Текст книги "Рассказы (ЛП)"

Автор книги: Бентли Литтл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 24 страниц)

Стопперы

В детстве Коулмэн не понимал, откуда берутся пробки. Каждый раз, когда они с семьей застревали на автостраде, он спрашивал отца: почему машины едут так медленно. Отец терпеливо объяснял, что пробки – это неотъемлемая часть жизни в густонаселенном столичном районе, но Коулмэн спорил, что загруженные дороги не появляются просто так, и должна быть какая-то причина. Он говорил, что в самом начале должны находиться машина или грузовик, которые столкнулись; либо автомобиль, который сломался, или просто медленно движущийся транспорт, из-за которого и возникают пробки.

– Нет никакого начала, – отвечал отец. – Ты прав, иногда действительно случаются аварии, но обычно на дорогах очень много машин, полосы перегружены, и поэтому остальные машины тоже едут медленнее.

– Но ведь пробки не длятся вечно, – говорил Коулмэн. – У них должно быть начало. Должна быть машина, с которой всё начинается.

– Начала нет, – повторял отец.

И Коулмэн кивал, делая вид, что понимает, хотя на самом деле не понимал.

Сейчас, пролетая над автострадой Санта-Аны в вертолете радиостанции, он смотрел вниз на извивающуюся змеей дорогу и огромную пробку, тянущуюся внизу. Первые солнечные лучи падали на тысячи лобовых стекол, из-за чего казалось, что блики играют на поверхности воды.

Пилот взглянул на него:

– Волнуешься?

Коулмэн покачал головой. Его ладони немного вспотели, но нервничал он не сильно. Это был его первый репортаж о пробках на настоящей радиостанции, но последние два года он вел прямые эфиры на радио университета, поэтому перспектива вещать с воздуха нисколько его не пугала.

– Четыре минуты – сообщил пилот.

Коулмэн поправил наушники и проверил микрофон, затем посмотрел вниз на загруженную автостраду.

На начало пробки.

Он быстро повернулся к пилоту:

– Вы видите это? – спросил Коулмэн, указывая на окно вертолета. Четыре автомобиля медленно двигались по каждой линии автострады, загораживая всю дорогу. Полосы перед ними были свободны. Позади на мили растянулась пробка.

Пилот равнодушно глянул вниз:

– Стопперы.

– Что? – спросил Коулмэн.

– Две минуты до эфира.

Пилот пощелкал переключателями на панели перед собой. В наушниках зазвучала вступительная речь диктора со станции.

Коулмэн быстро перебрал свои заметки и набросал текст, описывающий ситуацию внизу, после вытер потные ладони о брюки и заговорил:

– Движение заблокировано на 605-м южном направлении от 91-й развязки до Спринг Стрит. – Он почувствовал невероятное возбуждение от осознания того, что во многих машинах на дороге по радио сейчас звучит его голос. – На крайней правой полосе по автостраде Голден Стэйт произошла утечка химических веществ…

* * *

– Жаль, что у меня нет камеры, – рассказывал он Лене той ночью. – В жизни не видел ничего более удивительного. Четыре автомобиля идеальным рядом двигались со скоростью около пяти миль в час и блокировали движение по всей дороге до самой Ла Мирады.

– Почему ты не сказал об этом в репортаже?

– Не знаю – признался он, удивившись, что ни разу об этом не подумал. Коулмэн откинулся на подушку и уставился в потолок. – Стопперы, – произнес он.

Лена вопросительно посмотрела на него.

– Стопперы. Так их назвал Рэд. Стопперы.

– Что это значит?

– Не знаю. – Вздохнул Коулмэн. – Забыл спросить.

* * *

На южной развязке автострады Сан-Диего движение было заблокировано и Коулмэн попросил пилота пролететь над извилистой лентой стоящих внизу машин, чтобы посмотреть на какое расстояние протянулась пробка. Передняя часть вертолета наклонилась и он на полной скорости полетел через Торранс, Лонг Бич, Сил Бич и Хантингтон.

– Вот они, – сказал Рэд, делая широкий круг над автострадой.

Четыре автомобиля медленно двигались ровной линией, препятствуя движению на всех полосах.

Коулмэн посмотрел на часы. До передачи оставалось еще пятнадцать минут, но он уже сделал заметки о всех необходимых трассах. Коулмэн повернулся к Рэду:

– Давайте немного снизимся?

Пилот уставился на него, будто тот попросил разбить вертолет о ближайшее здание:

– Я не могу.

Коулмэн нахмурился:

– Почему?

– Внизу Стопперы.

– Да кто такие эти Стопперы?

– Ты многого не знаешь, парень. – Покачал головой Рэд. Вместо того, чтобы следовать за дорогой, вертолет развернулся и полетел на север, прямо к центру Лос-Анджелеса.

– Куда мы летим?

– Назад.

– Что за чертовщина здесь происходит?

Пилот не ответил.

– Отлично. Тогда я спрошу Андреаса, когда мы вернемся на станцию. Он расскажет.

Рэд вздохнул:

– Нужно было предупредить тебя заранее. Рассказать о правилах игры. Моя вина: я думал, ты уже знаешь.

– Знаю что?

– О Стопперах. – В голосе пилота прозвучали серьезность и глубокомысленность, которых Коулмэн никогда не слышал.

– Кто такие Стопперы? – Коулман хотел, чтобы его голос был твердым и уверенным, однако, вопреки его желанию, голос дрожал.

– Ты видел. Из-за них возникают пробки.

– Они на кого-то работают? – спросил Коулман в замешательстве. – Или так развлекаются?

– Я не знаю, кто, или что они на самом деле. Никто не знает. Они просто есть. Репортеры, пилоты – все, кто постоянно летают, знают о них.

Коулмэн взглянул на него:

– Вы их боитесь, да?

– Ты чертовски прав, да, я их боюсь. И ты должен бояться. Они опасны. Они… – Пилот глубоко вдохнул. – К ним нельзя подходить слишком близко, поэтому лучшее, что ты можешь сделать – держаться подальше. Если лететь слишком низко, пытаться их преследовать… – Он не закончил. – Эй, просто оставь все как есть, парень, окей? Делай свою работу, давай репортажи, рассказывай всем, какие полосы загружены.

– Да ладно, вы рассказали мне какую-то странную историю о людях, которых вы называете Стопперами, и думаете, что мне не будет любопытно?

– Вот она проблема репортеров, – ответил Рэд. – Вы слишком любопытны. У Хоуторна была та же проблема.

Клэй Хоуторн, предшественник Коулмэна, две недели назад погиб в крушении вертолета на автостраде Санта Моники.

Коулмэн посмотрел вниз. Они пролетали над 710-й трассой. Под ними не спеша, блокируя всё движение, синхронно двигались четыре автомобиля.

* * *

– Мне это не нравится, – сказала Лена.

– Да, пугает, – признал Коулмэн.

– Как выглядят эти автомобили? Они черные как катафалки?

– Нет, обычные. – Он покачал головой. – Без определенного цвета, марки или модели. Безликие.

– Может, это шутка или что-то в этом роде. Или какой-то странный ритуал.

– Наверняка. – рассмеялся Коулмэн. – Моя маленькая радиостанция, в период сокращения штата и урезания бюджета, тратит тысячи долларов, чтобы нанять людей, которые медленно едут по разным автострадам и создают пробки, чтобы свести меня с ума.

– Ну, если ты так считаешь…

– Они даже не потрудились достать для меня новый вертолет.

Лена села:

– То есть ты хочешь сказать, что ты летаешь в той же разбитой груде металла?

– С вертолетом все не так уж плохо. Он в порядке, правда. Немного помят с одной стороны.

– Будь осторожен. Следи, чтобы пилот летал аккуратно. И, пожалуйста, держись от этих Стопперов подальше.

– Не волнуйся. Рэд не станет к ним приближаться, даже если я захочу.

* * *

На выходных Коулмэн пытался просчитать, на каких дорогах могут быть пробки. Стояло лето, на улице было тепло и хорошо, и он знал, что многие люди собираются на пляж. Поэтому он разбудил Лену рано утром в воскресенье и сообщил ей, что они едут на пикник в Корона дель Мар.

– Пляж? – спросила она. – Там будет куча народу.

– Зато будет весело. Тем более, если мы выедем сейчас, то приедем почти раньше всех. Ну же, поехали.

Дорога встала, не успели они проехать и полпути. Движение замедлилось с 65 миль до 40, до 30, и затем до десяти. Еще позже они поползли со скоростью, которую спидометр даже не улавливал.

– Давай съедем с трассы, – предложила Лена. – Думаю, по городу будет быстрее.

Коулмэн покачал головой:

– Дорога скоро освободится, – ответил он.

Пробка рассосалась за несколько миль до пляжа, исчезнув почти так же быстро, как и появилась, и хоть Коулмэн и пытался разглядеть хоть какой-нибудь намек на присутствие Стопперов, он не увидел ничего.

* * *

Через переднее стекло вертолета Коулмэн указал на дорогу:

– Как насчет машин прямо под нами? – спросил он. – Эти водители должны знать, кто является причиной пробок. Они должны видеть, что перед ними только один ряд машин. Они должны знать, что перед Стопперами дорога свободна.

– Ты слышишь хоть один гудок? – спросил Рэд.

Коулмэн покачал головой. Он не слышал, но это не означало, что никто не сигналит. Он сомневался, что может услышать даже ракетный двигатель из-за гула лопастей вертолета.

– Никто не сигналит, – сказал Рэд. – Либо эти водители знают, кто перед ними, и боятся того, что может с ними случиться, либо они заодно. Может быть они сообщники, а может… тоже Стопперы. – Он щелкнул переключателями на панели перед собой. – Одна минута до эфира.

* * *

На следующий, день по дороге на работу, Коулмэн попал в пробку.

И на следующий день.

И через день.

Неважно во сколько Коулмэн выезжал из дома, неважно какой дорогой он ехал – каждый раз он оказывался в пробке, и каждый раз он злился, потому что думал о Стопперах.

– Похоже, это то, чего они добиваются, – думал он. – Они играют со мной.

* * *

– Мне не следует этого делать. – Голос Рэда трещал и заикался в дешевом приемнике. – Это неправильно.

– Проблемы только у тех, кто смотрит на дорогу сверху. Видите машины за ними? Ничего не происходит. Всех всё устраивает.

– Мне это не нравится.

Коулмэн бесцельно ехал, не ответив. Этим утром он заболел, но о своих планах рассказал Рэду еще вчера в обед.

– Ты ненормальный. – ответил пилот. – Ты работаешь здесь всего две недели, но я уже понял, что ты еще более чокнутый, чем был Хоуторн.

Однако, после нескольких часов активных уговоров и нескольких напитков в Кантина Эль Пасо, Рэд согласился ему помочь.

Сердце Коулмэна колотилось. Он был очень взволнован от мысли увидеть Стопперов вблизи, но и напуган в той же степени. Приемник затрещал, но Рэда не было слышно.

– Я нашел их, – сообщил пилот через несколько минут. – Они на 91-й автостраде сразу на восток от Роузкрэнс, движутся на запад.

– С какой скоростью?

– Около десяти, максимум.

Коулмэн быстро подсчитал: даже если он будет стоять на красный на каждом светофоре, он все равно окажется на автостраде задолго до того, как Стопперы доберутся до Торранса. При условии, что они не исчезнут до этого времени.

Он развернулся на пустой автозаправке и поехал на юг.

– Спасибо, Рэд.

– Я останусь с тобой, – ответил пилот. – Не хочу, чтобы что-то было на моей совести.

– Но разве вы не должны быть…

– Я в самоволке, – насмешливо ответил он. – Уже придумал отмазку. Проблемы с двигателем. Сообщение из центра придет через полчаса.

Коулмэн поехал быстрее, чувствуя себя увереннее, чем следовало. План был простой: он приедет на автостраду раньше Стопперов; остановится у обочины, делая вид, что машина сломалась; и посмотрит как они проедут мимо. Ничего больше. Он не собирался их выслеживать, или разговаривать с ними, ничего такого.

Он просто хотел посмотреть как они выглядят.

Меньше чем за пятнадцать минут Коулмэн доехал до автострады и съехал на обочину. Полосы были необычайно пустыми, лишь один пикап пронесся мимо машины Коулмэна. Он поднял микрофон приемника:

– Вы здесь?

– Так точно, – ответил Рэд.

Коулмэн пригнулся и через лобовое стекло посмотрел вверх. Высоко в небе кружил вертолет. Это придало ему храбрости.

– Я сообщу, когда они будут рядом, – сказал Рэд.

– Спасибо, – ответил Коулмэн.

Он уставился на пустые полосы. Дорога без машин пугала. Отсутствие транспорта было неестественным, в реальной жизни Коулмэн никогда такого не видел, и это напрягало. Он сжимал руль так сильно, что заболели мышцы, поэтому ему пришлось сделать усилие, чтобы расслабиться. Он опустил стекла, включил радио; начал искать станции, но из динамиков раздавались лишь потрескивания.

– Едут, – доложил Рэд, и даже через приемник Коулмэн услышал в его голосе страх.

Он посмотрел в зеркало заднего вида. Сзади, на расстоянии одной-двух миль, в его направлении медленно двигался ряд машин. Коулмэн попытался сглотнуть слюну, но во рту внезапно пересохло, а ладони вспотели.

Машины приближались.

– Как глупо, – сказал он себе.

Он мог прямо сейчас нажать на педаль газа, съехать на ближайшей развилке, затеряться на улицах города и быть в безопасности. Не было никакой причины оставаться там. Нечего было доказывать.

Но он хотел увидеть Стопперов.

– Думаю, тебе лучше уехать, – прокомментировал Рэд.

Коулмэн не ответил.

– Мне все это не нравится, плохая идея.

Машины подъехали еще ближе.

Между ними оставалось не больше мили, и он увидел, что автомобили не обычные, как казалось сверху. Это были седаны средних размеров, но капот каждого был индивидуален. Один был заостренный, другой круглый, еще два – зигзагообразные. На черном седане, который ближе всех находился к Коулмэну, крепилась странная радиаторная решетка, напоминавшая злую улыбку. Когда они приблизились, он заметил, что она не хромированная, а из зеркального стекла, и на ней что-то написано на непонятном языке.

За лобовыми стеклами он не увидел ничего кроме темноты.

Линия машин приближалась. Десять ярдов до Коулмэна.

Семь.

Пять.

Поравнявшись с ним, машины одновременно остановились. Он быстро поднял стекла и закрыл дверь.

– Убирайся оттуда! – закричал из приемника Рэд.

Дверь ближайшей машины открылась, и из нее вышел пожилой мужчина. Самый обычный пожилой мужчина. Он улыбнулся Коулмэну и помахал ему, чтобы тот опустил стекло. Коулмэн сидел неподвижно, слишком ошеломленный, чтобы реагировать. Он ожидал чего-то другого, скорее отвратительного монстра. Или зомби. Или… нечто. Но никак не этого слишком обычного мужчину. Его взгляд на мгновенье устремился в небо. Над ними шумел вертолет Рэда.

Пожилой мужчина снова жестом попросил опустить стекло, Коулмэн немного его приоткрыл.

– Вы в порядке? – спросил мужчина. – Мы увидели, что ваша машина остановилась и подумали, что вам, возможно, нужна помощь. – Шаркающей походкой он подошел ближе. – Я могу вас подвезти, если хотите.

– Кто вы?

– Меня зовут Карл Джонс. – Он подошел к навороченному капоту и решетке своего автомобиля, и улыбнулся, обнажив беззубый рот. – Классная тачка, да?

– Что вы здесь делаете?

Мужчина озадачено посмотрел на него:

– Наш автоклуб каждый день патрулирует этот участок дороги.

Автоклуб? Что? Все эти пробки появлялись из-за группки дряхлых, дружелюбных стариканов, которые просто слишком медленно ехали?

Сзади засигналили машины.

– Пойдемте. – сказал мужчина. – Я довезу вас до ближайшей заправки.

– Все в порядке, – ответил Коулмэн. – Кажется, двигатель барахлит. Через минуту все наладится.

– Похоже, вы просто не хотите со мной ехать. – Старик усмехнулся и направился к автомобилю, стоящему у автострады, и Коулмэн впервые почувствовал, что левая часть его машины ниже, чем правая. Он открыл дверь, вышел, и увидел, что две шины его автомобиля спущены.

– Все-таки вам придется поехать, не так ли?

– Все нормально. Я позвоню в ААА[62]62
  ААА – Американская Автомобильная Ассоциация


[Закрыть].

– Здесь не ловит сеть. И телефонных автоматов на этом участке дороги нет.

Не слишком ли настойчив этот мужчина? Не пытается ли он заставить Коулмэна поехать с ним?

Из радиоприемника что-то неразборчивое прокричал Рэд.

– Мы не можем ждать здесь вечно, – сказал старик. Машины за ними сигналили. Несколько водителей высунулись из автомобилей и орали, чтобы они убирались с дороги. Он открыл пассажирскую дверь и жестом пригласил Коулмэна сесть в машину.

Нервничая, Коулмэн посмотрел на спущенные шины, затем на доброе лицо мужчины. Все нормально, сказал он себе. Все будет хорошо. Он сел на переднее сиденье седана, пока старик обходил машину с другой стороны. Сиденье было мягким. Слишком мягким.

Старик сел на место водителя и обе двери одновременно захлопнулись. Коулмэн увидел, что внутренние панели были без дверных ручек, гладкими и бесформенными.

Пожилой мужчина завел машину и все четыре автомобиля поехали как один.

Коулмэн оглянулся на машины позади, из которых совсем недавно громко ругались водители, и заметил, что в них никого нет. За рулями никто не сидел.

Краем глаза он заметил, что охваченный пламенем вертолет Рэда рухнул на землю.

– Нет никакого начала, – сказал старик голосом отца Коулмэна.

– Какого хрена?? – Коулмэн в панике повернулся к старику, но тот уже начал перевоплощаться. Морщинистая кожа зашевелилась, растягиваясь и меняя цвет. Коулмэн успел разглядеть черную пустоту под бурлящей плотью.

И его отбросило назад на сиденье, когда все четыре машины стремительно помчались вперед.

Ⓒ Jammers by Bentley Little, 2010

Ⓒ Анастасия Алибандова, перевод

В комнате

«В комнате я исполняю танец».

Слова эти произнес шепотом мой отец, когда я спал.

А наутро он исчез.

Когда отец нас бросил, мне было десять лет. Он никому не говорил, что собирается уйти, и никогда потом не звонил, даже письмеца не прислал. Просто как-то утром мы встали, а его не было. Сначала мы не знали, убит он или похищен; вдруг его уволокли пришельцы или спрятали по программе защиты свидетелей? Но когда мама сказала нам, что он забрал свою одежду и любимые компакт-диски, когда через пару дней обнаружила, что он снял деньги с банковского счета (хотя и не все), когда узнала, что он уволился, уведомив работодателя за две недели, – то есть поняла, что он спланировал все заранее, – она усадила нас и сказала просто, серьезным тоном: «Ваш отец ушел из семьи».

Больше она никогда о нем не говорила, и если я или Клара о нем упоминали, она сразу меняла тему.

Несмотря на свою жгучую ненависть к нашему отцу, мама позволила моей сестре и мне держать по одной его фотографии в своих комнатах. Других его фотографий в доме не было – все совместные снимки моих родителей были убраны с глаз долой, зато у меня на комоде красовался отец со мной на плечах, перед муляжом швейцарской горы Маттерхорн в Диснейленде. На этом снимке мне было лет пять. В комнате Клары висела на стене фотография в рамке, на которой папа помогает ей строить на пляже песчаный замок. Не знаю, как Клара, мы с ней никогда этого не обсуждали, но я по прошествии лет стал забывать разные связанные с отцом мелочи: какую он носил обувь, как смеялся, какую еду предпочитал. Его образ в моем сознании осыпался, все больше утрачивая целостность.

Единственное, что четко врезалось мне в память, – это те его слова, произнесенные шепотом ночью и ставшие частью моего сна: «В комнате я исполняю танец».

Я был старшеклассником, когда Лиз Нгуен пригласила меня на танцы в «День Сэди Хокинс». Я был к ней неравнодушен и не сомневался, что тоже ей нравлюсь, подтверждением чему стало это приглашение. Единственная загвоздка состояла в моем неумении танцевать. Как ни стыдно мне было в этом сознаться, я сделал это, чтобы у Лиз была возможность сдать назад.

Но она рассмеялась.

– Думаешь, я сама великая танцовщица? Я тоже нечасто хожу на танцульки. Только взгляни на меня!

Я взглянул. Она, конечно, не была из тех любительниц узких джинсов и выпивки, предпочитающих танцы учебе, но, на мой взгляд, она была чудесной девушкой. Стройная, хорошенькая, педантичная, но не до занудства. По мне, она была гораздо привлекательнее всех остальных девчонок в моем классе.

Но танцевать она, конечно, умела, хотя бы чуть-чуть.

А я нет.

Я сказал ей об этом, и она опять прыснула. Казалось, моя неуклюжесть ее привлекает, а не отталкивает.

– Я тебе помогу, – говорит. – Мы можем практиковаться в моей комнате.

«В комнате я исполняю танец».

От этой мысли я поежился.

– Ты часто… разучиваешь танцы у себя в комнате? – спрашиваю.

– А как же, – ответила она. – Там я могу смотреться в зеркало. Сразу видишь, как выглядишь. – И поспешно добавила: – Чтобы исправлять недостатки, а не чтобы на себя любоваться.

Я улыбнулся.

– Я серьезно! – Она шлепнула меня по плечу.

– Хорошо, – согласился я, – давай попрактикуемся.

Напрасно Лиз скромничала: танцевала она совсем неплохо. Всю следующую неделю мы не меньше часа в день разучивали простейшие па. При всей моей неловкости она сумела научить меня одному медленному танцу, где я просто раскачивался из стороны в сторону, держа ее за руки, и одному быстрому, под песенки: в нем мне надо было стоять почти по стойке смирно.

На неделе, предшествовавшей танцам, мы только мельком виделись в школьных коридорах и несколько раз болтали по телефону: завершалась четверть, было много контрольных работ и домашних заданий, так что на танцевальную практику времени не хватало; правда, я тренировался самостоятельно, перед собственным зеркалом, и как будто добился прогресса. Во всяком случае, решил, что уже не ударю в грязь лицом.

«День Сэди Хокинс» пришелся на пятницу. Танцы устроили вечером в спортзале. Как требовала традиция, «дамы» приглашали «кавалеров». Поэтому Лиз сама купила билеты и заехала за мной с бутоньеркой, которую приколола к моей рубашке. В отсутствие обычного предлога – урока танцев – нам пришлось завести разговор, и я всю дорогу мучился, безуспешно пытаясь подыскать такую тему, на которую смог бы произнести хотя бы несколько осмысленных фраз. У Лиз получалось не лучше, зато она проявляла самообладание и собранность, каких я в ней раньше не замечал. Я чувствовал себя рядом с ней неотесанным болваном. Мы несколько дней не разговаривали, вот я и выпалил от отчаяния:

– Что ты делала вчера?

Я знал, что она, скорее всего, была в школе, а потом вернулась домой, вот и все, поэтому заранее ломал голову над следующим вопросом, но тут она взяла да и ответила:

– В комнате я исполняю танец.

Я замер. Именно это сказал мой отец много лет назад. При этих словах у меня отчаянно заколотилось сердце.

Мы как раз заезжали на школьную стоянку, так что обсуждать ее реплику не было времени. Я даже не был уверен, что мне этого хочется. Я уже стал ее побаиваться и облегченно перевел дух, когда мы вылезли из машины. Тут подъехал «Аккорд» Шэри Стиллман, из которого вышел мой друг Девон, я подошел поздороваться, и мы направились в спортзал вчетвером.

Стоя рядом с Девоном, я наблюдал за Лиз: они с Шэрон взяли для нас пунш.

«В комнате я исполняю танец».

Она двигалась как-то по-другому, с тем самообладанием, которое я заметил еще в машине, и я не мог отделаться от чувства, что теперешняя Лиз Нгуен уже не та, что пригласила меня на танцы две недели назад.

Мы пили пунш и болтали с друзьями, но я все время помнил, что предстоит танец. Когда диджей поставил одну из тех песенок, танцы под которые мы с Лиз разучивали, она схватила меня за руку и потащила в гущу танцующих.

Она танцевала не так, как у себя в комнате, и я не мог за ней поспеть. Я надеялся, что она уймется, вспомнив о моем невысоком уровне, но она завелась не на шутку, поэтому, вытерпев две песенки, я убрался и занял позицию у столов с выпивкой, оставив ее танцевать одну. Она была там одна, без пары, и, наблюдая за ней издали, я видел в ее движениях сумасбродство, даже некое безумие. Это заметил не только я. Постепенно она осталась в одиночестве: остальным стало не по себе находиться с ней рядом, и они посторонились.

Думая о предстоящей дороге обратно наедине с ней в машине, я ощущал неприятное чувство в животе, поэтому попросил Девона и Шэри меня подвезти.

– Ты не собираешься ее предупредить? – спросил Девон, кивая на Лиз, которая никак не могла угомониться на опустевшем танцполе.

– Нет, не собираюсь, – ответил я.

В понедельник Лиз не пришла в школу. Когда вечером я позвонил, чтобы узнать, не приболела ли она, мне ответила ее мать, которая, стоило мне произнести имя Лиз, расплакалась и бросила трубку.

Она так и не вернулась на занятия, хотя ее по-прежнему вызывали на перекличках перед лекциями по общественным наукам, которые мы вместе посещали. Никто из моих знакомых больше ни разу ее не видел.

Я окончил колледж с дипломом по английскому языку. Я хотел стать писателем, но знал, что пока что надо чем-то зарабатывать на жизнь, поэтому нанялся преподавателем в частную школу в Анахейм Хиллз. Учительство мне давалось легче, чем сочинительство, поэтому после своего второго учебного года я бросил делать вид, что пишу роман (раньше я только и твердил об этом всем и каждому). Два с половиной месяца летнего отпуска я потратил на кино, пляж и друзей. Праздник Четвертого июля я провел с матерью и сестрой.

В конце августа я подбирал в магазине школьно-письменных принадлежностей плакаты для классной доски, когда увидел через окно женщину на стоянке: она махала рукой кому-то в магазине. Не узнав ее, я решил, что она машет кому-то другому, но когда вышел с покупками и зашагал через стоянку к своей машине, эта женщина направилась ко мне. Она была непривлекательной, лет пятидесяти, одета во все коричневое, но ее лицо выражало такую целеустремленность, что я ускорил шаг. Такая дамочка вполне могла воззвать к моей гражданской совести или попросить денег, хотя я уже догадывался, что она хочет со мной поговорить, и поставил целью сесть в машину до того, как она меня поймает.

Но цель достигнута не была. Наши траектории пересеклись футах в пяти от багажника моей машины. Она остановилась и уставилась на меня.

– Чем я могу вам помочь? – промямлил я.

– В комнате, – молвила она тихо, – ты можешь написать свой рассказ.

От ее слов я похолодел.

В КОМНАТЕ!

– О чем это вы? – спросил я с наигранной храбростью, покрывшись гусиной кожей.

Она схватила мою руку, перевернула ее ладонью вверх и, прежде чем я успел вырваться, стала писать на моей ладони черным фломастером, которого я раньше не замечал. Через несколько секунд, завершив свое занятие, она зашагала прочь.

– Эй! – крикнул я, но она не оглянулась. Мне и не хотелось, чтобы она оглядывалась.

Я уставился на свою ладонь: что она там накалякала? Как я и боялся (или знал?), это оказался адрес.

В КОМНАТЕ…

Как она узнала, что я хочу стать писателем? Связана ли упомянутая ею «комната» с той, о которой говорил мой отец? Вопросов было слишком много, ответов – ни одного.

Адрес на моей ладони указывал на весьма отдаленное место. Я жил в Анахейме, а улица, название которой красовалось на моей руке, находилась в Лос-Анджелесе. Она упоминалась в выпусках новостей – вероятно, в связи с какими-то преступлениями. Я знал, что непременно отправлюсь туда, чтобы все выяснить. Вместо того, чтобы вернуться домой, все обдумать и попытаться прийти к логическому умозаключению, я решил ехать туда немедленно. Я заправил бак на ближайшей колонке, включил навигатор и помчался по шоссе Санта-Ана на запад.

Улица располагалась в центральной части города, среди небоскребов. Я терялся в догадках, к чему готовиться, и по пути успел навоображать всякого, от склада до богатого особняка и ночлежки. Но навигатор привел меня к одному из типичных для Лос-Анджелеса небоскребов, бетонному офисному билдингу с одинаковыми рядами окошечек – такие часто можно видеть в черно-белых кинофильмах 1940-х годов. Он уступал высотой соседним гигантам из стекла и стали, но все равно был внушительным и, несмотря на почтенный возраст, все еще использовался: через стеклянные двери сновал взад-вперед деловитый люд.

Мне пришлось изрядно поколесить по окрестным кварталам, по улицам с односторонним движением, прежде чем нашлось свободное парковочное место рядом с закрытым итальянским рестораном. У меня не было монет в четверть доллара для паркомата, но он оказался современным, принимающим кредитные карточки, поэтому я заплатил за час стоянки и зашагал по боковой улице к зданию.

Заправляя машину, я переписал адрес со своей ладони на краешек дорожной карты Калифорнии, которую возил в бардачке, на случай, если чернила быстро сотрутся, но они еще были видны, поэтому, войдя в холл здания, я справился с надписью на ладони: комната 511. Пятый этаж, решил я и дождался одного из лифтов.

Коридор на пятом этаже был пуст. Я услышал музыку и пошел на звук. Он доносился, ясное дело, из-за последней двери на этаже, – деревянной, с облупившейся краской, как в любой из квартир в любом жилом доме. На уровне глаз к двери были прибиты три металлические цифры: 5, 1, 1.

Не найдя звонка, я постучал. Никто не ответил, тогда я постучал снова. К музыке примешивались другие звуки, которых я не мог распознать, но дверь мне не открывали. Тогда я повернул дверную ручку – и дверь медленно открылась.

В помещении передо мной было сумрачно, но не темно. Ни окон, ни осветительных приборов. Здесь оказалось гораздо просторнее, чем я ожидал, и было полно народу. Мужчина в блузе рисовал на огромном холсте абстрактную картину. Женщина играла на пианино.

Один из людей был моим отцом.

И он танцевал.

Я застыл в двери, словно к месту прирос. За все прошедшие годы он ни капельки не переменился. Те же волосы, лицо без морщин, даже одет был вроде бы так же, как тогда. Подпрыгивая и вертясь на месте, он узнал меня.

– Я знал, что ты придешь! – радостно воскликнул он.

Мне было страшно на него смотреть. Не только потому, что он не постарел, но и от того, как он танцевал, из-за самих его движений. В том, как болтались его руки, была самозабвенная бесшабашность, хаотическая свобода, которой я никогда в своем отце не замечал. Но не только она. Он неправильно двигался, танцевал не так, как принято: какая-то стихийная, пугающая хореография, какой вообще не должно было существовать. Вот что привело меня в неописуемый ужас!

Лиз Нгуен, как я теперь разглядел, тоже была там и тоже вытворяла нечто пугающее, противоестественное, опровергавшее все, во что я верил. Моя реакция казалась бессмысленной – ведь это был всего лишь танец, – тем не менее я не вру, описывая свои чувства. То, что она выделывала, доводило до крайности то, что она позволяла себе в прошлый раз, когда разогнала остальных танцоров. Это был какой-то нечестивый, мерзкий танец, сопровождаемый улыбкой – ужасающей улыбкой. Как и мой отец, она не повзрослела, оставшись той же семнадцатилетней девушкой, какой была на празднике Сэди Хокинс почти десять лет назад.

Я ждал, что отец скажет мне что-то еще. Мы ведь не виделись с тех пор, как мне было 10 лет, и он, конечно, хотел попросить у меня прощения или признаться, что очень по мне соскучился, что любит меня, что…

Если бы!

Вместо этого он продолжал свой нескончаемый устрашающий танец, даже не глядя в мою сторону.

Как давно это продолжается? Десятилетия? С тех пор, как прозвучали его последние обращенные ко мне слова: «В комнате я исполняю танец»? Тогда можно было подумать, что он давно этим занимается. Как давно – и как часто? Выходит, это не прекращалось с тех пор, как он нас оставил? Он совершенно не постарел. И это все, чем он занят? Он хоть когда-нибудь останавливается? Как насчет сна? И еды?