Текст книги "Город Мертвых Талантов (СИ)"

Автор книги: Белла Ворон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 25 страниц)

ГЛАВА 21. Тайна Декаденции

Для начала Саша решительно вычеркнула из списка Клару. Ее происхождение – ее алиби. Она давно очутилась бы в башне, если бы связалась с болотной нечистью. Альбинаты свое дело знают.

“Филибрум… Он еле передвигается, то и дело прилечь норовит, где ему плести интриги! А вдруг он притворяется? Нет, вряд ли. Шкаф-то на него в самом деле упал. Да и трудно притворяться целый год. Хотя…”

Напротив Филибрума Саша изобразила знак вопроса.

“Бэлла? Она смогла бы командовать оскуратом. Она кем угодно сможет командовать, если захочет. НО… Даже если бы это была она, вряд ли она стала бы рисковать Кассандрой. Вон как она побледнела, когда стало известно… Чуть не упала. И потом, она такая добрая.”

Саше стало стыдно. Она решительно вычеркнула Бэллу.

– Ты как всегда не о том думаешь…

– Ты опять здесь? – Саша и не заметила, как Молчун прокралась в комнату.

– Там холодно. И я все равно тебя слышу. ты не умеешь думать тихо.

– Ладно. – Саша нехотя поднялась, с досадой захлопнула дверь. – Почему я не о том думаю? А о чем надо?

– Упускаешь из вида кое-что. Способность летать на Пегасе можно использовать по-разному. Как и любой другой талант.

– Но как?

– Я-то откуда знаю? Просто тебе пищу даю для размышлений.

“Она права. Но как догадаться? Как я могу понять – зачем, если не знаю – кто? Надо исходить из того, кто мог подчинить себе оскурата.”

– И дружить с Утробой.

– С Утробой? Так она существует?

– А как же. И ей-то ты и нужна, ведь оскураты – ее слуги. Значит без нее не обошлось.

“Ух, как все закручивается! Хорошо, попробуем представить, кто мог служить Утробе. Да кто угодно! Но опять таки… Филибрум чисто физически не способен на такую активность. Бэлла не стала бы рисковать Кассандрой, она ее любит. Клара не драгоценная. Их вычеркиваем. Пока все правильно. Кто там дальше? Савва.”

Саша посмотрела в темное окно. Задумалась.

“ Чисто теоретически – мог бы. Но он слишком сам по себе. С трудом представляю, что он может кому-то служить. И потом – сколько мы с ним бродили по всяким глухим местам. Уже сто раз мог бы привести меня к оскурату! Он же этого не сделал! В лесу тогда меня вытащил! Нет, это не он.”

Саша со вздохом облегчения вычеркнула Савву из списка.

“ Карл Иваныч? Нет. Он меня по-настоящему боялся, когда увидел, в башню хотел отвезти. И Платон Леонардович не годится – он меня сегодня еле узнал. А может притворялся? Нет. Он слишком занят своими разработками. Не он.

Амалия… Темная лошадка. Я ее почти не знаю. Соблюдает нейтралитет, ни за меня, ни против. Саша вывела жирный знак вопроса напротив Амалии. Подумала и добавила восклицательный.

Декаденцию она вычеркнула без размышлений. Надо быть полной дурой, чтобы связаться с такой дурой. А Утроба вряд ли уж совсем дура.

Остается Лев. Три восклицательных. Годится на роль злодея больше, чем кто бы то ни было. Высокомерный, амбициозный, ради своей цели по головам пойдет.

– Слишком очевидно, тебе не кажется? Было бы разумно в этом случае хоть немножко притвориться.

– Может не считает нужным. Думает, он умнее всех. А может слишком зол на меня, вот оно и лезет наружу. Как бы то ни было – он мой главный подозреваемый. А на втором месте Амалия. Еще Филибрум под вопросом – третье место. Вот за ними и надо понаблюдать. И их остерегаться.

Уф-ф. Теперь можно и отдохнуть немножко. Заслужила. Надо будет попозже Савве рассказать. Придется. Ей помощь понадобится, а Савва по уши влип, ему деваться некуда. Саша вырвала из альбома исписанный листок, сложила, сунула в карман.

Теперь можно и поспать. А потом проснуться и подумать, как дальше быть и что делать. Может Савва что-нибудь подскажет. Отличный план! Иди сюда, подушечка…

Но не тут-то было. Раздался осторожный стук в дверь, и на пороге возникла Клара. Как будто только и ждала Сашиного возвращения. Вошла, села рядом на кровать и немного помявшись, вдруг спросила, не сочиняет ли Саша стихи. Так, случайно.

– Еще чего не хватало! – возмутилась Саша.

Клара загадочно улыбнулась.

– А Филибрум говорит – пишешь.

– С чего он взял?

– Если кто-то что-то пишет, то Филибрум об этом знает. Он даже припомнил кое-что… сейчас… – Клара подняла глаза к потолку.

– Не надо! – перепугалась Саша. – Верю! Ладно, писала. – угрюмо созналась она, – В детстве. А зачем вам стихи?

– Видишь ли, в чем дело… Кларины щеки слегка порозовели. – Завтра Агафьин день. В Самородье будет праздник. Декаденция по традиции поднимется на сцену и прочтет экспромт.

Саша представила себе эту картину. Хихикнула.

– Ну и пусть читает. Я-то здесь причем?

– Беда в том, – смущенно продолжала Клара, – что уже несколько лет она ничего не сочиняет. А экспромт ей тем более не по силам. И вот Кассандра придумала нечто гениальное: мы сочиняем стихотворение и подбрасываем ей, пока она спит. А Декаденция находит его, и верит, что на нее снизошло поэтическое озарение.

– Вы серьезно? Даже ребенка так не надуришь! Неужели Декаденция верит в такую чушь?

– Не знаю. Может быть просто хочет верить. Но все получилось так, как сказала Кассандра. Она никогда не ошибается! Кстати, стихотворение тоже сочиняла она. А сейчас Кассандры нет и я ума не приложу, что делать. Никто из нас не умеет сочинять стихи.

Клара беспомощно взглянула на Сашу. Та насупилась. Писать стихи ей совсем не хотелось, но как отказать Кларе?

– Почему вы думаете, что никто не может, а я смогу? И даже если так… Декаденция про маму гадости говорит и меня чуть на кухню не отправила. Пусть позорится!

Клара погладила ее по руке.

– Сашенька! Это нужно не только Декаденции. Это – для всех нас. Для Музеона. Понимаешь, должно быть что-то неизменное. Что существует невзирая ни на что. Даже сейчас, когда все плохо.

“Ну как она это делает!”, – с тоской подумала Саша. Она понимала, что не отвертится, что сочинять экспромт ей придется.

– Имейте в виду, ничего хорошего я не напишу. – мрачно предупредила она. – Я вообще стихов не читаю и не люблю.

Кларины глаза замерцали аквамарином.

– Я уверена, у тебя прекрасно получится!

Саша тяжело вздохнула.

– Ладно. Но только ради муз. И ради вас. Когда?

– Сегодня вечером…

– Я попробую. Но не обещаю.

Клара просияла и упорхнула. А Саша, кляня свою мягкотелость, полезла в рюкзак за Алисиной тетрадью.

“В конце концов стихи – это можно. Я только насчет прозы зарекалась. Так. Экспромт. Наверное надо про Источник что-нибудь… с чем он там рифмуется?”

Но то ли равнодушие к поэзии сказывалось, то ли недостаток рвения – дело не двигалось. Выходило глупо и криво. Саша нервничала, злилась, и от этого, разумеется, становилось только хуже.

– Кассандра им, видите ли, писала… – негодовала Саша, с остервенением грызя ни в чем не повинный карандаш, – и чего только не умела эта Кассандра!

Скрипнула дверь. В комнату прокралась Молчун. Запрыгнула на кровать.

– Чего тебе? – не глядя на нее, бросила Саша.

– Мне ничего. Это тебе – чего.

– Не поняла. – Саша хмуро посмотрела на Молчун.

– Ты меня звала.

– Я? Зачем ты мне нужна? Тебе показалось.

– Как же показалось, если у меня уши чешутся.

– При чем здесь уши твои?

– Музы чувствуют, когда их настойчиво призывают. И у некоторых от этого бывают неприятные ощущения. У меня начинают чесаться уши.

– Странно. Я просто сидела и писала. Вернее, пыталась.

– Очень настойчиво пыталась. Очень уши чешутся.

Саша снисходительно почесала Молчун за ухом.

– Спасибо, это приятно. Но бесполезно. От музьего зуда не помогает. Пиши уже! А я, так и быть, посижу с тобой.

– То есть я напишу стихотворение, и у тебя перестанут чесаться уши?

– Именно.

– Ладно. Будешь помнить мою доброту.

К ее удивлению, дело вдруг пошло. Слова находились, строчки складывались будто сами собой. Саша машинально почесывала Молчун за ушком, та благодушно мурчала.

– Ну вот! – гордо выдохнула Саша. – Для Декаденции сойдет. Спасибо за помощь.

– Если что, я рядом.

Молчун спрыгнула с кровати и выскользнула за дверь.

– Молчун!

– Что?

– Насчет ушей. Так у всех муз бывает?

– У всех по-разному. У меня – уши.

С радостным грохотом Саша сбежала по лестнице.

– Клара! Я написала! – завопила она и сунула блокнот Кларе под нос. – Читайте!

– Ты моя хорошая! Давай-ка посмотрим.

” Мне снится чудный сон – он сна меня лишает,” – начала она вслух, —

“Как будто конь крылатый прочь унес беду.

Мне чудится – Источник вновь играет…

И просыпаюсь я и к кратеру бреду.”

Она приостановилась и взглянула на Сашу поверх очков.

– Я специально так писала, – смутилась та, – как будто я – это Декаденция.

Клара кивнула и продолжала:

—” И, стоя на краю, я как дитя мечтаю

О светлых днях, о танцах юных муз…

Мне верится – Источник заиграет!

И упадет с души тревоги груз.

Но кратер пуст, и злобный ветер воет,

И все мои мечты летят ко дну.

И плачу я, и нет в душе покоя,

И я волчицей вою на луну…”

Клара сняла очки и улыбнулась.

– Не нравится? – нахмурилась Саша.

– Что ты, Сашенька! Прекрасно. Правда, немного пессимистично.

– Я вас предупреждала.

– Деточка! ты сделала очень хорошее и нужное дело. Спасибо тебе огромное! Теперь осталось немного – переписать его и поздним вечером подбросить Декаденции. Первую часть традиционно выполняю я. У меня отлично получается подделывать почерки. А со второй тебе поможет Савва. Он сейчас придет.

– То есть мне еще и подбрасывать? Ночью? Я не могу, мне рано вставать. Я работаю, вообще-то!

– Завтра можешь спать сколько захочешь! Я договорилась с Филибрумом. Деточка, больше некому. И Савва уже скоро придет!

– Вот пусть он сам и подбрасывает.

– Там нужны двое. – ответил Савва. Он уже стоял в дверях.

***

Поздно вечером, навьюченные тяжеленной корзиной с едой они перелезли через забор в сад Декаденции. Корзину тоже пришлось перекидывать через забор. Саша злилась.

– Вот зачем это все? Далась вам эта Декаденция!

– Видишь – свечи в окошке, – зашептал Савва, пропуская мимо ушей ее ворчание, – это кабинет. Стой там рядом и жди меня. А я отнесу корзину и сделаю так, чтобы она открыла окно. Держи.

Он вытащил из-под тряпки, прикрывавшей корзину исписанный листок бумаги, результат Сашиных поэтических мучений.

– Держи осторожно, не помни. Он должен быть гладким. Окно откроется – не шарахайся.

– Что за…

– Тссс! Потом будешь ругаться. Сначала дело сделаем.

***

В доме Декаденции темно. Одно окошко светится – кабинет, святая святых. На старинном письменном столе горят черные свечи в серебряном подсвечнике. На столе чернильница с полувысохшими чернилами, желтоватая бумага, разложены гусиные перья. Это все для атмосферы. Декаденция рвет и комкает бумагу, швыряет ее по углам, ожесточенно трет лоб, грызет перья – она сочиняет экспромт.

“о Музеон, моя обитель!

Я твой благословенный житель…

“Отличная рифма!”, – потирает руки поэтесса и продолжает: “Дарю тебе свою любовь! – о, да, сейчас Музеону это просто необходимо. Как же дальше… любовь… Ты вновь мою волнуешь кровь…” – ой, нет, не то. Любовь… Любовь… увижу вновь…

“Дарю тебе свою любовь… и жду, когда увижу вновь…”

Что я там вновь увижу? Или услышу? Надо что-то про муз и про источник. Так и напишу. Вот дрянь какая! Чернила почти высохли! Как можно что-то сочинить, когда писать нечем! Ну почему я должна заниматься такой ерундой! Я поэт, а не секретарша! Надо завести помощника. Должен же кто-то взять на себя эту тоскливую рутину, а то все приходится делать самой! Может эту девчонку нанять, хоть какая-то польза от нее будет. Не все же ей в библиотеке дурака валять.

“Дарю тебе свою любовь… и жду, когда увижу вновь…

Источник, музы на лугу, я жду, дождаться не могу…” – три раза “жду”, не пойдет! “ И я дождаться не могу…” теперь два раза…

Декаденция совершенно измучилась. Никак ей не придумывалось, чего она там не может дождаться.

“Может прочесть прошлогодний? Все уже его забыли, должно быть… Хотя, с другой стороны, как можно забыть мои стихи? Кто-нибудь наверняка помнит. Будет конфуз. Как-то легко мне в прошлый раз удалось сочинить… я как будто впала в поэтический транс, очнулась – а оно уже написано! А сейчас никак.

“…Жду, дождаться не могу того волшебного мгновенья…”

Стук в дверь прервал ее невеселые размышления.

– Ну вот, теперь идти открывать! – застонала поэтесса. – Только на мысль набрела! Нет, надо завтра же потребовать помощницу! Она подошла к двери, придала лицу одухотворенность и томным голосом спросила:

– Кто-о-о?

– Это я, Савва, откройте пожалуйста!

Декаденция открыла дверь. Савва стоял на пороге с большой корзиной в руке.

– Бэлла просила передать вам свежие чернила и кое-что на ужин. – сказал он, смущенно улыбаясь.

– Ну наконец-то! Что так долго! Где чернила?

– Там. – Савва показал подбородком на корзину.

– Ну так неси! Я сама, по-твоему, должна тащить такую тяжесть? Корзину на кухню, а чернила в мой кабинет!

Савва побрел на кухню, натыкаясь в темноте на мебель и дверные косяки. Декаденция прошмыгнула в кабинет и быстренько спрятала в ящик стола листок со стихами.

– Можно? – Савва мялся на пороге с бутылочкой чернил в руке.

– Давай уже скорей!

Он прошел к столу, протянул ей бутылочку.

– Открой и вылей в чернильницу! Об эти Бэллины пробки все пальцы переломаешь! Осторожно, не запачкай стол! Это старинное сукно! Вот так. Все, иди.

Но Савва не торопился. Он обвел кабинет восхищенным взглядом.

– Как у вас здесь красиво.

– Ты находишь? – кокетливо откликнулась поэтесса, все ее раздражение как рукой сняло.

– Такая творческая атмосфера. Так изысканно, романтично… Только душно очень!

– Душно? – снова сдвинула брови Декаденция.

– Душновато… немного, – смутился Савва. – Я беспокоюсь, как бы у вас не разболелась голова. Позвольте, я открою окно.

– Да, будь любезен, дружок, – милостиво разрешила Декаденция, – только не опрокинь чернильницу, и передвинь подсвечник, чтобы ветер не задул свечи!

– Да, конечно, – Савва со всеми предосторожностями распахнул окно, – Кстати, ветра совсем нет. Прекрасная, тихая ночь.

– О да! – согласилась Декаденция, – в такие ночи рождаются божественные стихи! А теперь иди, дружок, мне кажется, меня посетило вдохновенье! И захлопни за собой дверь!

Поэтесса придала лицу соответствующее выражение, дождалась, пока за Саввой захлопнется входная дверь и побежала на кухню.

Корзина стояла на столе. Декаденции стоило больших усилий не сунуть туда нос при Савве – не пристало поэту приходить в восторг от запаха еды. Но она была голодна, и вкус Бэллиной еды ей был хорошо знаком.

Дрожащими руками она извлекла из корзины пакет с пирогами, горшочек грибов, запеченных в сметане, яблочный рулет, банку вишневого варенья и завернутые в бумагу домашние колбаски. Ах да, еще бутылка с вишневым морсом. Декаденция, не утруждая себя раскладыванием еды на тарелки, принялась пировать. Ей показалось, что Бэлла добавила в морс что-то новенькое – тимьян, или можжевеловые ягоды… Надо будет спросить у нее при случае. Через четверть часа Декаденция отвалилась от стола, зевнула, взглянула на круглые настенные часы – ого! время-то не ждет! А у нее работа не закончена. Ах, как не хочется! После вкусного и сытного ужина так и тянет завернуться в мягкий плед и вздремнуть. Но экспромт сам себя не напишет! Нет, помощника надо заводить…

Поэтесса снова зевнула и поплелась в кабинет. Свежий воздух немного взбодрил ее. Савва умный мальчик, хорошо придумал открыть окно. Свечи почти догорели, но доставать и зажигать новые было лень. Тем более ей всего пару строк осталось сочинить.

Она села за стол, вытащила из ящика свой экспромт.

“ О Музеон, моя обитель!

Я, твой благословенный житель,

Дарю тебе мою любовь

И жду, когда увижу вновь

Источник, музы на лугу…

И я дождаться не могу…

– Великолепно для экспромта… – Декаденция зевнула до слез, – чего я там не могу дождаться?

Того прекрасного мгновенья…. Когда… доем свое варенье” – Тьфу, опять не туда! Поэтесса протерла глаза, встряхнула кудряшками, разгоняя сон.

“ Того волшебного мгновенья, когда мое стихотворенье… когда источника бурленье… Невы державное теченье…” – ой, простите, Александр Сергеевич, это ваше!.. – “…того волшебного мгновенья, когда… наступит озаренье, когда вернется вдохновенье…”

Глаза поэтессы закрылись, голова с глухим стуком опустилась на зеленое сукно.

Прошло минут пять. В раскрытом окне показалась голова Саввы. Он тихонько окликнул Декаденцию. Не получив ответа, позвал ее погромче, но с тем же результатом. Он довольно кивнул, просунул сквозь открытое окно исписанный листок бумаги и точным движением отправил его на стол. Свечи уже почти совсем догорели, но Савва на всякий случай подтянулся на руках, всунулся в окно и задул их – мало ли, что может случиться. Подумал, взял со стола изгрызенное гусиное перо и положил его сверху листа.

***

– И что это мы с тобой сейчас провернули? – спросила Саша, когда они благополучно выбрались из логова поэтессы и уселись на травке в душистых зарослях Клариного сада.

– Избавили Декаденцию от позора. – невозмутимо ответил Савва.

– Ты что, ее отравил? – ужаснулась она.

– Нет, только усыпил. – ответил он, безмятежно улыбаясь. – Бэлла добавила в еду какую-то снотворную траву.

– Не понимаю, зачем вам это надо! – не выдержала Саша, – Хорошая мина при плохой игре?

– Ты будешь завтра в Самородье? – неожиданно спросил Савва.

– В Самородье… – Саша слегка растерялась и не сразу сообразила, что ответить. Слишком резко он сменил тему. – Я… да, наверное. Если мне разрешат пойти. Приду тебя послушать. Ты ведь завтра играешь?

– Не надо. Не приходи.

– Это еще почему?

Он не ответил, отвернулся.

– Ты перезанимался. – заметила она.

Повисло натянутое молчание. Саша чувствовала, что Савва хочет сказать что-то важное, но не решается. И в какой-то момент поняла – нет, не решится. Тогда медленно, будто рассуждая вслух, она проговорила:

– Странно получается… Декаденция не может писать стихи. Клара не может заниматься садом, но и с Музеоном она не справляется. Филибрум не приближается к книгам, потому что Кассандра предсказала ему смерть. Бэлла ненавидит готовку лютой ненавистью и тоскует по своим травкам. Кто же здесь занимается своим делом? Платон Леонардович? Карл Иваныч? Ты?

Это был вопрос, требующий ответа. Но Савва не сводил с нее напряженного взгляда и молчал. Наконец осторожно спросил:

– К чему это ты?

Саша будто этого и ждала.

– Не понимаю – почему музы так боятся попасть в Город Мертвых Талантов? – с вызовом произнесла она, глядя на него в упор. – Они и так в нем живут.

Сказала и пожалела. Уже не раз она убеждалась, что бесполезно его провоцировать, он только глубже прячется в свою раковину. Так вышло и в этот раз. Савва поднялся с земли и протянул ей руку.

– Уже поздно. – спокойно сказал он, – Пора по домам.

– Имей в виду, – предупредила напоследок Саша, – я приду завтра в Самородье. Так что советую тебе как следует подготовиться.

***

Рассвет застал поэтессу спящей за столом. Ее разбудили птицы и утренняя прохлада. Она подняла голову, размяла задеревеневшую шею, закрыла окно, прошлась по комнате, зевая и поеживаясь.

– Как же я так заснула? – с досадой пробормотала она. – Не надо было наедаться ночью… Милостивые создатели, мой экспромт!

Она метнулась к столу, схватила листок, пробежала глазами строчки, написанные ее изящным почерком. Уставилась бессмысленным взглядом в окно, будто силясь что-то вспомнить.

– Я же не… мне кажется, я писала что-то другое…

Она снова внимательно перечитала стихотворение на листке бумаги.

– Невероятно… Неужели я еще и медиум? Да, да, это так! – едва дыша прошептала Декаденция, закончив чтение и прижимая листок к груди.

– И снова чудо! Благодарю вас, Великие хранители, что не забываете меня! – произнесла она, возведя глаза к потолку. Потом села за стол и принялась учить стихотворение наизусть. Нехорошо читать экспромт по бумажке.

ГЛАВА 22. Агафьин день

Саша проспала почти до полудня, великолепно выспалась, и этого оказалось достаточно, чтобы жизнь показалась ей почти прекрасной.

И только одно мешало наслаждаться моментом – сегодняшний праздник в Самородье.

Пообещать Савве заявиться на его выступление было легко. Труднее будет осуществить свою угрозу. Ее могут не выпустить, и скорей всего, так и будет. А между тем, ей бы не помешало появиться в Самородье и пошнырять там. Может что-то новое удастся разузнать. Да и Савва темнит не на шутку. С чего вдруг ей стало нельзя его слушать? Толпе народу можно, а ей нельзя! Он ведь уже играл при ней, и как играл! А теперь не хочет, чтобы она приходила. Очень странно. Надо бы выяснить – с чего такая перемена. И для этого нужно изобрести серьезную причину для визита на праздник. Но какую? В голову ничего не приходило. Все утро Саша перебирала возможные поводы, и не находила подходящего. Так ничего и не придумав, отправилась в библиотеку.

Филибрум, сидя за столом, возился с каким-то допотопным агрегатом. Его тонкое лицо страдальчески кривилось. Очевидно, дело не ладилось.

– Что это вы, Филипп Брунович, антиквариатом приторговываете? – весело поинтересовалась Саша.

Но Филибрум, по всей видимости, не был настроен шутить.

– Да вот, камера меня подвела! – отозвался он, чуть не плача, – Объектив не выезжает, заело что-то. Просил ведь Платона – проверь, проверь! Так он забыл! И в самый ответственный момент взял и пропал!

– Пропал? – насторожилась Саша. – Как? Куда?

Известие о пропаже Платона Леонардовича ей совсем не понравилось. Еще одного не хватало!

Но Филибрум был слишком погружен в свою беду, чтобы обратить внимание на тревожные нотки в Сашином голосе.

– Что мне теперь делать? – капризно спросил он у камеры.

– Ну и аппарат у вас! – фыркнула Саша, – Вы бы еще магниевый достали! А вам зачем?

– Это не мне, – дрожащим голосом ответил мэтр, – Мне вообще уже ничего не нужно! Это для Декаденции.

– Ах, ну конечно, для Декаденции. – язвительно проговорила Саша. – Могла бы сама догадаться. А ей зачем?

– Для своей стены славы. Не видели? Ах, да, вы же не были у нее дома… “Поэт читает экспромт!” Каждый раз в новом образе. Хотел вас попросить сделать фотографии, и вот, пожалуйста! – он с досадой отпихнул от себя бесполезную камеру.

– И чего вы все носитесь с этой Декаденцией, не понимаю! – злилась Саша.

– Слышали бы вы ее раньше – не спрашивали бы. Это была… феерия! Волшебство! А сейчас… все гибнет, рушится, валится в тартарары… – он безнадежно махнул рукой. На лице его отразилась такая печаль, что Саша удержалась от очередной язвительной реплики в адрес поэтессы.

– Воспоминания и традиции – это все, что у нас осталось. – продолжал Филибрум. – Раньше я сам фотографировал Декаденцию, сегодня хотел попросить об этом вас. И вот, пожалуйста! – он с досадой отпихнул от себя бесполезную камеру, – Теперь извольте выслушивать истерику! – Он уронил голову, бессильно сгорбился, весь уйдя в свою печаль.

Саша встрепенулась. Вот отличный повод для визита в Самородье! Ее наверняка отпустят, если Филибрум попросит.

– Смешной вы, Филипп Брунович! – радостно воскликнула она, – Мне бы ваши проблемы. Розетки у вас тут есть?

– Розетки? – переспросил Филибрум, не поднимая головы, – Есть где-то. В другом крыле. Со стороны Самородья. Что в них теперь толку?

– У меня есть камера. В телефоне. – сообщила Саша тоном заговорщика.

– В телефоне? – оживился Филибрум, – И вы сможете?

– Смогу, если получится зарядить. Шнур у меня есть. С вас розетка.

– Вообще-то, в Музеоне мы такими штуками не пользуемся… – капризничал мэтр, но в глазах его уже засветился привычный хитроватый огонек.

– А мы и не будем, – подыграла ему Саша, – мы в Самородье воспользуемся. Там же и напечатаем. И никаких истерик!

***

Филибрум добыл для Саши разрешение. Уполномоченный альбинат со свитой подвел ее к калитке и строго предупредил, что если она вздумает сбежать, то у ее драгоценных поручителей будет куча неприятностей. Разумеется, он выразил эту незатейливую мысль на своем, альбинатском языке, но Саша не смогла бы повторить его тираду, даже если бы очень постаралась.

Напрасно они так волновались и тратили на нее драгоценное время. Если бы ее сейчас силой посадили на паром, она спрыгнула бы и поплыла обратно. Но она промолчала, с достоинством кивнула альбинатам и прошла сквозь калитку в тупик Жанны Д”Арк.

И – крики, пение, завывание разом обрушились на нее. В тупике, возле самой стены полыхал огромный костер, и казалось, живая Жанна посреди огня совершает свой страшный путь к бессмертию. Искры, вспышки, тени от языков пламени бесновались на темной стене, и Саше почудилось на мгновение, что нарисованное лицо исказилось от боли. Она расстроилась, развернулась, пошла вперед, запретив себе думать, что увиденное ею – дурной знак. Ей нужно попасть на площадь Безобразова. Сегодня это просто – толпы людей направляются туда, там там будет происходить самое интересное. Но и здесь, в паутине узких улочек есть на что посмотреть. Повсюду горят костры, как символ эшафотов, от которых спаслись предки жителей Самородья. Люди, переодетые в колдунов и ведьм, или просто нарядившись в лохмотья, несут в руках пылающие ветки или пучки хвороста. В Агафьин день по всему городу огонь и веселье.

Саша брела по улице, озаренной красноватым светом, горло щипало от дыма, слезились глаза, но она всматривалась

жадным взглядом в чужие лица вокруг. Безумием было бы надеяться, что она увидит маму, но при чем здесь здравый смысл?

Всеобщее приподнятое настроение не заражало ее. Утреннее предчувствие счастья незаметно испарилось. Был ли тому виной недобрый знак в тупике Жанны Д Арк, или тревожные отсветы на стенах и лицах – она не знала, и лень было докапываться до причины. И мысли ее одолевали такие же мрачные и тягостные.

Ей казалось, что никогда раньше она не чувствовала себя такой одинокой, потерянной, всем чужой. И отчего-то было стыдно, словно она проникла сюда обманом и хочет напакостить хорошим людям. Уворачиваясь от очередного факела, Саша чуть не сбила размалеванный фанерный стенд для фотографий, с отверстиями для рук и лиц. Кажется, они называются тантамарески. Дурацкое название! И идея убогая – какой смысл увековечивать собственную глупость? Ведьма на метле, алхимик в лаборатории, еретик на эшафоте… Каким надо быть идиотом, чтобы просовывать голову в дыру, да еще считать это забавным! Но вот же, фотограф стоит перед тантамареской, изображающей Агафью на Пегасе. Он настраивает камеру, а стенд слегка покачивается, позади него явно кто-то есть. Саша обернулась, приостановилась в мрачном ожидании. Кому вздумалось по доброй воле побыть девочкой на Пегасе?

Бледно-голубые глаза внимательно посмотрели на Сашу через отверстие, полыхнули ледяным огнем в ярком свете вспышки. Светлана! Сашу будто кипятком окатили, и она, сама не помня как, очутилась за распахнутой дверью небольшого магазинчика за углом. Вжалась в стену.

“Не может быть! Показалось!” – соображала она, пытаясь унять дрожь и успокоить дыхание. Безрезультатно.

“Если она выследила меня, то зачем ей себя обнаруживать? Какой смысл меня пугать? Тогда уж надо сразу хватать. Нет, мне показалось!”

Но все же надо было в этом убедиться, иначе ей не будет покоя. Она собралась с духом и осторожно, на пару миллиметров высунулась из-за двери. Не видно, мешает угол дома, люди, дым… Не отлипая от стены, гусиными шажками Саша выползла из своего укрытия, вытягивая шею, готовая в любой момент броситься наутек, попутно соображая, где может быть ближайшая калитка в Музеон. Вот этот фанерный стенд с Пегасом, краешек торчит. Она еще сильнее вытянула шею…

И вдруг шум, крики, вспышки факелов. Откуда взялась эта процессия? Люди с разрисованными лицами, в обтрепанных балахонах и остроконечных шляпах, размахивая факелами, хохоча и завывая, заполнили узенькую улицу, скрыли от Саши тантамареску. А она застыла прямо на пути развеселой толпы.

Впереди процессии скачет длинноволосый человек в белой рубашке с красным платком на шее и несет веселую ахинею:

– Они сжигали на кострах наших прабабушек, они топили их, вешали, запирали в психушки! – выкрикивает он, сверкая белыми зубами, – Но они живы, потому что мы есть! Мы, их потомки, живем! Мы швыряем в огонь наши страхи, мы сжигаем их, пока они не сожгли нас, и ради смеха мы делаем селфи в смирительных рубашках! Смотри! – крикнул он Саше, указывая на ей за спину. Она машинально обернулась и застыла от ужаса. Прямо на нее надвигались два огромных человека в белых балахонах. В ручищах они державшли за две стороны грязно-белую смирительную рубашку из грубой ткани. Они шли, перегораживая поперек всю улицу. Их лица прятались под колпаками с прорезями для глаз.

– Хочешь селфи из психушки? Запомнишь этот праздник на всю жизнь! – услышала Саша у себя над ухом. Визгливый хохот вывел ее из ступора. Она развернулась и нырнула в самую гущу процессии, которая заполнила собой узкую улицу. Санитары что-то весело и хрипло кричали ей вслед.

“Если они сейчас меня скрутят в рубашку, то даже если я буду орать во все горло, никто не поверит, что это всерьез!” – лихорадочно соображала Саша, продираясь сквозь толпу. Ей казалось, она слышит за спиной тяжелый топот и позвякивание пряжек на кожаных ремнях рубашки. Факелы выписывали перед ее лицом огненные узоры, она, рискуя подпалить волосы, лавируя и пригибаясь, пробралась, проскользнула, протиснулась, и, выскочив на площадь Безобразова, облегченно вздохнула. Все! Она в безопасности. Здесь они не посмеют ее схватить. Она отдышалась, привалившись к стене. Процессия с факелами не показывалась, санитаров тоже не было видно. Должно быть свернули на другую улицу.

А здесь, на площади Безобразова как будто другой город и другой праздник. Саше даже показалось на минуточку, что она снова в Москве. Музыка, гирлянды воздушных шаров, сахарная вата, мыльные пузыри, бумажные фонарики… Домашнее такое веселье, милое и спокойное.

Посреди площади возвели деревянный помост, обложили дровами – это традиция. Так делают всегда в память о том, как Агафья спасла Самородье. На этом помосте как раз все и происходит. Сейчас там меняли декорации, увозили за ширмы ободранного фанерного Пегаса – видимо только что закончился спектакль. Плотная толпа окружала помост, а Саше нужно было подобраться к нему как можно ближе, ей Декаденцию надо снимать. Она вздохнула и решительно ввинтилась в толпу. До нее доносились обрывки разговоров – зрители обменивались впечатлениями о только что завершившемся спектакле.

– …просто позорище! Время только потеряли.

– … Амалия сама на себя не похожа! Еще лет пять назад такие спектакли ставила – смотришь на одном дыхании! А сейчас… ну танцы, ну костюмы… А не цепляет.

– Да… Столько про нее говорили! Гениальный режиссер, потрясающие спектакли…

– Так у нее звездная болезнь прогрессирует! Я каждый год здесь бываю. И с каждым годом все меньше желания ехать – все на глазах разваливается. Уже и труппа разбежалась, а она не видит ничего…