Текст книги "Блаженная (СИ)"

Автор книги: Белла Ворон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 16 страниц)

ГЛАВА 10. « Играть надо так, чтобы актрисы в обморок падали!»

Ну почему я не додумалась сразу переодеться в репетиционную юбку? Анна Сергеевна меня в штанах и уличных ботинках на сцену не выпустит.

Кляня себя за легкомыслие, я помчалась домой.

Возле афишной тумбы, где висело мое объявление я сделала крутой вираж, взметнув облако пыли и чуть не растянувшись. Я не смогу полдня томиться в неведеньи и гадать, явится ли кто-нибудь на вечеринку, или мне придется самой все съесть и выпить.

Прекрасно! Под моим воззванием уже пестреют автографы, обещания и веселые угрозы. Несколько человек в красках расписали, что именно они планируют делать на вечеринке. Общий тон посланий был такой:

Тина, держись! Кто-то даже не поленился сходить за красной краской и вывести красивым почерком: “Мы уже идем. Бойся.”

Да. Теперь этот ватман не сгодится даже на эскизы.

Я похихикала, и вдохновленная помчалась домой переодеваться.

На душе у меня просветлело – не такой уж я изгой, как выясняется, и нечего прибедняться. Коллеги неплохо ко мне относятся, у меня есть друзья и помощники, я обязательно во всем разберусь, тучи рассеятся, будущее мое лучезарно.

Лишь одна мысль мутила радужную картину. А вот что это за мысль, я вспомнить не могла. Я даже замерла на секунду с юбкой вокруг шеи, пытаясь сосредоточиться, но это не помогло. Помню, что мысль колючая, неприятная, как фальшивая нота. Помню, что всплыла она во время разговора с Мишкой и мы ее даже мимоходом обсудили. Он в этот момент размешивал чай, а прямо перед этим я что-то сказала…

Потом провал. Потом… я гадала. А потом тяжелый разговор с Вадимом перемешал содержимое моей головы. И сейчас лишь тень этой неприятной мысли дразнила меня, и я хоть убей, не могла ее поймать.

Ладно, придет время – вспомню. А сейчас бегом.

В фойе я, сама не понимая зачем, затормозила перед актерской галереей и пробежалась привычным взглядом по фотографиям и портретам.

Что-то есть в этой галерее странное, никак не могу сообразить, что именно. Как будто чего-то не хватает… Ну конечно! Не хватает портрета Бориса Павловича. Даже Федя есть. И Яна. И Анна Сергеевна. Почему же…

– Кристина Блаженная, вы на работу пришли, или в Русский музей?

Цокая подковами, на меня надвигалась Анна Сергеевна собственной персоной. Глаза ее были круглыми от возмущения.

– Бегу, Аннасергевна!

– Куда ты бежишь?

– Э-э-э… На репетицию.

– Нет. Ты бежишь на фотосессию. Не читала объявление?

– Где?

– На тумбе афишной! Портрет для галереи тебе нужен?

– Да…

– Ну вот беги теперь! Знаешь, где декораторская?

– Знаю.

– Вот и иди! Сашуля тебе сейчас голову оторвет за опоздание. Объявления надо читать!

Я не стала говорить Анне Сергеевне, что я опаздываю именно потому, что читала объявления. Она скорей всего ответит, что я смотрю в книгу, а вижу фигу.

Я помчалась в декораторскую, предчувствуя попутный нагоняй от Каропольского, но его еще не было в зале. Актеры бродили по сцене в ожидании, пока Анна Львовна заставит их заняться делом. Хотя бы от шефа мне не влетит. А ведь еще надо сообщить Сашуле, что его ватман безнадежно испорчен.

Я вбежала в мастерскую. Ее хозяин, облаченный в черно-красную клетчатую рубашку, согнувшись над огромным столом, возился с очередным макетом.

– Александр! А вот и я! – окликнула я его, не придумав ничего получше.

Он выпрямился, озадаченно взглянул на меня.

– Как вы сказали?

– На фотосессию пришла… – растерялась я.

– Нет, перед этим. Как вы меня назвали?

– Александр… – опешила я, – а разве нет? Это же ваше имя?

– Мое. – невесело усмехнулся декоратор. – Но зовут меня… То Санька, то Шурка, то Алик. А Анна Сергеевна… – он безнадежно махнул рукой.

Я поняла, что судьба дает мне шанс.

– Зачем же коверкать прекрасное имя? Тем более, оно вам так подходит. – мой голос можно было намазать на хлеб вместо варенья, – Я буду звать вас Александр, если вы не против.

Лицо декоратора расплылось в довольной улыбке. Он был явно не против. Я поняла, что капнула целительный бальзам на незаживающую рану и теперь мне простится все грехи, включая опоздание и порчу ватмана.

Пока Александр возился со штативом и освещением, я обдмывала следующий ход. Если уж мне суждено ловить рыбку в мутной воде, то не стоит пренебрегать возможностями, которые сами плывут мне в руки.

Я сегодня весь день думала о бабушке и ни разу не вспомнила о Лике!

Вот, кстати, еще один подозреваемый, камеру настраивает. Вполне симпатичный, чтобы понравиться Лике. Можно ли влюбиться в него по уши? Не знаю, не знаю… Он слишком простой. Слишком незамысловатый. А Лике драму подавай. Сколько я не напрягала воображение, не могла представить, что у этого милого парня имеется особая связь с какой-то женщиной. Мне кажется, ему кроме работы вообще ничего не интересно. Все его тайны здесь, на стеллажах и мольбертах. Впрочем, может он имел в виду свою маму?

Я еле сдержала хихиканье, так позабавила меня эта мысль.

Ладно, Александр, понаблюдаем за тобой. Начало нашего разговора получилось удачным. Надо продолжать в том же духе. Я решила использовать неприкрытую лесть – не знаю ни одного художника, на которого она бы не подействовала.

– Я получила сегодня втык от Анны Сергеевны… – поделилась я, – когда зависла перед галереей. Уже сколько раз ее видела, а мимо пройти не получается. Потрясающие фотографии! Живые…

Александр расцвел.

– Ну что вы! Я просто любитель. Тут все дело в лицах.

– Фотогеничные?

– Не только. Важна наполненность. Второе дно. Шлейф прошлого. – объяснял Александр, затаившись позади штатива.

– Вы уже снимаете?

– Не обращайте внимания на камеру. Давайте просто разговаривать. Мы же хотим живых снимков…

– Давайте разговаривать… Я вот заметила, что фотографии Бориса Павловича почему-то нет в галерее.

– Чуть повыше подбородок… Он не фотографируется.

– Хм. А почему?

– Теперь на тот стеллаж слева посмотрите. На банку с охрой. Не знаю. Категорически отказывается.

– Может считает, что плохо получается…

– Может быть… Перечислите месяцы в обратном порядке.

– Что?

– Отлично! Перечисляйте! Декабрь…

– Ноябрь… – вспомнила я, – Похоже, это у него фамильная причуда.

– Вы о чем?

– Октябрь… Портрет его предка тоже, судя по всему, не сохранился. Сентябрь… Портреты актеров есть, а владельца усадьбы нет. Может пра-прадедушка Каргопольский тоже не любил позировать?

– Портреты актеров моих рук дело. Я их написал по своим же снимкам.

– Да что вы! Я решила, что это подлинные… Это потрясающе. То есть… подождите… Мне же говорили, что актеров подбирали…

– Вот так! Замрите! Что вы говорите?

– Говорю – август, июль…

Я подумала, что не стоит перегружать человека информацией. Чем меньше он знает, тем больше расскажет.

– Но как же вы писали Марфу? У вас ведь нет моей фотографии.

– Марфу я не писал. Это был единственный сохранившийся портрет. Борис Палыч дал. Голову чуть вправо, а смотрите на меня…Остальных просил написать в том же стиле. Только одежду сделать крестьянскую. Обычно актеров изображали в костюмах со спектаклей.

– А каким чудом сохранился портрет Марфы? Он был в музее?

Еще немного, и я вывихну либо шею, либо глаза. Но я не подавала вида. Зачем отвлекать занятого человека, тем более такого разговорчивого?

– Вы не поверите. В подвале. Есть один закуток. Он там законсервировался как в пирамиде. Кстати, уже можно отмереть.

– Подвалы же подтапливает. – заметила я, растирая затекшую шею, – Как он мог там сохраниться?

– В подвалах сухо.

– А Федя говорил – мокро… Поэтому их и закрыли.

– Феди здесь не было, когда вскрывали подвалы. А закрыли их совсем не поэтому.

– Почему же?

– Амурчик на потолке в вас целится из лука.

Я с улыбкой посмотрела на Амурчика и удостоилась похвалы за одухотворенное лицо.

– Так почему закрыли подвалы?

– Зачем это вам? – Александр в первый раз за фотосессию посмотрел на меня не через объектив.

– Не зачем… – растерялась я, – просто… я обожаю всякие подземные лабиринты!

– Вот поэтому их и закрыли. – Александр снова нырнул за камеру. – Сейчас просто сидите как вам удобно и думайте о чем хотите.

Я уронила руки между колен, мой рассеянный взгляд пополз по стене, зацепился за ярко-зеленую бутылочку на стеллаже.

Снова все мутно и непонятно. Актеры. Портреты. Подвалы. Почему все говорят разное? Почему не фотографируется Каргопольский? Блажь? Чудинка богатого и эксцентричного человека? Или… он не хочет, чтобы его имя было связано с этим лицом? Почему не хочет… О, Господи! Я поймала потерянную мысль! Это наша с Мишкой безумная версия, что Каргопольский вовсе не Каргопольский.

– Тина, вас фотографировать одно удовольствие. Очень живое лицо. Постоянно меняется выражение…

– Спасибо, я в курсе. – проворчала я, – Мне от этого один вред. Ничего не удается сохранить в секрете.

Версия, конечно, безумная, прямо-таки киношная, но… надо будет поискать в интернете что-нибудь о Каргопольском. Странно, что мне это не пришло в голову раньше. В наше время сложно хоть где-нибудь не засветиться. Тем более, Борис Палыч личность отчасти медийная…

Я молодец, что прихватила с собой ноутбук. Надеюсь, мне шепнут по секрету пароль от вайфая.

В “Вороньем приюте” куда ни сунься, везде туман. Призрак то есть, то нет его. Кости то ищут, то не ищут. В подвалах то мокро, то сухо. Туман вокруг усадьбы…

– Сейчас было прекрасное лицо. Ракурс как у портрета. И выражение похожее. Интересно, о чем вы задумались?

– Я?… О странностях и противоречиях этого мира. И о тумане вокруг усадьбы.

– Думайте о них почаще. Вы становитесь нереально красивая.

А на сцене тем временем шла примерка. В центре стояла Даша, высокая, красивая брюнетка. Насколько я помню, она играет мадам де Турвель, ту самую, в которую должен без памяти влюбиться Вальмон, то есть наш драгоценный Аркадий. Яна вилась вокруг красивой Даши, раскладывая на ее плечах что-то воздушное и белоснежное. Я присела на краешек первого ряда возле Лики. Она мельком взглянула на меня и отвернулась.

– Привет! – шепнула я.

Лика кивнула не поворачивая головы.

– Что тут творится?

– Нужно срочно примерить платье Турвель. – холодновато ответила Лика, глядя на сцену.

– Вместо репетиции?

– Нет. Просто платье работает в сцене.

– как это?

– Вот эта белая тряпочка должна слететь сама собой от легкого прикосновения. В момент когда Вальмон попытается обнять Турвель.

Я залюбовалась Яниной работой. Идея с косынкой эффектная, и исполнение, судя по всему, будет достойным.

Платье из жесткой ткани глубокого чернильного цвета

охватывало Дашину талию, и роскошными сладками обрушивалось к ее ногам. Даша выглядела в нем потрясающе красивой и безнадежно хрупкой, а белая воздушная косынка довершала впечатление уязвимости. Такоие платья помогают актрисам играть. Если его придумала и сшила Яна, то мне понятно, почему ее со всеми странностями, патологической ревностью и тягой к скандалам не увольняют из театра. Это действительно Моцарт швейной машинки.

Хотя мне ее работа скорее напомнила скульптора в припадке вдохновения.

Яна танцевала вокруг Даши как кобра. Шаг назад – цепкий взгляд прищуренных глаз – бросок вперед, манипуляции со складками муслина, укол булавки. Это зрелище завораживало. В зале стояла тишина.

Яна сделала очередной шаг назад, несколько секунд стояла неподвижно и обернулась в зал, видимо желая насладиться впечатлением публики. Ее лицо, озаренное светом творческой лихорадки, вдруг помрачнело, глаза сощурились, потом расширились.

– Это что сейчас было? – ее тон не предвещал ничего хорошего.

Все сидящие в зале переглянулись. Только Аркадий остался неподвижен. Видимо вопрос предназначался ему.

– Что? – прикинулся он дурачком.

– Что значит “что?” – Яна набирала обороты, – ты подмигнул ей. – она ткнула пальцем в направлении Лики, сидящей через несколько кресел от Аркадия. – И губами сделал так… – она собрала губы в куриную гузку.

– Тебе показалось…

Яна развернулась к Даше.

– Ты видела?

Даша пожала плечами, помотала головой.

– Яна, прими таблетки. – устало бросила Лика.

– То есть вы уже вот просто так, при мне… – в голосе Яны зазвенела приближающая истерика. – перемигиваетесь…

– Яник, тебе показалось. – спокойно и твердо сказала Анна Сергеевна. – Никто никому не подмигивал.

– Сговорились, да? – подбородок Яны задрожал, – Анна Сергеена, вы с ними заодно? А я считала вас порядочной…

Аркадий обреченно вздохнул и пошел на сцену. Он подошел к Яне, попытался обнять ее за плечи, но она вывернулась, резко подняв руки вперед ладонями.

– Не трогай меня!

Но Аркадий не сдавался, бормотал что-то нудно-успокоительное. Яна вырвалась, залепила увесистую оплеуху Аркадию. Он схватился за щеку, отступил, умоляюще посмотрел на Дашу.

Даша вздохнула, крепко обняла Яну, что-то зашептала ей на ухо и направилась в сторону кулис, увлекая за собой Яну. Та обмякла и послушно пошла за Дашей, размазывая слезы.

Арадий остался стоять посреди сцены. Он растерянно развел руками. Физиономия у него была удивленно-виноватая.

– Я ведь тебе не подмигивал… – полувопросительно обратился он к Лике. Та безнадежно махнула рукой.

– Я вижу, вы уже репетируете. Молодцы. – послышался издевательский голос Бориса Павловича.

Анна Сергеевна подбежала к нему и стала что-то объяснять, энергично жестикулируя. Лицо Каргопольского выразило досаду. Он покачал головой.

– А Яна настолько доверяет Даше, что дала ей себя увести? – тихонько спросила я у Лики.

– Только ей и доверяет. Даша безнадежно влюблена в Давида.

– О, господи. Бедная Даша! – вздохнула я. – Как у вас здесь все запутано.

– Зато у тебя все предельно ясно. – неожиданно жестко ответила Лика.

– Ты о чем?

– Извини. – уронила Лика, пристально глядя на сцену.

– Что случилось?

– Ничего. Ты сможешь забрать пакеты? А то мне холодильник пришлось бревном подпирать.

Что с ней такое? Что произошло, пока я болтала с Мишкой, а потом с Вадимом? Ладно, вечером я к ней зайду, узнаю, почему эта нежная бабочка вдруг стала кусаться.

Борис Павлович хлопнул в ладоши.

– Не теряем время, господа артисты. Сцена Вальмон – Турвель.

– Турвель приводит в чувство Яну. – громким шепотом напомнила Анна Сергеевна.

– Да, да… Тина, подыграешь?

От неожиданности я уронила тетрадь с текстом. Актерское суеверие гласит: уронил текст – сядь на него и встань вместе с ним, иначе провалишь роль. Поэтому я как миленькая поползла под кресло. Пока я изворачивалась, пытаясь сесть на тетрадь, Борис Павлович подошел и протянул мне руку.

– Текст знаешь?

– В общих чертах…

Я ухватилась за его руку, поднялась с пола, как положено, крепко прижимая тетрадь к седалищу.

– Ну так вперед. – скомандовал Борис Павлович, продолжая крепко держать меня за руку.

Я пожала плечами, освободила свои пальцы, ничего не понимая, вскарабкалась на сцену.

Там уже стояла выгородка гостиной. Похожая на ту, что была в первой сцене, только ломберный столик с разбросанными картами стоит ближе к центру. Чуть поглубже – диван с резной спинкой раскрыл свои мягкие объятия. Рядом небольшая банкетка.

– Тина, подходишь к столику и перебираешь карты. – слышу я команду Каргопольского.

Довольно банальное начало, но слово режиссера – закон.

Я подхожу к столику, начинаю перебирать карты и привычным жестом, почти машинально переворачиваю три из них.

Пятерка пик. Тройка пик. Туз червей.

Что-то знакомое в этом сочетании… Пики, черви… это мечи и кубки.

Значит – Пятерка Мечей, Тройка Мечей, Туз Кубков. Эти же карты выпали, когда я спрашивала о причине бабушкиной смерти!

Сердце колотится в ушах, мне кажется, его стук слышен в зале.

– Вы одни, мадам. – слышу я за спиной голос Каргопольского.

Чертов фокусник! Вылез на сцену вместо Аркадия и не предупредил меня!

Ну ладно, сейчас я тебе устрою…

Я роняю карты. Те самые три, что перевернула. Каргопольский бросается их собирать.

Я роняю еще одну. Она падает картинкой вверх. Король пик. Он же Король Мечей. Каргопольский поднимает карту и протягивает мне.

– Не стоит… – произношу я слабым голосом, – кто-нибудь из слуг…

– Я так рад вас видеть. Жаль, что наша прогулка не состоялась.

Последние слова Каргопольский произносит медленно и значительно. Я понимаю, что они адресованы не мадам де Турвель, а Тине Блаженной.

– И мне жаль. – отвечаю я мимо текста, глядя на него в упор.

Я слышу, как в зале стихает обычный шепоток, все внимательно наблюдают за происходящим на сцене.

– Через неделю мои дела здесь должны быть закончены. – произносит Каргопольский с интонацией, достойной Вольфа Мессинга.

– Вот как…

– Однако, может получиться так, что я не смогу… уехать.

Снова не по тексту.

– Ну что вы. Вы должны ехать.

Я с трудом отцепляюсь от крючков его глаз, отворачиваюсь и иду к дивану, чувствуя, как он буравит мне спину взглядом.

– Вы по-прежнему хотите от меня избавиться? – спрашивает меня Каргопольский.

– Я хочу, чтобы моя благодарность к вам осталась неизменной. – отвечаю я, опустившись на диван.

Я верю в то, что говорю, в отличии от мадам де Турвель, которая сама не знает, чего хочет. А я знаю. Я хочу чтобы рассеялись мои сомнения. Хочу выходить на сцену со спокойной душой. Хочу, чтобы мое сердце надрывалось только от выдуманных трагедий.

А вот чего хочет от меня Каргопольский, по-прежнему остается загадкой.

– Мне ни к чему ваша благодарность. – жестко говорит он, – Я жду от вас… – два шага ко мне, – чего-то более… – еще два шага, – существенного. Последнее слово пришлось на последний шаг, и он опустился на колени возле меня.

В зале стоит мертвая тишина. Все пристально следят за нами, даже Анна Сергеевна не реагирует на нашу отсебятину.

– Господь наказывает меня за… легкомыслие. Я была уверена, что это не может со мной произойти.

– Что “это?”

Я молчу. Он берет меня за руку и повторяет:

– Что “это”?

Он крепко сжимает мои пальцы и смотрит на меня так, что все плывет перед глазами. В ушах звенит от тишины в зале. Я отворачиваюсь.

– Взгляните на меня…

Он так произносит эти слова, что я не могу отказать. Какой же актер этот Каргопольский! Я поворачиваю голову к нему, и в этот миг он поднимает руку и отбрасывает со лба прядь волос и я вижу белый шрам, похожий на цветок.

Мне страшно. Мне плохо. Я пытаюсь закрыть глаза свободной рукой, но Каргопольский перехватывает ее.

– Имейте сострадание. Отпустите. – произносит он с тоской и смотрит своими черными дырами. Я чувствую, как меня начинает затягивать.

"Отвернись, не смотри, закрой глаза, беги!" – подсказывает мне инстинкт, но я ничего не успеваю сделать.

В глазах темнеет, словно я погружаюсь в толщу воды. Я задыхаюсь. Мучительным усилием отталкиваюсь от дна и поднимаюсь на поверхность. Прямо передо мной качается белая кувшинка. Нет, это шрам в виде цветка у человека, склонившегося надо мной.

– Нужно отнести ее домой. – произносит он, – Где вы живете?

Я хочу ответить, но язык не повинуется. Снова все погружается в темноту.

Какой мерзкий запах… Как я оказалась в общественном сортире? Вонь становится невыносимой, кажется, она сверлит голову изнутри…

Я дергаю головой, пытаясь, увернуться, открываю глаза. Надо мной склонилось лицо Вадима. Он водит возле моего лица ваткой, от которой несет нашатырем.

– Тина, ты слышишь меня?

– Слышу.

– На воздух. – командует Вадим и вместе с кем-то, кажется с Аркадием, они помогают мне встать.

– Где… Борис Палыч?

– Я здесь, Тина. Извините, я не думал, что вы так войдете в роль…

– Ничего. Вы просто… были очень убедительны.

Я пытаюсь улыбнуться, но зубы стучат.

Вадим и Аркадий помогают мне сойти со сцены и ведут к выходу.

– Учись, Аркаша! – слышу я за спиной трубный голос Анны Сергеевны, – Играть надо так, чтобы актрисы в обморок падали!

ГЛАВА 11. Перестаньте говорить загадками!

Я решительно пресекла попытку вести меня под руки, относительно бодрым шагом вышла из театра и спустилась по лестнице, споткнувшись всего раз.

Плюхнувшись на скамейку возле входа, я заметила, что Аркадий испарился где-то по дороге. Я сделала слабую попытку последовать его примеру и шмыгнуть обратно в театр, но не тут-то было.

– Десять минут на воздухе! – строго сказал Вадим, – Минимум. Как врач говорю.

– Все нормально со мной!

– Обморок был глубокий. Вам, барышня, сердце бы проверить.

Я бросила на него злобный взгляд и снова попыталась улизнуть.

– Хочешь обследоваться? Устрою. – пригрозил Вадим, возвращая меня на скамейку.

– Ненавижу врачей. – пробурчала я себе под нос.

Вадим пропустил мой выпад мимо ушей.

– Раньше такое бывало?

– Не бывало. – мрачно отрезала я.

– Предвестники? Дурнота, головокружение?

– Ну, было… – неохотно призналась я, – Как в тот раз.

– Тот раз? А говоришь, не бывало.

– Я тогда в обморок не падала. А в глазах темнело. Когда ширму уронила.

– Оба раза на сцене… – задумчиво протянул Вадим.

– Опять мистики нагоняешь?

– Я бы на твоем месте не паясничал.

Его тон не предвещал ничего хорошего. В воздухе запахло грозой, точнее больницей. Ну уж нет, здесь ему не виварий. Я решительно поднялась со скамейки.

– Все. Десять минут прошло. Пойду-ка я поработаю. Если опять хлопнусь в обморок, запишусь к тебе на прием. – попыталась я пошутить и занесла ногу на первую ступеньку.

– Не хлопнешься. – уверенно сказал он мне в спину.

С чего бы такая перемена? Минуту назад он угрожал мне обследованием. Я притормозила, но не обернулась.

– Почему ты так уверен?

– У тебя сцена с Аркадием?

– Да.

– Значит не хлопнешься.

Я обернулась к Вадиму, но ногу со ступеньки не убрала.

– Почему?

– Потому что не с Каргопольским.

– В каком это смысле?

– Во всех.

Поколебавшись немного, я сделала пару шагов обратно к скамейке и остановилась на безопасном расстоянии.

– Говори, раз начал.

Вадим откинулся на спинку, положил ногу на ногу.

– Борис Павлович… не совсем обычный человек. – Пауза. – Он умеет оказывать особое влияние на людей, вроде тебя.

– Что за люди “вроде меня”?

– Сверхчувствительные. Восприимчивые.

– Мерси. Но комплимент сомнительный. И хватит говорить загадками!

– Почему ты согласилась уехать из Питера в эту глушь? Как он тебя убедил?

– В первый раз не согласилась. Если честно, он меня даже немного напугал. А потом… у меня изменились обстоятельства. Каргопольский был не при чем. Он просто вовремя появился и… Да что я оправдываюсь! Это было мое решение. И я о нем не жалею.

Вадим смотрел на меня с грустной улыбкой, как мудрый дедушка на капризную трехлетку.

– Он так или иначе добивается своего. Кстати, не только с тобой. Со всеми, насколько я успел заметить.

– И с тобой?

Вадим кивнул, многозначительно глядя на меня.

– Ты хочешь сказать, что находишься здесь не по своей воле?

Вадим бросил взгляд на часы, поднялся со скамейки.

– Мне нужно в больницу. Мы вернемся к этому разговору. А пока запомни, что я сказал. И будь осторожнее.

И пошел по дорожке в сторону больничного корпуса. Я смотрела ему вслед и боролась с желанием броситься за ним и получить ответ на свой вопрос. Но рассудок одержал верх – ясно же, что ничего он сейчас не скажет. Так пусть не думает, что я заглотила его наживку вместе с крючком.

Я медленно поднялась на крыльцо. Мне показалось, что кто-то добавил ступенек к лестнице. И к сегодняшнему дню добавил еще один. Еще сегодня утром я сидела в кафе с Мишкой. Или это было неделю назад?

– “ Никогда не поддавайся на провокации!” – говорила Тине бабушка. Но Тина, как обычно, плохо слушала…

– Молчи. Без тебя тошно. И сил нет. Это все Вадим со своими намеками. И Борис Палыч. И Король Мечей. Два раза мне сегодня попался.

– Второй раз тебе его вручил Каргопольский. Не наводит на мысли?

– Наводит, не беспокойся.

– Ты совсем забыла о Короле Пентаклей.

– Не забыла. Он мне не опасен. Он из Ликиного расклада.

– Ты в этом так уверена?

– Ты тоже будешь говорить загадками?

– Буду. Иначе ты не научишься думать своей головой. И хватит уже пялиться на галерею. Там ответа не написано.

– А где написано?

– А ты подумай. Может догадаешься…

– Хватит мне голову морочить! Я репетировать иду.”

***

Люди идут в актеры ради возможности побыть тем, кем не являются и никогда не станут. Чтобы играть людьми как пешками, надо родиться режиссером, и моя героиня, маркиза де Мертей, как раз такая. Гениальный кукловод, непревзойденный мастер любовных интриг.

А я не режиссер, я актриса. Исполнитель чужой воли. Я прямая, как трость кукловода и послушная, как марионетка. И в любви мне не не везет, и до интриг мне дела нет.

Может, если я побуду в шкуре этой манипуляторши, то возьму у нее на заметку парочку приемов. Они бы мне сейчас очень пригодились.

Репетируем первую часть сцены. Моя героиня уговаривает Вальмона, своего бывшего любовника, соблазнить дочь своей подруги, чтобы досадить другому любовнику, который посмел ее бросить, чтобы жениться на этой самой дочери. Вот это замысел! Я бы до такого в жизни не додумалась.

Сцена идет хорошо. Аркадий молодец, с ним легко и интересно. Отличный партнер.

Говорить гадости и колкости мне не привыкать. Это я как раз умею.

И чувства женщины, которую бросил любовник я буду помнить всю жизнь. Мне остается только представить на месте юной и трепетной Сесиль монументальную Регину. Сложно, но можно. Зато реплики звучат убедительно. Если бы я могла сейчас отомстить Регине так, чтобы она загремела в монастырь в результате моих интриг… Год назад я бы не задумалась над ответом. А сейчас? Не знаю. Наверное, я изменилась за этот год.

– Стоп! – крикнул Каргопольский. – Господа, это хорошо, но очень плоско. Мне не хватает второго дна.

Мы с Аркадием переглянулись и одновременно уставились на Каргопольского, хлопая глазами.

– Аркадий, кто любовь твоей жизни?

– Э-э-э…

Аркадий бросил вороватый взгляд в сторону кулис.

– Я не про Яну спрашиваю. Кого любит Вальмон?

– Ну… мадам де Турвель.

Каргопольский вскочил с кресла, прошелся взад-вперед вдоль сцены, остановился напротив нас с Аркадием и произнес:

– Турвель – пешка. Случайная фигура. На ее месте могла оказаться любая другая. А любит он ее! – он ткнул пальцем в моем направлении, – Я хочу, чтобы ты играл это так.

– Как скажете. – пожал плечами Аркадий и пристально посмотрел на меня, будто искал что-то, за что меня можно полюбить. Я состроила ему рожу.

– Тина, кого любит твоя героиня больше всех на свете?

– Себя. – ответила я уверенно.

– А я хочу, чтобы его, – Каргопольский ткнул пальцем в Аркадия, – Все истории о своих любовниках она рассказывает, чтобы сделать ему больно. И все свои мерзости она творит чтобы ранить его и в конечном счете убить. Ведь это она, по сути убивает его на дуэли, а не тот глупый мальчик. Это ее месть за то, что он посмел полюбить другую. Она жестокая гадина. Но она любит его. Понимаешь?

На этих словах он подошел к сцене, запрокинул голову, глядя на меня снизу вверх.

– Понимаю. – честно ответила я. – Можно играть ее так.

– Нужно играть ее так! Тогда она перестанет быть абсолютным злом.

И станет женщиной, раненной в самое сердце. Тогда зритель будет ей сопереживать.

В жестком, белом свете софитов, направленых на авансцену, его обычная бледность казалась неестественной, неживой. Глаза, обычно похожие на уголь под слоем льда, увлажнились, словно затаенное в глубине пламя растопило хрупкую ледяную корочку.

Я неуверенно взглянула на Аркадия. Смог бы он ранить меня в самое сердце?

– Но перед смертью Вальмон говорит, что любил только Турвель… – возразил Аркадий.

– Он врет. Это его ответный удар маркизе. Он знал, что ей передадут его предсмертные слова. Он хочет, чтобы она страдала остаток жизни… – его взгляд потемнел, лицо осунулось. Мне показалось, он в одну секунду постарел на сто лет.

– Страдала без возможности что-то исправить… – тихо и печально закончил он, глядя мимо нас.

Мне стало не по себе.

– Играем любовь вперемешку с ненавистью. – сказала я, чтобы прервать его молчание.

Каргопольский ожил, энергично тряхнул головой.

– Правильно! Так всегда и бывает. Одно неотделимо от другого. Вы, ребята, любите друг друга до умопомрачения. Пробуйте!

Он сел в первый ряд, подался вперед, уперев локти в колени. Глаза его мрачно светились из-под нахмуренных бровей.

Я подумала, что неспроста он выбрал пьесу, которой не было и быть не могло в репертуаре “Вороньего гнезда”. Ее попросту не существовало в девятнадцатом веке. И эта жуткая женщина, маркиза де Мертей, для него и убийца и жертва. И чем-то она ему близка…

***

Каргопольский выжал из нас с Аркадием все соки. Мы уползали со сцены, как отравленные тараканы – зигзагами и пошатываясь. Я переобувалась, вяло размышляя, стоит ли мне сначала опустошить холодильник, а потом плюхнуться в ванну, или наоборот. А может пропустить оба пункта и сразу рухнуть в кровать?

Ладно, пока доберусь до моей норки, решение созреет.

Главное – этот бесконечный день близится к завершению.

– Тина, мы можем поговорить?

Я как раз запихивала балетки в сумку, и от неожиданности сунула одну мимо. Каргопольский поймал ее на лету, вручил мне. Я приняла ее осторожно, словно он передал мне горячий утюг, запихнула в сумку.

Я твердила себе, что не стоит принимать близко к сердцу слова Вадима – мало ли, что ему померещится. Но невольно держала дистанцию между собой и Каргопольским и избегала встречаться с ним взглядом.

– Поговорить? О маркизе? – я с преувеличенным вниманием занялась молнией на сумке.

– Нет. О вас. И обо мне.

Этого еще не хватало!

– М-можем, наверное, но…

– Я понимаю, вы устали, но, видите ли, пока вы были без сознания… кое-что случилось.

Я изобразила на лице знак вопроса.

– Вы открыли глаза, произнесли одну фразу и снова отключились.

– Какую фразу?

– “Не вздумайте впутывать Тину.” – медленно и значительно произнес Каргопольский.

Я пожала плечами.

– Это должно что-то значить?

– А как вы сами думаете?

– Думаю, это бред. Мало ли что человек бормочет в бессознательном состоянии… Я ничего не понимаю.

– Я понимаю. И еще один человек понял, как мне показалось.

– Какой человек?

– Я не могу сказать, пока сам не буду уверен. Я ведь сам, дурак, проболтался…Дело в том… – он оглянулся по сторонам, – вы это слышали? Там… – он кивнул в сторону входных дверей, – паркет скрипнул…

– Я не слышала.

– Прошу вас, зайдемте ко мне. Я не хочу, чтобы нас подслушали.

– Борис Павлович, может быть лучше завтра? – без особой надежды проныла я.

– “Завтра, завтра, не сегодня…” – попытался пошутить Каргопольский, но, наткнувшись на мой мрачный взгляд, сменил тон:

– Я прошу вас об одолжении, Тина.

Я пожала плечами, вздохнула.

– Хорошо…

Запустив меня в свою каморку, Борис Павлович запер дверь, выключил весь свет, оставив гореть лишь жутковатую настольную лампу в виде яйца на птичьей ноге.

Видя такие приготовления, я пожалела, что так легкомысленно согласилась на разговор. Я никогда не видела Бориса Павловича в таком волнении.

Молча указав мне на кресло для посетителей, он несколько раз прошелся по кабинету, остановился возле стены, сплошь увешанной потемневшими от времени черно-белыми фотографиями в рамках.