажет любой заправский солдат, сэр, хорошую работу сержанта не разрушит в одно мгновение звездный мальчик, – он наградил Старбака гнусной ухмылкой. – Звездный мальчик, сэр. Молодой офицер, желающий прославиться, сэр, и ожидающий, что его солдаты костьми лягут ради его славы. Просто позор, сэр.

– Завтра выступаем, – ответил Старбак, проигнорировав Кейза. – Солдаты приготовят трехдневный паек и сегодня ночью разберут обмундирование, – он побрел восвояси, не обратив внимания на насмешку Кейза. Старбак знал, что оказался не на высоте в стычке с сержантом. Еще один противник, устало подумал он, еще один чертов враг.

– Так что же происходит? – поинтересовался Поттер, когда поезд медленно пополз в гору.

– Желал бы я знать.

– Но мы отправляемся воевать?

– Думаю, да.

– Но мы не знаем куда.

Старбак покачал головой.

– Доберемся до Винчестера и получим новые приказы. Так мне сказали.

Поттер затянулся.

– Как вы считаете, люди готовы сражаться? – спросил он.

– А ты как считаешь? – в свою очередь спросил Старбак.

– Нет.

– И я тоже думаю, что нет, – признался Старбак. – Но если бы мы прождали всю зиму, готовности им бы это не прибавило. Загвоздка не в подготовке, а в настрое.

– Пристрелите сержанта Кейза, это их приободрит, – предложил Поттер.

– Дай им сражение, – сказал Старбак. – Подари им победу.

Хотя как достичь ее с такими офицерами и сержантами, он не знал. Будет своего рода чудом, если ему удастся довезти солдат до поля битвы.

– Ты ведь был при Шайло? – спросил он Поттера.

– Был, – ответил тот, – но должен признаться, что всё прошло как в тумане. Нельзя сказать, что я был пьян, но и трезвым то состояние не назвать. Но я помню чувство радостного возбуждения, что несколько странновато, не считаете? Но подобное говорил и Джордж Вашингтон, помните? Когда описывал, как его пьянил свист пуль. Как думаете, может, все дело в нашем поиске источника возбуждения? Как у заядлых игроков?

– Думаю, ставок с меня хватит, – угрюмо протянул Старбак.

– Ах, – понимающе воскликнул Поттер. – У меня на счету лишь одно сражение.

– Дважды Манассас, – холодно сказал Старбак, – и Господь знает сколько оборонительных боев за Ричмонд, Лисберг, сражение у Кедровой горы. Небольшая стычка под дождем несколько дней тому назад, – он пожал плечами. – Достаточно.

– Но еще больше сражений на подходе, – заметил Поттер.

– Да, – Старбак сплюнул кусочек табака под колеса поезда. – И всё равно остаются сучьи дети, думающие, что мне нельзя доверять, потому что я янки.

– Тогда почему вы сражаетесь на стороне Юга? – поинтересовался Поттер.

– А вот это, Поттер, – ответил Старбак, – вопрос из числа тех, на которые мне нет нужды отвечать.

Оба умолкли, когда колеса состава заскрежетали при подъеме. Вонь горячей осевой смазки вагонов смешалась с ароматом дыма из топки паровоза. Они поднялись достаточно высоко, чтобы рассмотреть освещенные луной земли на западе. Мозаика крошечных огоньков выдавала местонахождение отдаленных деревень и ферм, а яркое свечение небольших пожаров от занявшейся травы показывало две изогнутые линии путей, пройденных поездом на пологом подъеме.

– Тебе когда-нибудь доводилось участвовать в стычках застрельщиков? – внезапно спросил Старбак.

– Нет.

– Как считаешь, справишься? – поинтересовался Старбак.

Поттер казался потрясенным столь серьезным вопросом.

– Почему я? – наконец спросил он.

– Потому что капитан застрельщиков должен быть независимым засранцем и не бояться принимать рискованные решения.

– Капитан? – удивился Поттер.

– Ты меня слышал.

Поттер затянулся.

– Конечно, – согласился он.

– Получай свою роту, – продолжил Старбак. Сорок человек. Также получишь тридцать винтовок, – он размышлял об этом весь день и наконец решил рискнуть. Никто из четырех его действующих капитанов не произвел впечатления человека, способного взять на себя ответственность, но Поттер отличался нахальством, которое могло сослужить добрую службу в линии застрельщиков. – Ты знаешь, чем занимаются застрельщики?

– Понятия не имею, – ответил Поттер.

– Вы наступаете впереди батальона. Рассеиваетесь цепью, используете укрытие и подстреливаете чертовых стрелков янки. Беспощадно тесните сукиных детей, пока не отбросите назад, и начинаете стрелять в главную цепь, пока не прибудет остальная часть батальона. Выиграй дуэль застрельщиков, Поттер, и ты на полпути к победе, – он замолк, втянув дым в легкие. – Не будем пока об этом объявлять, пока не пройдем день настоящего марша. Стоит посмотреть, кто из солдат сможет выдержать темп, а кто нет. Нет смысла ставить в стрелковую цепь слабаков.

– Полагаю, вы были застрельщиком? – спросил Поттер.

– Да, какое-то время.

– Тогда почту за честь.

– К дьяволу честь, – проворчал Старбак. – Просто оставайся трезвым и бей без промаха.

– Слушаюсь, сэр. – ухмыльнулся Поттер. – Марте польстит стать женой капитана.

– Так не разочаровывай ее.

– Боюсь, моя дорогая Марта обречена на вечные разочарования. Она верит, что возможно и даже и необходимо, чтобы все мы вели себя как примерные ученики воскресной школы. Она говорит, что честность – самая лучшая привычка, семь раз отрежь и один раз отмерь, не занимай и не давай взаймы [6]6
  [6] Шекспир, «Гамлет», акт I, сцена III.


[Закрыть], честность всего дороже, поступай с другими так, как ты хотел бы, чтобы поступали с тобой, и всю эту высокопарную чушь, но я не уверен, что это возможно, когда страдаешь жаждой и недостатком воображения, – он выбросил из тамбура окурок сигары. – Вы когда-нибудь желали, чтобы война длилась вечно?

– Нет.

– А я да. Чтобы кто-то кормил меня, одевал, подхватывал, когда мои крылья сложатся. Знаете, что пугает меня, Старбак? Я боюсь мира, когда не будет больше армии – моей тихой гавани. Останутся лишь люди, ожидающие, что я буду зарабатывать себе на жизнь. Это тяжело, очень тяжело, действительно жестоко. Какого черта я буду потом делать?

– Работать, – спокойно ответил Старбак.

Поттер рассмеялся.

– А что вы будете делать, майор Старбак? – понимающе спросил он.

Дьявол меня разрази, если я знаю, подумал Старбак, дьявол меня забери, если знаю.

– Работать, – сурово произнес он,

– Несгибаемый капитан Старбак, – изрек Поттер, но Старбак уже вернулся в вагон.

Поттер покачал головой и всмотрелся в убывавшую ночь, подумав обо всех поездах, везущих войска в синих мундирах навстречу этому, в одиночестве с грохотом ползущему и пыхтящему на своем пути на север. Безумие, подумал он, сплошное безумие. Мы для богов – что мухи для мальчишек [7]7
  [7] «Мы для богов – что мухи для мальчишек: Им наша смерть – забава». В.Шекспир, «Король Лир», акт IV, сцена I, пер. Т.Щепкиной-Куперник.


[Закрыть]. Он был готов расплакаться.

***

Если что и ужасало Бельведера Дилейни, так это страх, что его раскроют и схватят, потому что он слишком хорошо знал, какая судьба его ждет после этого. Камера в ричмондской тюрьме, безжалостные допросы, суд перед лицом презрительно глядящих людей и мстительная толпа с бледными физиономиями, жадно наблюдающая, как он стоит с веревкой на шее на высокой виселице. Он слышал, что некоторые мочатся в штаны во время повешения, и что если палач делает свою работу плохо, а так оно обычно и бывает, то смерть наступает после медленной мучительной агонии. Зеваки радостно загогочут, когда он обмочится, а веревка вопьется в его шею. Даже от одной этой мысли в кишечнике забурчало.

Он не был героем и никогда не представлял себя героем, он был просто сообразительным, аморальным и добродушным малым. Дилейни нравилось делать деньги, как и быть щедрым. Все считали его другом, и Дилейни заботился, чтобы так они и думали. Он не любил проявления злобы, оставляя ее лишь в мыслях о недругах, а если хотел кого-нибудь задеть, то делал это тайно, так, что жертва никогда бы не заподозрила, что причиной ее несчастий является Дилейни. Именно так Дилейни предал Старбака во время весенней кампании северян по захвату Ричмонда, и Старбак оказался на волосок от виселицы янки. Дилейни искренне сожалел об ожидающей Ната судьбе, но никогда не жалел о своей роли в этом деле. Дилейни обрадовался, когда Старбак вернулся, даже пришел в восторг, потому что Старбак ему нравился, но завтра он бы снова его предал, если бы решил, что может извлечь из этого предательства прибыль. Дилейни не только не испытывал дискомфорта из-за такого противоречия, но даже не считал это противоречием, просто судьбой. Один англичанин не так давно написал книгу, которая расстроила священников, потому что в ней утверждалось, что человек, как и все другие виды, происходит не от божественного момента творения, а омерзительным образом от Бог знает каких примитивных существ с хвостами, когтями и окровавленными клыками. Дилейни не мог припомнить имя автора, но одна фраза из книги отложилась в его мозгу – выживает наиболее приспособленный. Что ж, Дилейни выживет.

И выживание зависело только от него самого, вот почему Дилейни так тщательно заботился о том, чтобы не обнаружили его предательства. Полковник Торн знал, что он шпионит для Севера, и возможно, рассказал об этом еще паре человек, хотя Дилейни и просил его этого не делать, но кроме него о том, кому на самом деле присягнул в верности Дилейни, знал лишь Джордж, слуга адвоката. Дилейни щепетильно называл Джорджа именно слугой, а не рабом, хотя тот именно им и был, и обращался с Джорджем с уважением. "Мы создаем комфорт друг другу" – любил повторять Дилейни, и Джордж, услышав этот отзыв, тут же озарялся улыбкой. Когда в роскошную квартиру Дилейни на ричмондской Грэйс-стрит приходили посетители, слуга вел себя как и любой другой на его месте, хотя наедине Джордж с Дилейни казались больше приятелями, чем рабом и хозяином. Некоторые проницательные люди пронюхали про эту близость, и она их развеселила. Это была просто еще одна сторона эксцентричной натуры Дилейни, считали, что Дилейни с Джорджем вместе состарятся, и если адвокат умрет первым, то Джордж унаследует значительную часть состояния хозяина вместе со свободой. Джордж даже взял фамилию Дилейни.

В тех случаях, когда Дилейни нужно было послать Торну новости, риск всегда принимал на себя Джордж. Именно он относил послания некоему человеку в Ричмонде, который затем отправлял их на север, но сейчас слуга не мог доставить послание. В армии мятежников он чувствовал себя столь же неуютно, как и хозяин, потому что не обладал навыками, которые провели бы его через военные заставы. Джордж мог приготовить салат, поджарить утку или взбить вкуснейший заварной крем. Он мог довести до совершенства соус, распознать хорошее вино и одинаково свободно играть на флейте или скрипке. За несколько часов работы он мог так переделать купленный у ричмондских портных сюртук, что всякий бы поклялся, что он сшит в Париже или Лондоне. Джордж был знатоком фарфора и неоднократно возвращался в квартиру Дилейни с новой безделушкой из Мейсена или Лиможа, купленной у обнищавшей из-за войны семьи, дабы заполнить брешь в коллекции хозяина. Но Джордж не умел прятаться в рощах как снайпер или скакать, как один из кавалеристов Джеба Стюарта.

А Дилейни знал, что именно эти навыки ему понадобятся, если когда-либо придется послать полезные разведданные Торну. Несколько недель назад, когда Торн разочаровался в способности северян шпионить за противниками и потребовал, чтобы Дилейни каким-то образом внедрился в штаб Ли, адвокат предвидел эти трудности. Джорджу не хватало сноровки, чтобы доставить сообщение, а Дилейни недоставало как сноровки, так и мужества, и потому он предложил, чтобы курьером стал Адам Фалконер, хотя всё равно до сих пор не придумал способа с ним связаться. Всё это вызывало беспокойство.

Пока Дилейни ехал на север, он не позволял себе погрузиться в это беспокойство. Больше он волновался о том, как сможет добыть полезные для Торна сведения, всё это предприятие причиняло как Дилейни, так и Джорджу чудовищные неудобства, но Дилейни знал, что должен показывать свою готовность к нему, если хочет когда-либо получить награду за тайную преданность Северу, так что адвокат согласился на несколько недель дискомфорта, после чего сможет вернуться домой, принять горячую ванну, глотнуть коньяку и выкурить французскую сигарету из своих запасов, а потом вновь послать Торну сообщение старым безопасным способом. В этой записке он выразит сожаления по поводу молчания в течение нескольких недель и объяснит, что не смог выяснить ничего стоящего.

Однако на самом деле он кое-что выяснил. Уже через несколько минут после прибытия в штаб Ли он понял, что держит в руках судьбу Севера и Юга. Черт побери, но Торн был совершенно прав. В штаб Ли нужно было заслать шпиона, и этим шпионом был Дилейни, который теперь знал всё, что планировал Роберт Ли, но как адвокат, так и его слуга были в такой же степени способны доставить эти сведения армии северян, как если бы находились на обратной стороне луны.

Дилейни добрался до армии Ли во Фредерике, прекрасном городке, лежащем среди широких полей Мэриленда. Его девять улиц бежали с востока на запад, а шесть – с севера на юг, и этого числа оказалось достаточно, чтобы убедить местных жителей, что это поселение достойно носить звание города, как гордо гласила надпись на станции боковой ветки железной дороги, ведущей на север от дороги Балтимор-Огайо. По этой ветке богатый урожай пшеницы и овса из этой области уже отправили на восток, в Балтимор, и на юг, в Вашингтон, а на полях осталась лишь кукуруза, хотя значительную ее часть уже собрали голодные мятежники.

– Я бы предпочел найти ботинки, а не кукурузу, – проворчал полковник Чилтон. Он был виргинцем и, как и все квартировавшие в Ричмонде офицеры высшего командного состава, хорошим знакомым Дилейни. Чилтон, беспокойный человек лет сорока пяти, теперь стал начальником штаба Ли, этот пост он получил скорее благодаря педантичной старательности, чем воинскому чутью. – Значит, Ричмонд прислал нам адвоката вместо ботинок, – поприветствовал он прибытие Дилейни.

– Увы, – откликнулся тот, разведя рукам. – Иначе меня бы здесь не было. Как поживаете, сэр?

– Полагаю, неплохо, учитывая жару, – признал Чилтон, – а вы, Дилейни? Вот уж не ожидал увидеть человека вроде вас на полях сражений.

Дилейни снял шляпу, нырнул в палатку Чилтона и уселся на предложенный стул. Тень от полотна предоставляла небольшую передышку от жары, превратившей поездку в наполненный пылью и потом ад.

– У меня всё хорошо, – сказал он и в ответ на просьбу объяснить свое присутствие начал молоть хорошо отрепетированную чепуху о том, как Военный департамент озабочен последствиями войны с точки зрения закона, поскольку действия, которые на земле Конфедерации сочли бы преступлением, по отношению к врагу могут попасть совсем в другую категорию. – Это совершенная терра инкогнита, как говорят адвокаты, – неуклюже закончил Дилейни, обмахивая лицо широкополой шляпой. – У вас не найдется лимонада?

– Вода в кувшине, – махнул Чилтон в сторону потертой эмалированной бадьи, – достаточно приличная, чтобы пить без кипячения, не то что в Мексике! – Чилтон любил напоминать окружающим, что воевал в той победоносной кампании. – И могу вас заверить, Дилейни, что в нашем штабе прекрасно знают, как обращаться с гражданским населением на территории врага. Мы не варвары, чтобы о нас ни говорили эти проклятые северные газеты. Картер! – прокричал он в сторону палатки адъютантов. – Принеси мне приказ один-девяносто-один.

Потный служащий с измазанными в чернилах руками принес в палатку затребованный приказ, который Чилтон быстро пробежал глазами и сунул Дилейни в руки.

– Вот, прочтите сами, – сказал начальник штаба. – Вернусь через пару минут.

Оставшись в палатке в одиночестве, Дилейни прочел лишь первый параграф выданного ему приказа под названием "Специальный приказ №191. Штаб армии Северной Виргинии. 9 сентября 1862 года". Карандашом рядом с заголовком клерк нацарапал "Ген. Д.Х.Хилл". В первом параграфе, который бегло проглядел Дилейни, солдатам запрещалось выходить в город Фредерик без письменного разрешения командира подразделения. В качестве подкрепления этому указу в городе расположилась военная полиция, чтобы успокоить жителей, опасающихся грабежей и мародерства со стороны прожорливой орды полуголодных и плохо одетых солдат. Этот параграф в точности соответствовал сфабрикованным Дилейни опасениям и оправдывал его присутствие в армии.

– И это правильно, – сказал адвокат в пустоту, хотя на самом деле ему было плевать, даже если бы солдаты обобрали Фредерик до нитки.

Он налил себе кружку теплой воды, выпил, поморщился от ее вкуса, а потом, поскольку читать больше было нечего, снова вернулся к приказу. Второй параграф провозглашал, что транспортные средства местных ферм должны быть реквизированы, чтобы отвезти больных и раненых в Винчестер.

– Бедняги, – сказал Дилейни, пытаясь представить кошмарное путешествие трясущегося в лихорадке больного в провонявшей навозом крестьянской телеге. Он обмахнулся приказом, гадая, куда запропастился Чилтон, наклонился, чтобы выглянуть из палатки, и увидел стоящего навытяжку рядом с лошадьми Джорджа, но никаких следов Чилтона.

Он вернулся в палатку и прочитал третий параграф: "Армия возобновит продвижение завтра", начинался он, и внезапно Дилейни похолодел, когда его глаза пробежались по исписанной убористым почерком странице. Приказ начинался с обычных требований о поведении армии и снабжении транспортом раненых, но заканчивался полным описанием всех планов Роберта Ли на следующие несколько дней. Всех. Каждое место назначения каждой дивизии всей армии.