Текст книги "Рассказы (ЛП)"
Автор книги: Бентли Литтл
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 24 страниц)
И миль немало впереди до сна[55]55
В рассказе использованы строки из известного стихотворения Роберта Фроста «Остановившись у леса снежным вечером» (Stopping by Woods on a Snowy Evening), в переводе Бориса Зверева
[Закрыть]
Один
Во сне он снова был целым и невредимым, в отличном настроении и с высоко поднятой головой он шёл по залитой солнцем улице, чувствуя гордость, думая о жене, нисколько не сомневаясь в том, что Барбара принадлежит только ему и на другого мужчину даже не посмотрит.
Он опустил взгляд на пальцы. Они были длинными, очень необычными, очень неестественными; но изгибались изящно, почти чувственно. Он пошевелил пальцами левой руки. Они отвечали на команды его мозга, но делали это с задержкой, спустя пару ударов сердца после начала хода мысли.
Он поднял взгляд, и там была Барбара. Она стояла посреди тротуара, в купальнике, который он купил ей во время медового месяца в Калифорнии. Слева он мог видеть дом, белый двухэтажный дом с зеленой отделкой. Он никогда раньше его не видел, но почему-то дом ему нравился, поднимал настроение.
– Я люблю тебя, – сказала Барбара. Её голос был гортанным возбуждающим шёпотом.
Он обнял жену, длинные пальцы ласкали кожу её спины; Барбара прижалась к нему, их губы встретились и они поцеловались.
Эд проснулся расстроенным, его тело напряглось и вспотело. Он посмотрел на лежащую рядом Барбару, на её плечо, показавшееся из-под одеяла. Некоторое время он тяжело дышал, затем откинулся на подушку, закрыл глаза и попытался отстраниться от чувств охвативших его. В миллионный раз он проклял аварию, лишившую его… мужественности. Эд глубоко вздохнул и потянулся к Барбаре, но она от него отодвинулась, хмурясь и бормоча что-то во сне. Одинокий на свой половине кровати, он уставился ей в затылок, из-под век невольно побежали слёзы, и он заплакал.
За завтраком всё было в порядке.
Эд проснулся первым, принял душ и побрился; ко времени, когда на кухню спустились проснувшиеся Барбара и Лиза, он уже сделал апельсиновый сок и принялся за яичницу. Барбара довольно улыбнулась и чмокнула его в щеку, а Лиза быстро обняла, прежде чем сесть за стол и выудить из газеты развлекательную страничку.
Было здорово вот так проводить время с семьёй, и в такие моменты у него почти получалось убедить себя, что важно именно это. Быть близкими друг другу. Быть вместе. Заботиться друг о друге. Он почти мог убедить себя, что секс, в конце концов, всего лишь незначительная часть жизни.
Почти.
Эд посмотрел на Барбару, которая пила сок глядя в окно. Она была так же красива, как и в день их свадьбы. Возможно, ещё красивее. Появилось несколько морщинок вокруг глаз, несколько лишних фунтов на бёдрах, но это был естественный результат жизненного опыта и он добавлял характера и женственности внешней красоте её юности. Ему сложно было разумно объяснить, но её красота стала более глубокой и настоящей, чем раньше.
Иногда это его беспокоило.
Его взгляд переместился на дочку, сидящую за столом напротив. Естественно, Лиза знала об аварии, но о его проблеме – нет и вряд ли когда-либо узнает. Он и Барбара долго это обсуждали, но так ничего и не решили. Как бы там ни было, основываясь на прошлом опыте, на том, как трудно было для каждого из них обсуждать со своим ребенком даже азы секса, Эд полагал, что его… физический недостаток они, скорее всего, не будут обсуждать никогда.
Об этом ей знать не нужно. В конце концов, он не был в курсе подробностей интимной жизни своих родителей и не думал, что должен что-то знать об этом. Некоторые вещи должны оставаться личными.
Лиза подняла глаза от газеты, поймала его взгляд и улыбнулась.
– Что, папочка?
– Ничего, – покачал он головой.
– Можно я поеду сегодня в школу с Китом и Еленой?
Эд посмотрел на неё с поддельной болью:
– Ты стыдишься меня, так ведь? Стыдишься своего бедного старого отца…
– Папа, перестань.
Он усмехнулся.
– Я не против, если мама разрешит.
– Мам?
– Конечно, дорогая, – рассеянно кивнула Барбара.
– Отлично!
Эд поддел лопаткой яйца со сковородки, выложил их на тарелку и подал Лизе.
– Впрочем, сегодня я вернусь пораньше. И если ты задержишься хоть на минуту, всё. До конца года будешь ездить со мной.
Лиза покачала головой:
– Ты с ума сошел.
– Эд, – сказала Барбара. – Ты носишься с ней как курица с яйцом.
Легкомысленный комментарий был всего лишь шуткой, но если Лиза вроде поняла несерьёзность его замечания, Барбара приняла всё за чистую монету. Эд нахмурился. В последнее время с ней частенько такое бывало: чего-то она недопонимала, не видела юмора там, где он подразумевался. С момента аварии он не изменился, но изменилась она, и это, кажется, разрушило возникшую между ними за двадцать лет гармонию. Он обнаружил, что высказывания, которые раньше она понимала, теперь приходилось объяснять.
Эд покачал головой. Может всё дело в нём. Может он слишком остро реагирует и выискивает в событиях смысл, которого в них просто нет.
– Я не ношусь с ней как курица с яйцом, – услышал он свой ответ.
Улыбнувшись, Барбара посмотрела на него, и неожиданно он почувствовал себя глупо.
– Я пошутила, – сказала она.
– Вот как. – Он повернулся к плите и разбил на сковородку ещё одно яйцо. Желток растёкся, и Эд смотрел, как желтизна разливается по белку щупальцами и ручейками, похожими почему-то на кровь.
Работник по техническому обслуживанию.
Уборщик.
«Работник по техническому обслуживанию» так официально называлась его должность, так она писалась в шапке годовых отчётов и на единственном листе его должностной инструкции, но ему больше нравилось слово «уборщик». Оно казалось более честным и настоящим, точнее описывало его непосредственные обязанности. Он не был уверен в том, что Барбара и Лиза предпочли бы этот термин, но Эд никогда их не спрашивал. И хотя они никогда этого не говорили и никоим образом не показывали, что чувствуют, у него было стойкое подозрение, от которого он никак не мог избавиться. Ему казалось, что жена и дочь немного стыдятся того, чем он занимается.
Эд испытывал легкое чувство вины из-за своей работы, несмотря на то, что он получал от неё удовольствие, и ему нравилось работать в школе и находиться среди детей. Очевидно, что эта ситуация должна была быть лишь промежуточной станцией; временным отрезком заполненным молодыми детьми на их пути вверх и пожилыми людьми на их пути вниз, а не способом зарабатывать на хлеб для среднеклассового, средневозрастного мужчины с женой и дочерью.
Но работа ему нравилась. Она была весёлой, не требовала грандиозных замыслов, поступков или усилий; обеспечивала безопасность, хорошую зарплату и безоблачную жизнь человеку его возраста и образования. Чего еще желать?
Перебирая связку ключей, он отыскал тот, что открывает склад обеспечения. Эд вошел в плохо освещенную подсобку; прошел мимо покрытого газетой стола в заднюю часть помещения к изогнутой полке, на которой хранились лампы дневного света. Вчера в художественном классе перегорел один из светильников, и из-за получившихся теней некоторым новичкам стало сложно различать близкие цветовые оттенки. После занятий и до конца смены времени зайти в класс не было, поэтому Эд пообещал учителю, что решит проблему этим утром, до начала уроков.
Эд нашел коробку с лампой нужного размера, вынес её в коридор, закрыл и запер за собой склад. Он повернулся и почти врезался в Кэти Эпштейн, одну из лучших подруг дочери и единственную, всё ещё жившую на их улице.
– Прости, Кэти, – сказал он. – Не заметил тебя.
Девушка посмотрела на него и её глаза расширились. Взгляд метался от груди к лицу и обратно.
– Где вы взяли этот свитер? – спросила она. Её голос, как ему показалось, был тонким, дрожащим и испуганным.
Он посмотрел на одежду, в которую был одет и увидел на себе свитер в красно-зелёную полоску. Где и когда купил этот свитер и почему решил надеть его этим утром, Эд вспомнить не мог. Он посмотрел на Кэти и пожал плечами.
– Не знаю, – сказал он. – Наверное, жена купила его мне. А что?
Она ничего не ответила, лишь попятилась назад; её голова тряслась, лицо побледнело.
Эд нахмурился.
– Кэти? – спросил он. – С тобой всё в порядке?
Она подняла руку, чтобы остановить его расспросы и попыталась улыбнуться.
– Всё нормально, – ответила она, но он мог сказать что, судя по голосу, Кэти лжет. – Мне, эээ, нужно идти, мистер Уильямс. Увидимся позже.
Он посмотрел, как она пошла по коридору дальше, затем глянул на свой свитер. Это его она испугалась? В это верилось с трудом. Свитер? Он оттянул ткань, туго её натянув. Он даже не мог вспомнить, надевал ли его раньше, но свитер был ему к лицу и был удобным.
Эд пожал плечами, затем пошел по коридору в художественный класс.
Два
Лишь благополучно покинув коридор и заняв свое место на алгебре, Кэти Эпштейн вздохнула спокойно. Она сложила учебники в ящик под сиденьем и лишь тогда обнаружила, что у неё трясутся руки.
Что с ней не так?
Раньше её никогда так не пугали ночные кошмары; их детали, сохранившие свой ужас в реальном мире.
Но раньше у неё никогда не было кошмаров, вроде того что приснился ей прошлой ночью.
Даже сейчас, по рукам поползли мурашки, когда она подумала о нём. Во сне она пришла на вечеринку в доме Лизы. Кэти уверенно прошла по дорожке, открыла дверь и вошла в дом. Вечеринка внутри была в полном разгаре. Но из мебели в доме не было ничего, кроме уродливого стола заставленного самой разной посудой для питья: дорогой хрусталь, обычные стаканы, пустые баночки из-под желе. В гостиной она никого не узнала, поэтому прошла сквозь толпу тусовщиков в другую комнату, потом дальше и ещё дальше. Дом был больше, чем следовало, и Кэти продолжала идти, пока количество гостей не уменьшилось. Наконец она оказалась в маленькой белой комнате, где за компьютером сидела Лиза.
Она повернулся, но это была не Лиза. Это была кукла Барби в натуральную величину.
И кукла ей ухмыльнулась.
Кэти повернулась и побежала обратно. В передней части дома, в центре той же гостиной, волчком вертелся труп, из которого хлестала кровь, разбрызгиваясь по стенам и капая в бокалы на столе, в то время как все присутствующие гости собрались в круг, хлопая в ладоши и улюлюкая.
Затем аплодисменты и одобрительные возгласы прекратились, свет погас, и комната погрузилась в тишину. Лишь было слышно, как вращается тело и капает кровь.
И в комнату вошел он.
Кэти не могла вспомнить, была ли она за всю жизнь так испугана. Человек ничего не делал, просто стоял в дверях, но само его присутствие понижало температуру в комнате градусов на двадцать и заставляло замереть на месте и замолчать от ужаса даже тех тусовщиков, которые моментом раньше праздновали кровавый фонтан из вращающегося тела. Кэти смотрела, не в силах отвести взгляд. В его существовании было что-то настолько зловещее, настолько изначально неправильное, что просто глядя на него, она чувствовала себя грязной и испорченной. Его лицо, спрятанное тенями и низко надвинутой на лоб шляпой, оставалось в темноте, но у Кэти было ощущение, что оно сильно обезображено. Её взгляд двинулся вниз. Его пальцы были длинными, неестественно длинными и изогнутыми. Кэти видела их силуэт на светлом фоне ночи за дверью, и почему-то эти пальцы испугали её больше всего.
За секунду до того, как она с криком проснулась, он повернулся, и она смогла разглядеть широкие красные и зеленые полосы на его старом свитере.
Такой же свитер носил мистер Ульямс.
Кэти оглядела комнату, успокаивая себя её освещением, людьми, реальностью их существования. Как она могла позволить сну так испугать себя? Так испугать, что её ужаснул свитер, надетый человеком, которого она знает с детства. Может, ей нужна помощь? Помощь психиатра. Подростки ходят к психиатру?
Кэти покачала головой. Хотелось оставить кошмар позади, забыть его, как она обычно делала, когда у неё бывали плохие сны, но, кажется, это было не в её силах.
Потому что он больше походил на воспоминание о реальном событии, а не о сне.
Это глупо, сказала она себе. Ты ведёшь себя как маленький ребенок.
Но мысли не уходили, и до конца дня она передвигалась между классами с оглядкой, избегая мистера Уильямса.
Три
За обедом в столовой стошнило ребенка, и хотя Эд быстро всё затёр мыльной водой, которая уже была у него в ведре, стало ясно, что придётся вернуться позже и отмыть всё начисто с «Лизолом».
День был тяжёлым. Вдобавок к обычным обязанностям, Эд взял на себя работу Руди Мартинеса, ушедшего на больничный уборщика другой смены, поэтому смог зайти на склад лишь после звонка на пятый урок.
Если всё и дальше так пойдёт, он задержится здесь до шести вечера.
На полу возле стола, там, где ему и полагалось быть, «Лизола» не было (об этом он поговорит с ночной сменой), поэтому Эд пошёл к стеллажам с запасами, чтобы найти его. Пройдя мимо инструментов, он поискал глазами знакомую бутылку на полке с моющими средствами, и его взгляд остановился на наполовину видимом странном предмете, который он нашел на прошлой неделе.
Кожаная перчатка с длинными стальными лезвиями, прикрепленными к пальцам.
Эд отшагнул, словно от удара током. Он совсем забыл о ней. На перчатку погребенную в куче старого тряпья в подвале, возле мусоросжигательной печи, Эд наткнулся случайно, и теперь он вспомнил, что собирался поговорить о своей находке с директором и спросить, что с ней делать.
Но почему-то он обо всём забыл.
Эд поднял перчатку, держа её с опаской. Пальцы-лезвия безвольно повисли и сошлись вместе, издав приятный металлический звук. Без сомнения, она была вдохновительницей его сна. Его сна о длинных пальцах. Его сна о потенции. Эд надел перчатку. Она была туговатой, но удобной, и длинные стальные пальцы определённо каким-то образом заставляли его чувствовать себя более сильным, более мужественным.
Более могущественным.
Откуда-то до него донесся звук детского пения, мелодия смутно знакомой песенки, которая казалась невинной и одновременно пробирала до костей. Эд резанул воздух пальцами раз, другой и пение исчезло, сменилось приятной тишиной. Он постучал лезвиями по металлической полке. Они щелкали громко и приятно, производя звук барабанной дроби. Эд осмотрелся и над собой, на верхней полке, увидел запечатанную коробку. Он потянулся и пальцы, достаточно длинные, чтобы достать коробку, легко и чисто прорезали картон, вызвав обрушившийся ему на голову водопад высыпавшихся карандашей.
Эд улыбнулся и снял перчатку. Когда он её положил, стальные лезвия, бывшие продолжением его коротких пальцев из плоти и крови, бессильно легли на полку.
Улыбка с его лица исчезла. Счастье, которое он ощущал секундой раньше, сменило неприятное ощущение пустоты. Эд уставился на перчатку, на коричневую кожу и приглушенное сияние лезвий. Перчатка была ему как раз, удобно сидела на руке, но сейчас, когда он смотрел неё, это почему-то казалось неправильным. Она выглядела как оружие. Кто мог сделать перчатку с лезвиями на пальцах? Кто вообще мог придумать нечто подобное? Какой-нибудь ребенок на уроке труда? Эд так не думал.
Он будет придерживаться своего первоначального плана: скажет о перчатке директору и пусть тот сам решает, что с ней делать.
Эд нашел бутылку «Лизола», взял её с полки и понес из комнаты. В коридоре он остановился, закрыл и запер за собой дверь, затем, слегка озадаченный, остановился. Он знал, что хотел пойти в кабинет мистера Кинни и что-то ему сказать, но хоть убей, не мог вспомнить, что именно.
Он посмотрел на руку, пошевелил пальцами, и забытое почти вернулась к нему. Но потом всё о чем он думал померкло, обратилось в ничто.
Ну и ладно. Рано или поздно вспомнит.
Эд взял швабру, «Лизол» и начал мыть коридор, ведущий к столовой.
Четыре
Лиза проснулась в больнице. Где-то рядом раздавалось ритмичное пульсирующее пиканье современной медицины в действии. Но ни голосов, ни людей она не слышала. Лиза села, огляделась и обнаружила, что находится в длинной белой комнате, заставленной букетами цветов, стоящими в ряд вдоль стены. Ни мебели, ни медицинских приспособлений в комнате не было. Рядом с кроватью – стена миниатюрных телеэкранов, каждый монитор был сплошь залит красным цветом. Лиз моргнула. Это не было похоже ни на одну больничную палату, что она когда-либо видела.
Чувствуя легкое головокружение, Лиза поднялась с постели. Увидела окно за кроватью. Она подошла к нему и выглянула, но за квадратом стекла увидела другую больничную палату, идентичную её собственной, за исключением того, что стены и кровать были красные, а стена миниатюрных телевизоров показывала сплошную белизну.
На кровати лежала кукла Барби в человеческий рост.
Лиза отвернулась от окна и через всю комнату побежала к выходу. Она распахнула дверь и рванулась в коридор, но тут же, возле стены, остановилась. Всё здесь было неправильным, пугающе смещённым, резко угловатым. Пол, стены и потолок соединялись под странно острыми углами, шахматная плитка пола была двигающейся оптической иллюзией. Металлические стыки инвалидного кресла в центре коридора, скреплялись искривленными соединениями, которые казались невозможными.
– Помогите! – закричала Лиза. Эхо её голоса по мере удаления изменялось: вместо того чтобы ослабеть и затухнуть, оно становилось ниже и увереннее, пока не вернулось к ней в поистине ужасающем образе и звучании.
Она побежала по больничному коридору прочь от эха, миновала комнату со стеклянными стенами. Эта была палата новорождённых, но кроватки и колыбельки были разломаны и опрокинуты, а постельное белье изрезано в клочья. Освещения не было, но, даже мельком глянув, она увидела брошенные на пол маленькие неподвижные тела. На полке у окна, были рассажены шесть или семь голых младенцев, личики которых смотрели в противоположную от стекла сторону. На безволосых затылках детских головок были вырезаны окровавленные треугольники глаз и носов, злобные ухмыляющиеся рты тыкв-фонарей.
Лиза побежала быстрее, завернула за угол, и там перед ней стоял монстр в человеческом обличье, самое страшное существо, которое она когда-либо видела.
Фредди.
Фредди.
Она понятия не имела, откуда ей известно его имя, но она его знала.
И, хуже того, она знала, чего Фредди хочет.
Ей хотелось закричать, заплакать, хотелось убежать, исчезнуть, но она могла лишь стоять как вкопанная, разглядывая стоящее перед ней… существо. Её сердце билось в груди как безумное, стучало так бешено, что казалось, что оно скоро лопнет.
Лиза почти желала этого.
Фредди стоял, сцепив руки за спиной и слегка покачиваясь на пятках. Его лицо было гротескной мешаниной сросшейся рубцовой ткани. Он уставился на нее маленькими холодными глазами и улыбнулся, обнажив неровные ряды мелких, странно детских зубов, побуревших от гнили и почерневших от огня. Мясистый язык в черной дыре его рта, шершавый под слизистой поверхностью, был кроваво-красным, и он похабно скользнул по плоскому куску расплавленной кожи, который был его губами.
– Лиза, – сказал Фредди, и его голос был низким нечеловеческим рычанием. – Я тебя ждал. Ты почему так долго?
Он шагнул вперед, вытаскивая руки из-за спины, и теперь она видела, что на одной руке пальцы сделаны из лезвий, длинных сверкающих лезвий, поблескивающих в стерильном холодном свете больницы. Они щелкали друг о друга со смертоносной точностью.
– Я знал, что мы столкнемся в одну из этих ночей. В одну из этих старых безумных ночей.
При его приближении Лиз почувствовала запах крови, крови и гнили, и этот запах больше всего остального придал ей смелости отвернуться от него и убежать.
Фредди рассмеялся скрежещущим, звучащим как наждачная бумага на стальной щетине звуком, который разросся и пронесся эхом по коридорам.
Она пробежала один коридор, затем другой. Повернула направо, повернула налево. Затем забежала за угол…
…и оказалась в огромном помещении, заполненном металлическими трубами, ржавыми резервуарами и вибрирующим оборудованием. Лиза остановилась. Воздух был затхлый и холодный, наполненный тяжелой давящей атмосферой, не имеющей ничего общего с физическими элементами окружения. С потолка высоко над ней свисали десятки гремящих цепей.
Многие из них заканчивались крюком на конце.
Был слышна ритмичная вибрация, оглушающий шум, который при приближении становился громче, интенсивнее, и на его фоне другой звук, гораздо более тихий и пугающий. Пронзительный скрип металла о металл.
Звук царапающих по трубе лезвий.
Лиз хотела убежать, хотела спрятаться, но проходы между оборудованием выглядели одинаково, и она знала, что Фредди может прятаться в любом из них. Она сделала глубокий вздох и начала кричать так громко и так долго, как только смогла.
Проснувшись, она всё еще кричала.
Когда Лиза вышла к завтраку, ночной кошмар всё ещё был с ней. Обычно она забывала свои сны сразу после пробуждения. Она не могла вспомнить, разве что смутно, даже хорошие сны, те которые хотела запомнить: про медвежью шкуру, домик в сосновом лесу и про Фила Хогана. Но этот кошмар застрял в её сознании, и убрать его оттуда было невозможно. Прошлой ночью она даже почувствовала, что он снова возвращается, как только она начала засыпать, и Лиза заставила себя бодрствовать всю ночь, чтобы быть уверенной в том, что кошмар не приснится ей снова.
Фредди.
До недавнего времени это имя казалось ей глупым и немного забавным. На ум приходили Флинстоуны[56]56
Главного героя мультсериала «Флинтстоуны» звали Фред Флинтстоун.
[Закрыть], или возможно «Фредди и мечтатели»[57]57
«Freddie and the Dreamers» – британская поп-группа 1960-х.
[Закрыть] из старых записей матери. Но этим утром имя казалось ей зловещим, как в том ночном кошмаре, ассоциировалось с извращенным насилием и смертью.
Лиза скользнула на стул, сделала глоток из стакана с апельсиновым соком, что поставил перед ней отец, и начала рыться в газете в поисках развлекательной странички.
– Ты в порядке? – обеспокоенно спросил её отец. Это он прошлой ночью первым прибежал в её комнату, он первым обнял её, успокаивая.
– Да, – устало кивнула она.
– У тебя же больше не было кошмаров, не так ли?
Она подумывала сказать правду, сказать, что не ложилась больше спать, но решила, что не хочет его беспокоить.
– Нет.
– Это хорошо. – Он поставил перед ней коробку хлопьев и тарелку с ложкой. – Позавтракай на скорую руку. Сегодня мне нужно уехать на работу пораньше. Поедешь со мной, или тебя снова подвезут Кит и Елена?
– Наверное, поеду с Кэти. Сегодня мама позволила ей взять «Т-берд».
– «Т-берд», вот как? Вам двоим лучше не ездить снимать парней.
– В семь утра? Ты серьезно, папа?
– Я всё равно вас проконтролирую, – сказал он с ухмылкой.
Лиза положила себе немного хлопьев, сдобрила их «Свит’н’Лоу»[58]58
«Sweet'N Low» – марка сахарозаменителя.
[Закрыть] и добавила молока. Отец из кухни ушел, и она обнаружила, что прислушивается к новостям по радио. Обострение ситуации на Ближнем Востоке, неудавшийся госпереворот в Латинской Америке. Местные новости: прошлой ночью в Лютеранском госпитале погибло шесть младенцев.
Она перестала жевать, вспоминая свой сон.
Хэллоунские физиономии, вырезанные на круглых головках детей.
На кухне вдруг стало холодно. Лиза неподвижно сидела и прислушивалась. Дети умерли от того, что было диагностировано, как синдром внезапной детской смерти.
Тем не менее, возможность смерти шести младенцев за ночь от этого загадочного убийцы были сколь невероятна, столь и подозрительна, и уже велось расследование.
Лиза подняла взгляд и увидела стоящего в дверях отца. Его лицо было бледным, а рот открыт, словно он был чем-то потрясён. Поза отца, то, как он стоял, напомнила ей о чём-то или о ком-то, хотя она не могла толком…
Фредди.
У неё перехватило дыхание. Лиз посмотрела на лицо отца. Их глаза встретились, она увидела в его взгляде что-то незнакомое, и это ей не понравилось.
Она вдруг почувствовала себя неуютно находясь на кухне с ним наедине, и была благодарна, когда мгновением позже вошла мать. Лиза поспешно отпросилась и, почистив зубы, накрасившись и надев туфли, поспешила к дому Кэти.
Пять
Эд сидел в подсобке, уставившись в пустую стену.
Ему было не по себе. Историю о младенцах Эд услышал в новостях, и хоть на самом деле он не считал, что имеет отношение к внезапным смертям в больнице на другом конце города, он просто не мог не думать о сне, который приснился ему прошлой ночью. Эд с болезненной четкостью вспоминал детали своего сна: пальцы, которые у него были, длинные пальцы, острые пальцы; как весело было разрушать больницу; и с каким наслаждением он вырезал хеллоуинские лица на пухлой детской плоти. Во сне всё это казалось забавным и увлекательным, но, проснувшись, Эд был сам себе отвратителен, он был испуган болезненно изуверским потенциалом своего воображения. Как будто во сне он был другим человеком, а не самим собой, хотя, возможно это была лишь всего лишь попытка дать разумное объяснение жестокости своих подсознательных мыслей. Эд гадал, что психиатр сказал бы обо всём этом.
Он продолжал смотреть на стену. Было ещё кое-что. Кое-что, связанное со сном. Кое-что ускользающее от хватки его бодрствующего разума. Девушка? Одна из учениц средней школы? Он не мог вспомнить. Но где-то на задворках мозга оставалось назойливое ощущение, чувство, что информация, которую он забыл, важнее той, которую он помнил.
Эд думал о выражении, которое увидел на лице Лизы, когда они слушали новости: оно задело и обеспокоило его больше всего остального. Лиза смотрела на него так, словно боялась его, словно знала о том, что ему приснилось, и в какой-то степени обвиняла его в смерти детей.
Но это нелепо, так ведь?
Или нет?
Раздался звонок, и шипение статики, когда интерком над столом пробудился к жизни. Это была Нора Холман, секретарша директора школы.
– Эд? – спросила она. – Ты там?
Он нажал кнопку ответа.
– Я здесь, Нора.
– В кабинете мистера Кинни нахулиганили. Прошлой ночью кто-то, я думаю что дети, бросил камень в окно. Я уже позвонила в округ, и до обеда они пришлют кого-нибудь заменить стекло, но я хотела узнать: не мог бы ты или Руди прийти и прибраться немного, пока не пришёл директор. Там везде осколки: на столе, по всему полу, а в кресле лежит камень. Вы же знаете, какой мистер Кинни будет…
Эд улыбнулся. Он знал, какой будет мистер Кинни, и знал, что если до его приезда кабинет не будет в идеальном, или близком к тому состоянии, насколько это возможно в данной ситуации, Кинни будет весь день срывать зло на Норе и на каждом встречном.
– Не переживай, Нора. Через минуту я буду там.
– Спасибо, Эд.
Он поднялся, выбросил из головы все мысли о прошлой ночи и взял щётку.
После работы он обнаружил, что едет сквозь промышленный район города, легко ориентируясь в лабиринте разъезженных дорог пресекаемых железнодорожными путями, словно знал здешние места, как будто уже бывал здесь. Эд никогда раньше здесь не был и, не считая квартала грязных домов справа от шоссе, никогда по-настоящему этот район не видел, но сейчас он колесил по дорогам и переулкам между массивных зданий, разъезжал туда-сюда, словно искал что-то.
Он понятия не имел, что ищет, но знал, что, когда проедет мимо, – узнает.
Эд проехал мимо завода по переработке алюминия, мимо места похожего на автомобильную свалку, затем выехал на обочину и остановился. Уставился на окно в близлежащем здании. Оно ещё не использовалось; было новым и недавно построенным, но его контуры на фоне постепенно заходящего солнца почему-то казались знакомыми. Знакомыми и приветливыми.
Эд выбрался из машины, вытянул ноги. Здание чем-то манило его, каким-то образом казалось дружелюбным и располагало к себе, и Эд обнаружил, что идёт ко входу по частично вымощенной и незаконченной дорожке. Передние двери – затемненное стекло, всё ещё хранящее на себе заводские наклейки, – были заперты, но это было ожидаемо; пройдя через небольшую автостоянку и завернув за угол здания, он нашел то, что искал – небольшую металлическую дверь, вделанную в бетонную стену. Эд толкнул дверь, и она открылась.
Внутри здания было темно, но ноги инстинктивно повели его вперед, сквозь огромное помещение и вниз по небольшому лестничному пролету. Эд прошёл через пустой зал с белыми стенами; сквозь заставленный высокими рядами закрытых ящиков другой зал, поменьше; мимо привинченного к полу работающего кондиционера, затем вверх по металлическим ступеням, и там остановился.
Здесь.
Эд огляделся. Он оказался в котельной, в огромном помещении, заполненном шипящим паром и грохочущим оборудованием. Всё здесь было знакомо: запахи, звуки, солнечный свет, пробивающийся сквозь грязный саван стеклянной крыши. Здание было новым, недавно построенным, но котельная выглядела старой, казалась работающей давно, и Эд подумал, что никогда не видел места, которое было таким угрожающе техногенным и в то же время уютно-интимным. Он огляделся, чувствуя себя счастливым и довольным.
Эд обошел цистерну с пропаном и остановился перед мусоросжигателем. Любовно коснулся теплого металла. Ощущение было точно таким, как ему запомнилось. Его пальцы поискали и нашли несколько грубых царапин. Они были здесь, он помнил, как вырезал лезвиями своё имя: Фредди.
И имена детишек, которых он любил.
Эд отшагнул, нахмурившись и тряся головой. Что это за херня? Его зовут не Фредди. И он никогда в жизни здесь раньше не был.
Сбитый с толку, он огляделся. Какого черта он здесь делает? Если кто-нибудь его здесь застанет, его могут арестовать за взлом с проникновением. Как он объяснит это Барбаре и Лизе?
Он повернулся, намереваясь уйти, выбраться отсюда как можно быстрее, но его взгляд остановился на крюке, висящем на цепи, прикрепленной к металлической балке в потолке. Эд протянул руку, потрогал крюк, почувствовал восхитительную дрожь, пронзившую его тело.
Жаль, что он не принес перчатку.
Он моргнул. Перчатку. Какого черта он сделал с этой штукой? Разве он не вернул её мистеру Кинни? Он хотел отдать её директору, но не мог вспомнить, сделал ли это на самом деле. Эд посмотрел вокруг. Почему он до сих пор здесь? Почему он всё ещё в этом здании?
Эд поспешно вышел из котельной и второпях, методом тыка, нашел выход из фабрики. Шагнул в холодный ночной воздух.
Холодный ночной воздух?
И в самом деле: солнце зашло, поднялась луна, мерцали звезды. Эд посмотрел на часы и был поражен, увидев, что уже без пятнадцати минут девять.
Он пробыл в здании три часа.
Испуганный, он обежал угол здания и через небольшую стоянку направился к улице.
Когда он приехал, его ждала Барбара. На её лице смешалось двойственное чувство гнева и беспокойства, но когда она его увидела, злость взяла верх.
– Где, черт возьми, ты был? – возмутилась она. – Я хотела звонить в полицию.
Всю дорогу домой он придумывал ответ, правдоподобный ответ, но в голову ничего не пришло.
– Я уезжал, – сказал он.
– Уезжал?
– Ага.
– А ты не мог позвонить мне и сказать, где ты или почему задерживаешься? – Она не ждала ответа. – Куда ты уезжал?
– Здесь, недалеко. – Он посмотрел ей через плечо, увидел стоящую в гостиной Лизу. Нахмурившись, она странно смотрела на него, её лицо было обеспокоенным. Эд успокаивающе улыбнулся ей.
