Текст книги "Блаженная (СИ)"
Автор книги: Белла Ворон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 16 страниц)
глава 14. В которой Тина вспоминает то, что ей приказано забыть
В детстве, чтобы попасть в усадьбу и остаться незамеченной, я подползала под оградой в дырку, словно заботливо проделанную такой же сорви-головой, как я, только лет пятьдесят назад. Но теперь я взрослая, веду себя прилично и под заборами не ползаю. Тем более, что дырку наверняка заделали.
Поэтому придется делать крюк по усадьбе. А значит, пройти мимо раскрытых окон малого репетиционного, где все еще веселятся коллеги.
Если меня кто-нибудь случайно заметит, то наверняка окликнет, а возвращаться мне не хотелось. Плохая примета.
Можно пройти другой дорогой – не доходя до театра, повернуть вправо, миновать больничный корпус и вдоль ограды дойти до ворот.
Но маячить возле больничного корпуса мне тоже не улыбалось – Вадим мог уже уйти с вечеринки и бродить на сон грядущий возле больничного корпуса. А встреча с ним не входит в мои планы.
Не зная, какую дорогу выбрать, я замедлила шаг возле кустов боярышника и правильно сделала – неподалеку от меня захрустел гравий. Я инстинктивно юркнула в кусты в тот момент, когда на дорожке появился Вадим.
Он шел, посматривая по сторонам, будто искал кого-то. Я затаилась, едва дыша. А он остановился в том самом месте, где секунду назад стояла я сама. Постояв несколько секунд в раздумьях, Вадим полез в карман пиджака, в его руках засветился экран телефона.
Я ругнула себя, что не отключила звук на своем. У доктора есть номера всех артистов труппы, и мой не исключение. Если Вадим решит позвонить мне, то в ту же секунду мое укрытие будет обнаружено. А если я сейчас начну возиться, то Вадим конечно же услышит шуршание в кустах. Я могла только наблюдать, как он листает список контактов и молиться, чтобы он искал не мой номер.
– Вадим Алексеевич! – послышалось неподалеку. К Вадиму подбежал запыхавшийся Давид.
Возблагодарив судьбу за очередной подарок, я выудила из поясной сумки телефон и выключила звук.
– Вы не видели Лику и Тину?
– Сразу обеих? – усмехнулся Вадим.
– Они вышли подышать, но их давно нет. – Давид был слишком взволнован, чтобы заметить сарказм.
Вадим беспечно пожал плечами.
– Я никого не встретил. Думаю, Тина отвела Лику домой. Лика немножко… перестаралась.
– Она не подходит к телефону.
– Давид, успокойтесь. Уверен, она спит. Идите домой.
Давид не ответил и двинулся в сторону актерского флигеля.
Вадим пожал плечами, вернулся к телефону и побрел в сторону больничного корпуса.
Я подождала, пока затихнут его шаги, тихонько выбралась из куста и, крадучись и прячась в тень, направилась к театру – Вадим не оставил мне выбора. Убедившись, что площадка перед театром пуста, я пересекла ее, шмыгнула за угол и оказалась как раз под окнами малого репетиционного.
Музыка уже стихла, слышно было, как кто-то двигал мебель и убирал остатки праздника. По-хорошему, я должна быть там и помогать. Стыдно, но что поделаешь. В следующий раз останусь, – пообещала я своей совести. В этот момент хлопнула входная дверь и я услыщала голоса Яны и Аркадия. Они, как обычно, ссорились, точнее ссорилась Яна, а Аркадий что-то миролюбиво бубнил. Ангельское терпение у человека.
Тихо, как мышка, я прокралась к воротам, и, оказавшись за оградой, наконец-то смогла выдохнуть. Теперь свернуть направо и пройти вдоль ограды по грунтовой дороге, плавно огибающей усадьбу. Там, в конце дорожки, за высоким забором уже можно разглядеть причудливые контуры крыши моего дома, словно вырезанный из черной бумаги силуэт наклеен на чернильно-синее вечернее небо.
Я приблизилась к высокой резной калитке.
Как часто я вспоминала ее! Когда мы с бабушкой только-только переехали в Питер, я очень хотела в Воронин, но бабушка ни в какую не соглашалась.
На мои вопросы она отвечала уклончиво, но когда я уже чуть не плакала, приставая к ней, она ответила, что последняя просьба моей мамы к ней была – держать меня подальше от этого дома. Это было последнее, о чем она ее попросила.
“Вырастешь – решишь сама. А пока я отвечаю за тебя и принимаю решения. Ты ничего не обещала маме. А я своей дочери – обещала. Ее последняя просьба будет выполнена.”
Что ж, я действительно ничего не обещала маме. Она просто не успела меня ни о чем попросить.
Очень некстати вдруг вспомнились слова Вадима о том, что бабушка хотела меня от чего-то уберечь и поэтому держала подальше от дома. Но бабушке я тоже ничего не обещала.
Вот так, уговаривая себя, я тихонько открыла калитку и пошла по дорожке, вьющейся между пышных зарослей пионов и лилейника и роскошных розовых кустов. Заботливая рука Натальи Павловны чувствовалась и здесь.
А кирпичи на дорожке выкладывала бабушка – после смерти деда она почти все делала сама, а я как могла ей помогала. Нам это нравилось – делать вместе дорожки, красить, шкурить, делать всякие садовые штуки.
Я шла очень медленно. Дом забыл меня. Ему нужно время, чтобы вспомнить. Как старая собака, которая когда-то радостно встречала хозяина, а теперь, когда нюх и зрение с годами ослабли, ей нужно время, чтобы признать своего.
Мне казалось, что не я приближаюсь к дому, а он плывет ко мне, как темный корабль. Летучий Голландец, где команда превратилась в призраков.
Я уже могу рассмотреть бревенчатое сердце дома, вокруг которого выросли круглые башенки, терраса, второй этаж, мансарда и мезонин.
Прежде чем начать перестраивать дом, дедушка сделал макет – миниатюрный проект будущего дома. Потом он переделал его в лампу – я помню как уютно вспыхивали в нем крохотные окошки по вечерам.
Чем ближе я подходила к дому, тем сильнее меня к нему тянуло. И вместе с тем отталкивало, будто я пытаюсь проникнуть на чужую территорию.
Я поднялась на резное крыльцо, погладила дверь со знакомыми трещинками, сучками и несчетными слоями облупившийся краски. И только сейчас вспомнила о ключе, который остался дома, в Питере. О чем я только думала, когда отцепляла его от связки?
Почти без надежды я провела рукой по выступу над дверью – бабушка, как мне смутно помнится, хранила там запасной ключ. Возможно, где-то в глубине души я надеялась, что не найду его там и с чистой совестью отправлюсь домой. Но он лежал там, среди пыли, березовой шелухи и прочего мусора, который не убирает за собой время.
Щелкнул замок, и я, словно в воду, окунулась в запах, знакомый с детства. Дерево, бумага, пыль, травы, клубничное варенье, мел, чернила, скипидар, печная зола, скатерти, переложенные лавандой, прорастающие семена укропа, краска, крем для рук – каждое поколение оставило свою травинку в этом букете.
Не включая верхнего света, я подошла к окну. На широком подоконнике за диваном стояла та самая лампа-дом. Нащупала выключатель – к моему изумлению все работало, вспыхнули крошечные окошки. Миниатюрный дом проснулся, это должно быть сигналом для большого. Я прошла по комнате, включая настенные светильники. Теперь можно осмотреться.
Мне тоже нужно время, чтобы вспомнить дом и признать в нем своего. В последний раз я была здесь год назад, но тогда дом был не дом и я была не я.
Родовое гнездо… Я знаю о нем немного. Когда-то он был частью усадьбы.
К концу девятнадцатого века дела у Каргопольских шли неважно, имение заложили, но этим дела было не поправить, и усадьбу начали продавать по частям. Одну из частей приобрел купец Редькин, по слухам, бывший крепостной Каргопольских. И рубленый, одноэтажный дом, длинный как вагон, с каменным фундаментом и широкими окнами, превратился в школу, для ребятишек из деревеньки Воронино.
В этой школе обучалась грамоте моя прабабушка, потом, уже после 1917 года работала в ней учительницей и жила там же, в небольшой комнатке. И мою новорожденную бабушку принесли в этот дом. Потом деревенька Воронино превратилась в городок, там построили новую школу, а старая закрылась. Но моя семья продолжала в ней жить. В этом самом длинном как вагон одноэтажном доме.
А потом в Воронине появился юноша со странной фамилией Блаженный. Студент Академии художеств, он приехал из Питера на лето и искал комнату, где ему позволят вонять растворителем. Он нашел эту комнату здесь, в этом самом доме. А еще он нашел мою девятнадцатилетнюю бабушку. “Пришел, увидел и пропал.” – говорил мой дед. Больше он не покидал этот дом.
А потом он стал театральным художником, начал хорошо зарабатывать и смог выкупить весь дом и землю, когда появилась такая возможность. И превратил бревенчатый вагон в сказочную избушку. К дому пристроились крылья, две башенки с витражными окнами по бокам, “ чтобы дом смотрел на все стороны” – цитировала бабушка деда, второй этаж, и очаровательный чердачок – обожаемое мною место, капитанский мостик, с которого я озирала окрестности.
Дом, построенный в начале прошлого века пережил многое. Революция, война… Он стойко выносил все, что выпадало ему на долю, так же как и его обитатели. И был вознагражден – получил новый облик, сказочный, неповторимый. Комната, в которой я сейчас стою и набираюсь храбрости – как раз та самая комната, с которой все началось.
Она осталась почти такой же, какой была – бревенчатые стены, огромная печь в углу, настоящая русская печь, когда-то беленая, а потом обложенная изразцовой плиткой, которую собственноручно изготовил мой дед. Русалки, птица Сирин, баба-Яга в ступе с помелом и прочие анчутки – они были друзьями моего детства. Когда бабушка топила печь, я устраивалась рядом. Мне казалось, что диковинные создания на разноцветных изразцах просыпаются и начинают жить своей жизнью.
Рядом стоит чудовищных размеров старинный сундук. Его роспись вдохновляла деда на изразцы.
Потертый кожаный диван приехал сюда из питерской коммуналки деда – единственная вещь, которую он привез с собой. “Краски и диван – вот и все его приданое.” – смеясь, рассказывала бабушка. Рядом с диваном возле стены стоит здоровенный шкаф, ровесник дома. Когда-то это был посудный шкаф, но дед переделал его в книжный. Он богато изукрашен резьбой, протирать пыль изо всех ее завитков было моей священной обязанностью. В шкафу царил идеальный порядок – не зря бабушка всю жизнь проработала в библиотеке. Каждой книге было отведено свое место, и горе нарушившиму этот священный, незыблемый порядок. Бабушка с грозой в голосе отправляла нарушителя восстанавливать статус-кво.
В этом шкафу целая полка была отведена для моих любимых книг. По вечерам я любила выбрать книжку и залечь на диване, попутно грызя яблоко или морковку.
Я присела на диван, закрыла глаза. Мне показалось, я чувствую аромат сырого дерева и слышу, как на пол шлепнулась мокрая тряпка.
Бабушка обожала скоблить дощатый пол.
– Тина, подними с пола свою книжку! – привычная с детства фраза так явственно прозвучала в ушах, что я инстинктивно скосила глаза на пол – куда я успела бросить книжку?
Я подхожу к шкафу, открываю застекленные дверцы. Когда-то шкаф запирался на ключ, но бабушка отменила этот порядок – книги нельзя запирать на ключ.
Книги расставлены аккуратно, протерта пыль – Наталья Павловна молодец. Нет ощущения, что этот дом стоит без хозяина. Но я чувствую – со шкафом что-то не так.
– Нет, не пихай, куда попало! – слышится мне, – Сказки на второй полке слева!
Точно… Сказки слева, приключения справа, посередине классика. Ну конечно! Книги не на своих местах. Сказки распиханы по разным полкам, перемешаны с другими книгами. Кулинарные книги, биографии художников, книги о целебных травах рядом с романами… Диккенс рядом с Зощенко… Бабушка содрогнулась бы ужаса.
Кто-то переставил книги. Но чтобы все так перемешать, надо сначала вывалить из шкафа его содержимое. Но зачем и кому это могло быть нужно?
Пробегая глазами по рядам книг, я узнала зеленый корешок бабушкиного альбома с фотографиями. Я помню эти фотографии наизусть, я тысячу раз листала альбом и каждый раз мне было интересно, будто перечитываешь любимые сказки.
Вот бабушка и дед – молодые, красивые, счастливые. Незнакомые мне люди – родственники деда. Моя взрослая мама. Папа со мной на ручках.
А вот я. В клетчатой рубашке и штанах с драными коленками. Я помню, я порвала их, когда пробиралась в усадьбу. Это случилось буквально накануне того дня, когда… Стена в моей голове. Я натыкаюсь на нее снова и снова..
Я помню, как когда-то давным-давно, в детстве, я пыталась пробить эту стену. И ничего не получалось. Это было мучительно – я до боли, до обмороков напрягала голову. А потом перестала. Бессмысленно. И может быть опасно. Иногда мне кажется, что за этой стеной бездонная, темная яма, и, даже если я пробью стену, то рухну в эту яму и мне не будет спасения.
Я захлопнула альбом, втиснула на полку и заметила еще один знакомый корешок.
О боже… Этот альбом… Бабушка называла его “другой альбом”. Обтянутый выцветшим бирюзовым бархатом, потемневший от времени и истертый многочисленными руками, листавшими его.
Я села на диван, альбом положила на колени. Я помню вытертый бархат под пальцами. Я помню звук, с которым расстегиваются латунные замки. Я помню плотную муаровую бумагу с ржавыми разводами. Я помню эти темные от времени, черно-белые фотографии в прорезных окошках с золотистыми рамками и виньетками.
В этом альбоме нет живых людей. Бабушка по какой-то странной прихоти, а может из суеверного страха не хранила давно умерших рядом с живыми.
Женщина с тонкими чертами лица смотрит на меня удивленными глазами с первой страницы альбома. Тяжелый узел волос сползает на хрупкую, длинную шею. Она немного похожа на меня. На ту, какой я хотела бы быть. “Александра Федоровна Блаженная” – написано чернилами под фотографией. Моя другая бабушка. Много раз виденные мной незнакомые люди, мои предки…Их имена я читаю, будто в первый раз. А ведь я видела этот альбом. И бабушка наверняка рассказывала мне о его давно ушедших жильцах.
Вот и последняя фотография. Подписи под ней нет.
Старая женщина с белой косой вокруг головы держит на ручках крошечного ребенка. Лицо женщины мне незнакомо, но я точно помню, как расплетала и снова заплетала эту белую косу. Еще почему-то помню, как солнце играет на поверхности темно-зеленой воды и как тоненькая розовая стрекоза качается на узком листике осоки.
“– Смотри, утопнешь!” – звучит в моей голове.
– Не утопну… – шепчу я, едва шевеля губами.
Сейчас… сейчас… Баба Рина! Моя прабабушка!
“…баба Рина, вставай!” – плачу я.
“Это твоя бабушка?” – слышу я смутно знакомый мужской голос.
“Прабабушка.” – всхлипываю я.
Это моя прабабушка! Я вспомнила! Арина Глебовна… А девочка на фотографии… неужели это я? Нет, не может быть, в этом альбоме только мертвые, а я жива. И я знаю, что была светленькая в детстве, а у малышки на фотографии темные кудряшки. Наверное, мама.
Зачем баба Рина улеглась на берегу пруда? Чей голос я слышала?
Снова стена. Мне удалось достать из нее только один камушек, остальные держатся прочно.
Я захлопнула альбом. Надо убрать его на место. Я шагнула к шкафу. Стоп. Его место…
Его не хранили в шкафу. Где он лежал? Я помню, как в дождливые дни мы с бабушкой рассматривали фотографии, а потом она убирала его… В сундук! И вот неизвестная, чужая рука перенесла его в шкаф.
Если до этого момента у меня оставались сомнения, то сейчас они развеялись, как вчерашний сон.
Возможно, перепутанные книги и альбом с мертвецами в книжном шкафу – не повод начать расследование. Но для меня это значит очень много. Я точно знаю – кто-то перерыл всю комнату.
Может я и параноик, но я уверена – бабушка умерла не своей смертью.
Я догадываюсь, что тот, кто убил ее, хотел обставить дело как несчастный случай. Бабушку убили. Перерыли весь дом. Зачем? Больших денег у нее не было. Ценностей тоже.
Что-то подсказывает мне, что этот загадочный мистер Икс искал то, за чем я пришла сюда. Дневник Каргопольского.
Нашел ли он его? Борис Павлович уверен, что нет. Что если бы дневник был найден, то он бы об этом узнал. Бог знает, почему он в этом так уверен, но допустим.
Но кто это мог быть? Кому нужен дневник? Для чего?
Еще одно соображение не дает мне покоя. По словам Натальи Павловны, они с бабушкой договорились обсудить подробности продажи дома. Бабушка ждала Наталью Павловну.
Значит мистер Икс рисковал. Но он мог не знать об этой договоренности. Просто повезло? Не знаю, не знаю… Не очень-то я верю в такое везение.
Предположим, он об этом знал. Тогда кто он?
Единственный, кто мне приходит на ум – это Мишка. Он мог быть в курсе планов Натальи Павловны. Но для чего ему дневник Каргопольского?
Я с досадой потерла лоб. Я могу подозревать всех подряд, могу протереть дыры в колоде Таро, могу выдумать кучу историй. Но пока я не найду и не прочту дневник Каргопольского, я ни на шаг не приближусь к разгадке.
Нечего рассиживаться, надо начинать поиски. В этой комнате нет смысла терять время – ее перерыл наш мистер Икс. Остается одно – делить дом на квадраты и приниматься за дело.
В моей поясной сумке сумке кто– то завозился и зажужжал. Я пережила пару очень неприятных мгновений, прежде чем сообразила, что это вибрирует мой телефон. Я же звук отключила, дурында! Неужели Вадим?
Нет, слава богу, всего лишь Татка.
– Тинусь, это просто чудо какое-то!
Мы с ней не тратим время на приветствия и прощания. Нам это не нужно.
– Рассказывай.
– Ты ведь, дрянь такая, пропала с радаров, и не знаешь, что я-таки развелась! – радостно объявила Татка.
– О! Поздравляю. – осторожно ответила я. Таткина радость частенько переходит в рыдания.
– Этот гад так мотал мне нервы под конец, что у меня адски разболелся зуб. Ни спать, ни есть… А потом щека опухла. Но это точно зубная фея сработала! Я побежала в ближайшую стоматологию и там… Тинка, он такой… такой… – Татка едва переводила дыхание.
И в эту самую минуту…
Стук, стук… на крылечке, топ… топ… Заскрипела входная дверь. Чьи-то осторожные шаги замерли в прихожей. Слушает. Я затаилась, едва дыша от страха.
Это он. Выследил меня. Пришел за дневником.
Меня найдут в этой комнате с искаженным от ужаса лицом.
Я уронила квакающий телефон и вжалась в стену, глядя, как медленно поворачивается дверная ручка.
ГЛАВА 15. «Не смейте впутывать Тину!»
– Наталья Павловна… Как вы меня напугали!
– А я сразу догадалась, что пришла хозяйка. – невозмутимо ответила Наталья Павловна, прикрывая за собой дверь, – Кто еще мог отпереть дверь запасным ключом? Добрый вечер, Тиночка.
Цепким, хозяйским взглядом она окинула комнату, на мгновение задержавшись на распахнутых дверцах шкафа и альбоме, который лежал рядом со мной на диване.
– Умничка, что зашла.
Она неторопливо подошла к шкафу и плотно прикрыла дверцы. А я так и сидела на диване, подтянув коленки.
– Спасибо вам, Наталь Пална, что присматриваете… – пискнула я. Откашлялась. Как все неловко и глупо!
– Не стоит… – Наталья Павловна опустилась в кресло в углу. Обитое темно-зеленой рогожкой, оно напоминало гигантскую жабу в деревянной короне. Любимое дедово кресло. Он отыскал его на какой-то свалке и собственноручно отреставрировал и перетянул. После смерти деда в нем сидела бабушка. И больше никто.
– Я ждала тебя пораньше. Целый год ждала, что приедешь.
– Да, но…я сначала не могла, а потом… работа, дела… – оправдывалась я.
В голове крутилось, что это кресло было бы лучше занять мне самой, тогда Наталье Павловне оставалось бы только устроиться на диване, как и подобает гостье. Сейчас получилось все наоборот. Мало того, я чувствовала страшную неловкость, как если бы влезла в дом Натальи Павловны без приглашения.
– Дела… А дом тоскует без хозяина. Я стараюсь скрасить его одиночество. Самое малое, что я могу теперь сделать… для Серафимы.
Наталья Павловна устремила задумчивый взгляд на автопортрет деда на стене. Раньше рядом с ним висел портрет бабушки – обе работы были написаны к их серебряной свадьбе. Сейчас вместо бабушки на рядом с дедом красовался один из его пейзажей.
Руки Натальи Павловны мерно поглаживали подлокотники кресла. Кольцо на ее пальце тихонько скребло какую-то резную завитушку, будто мышь возилась в углу.
– Бабушка была бы рада… – промямлила я, сгребла с дивана альбом и прижала его к себе, прикрываясь им, как щитом.
– Что ты думаешь делать дальше? Поживешь здесь?
– Эм-м-м… Еще не решила. Я пока живу в усадьбе. В актерском флигеле. Так проще.
Наталья Павловна понимающе кивнула.
– Дом для тебя, должно быть, обуза…
– Я тоже так думала. А сейчас, когда пришла сюда… Знаете, у меня такое чувство, что дом мне рад. Что он ждал меня. И… что бабушка рада. Что я наконец-то здесь.
Наталья Павловна едва заметно нахмурилась. Нет, она не сдвинула брови, не насупилась, но едва уловимая тень легла на ее лицо.
– Я стала плохо спать. – неожиданно призналась она, немного помолчав. – Все брожу. Думаю о Серафиме. – она помолчала. – Я виновата перед ней.
– Виноваты? В чем? – искренне удивилась я.
– Что послушала Петра. Сына. Он настоял на том, чтобы я изменила показания. Он ведь, ты знаешь, начальник отдела полиции…
– Какие показания?
– О смерти Серафимы. Он говорил, что это дело мертвое. Как это у них говорится… “глухарь”.
Мое сердце тяжело и тревожно стукнуло.
– Разве дело было открыто?
Наталья Павловна покачала головой.
– Я хотела. Но он отговорил меня. И теперь совесть не дает мне покоя.
– Вы считаете…
– В моем возрасте лгать не имеет смысла. Я уверена, Серафима умерла не своей смертью. – медленно произнесла Наталья Павловна, глядя мне прямо в глаза. – и я догадываюсь, кто ее убил.
– Кто? – едва выговорила я. У меня не было сил говорить. Я ждала одного-единственного слова, но Наталья Павловна не спешила называть имя.
– Я знаю Серафиму почти всю жизнь. – неторопливо заговорила она, выдержав паузу, – Мы выросли вместе. Она никогда никого не боялась. И только один человек… Она бледнела, когда говорила о нем. Каждая встреча с ним вырывала кусок из твоей семьи. А последняя стоила жизни ей самой
– Кусок из семьи? О чем вы говорите?
– Ты не помнишь, как умерла… Арина Глебовна? – осторожно спросила Наталья Павловна,
– Бабу Рину я только сегодня вспомнила… – я невольно покосилась на альбом.
– А аварию?
– Аварию… В ней погибли мои родители. Я не знаю подробностей. Знаю, что какой-то человек попал под нашу машину.
– И ты его не помнишь…
– Как же я могу его помнить? Я была здесь, с бабушкой… наверное.
Наталья Павловна недоуменно смотрела на меня. А я на нее. Мне показалось, что наши молчаливые переглядки как-то слишком затянулись.
И тишина повисла тяжелая, гнетущая. Мне хотелось нарушить ее, что-то спросить, хотя бы поменять местами затекшие ноги, но я не могла. Тело вдруг стало тяжелым, будто чужим, я почувствовала, как что-то давит мне на плечо и на шею, и немного отдает в живот.
А еще мне показалось, что кто-то вдруг притушил свет. Комната погрузилась в темноту. Наверное я засыпаю… как неудобно! Ко мне человек пришел в гости… Я встряхнула головой, протерла глаза.
Что это? Я в машине на заднем сиденье. За рулем мама, папа рядом с ней. За окнами темно, сыпет мелкий дождь, мелькают тусклые фонари. Как же грустно и страшно! И очень хочется плакать.
В тревожном, желтом свете фонарей внезапно вырастает темный силуэт прямо посреди дороги.
– Мама, человек! – кричу я.
– Где? Там нет никого.
– Спи, Тиночка, не отвлекай маму…
Но я запрещаю себе спать. Человек на дороге мне померещился, но я знаю, что темнота таит в себе опасность. Я чувствую, что сейчас произойдет что-то страшное… вот сейчас.
– Мама, человек!
Кто-то из темноты прыгает прямо на нашу машину! И начинается жуткая мешанина из вспышек и звуков, ударов… И темнота.
Мне почему-то очень неудобно, что-то сильно тянет плечо, шею и живот. Я зову маму и папу, но мне никто не отвечает. Боже мой, как страшно! Потом кто-то начинает тащить меня из машины… разноцветные вспышки слепят глаза, я слышу крики… а папа и мама молчат.
Меня достают из машины, куда-то несут, я оборачиваюсь посмотреть, что там с мамой и папой, но вижу только, как какого-то человека укладывают на носилки. Одна рука свисает, она ярко освещена прожектором, на ней поблескивает перстень. Знакомый перстень… Прозрачный зеленый камень вспыхивает как искорка. А в руке горсть земляники… Нет, это кровь стекает в ладонь.
Кто этот человек, как он здесь оказался? Почему мне знаком этот перстень? Почему машина вверх ногами? И при чем тут земляника?
– Тина… Тина!
Кто-то трясет меня. Я открываю глаза. Вижу испуганное лицо Натальи Павловны где-то на потолке. Нет, это не на потолке, это я лежу на полу, а она склонилась надо мной.
– Слава богу! – Наталья Павловна берется за сердце, садится на пол возле меня.
– Человек… авария… – торопливо бормочу я. Мне страшно, что я снова все забуду. Я пробую подняться, но Наталья Павловна мне не дает.
– Подожди, нельзя так резко вставать… Посиди…
Я сажусь, опершись спиной о диван. Наталья Павловна распахивает окно, дышать становится легче.
– Почему мы уехали ночью?
– Голова не кружится? Не тошнит?
– Да плевать на голову… Куда мы ехали?
– Упрямая… – вздохнула Наталья Павловна, – Твой отец вез вас с мамой домой, в Петербург. Сам он собирался вернуться в тот же вечер, помогать Серафиме с похоронами.
– С похоронами? – я поднялась, но делать мне этого не следовало. Снова подступила тошнота и темнота. Я помню, как рука Натальи Павловны пригибает мою голову к коленям.
Я смотрю в темноту, в бездонную, черную яму. Там прячется кусок моего детства.
Я помню, что было до аварии. Папа, мама, развалины усадьбы, Мишка, баба Рина. Почти не помню лиц, размытые пятна, все смутно, как в забытом сне.
Потом – провал.
А потом началась моя другая жизнь, в которой была только бабушка и огромная квартира в Питере, где мы с ней жили. Где на стене в моей спальне висели фотографии родителей. Эту жизнь я помню четко. В этой жизни я знала, что мои родители погибли в аварии. Я знала, что у бабушки дом в Воронине. Знала. Только сейчас я поняла, что знала это, но ничего не помнила.
Как так могло получиться? Почему я не спрашивала бабушку ни о чем?
Баба Рина, прабабушка… Синий халат в цветочек… Деревянный гребешок… У нее были длинные белые волосы, я любила их расчесывать. Мы ходили с ней собирать землянику. Где-то рядом была вода.
“ Не подходи близко, утопнешь!”
“Не утопну!”
К нам кто-то подошел… Я не помню лица, только руку, а в ней горсть земляники. Я тянусь за ягодами и вдруг слышу слабый вскрик:
“Уходи обратно, сгинь! Я не виновата…”
Баба Рина заваливается в траву рядом со мной. Высокий человек наклоняется, берет ее руку, потом отпускает, дотрагивается до шеи. Его лицо как в тумане…
– Это твоя бабушка? – спрашивает меня человек без лица
– Баба Рина…
– Где вы живете?
– Там…
Человек подхватывает на руку бабу Рину.
– Ей нужен доктор! Покажи скорее где вы живете!
Дома начинается беготня… Люди в синих костюмах уносят на носилках бабу Рину. Ее лицо совсем белое.
А человек, который ее принес, что-то тихо говорит маме.
– Тиночка, пойди погуляй! – говорит мне мама, – Сходи к бабе Наташе… Сейчас мультики начнутся… Наталья Павловна, уведите, пожалуйста, Тину…
Я сижу на диване рядом с Мишкой, мы что-то смотрим по телевизору, но я ничего не вижу, не понимаю. Я очень беспокоюсь за маму. Она там одна с этим человеком…
Я бегу домой, тихонько прокрадываюсь под окошко. Я не дотягиваюсь до него, не могу заглянуть. Я слышу только гневный мамин голос:
– Не смейте впутывать Тину!
Какая знакомая фраза! Она как-то связана с репетицией… я еще в обморок упала… Каргопольский! Это он разговаривал с мамой?
– Тиночка! Тина… – опять доносится издалека.
– Не смейте впутывать Тину… – шепчу я и открываю глаза.
– Деточка, тебе к доктору надо! Срочно!
– Это был Каргопольский? – бормочу я непослушным языком.
– Такие обмороки – плохой признак…
– Это был Каргопольский?
– Серафима взяла с меня слово молчать. Я обещала ей…
– Просто скажите – да или нет?
– Я и Мишеньке запретила. Тебе надо лечь на диван…
– Наталья Павловна! Я в порядке – видите?
Я запрыгнула с ногами на диван.
– А теперь скажите! Одно слово – это он?
– Да.
– Что же случилось? Откуда он взялся? Чего хотел? – вопросов у меня было больше, чем слов.
– Я обещала Серафиме ничего тебе не говорить. Я обещала… – как заведенная повторяла Наталья Павловна.
– Наталья Павловна, это очень важно! Пожалуйста…
Наталья Павловна вздохнула, поднялась с пола, села в бабушкино кресло.
– Я была тогда у Серафимы. Зашла за чем-то… за содой. Каргопольский принес Арину Глебовну на руках. Твоя мама отправила вас с папой на улицу и вернулась в дом. Каргопольский сделал все, что мог, но он не уходил. Он крутился возле твоей мамы и прямо-таки пожирал ее глазами.
Арина Глебовна пришла в себя, увидела его и стала кричать: “Сгинь, ты мертвый, уходи в пруд!” Это было очень страшно…
Наталья Павловна замолчала, переводя дыхание, глядя в окно невидящим взглядом.
– А дальше? Наталья Павловна!
– А дальше… – словно очнувшись, продолжала Наталья Павловна, Каргопольский поспешил уйти, а Арина Глебовна… я думаю, она бредила… у нее помутилось в голове.
– Что она говорила?
– Что видела, как его убили. В тысяча девятьсот восемадцатом году. Ей было тогда лет пять. … Она собирала землянику возле пруда. Она говорила – веселые люди с винтовками вывели его из усадьбы. Так и сказала… Она испугалась, спряталась в кустах и видела, как его расстреляли и бросили в пруд, привязав камень к ногам.
– Подождите… Вы сказали – его? Но это же бред! Видимо, тот Каргопольский каким-то чудом выжил, а наш Каргопольский – его потомок.
– Это мы с тобой понимаем. А Арина Глебовна была уверена, что человек, который подошел к вам на прогулке – тот самый, убитый Каргопольский… Оттого она и испугалась до смерти. Много ли ей было надо? Она хоть и крепкая была старуха, но ей было за девяносто! Подумала, что он с того света явился за ней.
– Бедная баба Рина…
– Серафима пыталась ее успокоить, убеждала, что ей просто показалось. А Арина Глебовна говорит: Как же показалось, когда у него вмятина на лбу ровнехонько в том месте, куда ему прикладом стукнули?
Я задохнулась от ужаса. Я вспомнила, что у БП на лбу слева выглядывает из-под волос небольшой шрам.
– Это совпадение. – сказала я дрожащим голосом. – у многих шрам на лбу.
– Разумеется! – воскликнула Наталья Павловна, – но слова Арины Глебовны не давали покоя и мне. И я как-то раз, невзначай спросила Бориса Павловича о шраме. Кстати, совсем недавно… Он сказал, что в детстве случайно попал под ворот колодца…
– Ну, ну, а дальше что?
– Подъехала скорая, Арину Глебовну увезли в больницу. Серафима поехала с ней, а твой папа следом за ними на машине, чтобы после забрать Серафиму. Как только они уехали, появился Каргопольский.
Он был очень взволнован, но вежлив, представился как наследник Вороньего приюта и стал упрашивать твою маму с ним побеседовать. Еленочке было не до бесед, сама понимаешь, но он прямо-таки умолял, твердил, что это вопрос жизни и смерти. Твоя мама не смогла ему отказать. Такой она была человек – всегда старалась помочь, если это было в ее силах.
