Текст книги "Блаженная (СИ)"

Автор книги: Белла Ворон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)

Она попросила меня забрать тебя на часок. Я отвела тебя к себе домой, угостила молоком с печеньем, посадила вас с Мишкой смотреть мультики.

Но тревога не отпускала меня.

Я очень беспокоилась за Елену…

– Почему?

– Не знаю… Мне казалось, от Бориса Павловича исходит какая-то опасность. Он был… в отчаяньи? Да, в отчаяньи. Словно от разговора с твоей мамой зависит его жизнь. Но ведь он видел ее в первый раз! Мне все это показалось странным и пугающим.

Наталья Павловна умолкла, покусывая нижнюю губу. Казалось, что она хочет что-то сказать и никак не может решиться.

– Я совершила некрасивый поступок – вернулась и подслушивалала под дверью. – глухо произнесла она и поспешно добавила, словно извиняясь: – Я очень беспокоилась за Елену.

– О чем они говорили? – нетерпеливо спросила я.

Мне бы и в голову не пришло осуждать Наталью Павловну. Я на ее месте поступила бы точно так же.

Наталья Павловна досадливо прищелкнула языком.

– Я пропустила самую суть разговора, пока занималась с тобой и с Мишенькой. Я услышала самый конец. Борис Павлович сказал: “Поверьте, умоляю! Ну попробуйте хотя бы… Только вы можете это сделать!”

Что-то в этом роде.

– А мама?

– Твоя мама очень резко ответила, что даже если б она сошла с ума и поверила в такие бредни, то все равно она не знает, как это сделать и ничего такого не умеет.

И добавила, чтобы он не смел впутывать тебя.

Так и сказала: “Не смейте впутывать Тину!”

– Как вы сказали? – переспросила я онемевшим языком.

– “ Не смейте впутывать Тину!” Мне тоже это показалось странным. При чем здесь ты? Тебе было тогда лет восемь-девять. Чем бы ты могла ему помочь? До сих пор ломаю голову. Спросить Бориса Павловича – значит признаться, что подслушивала под окном. Сама понимаешь, не могу…

– А потом что было?

– Потом вернулась Серафима. Арину Глебовну не спасли. Она так и не пришла в сознание. А дальше ты знаешь. Вы уехали. Я осталась с Серафимой… слава богу, что осталась. Когда пришло страшное известие она не была одна. Позвонил Петр, мой сын. Он был тогда лейтенантом, его вызвали на аварию.

Борис Палыч Каргопольский угодил вам под колеса. Странная история. Его машина стояла рядом на обочине, она была полностью исправна… Он как будто нарочно дожидался вас.

Может хотел остановить вас и снова умолять о чем-то Елену? Нелепая случайность…

Наталья Павловна снова умолкла. Я тоже молчала.

Это была не случайность. Он не пытался нас остановить, он намеренно бросился к нам под машину.

Зачем он это сделал? Что ему нужно было от мамы? При чем здесь я? Можно сойти с ума. Думай же, думай!

– Бабушка ничего вам не говорила? Зачем он приходил к маме?

– Что? – Наталья Павловна словно очнулась, – нет. В тот день она так ничего и не узнала. А то, что произошло после, я не в силах объяснить, хоть и повидала многое, пока работала медсестрой. Я сама не видела всего, я была с Серафимой. Мне рассказали.

Она сжала подлокотники так, что побелели пальцы.

– Каргопольского привезли к нам. Он был мертв. И вдруг… поднялась страшная суета – покойник обнаружил признаки жизни на секционном столе.

***

Я ожидала чего-то в этом роде, но интонация, с которой была сказана последняя фраза вызвала у меня легкий озноб. Наталье Павловне тоже, кажется было не по себе, она поплотнее завернулась в легкий палантин, небрежно наброшенный на плечи.

– Ему провели реанимацию. Он выжил. На нем не было живого места, почти все кости переломаны, повреждены несколько позвонков. если люди и выживают после таких травм, то остаются в кресле до конца жизни. Но Каргопольский поправлялся с какой-то… нечеловеческой быстротой. Через несколько дней он начал шевелиться, через две недели уже самостоятельно сидел. Я видела чудо собственными глазами. Но мне было жутко…

– Вадим… Алексеевич мне рассказывал. – робко вставила я, – Сравнил его с птицей Феникс.

– Очень верное сравнение. Да, Вадим Алексеевич… Это невероятный человек. Прекрасный врач… и мог бы стать большим ученым, если бы не его печальные обстоятельства…

– Какие обстоятельства? – насторожилась я.

– Я не вправе их разглашать. – твердо ответила Наталья Павловна. Ясно было – она ничего не скажет.

– Он был тогда совсем молодым врачом, но уже подавал большие надежды. – продолжила она уже мягче, – Настоящий подвижник. Он буквально не отходил от Каргопольского. Он помогал ему шевелиться, учил его каким-то хитрым упражнения, читал ему книги. Они подолгу беседовали о чем-то. Именно тогда началась их дружба. Если бы не Вадим Алексеевич… Каргопольский не ходил бы сейчас своими ногами. И он это понимает. И очень благодарен своему спасителю.

Последнюю фразу Наталья Павловна произнесла медленно и значительно.

– А вы не пробовали узнать у Вадима… Алексеевича, зачем Каргопольский… – осторожно начала я, но Наталья Павловна замахала на меня руками.

– Вадим Алексеевич под страхом увольнения запретил трогать эту тему. И говорить об этом с Каргопольским.

– А сам он знает? Как вам кажется?

Наталья Павловна помялась.

– Не знаю, имею ли я право… Профессиональная этика, ты понимаешь…

– А по-человечески?

– Я думаю – да, известно. Может быть не все. Но что-то он знает.

Тут замолчала я. Вадим не раз говорил, что бабушка хотела меня от чего-то уберечь. И он знает от чего, но правды от него не добьешься. Надо копать с другой стороны.

– А бабушка? Что было известно ей?

– Серафима узнала правду лишь в свой последний день.

– В последний? Почему вы в этом так уверены?

– Я много лет уговаривала ее насчет дома. Он пустовал, а у меня подрастал внук… Но Серафима не решалась расстаться с фамильным гнездом. Когда-то она была здесь счастлива…

Пальцы Натальи Павловны крепко сжали подлокотники кресла.

– А в тот день к ней пожаловал Каргопольский. Он пробыл у нее долго. Как только он уехал, Серафима пришла ко мне. Она едва могла говорить – ее буквально трясло. Я напоила ее чаем, она немного успокоилась и спросила – хочу ли я все еще купить у нее дом. Я сказала – да, конечно. “Он твой.” – сказала она, – “Приходи вечером, мы все обсудим, завтра поедем в Воронин, все оформим.” Я пыталась выпытать у нее, что произошло между ней и Каргопольским, но она ничего не сказала. Она всегда делилась со мной, а тут – как скала. Сказала только, что это для твоей безопасности. Что вы сюда уже не вернетесь. И что есть вещи, которых лучше не знать никому.

Я никогда не прощу себе, что не добилась от нее правды… Но могла ли я знать, чем все обернется?

Она поникла в кресле, опустила голову. Мне стало ее жаль.

– Бабушка умеет хранить секреты. – попыталась я ее утешить, – если он решила молчать, то правды не добьешься.

Наталья Павловна взглянула на меня с благодарностью

– Да… И вот теперь… Ты здесь. И ты в опасности. А Серафима жизни своей не пожалела, чтобы защитить тебя. Получается, ее жертва была напрасной.

Она смотрела на меня напряженным, вбирающим взглядом. Она ждала от меня… чего? Что я сию минуту решу избавиться от дома, вокруг которого словно ядовитый туман клубятся загадки?

Бабушкина смерть будет напрасной, если я не разгадаю этих загадок. Я должна узнать, что связывает мою семью с Каргопольским, иначе это будет продолжаться до последнего Блаженного.

Но приглашать Наталью Павловну в шкаф с семейными скелетами пока что не входит в мои планы. И про дневник я ей ничего не скажу. И вообще – что-то уж очень прочно она здесь обосновалась, даже кресло хозяйское к рукам прибрала.

– Ну так что, Тиночка? Как насчет дома? – не выдержала Наталья Павловна моего молчания.

– Насчет дома… – я словно вынырнула из глубокого сна, – Не знаю пока. Подумаю.

– Подумай. Я деньги хорошие дам.

Проводив Наталью Павловну, я вернулась в гостиную и села в бабушкино кресло. Как будто оно могло мне помочь понять, что чувствовала, о чем думала бабушка в свой последний вечер.

Во мне кипела дикая злоба на Каргопольского. Этот человек – кошмар моей семьи и мой кошмар. Получается, папа и мама и бабушка погибли по его вине? Он погубил всех моих близких и любимых людей… а я теперь служу в его театре. Я ведь тоже оказалась здесь не случайно. Этот гад все подстроил.

Попадись Каргопольский мне сейчас, кажется, душу бы из него вытрясла.

Вовремя он уехал! Ничего, вернется, куда ему деваться. Тогда он у меня попляшет. Но сначала я найду этот чертов дневник. Может быть, злой гений нашей семьи заслуживает, чтобы его выслушали.

Я поднялась с кресла и решительно направилась к лестнице, ведущей на второй этаж. Я облазила все известные мне бабушкины тайники.

Дневника не было.

ГЛАВА 16. «Ты очень плохая подруга!»

Я вдруг поняла, что смертельно устала. Мое тело будто превратилось в одну большую гирю. Все-таки обморок – не шутка. Мне сегодня досталось слишком много впечатлений и переживаний.

Мой неверный друг, внутренний голос, завел свою волынку.

“ – Уезжай отсюда, дура. Твоя бабушка была не дура. Если она была готовы бежать отсюда, унося тебя в зубах, лишь бы не допустить твоей встречи с Каргопольским, значит для этого была очень веская причина. Разве тебе не достаточно того, что ты услышала?

– Не достаточно. – отрезала я, – Я не услышала главного: кто такой этот Каргопольский и что ему надо от моей семьи. Пока я не получу ответы на эти вопросы, опасность так и будет висеть надо мной, и, по всему выходит, что и над моими потомками.

– Беги отсюда, глупая, беги как можно быстрее и как можно дальше, пока он не вернулся. Засядь в какой-нибудь глуши, смени имя, внешность и профессию!

– А голову ты мне тоже предлагаешь сменить? Как я выкину из нее все, что знаю?

– Голову тоже смени. Твоя все равно не работает.

– Заткнись! Мне надо все обдумать.

– Так ты еще и думать собираешься?

– Я еще и дневник искать собираюсь.

– Ну-ну. Желаю удачи. Она тебе понадобится.”

Наконец-то затих, зануда! Но, если честно, он прав. Три поколения женщин моей семьи расстались с жизнью и Каргопольский каждый раз маячил где-то поблизости. Теперь очередь дошла до меня. Страшно. Сменить имя и профессию, как советовал мне голос? Что ж, возможно, я останусь жива, но что это будет за жизнь?

Нет уж, дудки! Если я и ввяжусь в эти прятки, то буду тем, кто ищет.

Но только не сегодня. Я вернусь сюда завтра со свежими силами и еще раз обшарю весь дом. Сегодня я слишком устала, чтобы искать.

Запирая входную дверь, я вдруг задумалась – а знает ли Наталья Павловна о дневнике? Поразмыслив немного, я решила, что не знает. Если бабушка не сказала ей ничего, то и о дневнике промолчала.

Возле усадебных ворот я невольно замедлила шаг. А вдруг Каргопольский уже вернулся и караулит меня в темноте? Зачем ему? А я не знаю. И от этого нормальный человеческий страх превращается в парализующий ужас. Я проскользнула в калитку и пошла по освещенной дорожке усадьбы. Я шла длинным путем, срезать дорогу мне было страшно – за каждым кустом мне мерещился Борис Павлович. Я шла и оборачивалась – вдруг он даст мне отойти немного, а сам набросится сзади?

Уже немного осталось пройти… Уже приветливо подмигивает фонарик над входом в актерский флигель… Я обернулась напоследок – за спиной никого.

Темный силуэт возник передо мной перед входом во флигель.

Я заорала. В ответ раздался такой же дурной ор Яны.

Как я обрадовалась ей – не передать словами.

– Яна! Слава богу это ты!

– А чего ты радуешься? Что кудри вьются? Сейчас я это исправлю!

И она вдруг как кошка бросилась на меня. Это, конечно, было неожиданно, но я выше ее почти на голову и в плечах пошире. Я отбросила ее от себя, почти без усилий.

– Ян, ты что? Успокойся!

– Сейчас ты у меня успокоишься! Где мой муж?

– Аркадий? – удивилась я, – Я-то откуда знаю?

Должно быть, в моем голосе прозвучала неподдельная искренность. Во всяком случае, Яне этого хватило, чтобы поостыть.

– Он не с тобой?

– Как видишь.

– Значит с подружкой твоей! – снова вскинулась Яна.

– С Ликой? Так она спит давно. Я сама ее домой отвела, она… плохо себя почувствовала.

– Врешь!

– Хочешь проверить? Пошли, убедись. Только если орать не будешь.

Мы поднялись на второй этаж. Прошли по коридору до Ликиной двери – она должна быть открыта. Ключа от ее комнаты у меня нет и уходя, я просто прикрыла за собой дверь.

Я прижала палец к губам, выразительно глядя на Яну, и тихо, со всеми предосторожностями, мы на цыпочках прокрались в спальню. Там царила полная темнота – шторы были опущены. Лишь на полу возле кровати что-то смутно белело.

Я включила фонарик на телефоне и направила на белое пятно. На полу валялось скомканное одеяло. Лики на кровати не было.

Что-то грохнуло и вспыхнул свет – это Яна шарахнула по выключателю.

– Ну! Видишь теперь? Она точно где-то с Аркашкой! Убью обоих!

Она метнулась к двери. Я еле успела ухватить ее за край вязаной кофты-размахайки.

Она развернулась, замахнулась, но я перехватила ее руки, прижала ее к себе. Яна вдруг обмякла и заплакала.

– Пойдем-ка ко мне. – сказала я, выключила свет и вывела Яну из комнаты.

Я привела ее к себе, усадила за стол на кухне, налила воды в стакан, сунула Яне.

– Пей.

Яна осушила его залпом, со стуком поставила перед собой.

– У тебя выпить есть? – спросила она, размазывая по щекам тушь.

– Только чай. – твердо сказала я. Еще одной мне не хватало.

Яна обреченно вздохнула.

– Тогда покрепче.

Я включила чайник, достала чашки, заварку, маленький чайник.

– Заварить сможешь?

Ей сейчас главное руки чем-нибудь занять. А зубы ей заговорить я сумею. Я залезла в шкафчик, где у меня припрятаны на черный день коробка печенья и пара плиток шоколада.

– Говорят, ты гадаешь? – сказала Яна мне в спину. Я уронила печенье.

– Кто говорит?

– Да… не помню. Кто-то из девчонок.

Хм. Учитывая, что гадала я только Лике, сарафанное радио здесь вещает вовсю.

– Ну как, гадаю… – заюлила я, – балуюсь.

– Погадай, а? – шмыгнула носом Яна.

– Хорошо. Только ты сначала успокойся. Нельзя гадать, когда кверент в таком состоянии.

– Кто?

– Тот, кто спрашивает.

– Успокойся… Как тут успокоиться? Тебе сколько лет?

– Двадцать четыре.

– Двадцать четыре. – со смаком повторила Яна, будто откусила кусок песочного торта, – А этой… двадцать два. – это число она будто выплюнула. – А мне сорок три.

– Да ну, ладно… При чем тут возраст?

– Вырастешь – поймешь.

– Ты думаешь, Аркадий и Лика…

– Чего тут думать? Все ясно. – Яна обреченно махнула рукой, – Видела сегодня, как Арика перекорежило, когда Давид к Лике подсел?

– Не видела. – твердо ответила я, – Зато видела, как он Давиду чуть морду не набил, когда вы с ним танго танцевали. Классно, кстати, танцевали!

– Спектакль! – бросила Яна, – Аркашка любит на публику работать. Артист, чтоб ему провалиться!

Но на ее лице было написано совсем другое – гордость и восхищение, а глаза заблестели, как мокрые черносливины. Оказывается, они умеют не только метать молнии в подозрительные объекты женского пола.

Огромные, черные с синим отливом, словно чужие на ее маленьком, птичьем лице, будто в последний момент перед тем как выпустить в мир невзрачную Яну, добрый Боженька решил дать ей шанс на счастье. Сейчас ее глаза нежно светились и были прекрасны. Пари держу, именно таким взглядом она загипнотизировала Аркадия.

– Ты поосторожней со словами. А то и правда провалится. – я пододвинула к ней поближе вазочку с печеньем и поломанной шоколадкой.

– Да и черт с ним! Всю душу он мне вымотал! – Яна сгребла из вазочки печенье вперемешку с шоколадом, сунула в рот и громко захрустела.

– Я уж смирилась с его загулами. – пробубнила она, – А сейчас… он на себя стал не похож с Ликой с этой! Влюбился… – по ее щекам покатились слезы.

– А… она? – затаив дыхание спросила я.

– Да черт ее разберет! Она вся такая… сю-сю…

Я задумалась, припоминая сегодняшний вечер. Аркадий так красиво и драматично выхватил Яну из рук Давида. Спектакль? Нет, это было по-настоящему. А Лика… сидела понурая, крутила бокал в руке. И вдруг посмотрела на меня так, будто о помощи просила. А я не поняла. Не придала значения. Мне Вадим в этот момент что-то на ухо говорил.

Но даже если бы поняла – чем бы я смогла помочь? В любви союзников нет. Только соперники. Бедная Лика. И бедная Яна. И Аркадия жалко.

– Разведусь с ним. – вдруг сказала Яна без намека на слезы в голосе.

Мне это не понравилось. Если они разведутся, то дорога между Ликой и Аркадием будет открыта. А Лике это не предвещает ничего хорошего.

– Дело конечно твое, – осторожно ответила я, – но… знаешь, когда вы танцевали… было так ясно, что вы созданы друг для друга.

– Правда? – Яна смотрела на меня как Золушка на фею-крестную.

– Правда.

– А погадаешь? – спросила Яна, смущенно улыбнувшись.

Я поняла, что мне не отвертеться. Слегка подзабытая бабушкина колода показалась на свет божий.

– Что ты хочешь узнать?

– Хочу понять, на каком я свете.

– То есть, прояснить отношения?

– Да. И узнать, есть ли у нас будущее.

– Я сделаю простой, но очень верный расклад, – предупредила я Яну, тасуя карты, – чтобы не усложнять, а ясно понимать ситуацию.

Я разложила карты.

Поехали. Сначала узнаем, как ты относишься к нему… Десятка Чаш.

– Что это значит? – напряглась Яна.

– Прекрасная карта. Ты очень любишь его и готова быть с ним хоть на краю света. Это твой человек, у тебя нет сомнений. Поэтому развод – плохая идея. Нельзя делать то, во что ты не веришь.

Яна прикрыла глаза, стерла пальцем слезинку.

– Дальше. Его отношение к тебе… перевернутая Звезда.

– Это плохо?

– Хорошего мало. Он чувствует себя отверженным. Замыкается в себе. Его надежды разбиваются, а обида затмевает любовь.

– Обида? На меня?

– А ты как думаешь? Ревность, недоверие… даже ангел озвереет.

Давай смотреть, что вам мешает… Восьмерка Пентаклей. Ссоры, распри… – я выразительно посмотрела на Яну, – Любовь не может пройти сквозь узкое горлышко. Ей тесно, душно…

– Наверное, я слишком сильно давлю на него. – с дрожью в голосе призналась Яна, – Я все время боюсь…

– Бояться не надо. Это бессмысленно. Давай посмотрим, что вас ждет в будущем… О, Солнце!

– Это хорошо?

– Это просто отлично! Вы все преодолеете, вас ждет радость и счастье. Лучшей карты просто не бывает.

Я говорила совершенно искренне, и Яна поверила, успокоилась. Она задышала свободнее, вытерла слезы, заулыбалась.

Я убрала карты и предложила ей подышать свежим воздухом на сон грядущий.

Только мы вышли за порог – как вот он, Аркадий, легок на помине. Яна натянулась, как струна.

– Яник, ну где ты? Я всю усадьбу обегал… тебя искал.

Яна подошла, обняла его, не говоря ни слова. Аркадий послал мне недоуменный взгляд поверх Яниного плеча. Я дружески подмигнула ему.

Мое присутствие больше не требовалось. Я поднялась к себе и рухнула в кровать.

У Яны с Аркадием должно быть все хорошо. Они пара. Надо объяснить это Лике. Мне теперь ясно, почему у нее такие плохие расклады – она пытается взять чужое, а это наказуемо. Обязательно поговорю с ней завтра. Ей будет больно, но она поймет, что это для ее же пользы.

В нее влюблен прекрасный мальчик, он головой ради нее рискнул. Надо бы ей на Давида погадать…

Почему так погано на душе? Что я сделала не так? Почему мне так стыдно перед Ликой, будто я виновата в чем-то?

Усталось брала свое, тело сладко цепенело, мысли крутились сонным хороводом, словно белым, пушистым хвостом обволакивая разум… И вдруг меня как булавкой кольнуло:

“ – Если Аркадий вернулся, то с кем тогда Лика?

– Н-н-не знаю… Сейчас придет… Я услышу ее крадущиеся шаги на лестнице. Надо будет перехватить ее и сказать… сказать… чтобы забыла про Аркадия, обратила внимания на Давида и что…

– И что ты очень плохая подруга!”

Я отключилась.

Утро. За десять минут до выхода я с трудом оторвала от подушки тяжелую голову. Успела почистить зубы, схватить одинокую печеньку, забытую Яной среди шоколадных крошек, и запить ее вчерашней холодной заваркой.

Выскочив в коридор, я подумала, что надо бы посмотреть, как там Лика – я не слышала вчера, как она пришла. Я стукнула в ее дверь, но ответа не получила. Секунду поколебавшись, я махнула рукой и помчалась в театр.

Лика, должно быть уже там, она всегда приходит заранее. Что толку гадать, Лика сама мне все расскажет.

Я вбежала в зал, где по сцене уже бродил Аркадий, повторяя текст.

Давид тоже был на месте. Вера поприветсвовала меня насмешливым взглядом.

– Одна явилась. – объявила она.

– А где вторая? – спросила меня Анна Сергеевна.

– Лика? Не знаю… – растерялась я, – Я думала, она здесь.

Помреж развернулась к Давиду и все присутствующие последовали ее примеру.

– Чего вы? – оторопел Давид, – Я ее не видел со вчерашнего вечера.

– Так. Хорошенькое дело. Господа, где актриса?

Господа лишь переглядывались, пожимая плечами.

– Давид, сходишь, поищешь? Твоя сцена еще не скоро…

Давида не надо было уговаривать. Когда Анна Сергеевна закончила фразу, он был уже возле дверей.

– Так… Сесиль пока нет, Дансени отправился на поиски…

Вальмон, Мертей – на сцену. Азолан, Розмонд, Турвель готовятся. – пробасила Анна Сергеевна.

Хорошо, что моя сцена первая. Лучше уж заниматься делом, чем как на иголках сидеть в зале. Я поднялась на сцену. С привычной опаской оглядела черные ширмы. Рядом с ближней к залу, там где вчера стоял круглый столик с угощением для Марфы Сапожниковой, темнело пятно от пролитого Ликой вина. Я отвернулась, но пятно притягивало мой взгляд как варенье муху, и я невольно то и дело на него косилась.

На маленькое мгновенье мне померещилось, что на полу кровь. Я запуталась в тексте, сбилась, остановилась.

– Мертей, в чем дело? Текст не выучили?

– Я выучила, я просто… извините, сейчас.

Я с усилием отвела взгляд от темного пятна, прижала ладони к глазам, чтобы избавиться от наваждения. Хлопнули входные двери. Я отняла руки от лица и увидела сквозь слепящие прожекторы рампы, как по центральному ряду, пошатываясь идет Давид.

Все обернулись к нему.

– Ну? В чем дело? Не нашел?

– Нашел. – неживым голосом ответил Давид.