Текст книги "Блаженная (СИ)"

Автор книги: Белла Ворон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 16 страниц)

***

Лика лежала на берегу пруда. Ее лицо было скрыто высокой травой, волосы запутались в прибрежной ряске, белое платье было выпачкано землей и травой. Давид подошел, сел рядом с ней на траву.

– Она чувствовала – еле слышно сказал он.

– Ничего не трогать, – распорядилась Анна Сергеевна, – Тина! Позовите доктора. Аркадий, звоните в полицию. Я напишу Борису Павловичу. Кто-нибудь, уведите Давида!

Федя положил руку Давиду на плечо.

– Пойдем, парень. – сказал он, – не будем мешать.

– Она чувствовала. – сказал ему Давид.

Федя поднял его и повел в сторону небольшой ротонды в двух шагах от пруда.

“Она не чувствовала. Она повторяла то, что слышала от меня. – подумала я, – А я знала. И могла ее спасти.”

Давид неподвижно застыл на скамейке, глядя в точку. Федя остался стоять рядом с ним. Кто-то звонил в полицию. Рядом со мной раздавались чьи-то тихие всхлипы. А я не могла заплакать. Твердый, болезненный ком перекрыл мое горло, а внутри, где-то возле сердца стало горячо и пусто.

Я виновата. Я должна была отвести ее вчера к себе, остаться с ней. Сейчас она могла бы репетировать сцену с Вальмоном. А она лежит в грязном платье, вниз лицом, и волосы ее купаются в воде, и маленькая голубая бабочка сидит на ее безымянном пальце.

Я могла ее спасти. Но я была слишком занята собой.

– Тина! не спи! Доктора позови!

Я вздрогнула, с трудом сообразила, что от меня требуется и неуверенным шагом побрела к больничному корпусу. Но Вадим уже шел навстречу вместе с Александром, тот оказался расторопнее меня.

Вадим опустился на колени рядом с Ликой, взял ее запястье. Отпустил. Поднялся.

– Несколько часов… – тихо сказал он, не глядя ни на кого.

– Это ты виновата! – послышалось из ротонды.

Я вскинула голову и наткнулась на тяжелый, жесткий взгляд Давида.

– Вы уходили вместе. Что ты с ней сделала?

Земля качалась подо мной. Что я с ней сделала? Я бросила ее, потому что у меня были дела поважнее.

Давид, сам об этом не догадываясь, озвучил мои мысли, но имел он в виду совсем другое. Он обвинял меня в убийстве.

И все это понимали и смотрели на меня и я должна была что-то сказать.

– Я… я привела ее домой и уложила в кровать. Я не видела ее потом… Я ничего не сделала.

Вместо голоса вышло слабое шипение, твердый ком стоял в горле.

Все молчали, но я чувствовала, как меня прожигают холодные, недоверчивые взгляды.

– Я заходил к ней через полчаса после вашего ухода. Ее уже не было в комнате.

Давид сидел в той же позе, он даже не шевельнулся, но Федя почему-то положил ему руку на плечо. Я инстинктивно попятилась, и словно наткнулась спиной на всеобщее подозрительное молчание.

Я повернулась лицом к труппе, чувствуя себя актрисой, позабывшей текст.

– Послушайте… я уложила ее в кровать и сразу ушла. Я пошла в свой дом, я пробыла там… долго. У меня есть свидетель! – вспомнила я, – Наталья Павловна, садовница, она может подтвердить. А потом я была с Яной… Яна, подтверди!

Яна молчала. И все молчали. Только кузнечики яростно скрежетали, освистывая мое бездарное выступление.

– Я виновата только в том, что оставила ее… но я ее не убивала!

– А ширма? Случайно упала?

В голосе Давида зазвенела нотка, которая заставила меня отступить еще на шаг.

– Что она тебе сделала? Чем помешала?

Давид вскочил и кинулся ко мне. А я стояла и не могла шевельнуться. Федя успел перехватить его, к ним тут же бросились несколько мужчин. Поднялся шум, крики, кто-то завизжал. Я стояла, как вкопанная, не в силах шевельнуться и наблюдала эту картину как в замедленной съемке. Давида повалили на землю. Он вырывался и кричал, что убьет меня. Я не чувствовала ни злости, ни страха, я вообще ничего не чувствовала, внутри меня тоже словно заморозили. Но будь у меня хоть малейшее подозрение о том, кто убил Лику, я бы, наверное, тоже бросилась на него.

Наконец Давид устал сражаться и затих. Федя сидел у него на спине, Александр и Аркадий стояли рядом, готовые ко всему. Чувствовалось, что Давид собирается с силами для следующего броска.

Вадим перевел дух, сел на землю напротив него.

– Давид. – произнес он ровным голосом, – Посмотри на меня.

Давид поднял голову, взглянул на него из-под волос, закрывающих лицо.

– Сейчас ты встанешь и пойдешь со мной. Спокойно.

– Она удерет! – Давид попытался вырваться из-под Феди, но тот сидел крепко.

– Она не удерет. Уже едет полиция. Они во всем разберутся. – монотонно говорил Вадим.

Давид поник головой.

– Сейчас тебя отпустят, ты встанешь и пойдешь со мной.

Давид кивнул.

Вадим сделал знак Феде, тот выпустил Давида с некоторой опаской.

Вадим протянул Давиду руку, помог подняться, взял его руку повыше локтя и медленно повел в сторону медицинского корпуса. Давид стряхнул его руку.

– Не бойтесь, я ее не трону. – сказал он и повернулся ко мне.

– Будь ты проклята. – спокойно сказал он и побрел по дорожке, опустив голову. Вадим шел рядом, а Федя, как верный пес, следовал за ними.

– Тина, присядь. – сказал Александр и взял меня под локоть. Я послушно села на скамейку.

Где-то вдалеке завыли сирены.

***

Полиция оцепила место преступления, врачи скорой повторили слова Вадима. Когда Лику укладывали на носилки, голубая бабочка, словно уснувшая на ее руке, встрепенулась и полетела прямо ко мне. Я отшатнулась от нее, как от камня, брошенного в мою сторону.

Вернулся Вадим – он дал Давиду снотворное и оставил его под присмотром Феди. Сам он поехал с Ликой. Ему предстоит делать вскрытие. Кто-нибудь, отключите мне голову!

Среди полицейских я узнала Мишкиного отца – Петра Алексеевича.

Я удивилась, когда он сделал мне знак рукой – не ожидала, что он меня вспомнит. Этот угрюмый, немногословный человек едва ли замечал меня, когда я появлялась в их доме. Впрочем, никто из нашей компании не удостаивался его внимания, даже собственный сын. Мишка объяснял всем, что папа не любит, когда дети вертятся под ногами, потому что очень устает на работе. Я подошла к нему.

– Пошли, поговорим. – буркнул Петр Алексеевич и, не дожидаясь моей реакции, зашагал к самой дальней от пруда скамейке. Я послушно поплелась следом.

Он уселся, откинулся на спинку, хлопнул рукой рядом с собой. Я пристроилась на самом краешке.

– Я знаю, где ты была вчера вечером. К тебе вопросов нет. Пока.

– В каком смысле – пока? – насторожилась я.

Петр Алексеевич проигнорировал мой вопрос.

– Ты, может, заметила что-то?

– Что заметила?

– Эта ваша… как ее…

– Ее зовут Лика. – Да. Молодая, красивая была… мужики, небось вокруг нее крутились. – Может кто косо смотрел, или поцапалась она с кем-нибудь?

– Она ни с кем не цапалась. Она… не такой человек.

– Ну, может, сейчас кто из ваших странно себя ведет? Ничего не замечаешь?

Он сделал неопределенное движение в сторону пруда и внимательно посмотрел на меня.

– Петр Алексеевич, вы меня сейчас допрашиваете?

– Не заводись. Просто спрашиваю. По-человечески. Может ты что видела или знаешь.

Прекрасно. Он думает, что раз я дружила с его сыном, то сейчас вывалю ему все подробности отношений в труппе!

– Я ничего не видела и ничего не знаю. – холодно ответила я.

Петр Алексеевич молча смотрел на меня, чуть приподняв мохнатую бровь. Ясно было, что он мне не верит.

И в ту же минуту я осознала неуместность своего возмущения. Я много чего видела и кое-что знаю.

Сидя в кустах, я наблюдала, как Давид бегал по усадьбе и искал Лику. И своими ушами я слышала, как Яна грозилась убить Лику. И знаю, что ее легкомысленный супруг был в Лику влюблен. Если бы можно было знать, кто на что способен…

– Я в труппе новый человек, всего три дня, как приехала. – криво улыбнулась я, разведя руками, – Подружиться ни с кем не успела.

– Ну, подружиться, может и не успела, а активность уже развила. От Мишки только и слышно – Тина то, Тина се…

Вот как. Значит Мишка рассказал ему о моих делах. И Петр Алексеевич, наверное, думает, что я сейчас разрыдаюсь от такой его осведомленности и во всем признаюсь.

– Эта активность касается только моих личных дел. – сухо ответила я, – У меня, кстати, есть к вам вопрос, Петр Алексеевич. Насчет бабушки.

– Лучше даже не начинай. Толку не будет.

– Это почему?

– А потому. Ты прилетела и улетела. А нам потом возись. Медицинское заключение есть? Все.

– Ясно. А что насчет Лики?

Он встал и пошел к своим.

– Что насчет Лики? – крикнула я ему в спину.

– Насчет Лики будем дожидаться результатов вскрытия. – обернулся он на ходу, – Тогда и поговорим. С тобой в том числе. Советую напрячь память.

Я смотрела на его удаляющуюся спину. Дождемся результатов вскрытия. Лики. Мне это снится в кошмарном сне. Этого просто не может быть.

С ее руки вспорхнула бабочка и полетела прямо ко мне. Я шарахнулась от нее, а ведь это последний привет от Лики. А может быть, ее последняя просьба? Если бы я могла заплакать, может быть растаял бы ком в горле и не было бы так больно?

– Что это тут у вас творится?

Я вздрогнула – рядом со мной на скамейку плюхнулся Мишка и бросил мне на колени пластиковую папку безумно-розового цвета с изображением мультяшных феечек.

– Чертежи подвалов. – со скромной гордостью сказал мой друг, – Что происходит? Машина батина у ворот стоит…

– Лику убили. – ответила я беззвучно, прижав к груди папку. Ком напрочь перекрыл мне горло, не давая говорить и дышать.

– Что?

– Лику… убили. – сделала я еще одну попытку произнести это вслух.

– Не понял…

Третья попытка тоже не завершилась успехом. Но я наконец-то смогла заплакать, спрятав лицо за папкой с феечками.

ГЛАВА 17. Только ждать

Полиция уехала с тем же, с чем и приехала. Оставалось только ждать возвращения Вадима – он привезет новости. Тогда будет ясно – все плохо или же все очень плохо. Это для всех. Для меня в любом случае все очень плохо. Даже мысль о том, что меня могут обвинить в убийстве не особенно пугала. Я знала, что не убивала Лику. Но я знала также и то, что я виновна в ее смерти. И если меня обвинят в убийстве, это будет пусть слишком суровым, но заслуженным наказанием.

Все давно разбрелись по своим норкам, Мишка тоже уехал – у него были срочные дела, а мне он ничем помочь не мог.

Когда умерла бабушка, только работа спасала меня от ужаса, царившего в моей голове и боли в сердце. А сейчас мне нечего было делать.

“– Одно дело у тебя есть. Отнеси папку домой.

– Зачем?

– Может по дороге догадаешься?

– Ты можешь просто сказать, по человечески?

– Не могу. Я не человек. И, кстати, не дельфийский оракул. Я всего лишь твой внутренний голос.

– Ну так и молчал бы, если сказать нечего. Я все равно не смогу сейчас разбирать чертежи.

– Тебя никто не заставляет разбирать. Просто отнеси папку домой. Не нужно ею светить перед всеми. Неприлично как-то.

Что ж, он прав. Феечки на папке слишком широко улыбаются и зубы у них слишком белые.

Где-то глубоко в голове чуть встрепенулась и вяло закопошилась мысль о феечках и зубах. Слишком глубоко, чтобы зацепить ее, вытащить и понять, откуда она взялась и для чего окопалась в памяти. Я решила оставить ее в покое до лучших времен.

Голос сделал попытку что-то вякнуть, но я устало цыкнула на него и он притих.

Я вошла в актерский флигель, поднялась на второй этаж.

Моя дверь. А напротив – Ликина. Привалившись к стене, я гипнотизировала дверь, будто желая взглядом вызвать из нее Лику.

Этого не должно, не должно было случиться! Господи, ну почему мне все время кажется, что я могу все исправить?

Папку я даже не открыла – разбираться в чертежах подвалов я была не в состоянии. Бросила на стол рядом с рассыпанной колодой Таро —

так и не убрала со вчерашнего вечера.

Я начала собирать карты, но мне никак не удавалось сложить их аккуратно. Какие-то карты упрямо ложились поперек, или рубашкой наизнанку. Неловкое движение – и колода выскользнула из моих дрожащих рук и рассыпались вокруг меня узорчатым ковром. Сделав над собой усилие, чтобы не заплакать, я села на пол и стала собирать их снова, аккуратно складывая одну к одной. На этот раз получилось. Нет, вон еще одна прячется за ножкой стула. Разумеется, это был мой старый знакомый, Король Пентаклей.

– Знаю я, знаю! – прорычала я, – хватит мне пихать этого короля, я все равно ничего не понимаю! Не вижу! Не чувствую…

Я впихнула колоду в мешочек, швырнула в ящик комода и вышла вон из дома.

Куда теперь? Да, в общем-то, некуда. И делать нечего. Только ждать, когда вернется Вадим. И тогда будет ясно что делать – паковать чемоданы или продолжать мерить шагами эти дорожки и ждать очередного выверта судьбы.

А впрочем, зачем ходить? Можно сесть под кустом боярышника возле кенотафа и перечитывать буквы, составляющие имя человека, которого давно нет. Если сосредоточиться на буквах, то можно отвлечься от мыслей.

Я начинала понимать, для чего людям нужны тряпки на зеркалах, венки, закупка продуктов в промышленных масштабах и куча других дел, бессмысленных, жутковатых и никому не нужных. Если не занимать себя ими, то можно сойти с ума от мыслей. У меня похоже, уже началось – в ушах тихо и ритмично звучат две омерзительные ноты. Через секунду я догадалась, что эти ноты живут не в моей голове, а где-то снаружи.

А-а-а, это скрипит скамейка. Скрипит, потому что я раскачиваюсь взад-вперед. Так не годится. Я встала и побрела вперед. Куда? может в гости к бабушкиному дому? Мне ведь зачем-то нужно туда… Никак не вспомню, что я там забыла…

– Тина!

На моем пути возникло большое, мягкое препятствие, сильно пахнущее каким-то сердечным снадобьем. Вот так-так! Не заметить Анну Сергеевну – это ведь надо суметь. Я почти столкнулась с ней на ровной дорожке.

– Я к тебе иду. А ты мне навстречу.

Оказывается, ее голос не всегда соперничает с Иерихонской трубой.

Он умеет быть домашним, теплым, чуть сипловатым.

– Пойдем-ка походим.

Я молча кивнула. Анна Сергеевна обняла меня за плечи, будто взяла под крыло. Мы медленно пошли по дорожке.

– Я что хочу сказать… ты не злись на Давида. – сказала она через несколько шагов.

– Я не злюсь. Я все понимаю. Я бы и сама…

– Вот и хорошо. Накричал ерунды… истерика. Не принимай к сердцу. Он парнишка-то не особо крепкий. Лику как любил… – Анна Сергеевна промокнула глаза краем ладони.

– Да.

– Я еще спросить хочу… Ты ведь во вторник вечером с Борисом Палычем оставалась. Он не говорил, куда собирается?

– Нет. Ему кто-то позвонил. Он сказал – потом поговорим. И сразу ушел. Я только наутро от вас узнала, что он уехал.

Анна Сергеевна разочарованно вздохнула.

– Он и раньше, бывало, срывался по делам. Но всегда был на связи. А сейчас – звоню, пишу… ни ответа, ни привета. Думала, может ты знаешь.

Узкая дорожка, по которой мы шли, влилась в широкую аллею, обсаженную розовыми кустами, ведущую к главному зданию. – Ты была в Господском доме?

Я мотнула головой.

– Не успела еще.

– Хочешь зайдем?

Я пожала плечами. Мне и правда было все равно. И на вежливость сил не нашлось.

– Там красиво. Пойдем покажу тебе.

Господский дом – длинное одноэтажное здание, единственное в усадьбе, выкрашенное в белый. Чуть подзолоченное послеобеденным солнцем, оно казалось вырезанным из глыбы сахара. С одного бока к нему пристроен круглый эркер с плоской крышей, огороженной балюстрадой. Получалось что-то вроде балкона, или смотровой площадки.

– Видишь этот скворечник наверху? – Анна Сергеевна показала на причудливую надстройку на крыше со стороны эркера.

– Мезонин. – машинально поправила я.

– Правильно. Но мы зовем его скворечник. Здесь Борис Павлович живет. Его резиденция. Говорят, именно в нем жила когда-то Марфа. Каргопольский, ну, еще тот, ты понимаешь… был без ума от нее, исполнял все ее причуды. Кстати, тоже был Борис Павлович. Родовые имена Каргопольских… Так вот, Марфа пожелала выходить по утрам из спальни и кушать кофе на свежем воздухе. И тогда специально для нее, пристроили эркер с оранжереей и переделали мезонин, чтобы был выход на этот бельведер.

Анна Сергеевна обвела балкон с балюстрадой длинным, пухлым пальцем.

– Видишь, как бывает… Крепостная девка. Дочь сапожника. А барином вертела как хотела. А еще говорят…

Внезапный сильный порыв ветра, со звоном хлопнув окном где-то над нами, оборвал ее на полуслове. Мы дружно задрали головы. Балконная дверь медленно приоткрылась, сверкнув на солнце чисто вымытым стеклом.

– Дверь открыта! – всполошилась Анна Сергеевна, – Надо подняться, проверить в чем дело… – она достала из поясной сумочки большую связку ключей, – Хочешь со мной на бельведер?

– Хочу.

Анна Сергеевна отперла дверь круглой пристройки и мы вошли в просторное помещение, состоящее из высоких окон, затененных тропической зеленью. Здесь было прохладно, пахло землей и известкой. В середине возвышалась мраморная колонна, обвитая лестницей.

Мы вскарабкались по ней и вышли на плоскую крышу, мощеную черно-белым мрамором – тот самый балкон с балюстрадой. На крыше стоял небольшой столик с недопитой чашкой чая на нем и плетеное кресло, в котором грустил белый плед, слегка присыпанный березовой шелухой. Стеклянная дверь, ведущая на балкон была приоткрыта. За этой дверью скрывалась святая святых – резиденция Бориса Павловича. Воронье гнездо. Я не удержалась, чтобы не кинуть туда взгляд украдкой. Но мне не удалось увидеть ровным счетом ничего, кроме плотно задернутых зеленых штор.

– Борис Павлович! – с досадой цокнула языком Анна Сергеевна, – Балкон запереть забыл. Это странно… если не сказать больше.

– Наверное, сильно торопился. – вступилась я за репутацию Каргопольского.

– Исключено. Он никогда не торопится. Все планирует заблаговременно. – отрезала Анна Сергеевна. – Поэтому я беспокоюсь.

– Тогда… может быть… зайдем, проверим, все ли в порядке?

Глаза Анны Сергеевны округлились, брови поползли наверх.

– К Борису Павловичу? В его отсутствие? Исключено. Он и гостей-то не приглашает. А ты говоришь – зайдем…

– К нему что, вообще никто не заходит?

– Никто. Для решения рабочих вопросов есть его кабинет.

Последняя фраза прозвучала сурово. Помреж явно давала мне понять, что обсуждать здесь нечего. Но меня просто разрывало от вопросов.

– А готовит он тоже сам? А убирает? Воображаю Бориса Павловича с пылесосом…

Анна Сергеевна выразительной мимикой дала мне понять, что я несу неприличный вздор.

– Но все-таки? – не сдавалась я.

– Здесь есть одна женщина. – понизила голос Анна Сергеевна, – готовит ему и убирает. Наталья Павловна. Они давно знакомы. Он вызывает ее, когда требуется.

– А у нее есть ключ?

– Нет. Он сам ее впускает. И хватит уже глупости болтать. Давай-ка лучше попробуем прикрыть дверь снаружи.

Не переступая порога, Анна Сергеевна просунула руку в балконный проем, подцепила шнурок от шторы и принялась наматывать его на фигурный шпингалет с внешней стороны двери.

Я рассеянно наблюдала, как она проделывает эти манипуляции и размышляла:

Если человек до такой степени помешан на неприкосновенности личного пространства, то даже очень быстро покидая свою крепость, он тщательно проверит все засовы и замки, все окна и бойницы, как обычные люди проверяют плиту и утюг. Это значит… значит… либо он покинул дом не по своей воле, либо вовсе его не покинул. А ведь эта нехитрая мысль достойна того, чтобы ее проверить!

Анна Сергеевна тем временем завязала шнурок на трогательный бантик и подергала дверь.

– Вроде держится. Все, уходим.

“Черта с два мы уходим! – думала я, спускаясь по винтовой лестнице, – кое-кто обязательно сюда вернется.”

Мы вышли из оранжереи, Анна Сергеевна заперла дверь и дернула ее пару раз для верности. Надежная женщина. Повезло Каргопольскому.

– Хочешь пойдем ко мне? – неожиданно предложила помреж, – Чаю попьем… Уже пять часов… а я ничего не ела сегодня. Кроме валидола.

– Спасибо, Анна Сергеевна, но… я не могу. Я лучше похожу.

– Ну смотри.

– А Вадим Алексеевич когда вернется?

– Не знаю, Тин. Не раньше вечера.

Она помолчала.

– Завтра приедет отец Лики. Я позвонила ему… сообщила…

Анна Сергеевна вытащила из кармана пачку таблеток, дрожащими руками отковырнула одну, привычным движением бросила под язык. Пахнуло ментолом. Она перевела дыхание, слегка погладила меня по плечу, развернулась и пошла.

И я пойду. Мне лучше ходить. Я не могу сейчас быть на одном месте и валидол мне не поможет. Мне остается только ждать Вадима и… ночной темноты.

« Я убил свою жену.»

Нехорошо было отказываться от радушного предложения Анны Сергеевны. Ей сейчас отчаянно нужен кто-то, с кем она могла бы обмениваться ничего не значащими словами. Но этот кто-то – не обязательно я.

А вот интересную мысль, озарившую мою голову на крыше Господского дома, никто за меня не додумает.

Итак: либо Каргопольский покинул дом не по своей воле, либо он его не покидал.

Первое соображение казалось мне сомнительным. Каргопольский не из тех людей, кто подчиняется чужой воле. Мне вспомнилась фраза Вадима, о том, что Борис Павлович умеет особым образом воздействовать на людей. Это чистая правда. Вон, Анна Сергеевна, женщина-генерал. Всей труппой командует, а Бориса Павловича слушается беспрекословно, даже когда его нет рядом. Да и я сама, чего уж скромничать. С первого взгляда Каргопольский показался мне отвратительным типом. И вот я здесь. Борис Павлович цыганский табор заставит плясать под свою дудку. И дело не в том, что он платит всем нам зарплату. В его взгляде есть что-то такое, чему невозможно сопротивляться. Гибрид паутины и льда. Не могу представить себе человека, подчинившего Каргопольского своей воле.

Гораздо больше мне нравится второе соображение – Борис Павлович затаился где-то поблизости.

– Ну и зачем ему это? – встрепенулся мой бдительный друг.

– Не знаю пока. Сейчас это неважно. Думаю, Лика узнала что-то, что ей знать не полагалось. И это “что-то” было опасно для Каргопольского.

– Что может быть для него опасно?

– О, Господи! Не знаю же! Но узнаю, будь уверен.

– Ну-ну…

– Баранки гну. Алиби – знакомое слово? Борис Павлович изобразил внезапный отъезд, а сам спрятался где-то поблизости и убил Лику.

– Но тогда выходит, что у Лики был роман с Каргопольским… Все твои теории строились на том, что Лике грозит опасность со стороны любимого.

– Да… Я зациклилась на этих раскладах. А опасность исходила с другой стороны.

– Я тебе всегда говорил, что думать головой полезнее, чем раскладывать Таро. А уж если ты начнешь слушать меня…

– Обязательно. Но в другой раз. А сейчас я должна пробраться в мезонин.

– Опасная и противозаконная авантюра.

– Даже сли я не обнаружу там Каргопольского, то может быть мне удасться найти хотя бы намек на то, из-за чего погибла Лика.

– Ты сама-то понимаешь, насколько слаба твоя теория?

– Нет, не понимаю, объясни-ка мне, умник.

– Начнем с того, что строится она на незапертой балконной двери.

– Пф! Даже я запираю балконную дверь перед отъездом. А Каргопольский – педант, каких мало. И одержим манией охраны своей берлоги. Ты же слышал, что сказала Анна Сергеевна?

– Этого маловато для обвинения в убийстве.

– Для обвинения – маловато, а для подозрения достаточно.

– Хорошо. Допустим, ты права. Каргопольский обеспечил себе алиби, убрал свидетеля и затаился где-то поблизости в ожидании подходящего момента. Но ты понимаешь, голова садовая, как ты рискуешь? Ну заберешься ты в мезонин… А там Каргопольский! Если он справился с Ликой, то и с тобой справится.

– Нет его в мезонине. Он не дурак.

– Ну а вдруг?

– Я подготовлюсь.

– Возьмешь с собой столовый нож?

– Почему бы и нет? В случае чего и маникюрные ножницы сгодятся. Но я уверена, что Каргопольский прячется не в мезонине. И искать я буду не его, а улики.

– Дура. Ты просто самонадеянная дура.

– Возможно. Но меня просто распирает от желания проверить мою гипотезу. Я уверена, должно быть какое-нибудь тайное убежище, место, где он прячется. Возможно, в мезонине я найду подсказку.

– Для поиска подсказки есть менее опасное место. Там лежит такая розовая папочка…

– О! Спасибо, что напомнил. Чертежи… Надо их посмотреть!

– Вот умница! Иди домой и займись чертежами. Целее будешь.

– Отличная мысль. Тайное убежище Каргопольского наверняка где-нибудь в подвалах. Слишком уж темная вокруг них история.

Стоп… как я здесь оказалась?

Ответа не было. Этот хитрый умник всегда сматывается, когда он нужен.

А я стояла на берегу пруда, на том самом месте… Меня охватило очень странное чувство, будто это место давно меня ждет.

Стрекот кузнечиков, ветерок, играющий с гладью воды, дрожащие листья ивы, склоненной над водой – все словно говорило: “Тебя-то нам и надо.”

Что-то должно случиться. Прямо сейчас.

Я тихонько опустилась на примятую траву. На то самое место, где лежала Лика. Посидела немного. Легла лицом вниз. Мне не было страшно. Мне было никак. Тина Блаженная вдруг словно исчезла, осталось сущность за пределом имени, мыслей, слов. Та часть меня, что не исчезнет, даже если я сейчас умру. И поэтому она не знает страха.

Я опустила руку в воду – теплую на поверхности, прохладную в глубине. Солнечные искры плясали на воде, мне казалось, я купаю руку в расплавленном золоте. Прямо передо мной колыхался на воде цветок кувшинки – белоснежный, чуть подсвеченный розовым. В его чашечку, в самое сердечко вдруг опустилась маленькая голубая бабочка.

Та самая… или ее сестра?

Ветер сердито зашуршал прибрежной осокой. Лягушка выпучила на меня глаза.

Не смотри на меня осуждающе, лягушка… И ты, трава, не шурши мне в уши, я без вас знаю, что натворила.

Если бы я могла увидеть в воде, как в зеркале, что здесь произошло вчера… Но я видела здесь только свое лицо. И смотреть на него не хотелось. Я закрыла глаза.

Был ли это короткий сон, или мое воображение сыграло со мной очередную шутку, или золотистая круговерть на воде сработала, как хрустальный шар…

Передо мной возникло Ликино лицо. Такое, каким я его помню. Нежная улыбка, печальный взгляд. Без гнева, без осуждения.

Внутри меня наступила тишина, казалось, я могу услышать Ликины мысли, голос ее души, которая сейчас точно где-то рядом. Услышать не ушами, а каким-то тайным слухом.

“Подскажи, расскажи, дай знак…” – умоляла я.

Но душа разговаривает на своем языке, она не может ничего объяснить словами. Только трава шуршит…

Я открыла глаза и в зеленовато-розовой воде увидела свое отражение. Мне было неприятно смотреть себе в глаза. Я пошевелила рукой в воде, чтобы рябь скрыла от меня мое лицо, некрасивое, виноватое.

А когда вода успокоилась, рядом со своим отражением я увидела ее. Молодую женщину с темными длинными волосами, в белом платье. Ту, что явилась мне на сцене и напугала до умопомрачения. Призрак? Я почему-то не чувствовала ее мертвой. Но я не удивилась, не испугалась. Я была готова ко всему. Ее губы шевельнулись, но вместо слов я услышала только шуршание сухой травы.

Осторожно, медленно, чтобы не спугнуть видение, я поднялась и обернулась. Никого не было рядом со мной, но трава вокруг меня зашуршала сильнее и медленно склонилась, словно кто-то провел по ней рукой.

Солнце почти село, розовые разводы на воде угасли, наступили сумерки, но трава вокруг меня чуть светилась, как будто с темнеющего неба на меня направили тусклый софит.

Пятно света немного расползлось и сдвинулось в сторону дорожки. Я поднялась, шагнула следом за ним. Несколько сухих листиков на дорожке приподнялись и снова упали, как будто их потревожил ветерок или подол длинного платья. Я пошла туда, где упали листики, а свет полз впереди меня. Возле кустов боярышника что-то тихонько хрустнуло и зашуршало, будто птица вспорхнула. Я знала – это для меня. Я нырнула в кусты, вышла с другой стороны, а тусклое сияние сопровождало меня. Ночная бабочка – огромный пушистый бражник – впорхнула в круг света и полетела вперед. Я пошла вслед за ней. Легкий ветерок всколыхнул невесомую ветку садовой спаржи, она поманила меня будто зеленое, пушистое крыло.

Знать бы еще, куда меня ведут… В сторону тетра или к Господскому дому, ил к воротам и вон из усадьбы?

И вдруг свет померк. Меня оставили одну. Я всматривалась в темноту, вслушивалась в тишину в ожидании следующей подсказки. Куда идти? Я что-то сделала не так, поэтому меня бросили посреди дороги. Еще немного и я начну плакать и звать маму.

Поднялся ветер. Прямо передо мной куст чубушника склонился до земли, бросив в меня горстью белых цветов. Я инстинктивно заслонилась рукой, зажмурилась. Открыла глаза и… тихо вскрикнула от неожиданности. Передо мной стоял Вадим.

– Тина! Ты здесь?

– Вадим! Я должна… должна вернуться к пруду.

– Зачем?

– Она стояла у меня за плечом, она вела меня! А я потеряла сигнал… мне надо обратно…

Я бросилась было бежать, но он догнал меня, преградил дорогу.

– Кто стоял за плечом?

– Долго объяснять, мне надо обратно к пруду! Она покажет, кто убил Лику! Я должна найти того, кто это сделал!

– Тина, хватит! Этого никто не делал!

Я задохнулась от резкого порыва ветра.

– Что?

– Лику никто не убивал. У нее был сердечный приступ. – сказал Вадим.

– Сердечный… приступ… – я вдруг засмеялась, – Как у бабушки! Приступ…

Я хихикала, как идиотка, и размазывала слезы по щекам. Мне было ужасно стыдно, но я ничего не могла с собой поделать.

Я была уверена, что сейчас Вадим начнет играть в доктора – например, хлопнет меня по щеке – так ведь поступают с истеричками? – или начнет совать мне таблетку. Или применит гипноз, как сегодня с Давидом. А я от этого только сильнее стану хохотать. Но Вадим ничего этого не сделал, он стоял и смотрел на меня.

– Давай-ка ты сядешь. – спокойно предложил он, когда я затихла.

– Я не хочу сидеть, я… ладно, сяду.

Мне вдруг стало холодно, я съежилась на скамейке, подтянула к себе коленки, обхватила их обеими руками.

– Твоя бабушка ни при чем. – сказал Вадим, оставаясь стоять напротив меня. – У Лики был порок сердца.

– Что? Порок? Какой еще порок?

– Серьезный. Понятия не имею, почему ее не оперировали раньше. Ей были опасны эмоциональные перегрузки. И алкоголь ей было нельзя. Буквально ни грамма.

– И никто не знал об этом?

Он покачал головой.

– Даже я не знал. Она никому не говорила.

– Ты видел… это… собственными глазами? – прошептала я.

Он молча кивнул.

– Но… Почему эта женщина…

Я прикусила язык.

– О ком ты? – спросил Вадим, опускаясь на корточки и заглядывая мне в лицо. Он, наверное думает, что я имею в виду кого-то реального.

– Я… – я крепче обхватила коленки, – ты решишь, что я сумасшедшая.

– Ты не сумасшедшая, – тихо и твердо сказал Вадим, – но я вижу, что с тобой творится неладное.

Он сел рядом со мной. – Расскажешь?

Я колебалась. Совсем недавно я подняла его на смех, когда он заикнулся о вещах, не имеющих рационального объяснения. И теперь начать рассказывать о женщине в мокром белом платье? О том, как сбываются мои предчувствия?

Я начала рассказывать. С самого начала. С того момента, как я по Ликиной просьбе взяла в руки колоду Таро. Рассказала о своем страшном видении. О том, что оно пугало меня сильнее, чем зловещие расклады. О том, что с первого дня я знала, что Лике грозит опасность.