Текст книги "Все впереди"

Автор книги: Барбара Брэдфорд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц)

Там были еще викторианский письменный стол, китайский сервант, заполненный старинными фарфоровыми блюдами, а также разные маленькие столики красного дерева. В действительности, настолько подлинным был декоративный замысел, что я почувствовала себя перенесенной в другую эпоху.

Букеты цветов, ваза с фруктами и поднос с напитками, газеты и журналы еще более усиливали атмосферу приветливости и домашнего уюта этой комнаты. Особенно хорошо в ней было в эту ноябрьскую ночь при весело потрескивающем огне в камине и включенных лампах под розовыми шелковыми абажурами.

На одном краю каминной доски стоял телевизор. Я включила его и села на софу, чтобы посмотреть вечерние новости. Но они уже кончились, и диктор перешел к новостям спорта, и поэтому через несколько мгновений они потеряли для меня интерес.

Выключив телевизор, я прошла в спальню, спрашивая себя, когда же Эндрю удастся приехать с работы. Мы говорили с ним некоторое время тому назад, сразу после моего возвращения из Тейт-галери, и он сказал мне, что заказал столик в «Харри» для обеда. Но он не уточнил, на какое время он заказал его, и не сказал, когда вернется в гостиницу.

Чтобы убить немного времени, я прочитала несколько глав книги Колетт, но, обнаружив, что уже около восьми, я разделась, накинула халат и пошла в ванную комнату. Смыв макияж, я сделала новый, расчесала щеткой волосы. Я уже кончала собирать их в пучок на затылке, когда услышала звук ключа в замочной скважине. В радостном ожидании я бросилась в гостиную.

Эндрю вешал плащ в стенной шкаф в маленькой прихожей нашего номера. Обернувшись, он увидел меня.

– Привет, – произнес он.

Он поднял свой портфель с пола и сделал шаг вперед.

Я пристально взглянула на него и поняла, что он совершенно изнурен. Это напугало меня. Темные круги под глазами выделялись еще резче, чем прошлым вечером, лицо вытянулось и стало бледнее, чем обычно.

Поспешно подойдя к нему, я крепко обняла его, затем схватила за руку и повела в комнату. Но он остановился у камина, отстранился от меня и положил портфель на ближайшее кресло. Наклонившись к огню, он согрел руки, выпрямился и оперся о каминную доску.

Глядя на него внимательно, я спросила:

– Ты неважно себя чувствуешь?

– Устал. Чертовски устал.

– Мы не обязаны идти куда-то обедать, – заметила я. – Можем позвонить и заказать обед в номер.

Он странно, непривычно холодно посмотрел на меня.

– Мне совершенно все равно, пойдем мы обедать или нет. Но мне не все равно, что меня заставляют тащиться в Йоркшир. Должен сказать, я не собираюсь тащиться туда к маме. – Он сказал это несвойственным ему раздражительным тоном. – Я только что с ней разговаривал по телефону, она сетовала на то, что мне приходится так долго задерживаться на работе, и настаивала на том, чтобы мы поехали туда завтра. «Так что и я смогу отдохнуть», – сказала она. Не об этом ли вы сговорились сегодня за ланчем?

– Мы совсем не об этом говорили! – воскликнула я немного поспешно. – В действительности Диана лишь упомянула об этом, между прочим.

– Но со мной она только об этом и говорила! – выкрикнул он, свирепо глядя на меня. – Она прочла мне целую лекцию. Она также сказала, что ты тоже хотела бы поехать, что с моей стороны было бы нечестно заставлять тебя томиться в городе весь уик-энд…

– Эндрю, – резко перебила я его, – мне все равно, поедем мы или нет.

Он был не только усталый, но и злой, и у меня появилось ужасное чувство, что он рассердился на меня так же, как на свою мать.

– Рад слышать, что ты так думаешь, потому что мы не можем туда поехать. Об этом нет и речи. Мне надо работать завтра и, вероятно, в воскресенье.

– Ох, – сказала я расстроенно.

– Что это значит?

– Ничего, просто «ох». Однако, если ты должен работать этот уик-энд, зачем ты предложил мне сюда прилететь? Просто сидеть в гостинице и ждать тебя? Я могла бы с таким же успехом остаться в Нью-Йорке с детьми или поехать с ними в «Индейские лужайки».

Вместо ответа он несколько рассеянно запустил руку в волосы, затем потер глаза.

– Это был адский день, – проворчал он тем же воинственным голосом. – Малколм Стенли ведет себя, как последний идиот. Каким он, конечно, и является… Это сразу ясно. Но что хуже, он еще и мерзавец. И очень много о себе воображает, имея самомнение величиной с дом. Самомнение… – Эндрю сжал губы. – Самомнение всегда стоит поперек дороги, и оно приводит очень многих к неприятностям, – пробормотал он так тихо, что я едва расслышала.

Я ничего не сказала.

Внезапно выпрямившись, он поглядел на меня.

– Сегодня во второй половине дня я наткнулся на одну путаницу Стенли, и для того чтобы ее распутать, мне понадобится много времени. Вот поэтому может возникнуть необходимость остаться в Лондоне еще на одну неделю.

– Я думала, что во вторник приезжает Джек Андервуд, чтобы принять от тебя должность.

– Ему может понадобиться помощь. Моя помощь.

Я открыла было рот, чтобы возразить, и быстро его закрыла. Тяжело опустившись на софу, я через мгновение сказала:

– Почему бы нам не позвонить в «Харри» и не отменить заказ на столик? Совершенно очевидно, что ты не в настроении идти обедать.

– А ты в настроении. Так что мы идем.

– Эндрю, пожалуйста. Ты сегодня такой спорщик, и я не знаю, почему.

Я прикусила губу, чувствуя, как невольные слезы подступают к горлу. Торопливо проглотив их, я сказала как можно спокойнее:

– Я просто хочу делать то, что ты хочешь. Я только хочу, чтобы тебе было приятно.

– Мне надо выпить, – пробормотал он и направился к пристенному столику, стоявшему между двумя высокими окнами.

Я смотрела, как он наполняет бокал чистым виски, отметила его опущенные плечи, усталую манеру держаться. Он выпил виски в два глотка и налил себе еще, на этот раз добавив лед и каплю воды из кувшина. Затем, не сказав мне ни слова, он прошел через комнату и зашел в спальню, унося с собой выпивку.

Я молча смотрела вслед.

Я очень давно не видела его таким капризным и скандальным. Поскольку он меня обидел, поскольку я чувствовала, что он ужасно несправедлив, я вскочила и бросилась за ним. Я была вне себя.

Он стоял у кровати, на которую бросил свой пиджак, и развязывал галстук. Услышав, что я вошла в комнату, он быстро обернулся и застыл, глядя на меня.

Я сказала:

– Я понимаю, что у тебя был плохой день. Я сожалею об этом. Богу известно, ты этого не заслужил. Но тебе не удастся выместить на мне свои неприятности. Я тебя не позволю! Я ничего плохого не сделала!

– У меня были ужасные две недели, не только ужасный день! – отпарировал он, добавив раздраженно: – Пойду приму душ.

Он принялся расстегивать рубашку.

– Сунь голову под воду и держи ее там! Несколько часов! – выкрикнула я, выплеснув наружу свой гнев.

Я резко повернулась на каблуках и пошла прочь, в сердцах хлопнув дверью. Хрустальные жирандоли в гостиной звякнули и слегка закачались. Но мне было наплевать. У меня был такой восхитительный день, и он только что его испортил всего за несколько секунд. Я была разъярена, как никогда. У меня все дрожало внутри.

Миг спустя дверь ванной комнаты с шумом отворилась, и Эндрю подошел к пианино, у которого я стояла.

Взяв за плечи, он крепко прижал меня к себе и заглянул в глаза.

– Я виноват. Я так виноват, Мэл. Я выместил все на тебе, и это очень плохо с моей стороны, очень несправедливо. Этому нет прощения, правда нет. Проблема в том, что сегодня вечером мама разозлила меня: она начала меня ругать, что я не хочу провести уик-энд с ней, жаловаться, что не видит меня совсем, хотя я давно уже здесь, в Лондоне. Конечно, это правда, и у нее хорошие намерения, но… – Он покачал головой: – Я думаю, что сегодня у меня просто нервы не в порядке.

Он смотрел мне в лицо.

Я не сказала ни слова и не сделала ни одного примирительного жеста, и он пробормотал тихим, дрожащим голосом:

– Прости меня, котенок…

Его усталость, казалось, была ощутимой. Весь мой гнев рассеялся в одно мгновение.

– И прощать-то нечего, глупый.

Теперь он улыбался, а глаза были нежными и любящими, как всегда, и он поцеловал меня в кончик носа.

– Ох, котенок, что бы я делал без тебя?

– А я – без тебя? – спросила я.

Подняв руки, я нежно дотронулась до его щеки.

– Послушай, крутой парень, давай я отменю заказ, закажу бутылку хорошего вина и твое любимое негритянское блюдо, и мы можем остаться здесь, поужинать перед камином. Ты и я, наедине. Уютно, тепло и мило. Что ты на это скажешь?

– Я скажу: хорошо, я назначил тебе свидание.

– Ладно. Теперь давай, – заторопилась я, – залезай в горячую ванну. Ты можешь налить туда немного пенного шампуня. В нем пихтовое масло, и от него расслабляются мышцы.

– Присоединяйся ко мне! – Он поднял бровь и многозначительно взглянул на меня.

– Нет! – воскликнула я.

Он засмеялся впервые за весь вечер, а вслед за ним я.

– Никаких подвохов сегодня, Эндрю Кесуик, ты слишком устал.

– Боюсь, что так, даже для тебя, котенок.

Обед был превосходный. И таким же оказался вечер.

Пока Эндрю размачивал свои усталые косточки в ванне, дополна налитой горячей воды и разбавленной доброй порцией моего пихтового шампуня, я заказала ужин в бюро обслуживания.

Желая его побаловать и дать ему почувствовать себя лучше, я выбирала все его любимые блюда: консервированные креветки с залива Морекомба, отбивную из молодого ягненка под мятным соусом, картофельное пюре, зеленую фасоль и морковь. Я выбрала восхитительное красное вино, шато-лафит-ротшильд, и к черту цены. На десерт я заказала хлебный пудинг. Я не особенно его любила, но Эндрю любил его; он ему нравился с тех времен, когда он жил в школе, и я знала, что сегодня вечером он ему будет рад.

Освеженный, отдохнувший, насытившийся вином и пищей, мой муж был к одиннадцати часам в более мягком настроении. Но, тем не менее, я была поражена, когда он вдруг произнес:

– Ладно! Мы едем, в конце концов, завтра в Йоркшир, детка.

Я полулежала рядом с ним на софе, рассеянно смотря новости по телевизору, но тут резко выпрямилась и села, уставившись на него.

– Но я думала, что тебе завтра надо идти в офис! – воскликнула я. – Я считала, что тебе надо разбираться с вашей путаницей.

– Да, это верно. Но я не думаю, что смогу сам с этим справиться. Мне необходим Джек в качестве резонатора. Это финансовые дела, которые всегда были в его компетенции. И, послушай, я могу взять с собой некоторые бумаги, изучить их по дороге к маме.

– Ты в этом уверен, дорогой?

– Совершенно убежден.

– Ты делаешь это не для меня, не так ли? Не из-за того что ты не хочешь, чтобы я сидела в гостинице и ждала тебя? Ведь это не так?

– Я это делаю для нас обоих, Мэл. И для мамы. В любом случае, я считаю, что для меня будет полезно уехать на сорок восемь часов. Я сумею по-новому взглянуть на все это. И, честно говоря, мне просто необходимо убраться из офиса и посмотреть на всю ситуацию со стороны.

– Если ты действительно уверен…

Я знала, что голос выдавал мои сомнения, но ничего не могла поделать.

– Я хочу этого, – заверил меня Эндрю. – Честное скаутское.

– Может, мы поедем на поезде?

Он покачал головой:

– Нет, не думаю, что это разумно. Я хотел бы поехать пораньше, около шести тридцати, так, чтобы на шоссе еще не было много машин. Если мы выедем так рано, мы будем у мамы в середине утра, к ланчу. Я даже смогу поработать со своими бумагами в субботу вечером. Мы отдохнем в воскресенье и поедем обратно в понедельник утром вместе с мамой.

– Но как мы доберемся туда завтра? У нас нет машины, а твоя мама уехала сегодня вечером. Она сказала, что хочет выехать не позже восьми вечера.

– Да, я это знаю. Но нет никаких проблем – мы же в гостинице, ты разве забыла? В одной из самых лучших в мире! – Он встал и подошел к письменному столу. – Я собираюсь позвонить швейцару и попросить его заказать нам машину с водителем на завтрашнее утро к шести тридцати. Как это тебе нравится?

– Замечательно, – ответила я. – И твоя мама будет в восторге, что мы приедем на уик-энд.

– Женится твой отец на Гвенни Рисс-Джонс или нет – тебя это не слишком затронет, не так ли, Мэл? спросил Эндрю, гася ночник и натягивая на себе одеяло.

Некоторое время я молчала, а затем сказала:

– Нет, на самом деле, нет. Я просто хочу, чтобы он был счастлив, и все.

– Она очень милая.

– Я думала, ты ее не помнишь.

– Вначале я не мог ее вспомнить, но в последние несколько часов она начала ясно обрисовываться в моей памяти, и теперь у меня возникла достаточно ясная картина. Мама знает ее тысячу лет. Старшая сестра Гвенни, Глэдис, училась вместе с мамой в Оксфорде, вот отсюда и связь. Когда я был маленький, мы часто ездили в гости к этой семье. Я смутно припоминаю старый дом, очень красивый, в Уэлш-Маршес.

– Твоя мама упоминала об этом. Но продолжай, ты сказал, что теперь ты хорошо ее вспомнил. Как она выглядит?

– Высокая, стройная. Смуглая, как многие уэльсцы, с очень приятным лицом, милым лицом, и я просто вижу эти красивые глаза, карие, я думаю, большие и одухотворенные. Но она странно одевается.

– Что ты имеешь в виду?

– Длинные, легкие юбки, сапоги, крестьянские блузы, развевающиеся шарфы, длинные серьги и ниспадающие накидки.

Я услышала, как он смеется в темноте, весело продолжая:

– Оглядываясь назад, я думаю, что она была по виду чем-то средним между цыганкой, русской крестьянкой и хиппи. Я имею в виду ее внешность. И она была крайне эксцентричной, какой только англичанки могут быть. Но не пойми меня неправильно, она была ужасно мила. Я уверен, что она и сейчас такая.

– Да. И, по крайней мере, талантлива, как твоя мама сказала.

– Мэл?

– Да, любимый.

– Старайся быть доброжелательной по отношению к Гвенни. Я знаю, ты раздражена тем, что папа не рассказал тебе свой секрет, но я уверен, что это только потому, что он не хотел тебя поставить в неловкое положение или расстроить. Мама права на этот счет.

– Я полагаю, что это так. И я вовсе не хочу быть недоброжелательной. Я рада, что у папы есть Гвенни. Я надеюсь, что скоро с ней познакомлюсь. В конце концов, папа может быть в Мехико в следующем году в течение целых шести месяцев. Поэтому я не сомневаюсь, что оттуда он будет приезжать в Нью-Йорк чаще.

– Собирается ли он принять приглашение Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе? Они ведь предлагали ему войти в состав экспедиции в Яксине.

– Возможно, и примет. Он интересуется цивилизацией майя очень давно, как ты прекрасно знаешь, и я думаю, он был бы рад уехать с Ближнего Востока. В последнем письме он писал, что там ему надоело.

– Не могу сказать, что осуждаю его за это.

– Я надеюсь, он поедет в Мехико. Надеюсь также, что он женится на Гвенни, и они будут проводить с нами много времени. Было бы хорошо для близнецов получше узнать своего деда, и я думаю, что Гвенни ничего не будет иметь против этого. Из рассказов твоей матери у меня создалось впечатление, что она очень забавна. Послушай, Эндрю, папа, возможно, приедет на рождественские каникулы в Йоркшир. В любом случае, Диана сказала, что она позвонит Гвенни и пригласит их. Это будет замечательно! Как ты думаешь?

Эндрю не ответил, и я поняла, что он заснул. Он дышал ровно, но глубоко, и это меня вовсе не удивило, потому что он был так утомлен. Чудом было то, что он не заснул за ужином.

Я лежала рядом с ним в темноте, думая об отце и Гвенни, надеясь, что они будут счастливы. В одном я была уверена в этом ненадежном мире, это в том, что моя мать счастлива с Дэвидом Нелсоном.

Вначале у меня сложилось о нем неправильное впечатление. Может быть, благодаря тому, что он был юристом-криминалистом с положением и известностью, он всегда казался слишком ловким, слишком крутым и поверхностным. Но каким замечательным человеком он оказался и ничуть не подтверждал мое первое впечатление! Любезный без льстивости, интеллектуал, не подчеркивающий своего превосходства, блестящий без рисовки человек. У него было хорошее чувство юмора, но, что самое главное, он был добр и сострадателен, наделен даром понимания других людей. Он обожал мою мать, а она обожала его, для меня этого было вполне достаточно.

Я заснула с улыбкой на лице, размышляя о том, как прекрасно, что моя мама начала совсем новую жизнь в возрасте шестидесяти одного года.

14

Йоркшир, ноябрь 1988

Эндрю работал над своими бумагами всю дорогу до Йоркшира.

Убаюканная теплом и движением автомобиля, я то и дело начинала дремать, когда мы ехали на север по шоссе. В какой-то момент я полностью проснулась, выпрямилась и посмотрела на часы. Было почти десять тридцать. Это меня удивило, и я сказала Эндрю:

– Мы уже едем больше трех с половиной часов. Мы ведь уже должны быть в Йоркшире, не правда ли?

– А мы уже приехали, котенок, – ответил он, взглянув на меня поверх папки, лежавшей у него на коленях, и слегка улыбаясь мне. – А ты спала большую часть пути. Во всяком случае, мы уже проехали Херрогейт некоторое время тому назад.

Я повернулась и взглянула в окно машины. Я увидела, что за окном ясное утро, безоблачное и солнечное, высоко раскинувшийся купол неба был бледно-голубым и белым над волнующимися долинами. И пока я продолжала смотреть в окно, думая о том, какой сегодня великолепный день, я внезапно испытала волнение от предчувствие чего-то хорошего, что нам принесет этот уик-энд с Дианой в ее красивом старом доме сразу на выезде из Вест-Тенфилда.

С тех пор как поженились, мы с Эндрю приезжаем в Англию хотя раз в году на каникулы, и ни разу не обошлось без поездки в Йоркшир. Поэтому вполне объяснима моя радость по поводу того, что мы приехали и на этот уик-энд. В течение десяти лет я полюбила это прекрасное, обширное графство, самое большое в Англии, с его буколическими зелеными долинами, обширными пустынными болотами, лесами, древними соборами и живописными руинами старых аббатств. Это был роскошный северный уголок, благословенный обширными пространствами плодородной пахотной земли и огромными промышленными богатствами. Йоркшир мог гордиться своими землями и старинными родовыми поместьями более, чем любое другое графство Британии. Я полюбила и научилась восхищаться его практичными и прочно стоящими на земле жителями, чей прагматизм, хладнокровие и гостеприимство вошли в легенду.

Венслидейл и долина Эре, по которой мы в данный момент ехали, были теми областями, которые я знала лучше других, потому что именно здесь был расположен дом предков Кесуиков. Дом принадлежал этой семье более четырехсот лет, и хотя Майкл и Диана поселились в Лондоне после свадьбы, которая последовала сразу после окончания университета, они проводили здесь почти каждый уик-энд с родителями Майкла и все большие праздники в течение года.

Эндрю родился в этом доме, так же как и почти все Кесуики, которые жили до него.

– Мама должна была обязательно родить меня в Йоркшире не только из-за традиции Кесуиков, но и из-за крикета, – как-то загадочно сказал мне Эндрю во время первого моего путешествия в Вест-Тенфилд, когда мы приехали в Англию на наш медовый месяц.

Я спросила у него, при чем тут крикет, он хмыкнул, но потом объяснил:

– Крикет – это йоркширская игра, Мэл. Мой отец и дед хотели, чтобы я родился в Йоркшире, потому что только человек, рожденный в пределах графства, мог играть в крикет за него. Они возлагали на меня большие надежды, надеясь и молясь, чтобы я смог вырасти вторым Леном Хаттоном или Фредди Труменом. Ты знаешь, отец и дед были помешаны на крикете.

Поскольку я ничего не знала о крикете, этой самой британской из всех британских игр, Эндрю объяснил мне, что Хаттон и Трумен были знаменитыми йоркширскими игроками в крикет, которые играли в сборной Англии и были национальными чемпионами, а скорее, даже национальными героями.

Случилось так, что Эндрю полюбил крикет и играл в него в школе.

– Но я никогда не был блестящим игроком, а только средним игроком с битой. У меня просто не было таланта, – признался он мне в другой раз, теплым летним днем на следующий год, когда мы с ним поехали в Лордз и я впервые увидела, как играют в крикет.

Продолжая следить за тем, что происходит за окном, я заметила блестящую башню Рипонского собора, живописно выделяющуюся на фоне далекого горизонта. Собор был самым необыкновенным зданием, которое я когда-либо видела. Заложенный в шестьсот пятидесятом году, он был величественно прекрасен и внушал восхищение. В нем крестили Эндрю, и в нем же была свадьба его родителей. Теперь же при виде этой величественной башни я знала, что через полчаса мы будем в фамильном доме Эндрю.

– Я голоден, – сказал Эндрю, прервав мои мысли. – Я надеюсь, старая Парки приготовила нам хороший завтрак. Я сейчас могу съесть быка.

– Ничего удивительного, – засмеялась я. – Я тоже очень проголодалась, мы ведь так рано выехали из Лондона. И я надеюсь, швейцар позвонил твоей маме, как ты его просил. Я ненавижу приезжать неожиданно.

– Боже мой, Мэл, ты не должна беспокоиться. Я мог бы поставить свою жизнь на любого швейцара в «Клеридже»: они соль земли и очень надежны.

– Верно. Тем не менее, может быть, мы должны были остановиться по дороге и сами позвонить ей?

– Не обязательно, моя милая, – прошептал он. – И ничего страшного не произойдет, если даже мы приедем без предупреждения. Господи, мы же едем к моей маме.

Я ничего не ответила, просто кивнула, затем полезла в свою сумочку. Достав пудреницу, я припудрила нос и немного подмазала губы. Снова усевшись спокойно, я посмотрела в окно и увидела, что мы проезжаем через рыночную площадь Рипона. Здесь каждый вечер в девять часов горнист трубил в свой горн на каждом углу маленькой чистенькой площади в память о старинном комендантском часе: на нем был костюм той эпохи. Эта традиция была столетней давности; англичане, особенно местные жители, относились к ней спокойно, однако какой-нибудь американец, вроде меня, находил ее очень странной и крайне причудливой.

Мы быстро оставили центр городка позади. Шофер направился в сторону Мидлхэма, следуя пространным инструкциям Эндрю, и вскоре мы снова оказались в открытом поле, двигаясь в сторону Вест-Тенфилда. Он расположен между Рипоном и Мидлхэмом, но ближе к последнему. Место это знаменито благодаря своим конюшням, где выращивались и тренировались беговые лошади, и здесь также находилась вошедшая в историю коллекция драгоценностей, известная под названием «Северный Виндзор» во времена королей династии Плантагенетов Эдуарда IV и Ричарда III.

Мы продолжали ехать вперед по извилистым дорогам графства, узким и немного ненадежным из-за близости болот. Тем утром они выглядели мрачными и дикими. В августе и сентябре они выглядят совершенно иначе, напоминая лиловое море, когда по вереску одна за другой прокатывались волны под непрестанно дующим ветром, – это захватывающее двух зрелище.

– Мы почти приехали, – пробормотала я себе под нос, когда машина покатилась по старому каменному мосту через реку Эре, а затем въехала на главную улицу Вест-Тенфилда. Это была типичная деревня в долине – очаровательная, живописная и очень-очень старая.

Я взглянула направо, и передо мной открылся знакомый вид – ряд красивых каменных коттеджей с красными черепичными крышами, стоящих вдоль берега реки; зеленые лужайки перед домами сбегали к самой воде. А позади них, выделяясь на фоне бледного зимнего неба, стояли старая норманская церковь и рядом с ней мормонская башня в окружении древних дубов, ясеней и вечнозеленых кустарников.

Я протянула руку и сжала ладонь Эндрю. Я знала, как сильно он любит это место.

Он улыбнулся мне и начал складывать документы, быстро засовывая их в портфель и закрывая его.

– Тебе удалось много сделать? – спросила я.

– Да, даже больше, чем сделал бы в этом проклятом офисе. Я рад, что ма вчера стала закручивать гайки и что я, в конце концов, передумал, так что мы сможем провести уик-энд с нею. Нам обоим это будет очень приятно.

– Еще бы! И, может быть, мы завтра поедем кататься верхом?

– Хорошая мысль, Мэл. Мы проскачем до Мидлхэма и присоединимся к жокеям и конюхам из конюшни, когда они галопом будут прогуливать лошадей. Если только ты согласишься снова очень рано встать.

– Я всегда рано встаю, – засмеялась я. – Но, Эндрю, какая я глупая – мы не взяли с собой наши верховые костюмы.

– Об этом не беспокойся. Я знаю, что у меня здесь есть какие-то доисторические вещи для верховой езды. Конечно, они не совсем чистые, но сойдут, а мама даст тебе пару своих сапог и старые джинсы или бриджи для верховой езды. И у нее есть масса теплых жакетов, кофт и прочих одежд. Так что мы сможем выйти из положения.

– Да, это было бы замечательно.

Я внимательно его разглядывала, а затем спросила:

– Тебе хорошо, когда ты дома?

Он слегка нахмурил свои широкие гладкие брови и спокойно посмотрел на меня.

– Теперь дом для меня там, где ты, Мэл. Ты и близнецы. – Он наклонился, поцеловал меня в щеку и добавил: – Да, я чувствую себя хорошо в Йоркшире, приятно вернуться туда, где ты родился. Я думаю, все так должны чувствовать – это атавистическая тяга. И это только естественно, не так ли?

– Да, – согласилась я и отвернулась от него.

Я смотрела прямо перед собой, над плечом шофера, через лобовое стекло. Десять минут тому назад мы выехали из деревни и поехали по дороге, которая приведет нас к болотам Ковердейла и к высокому лесу. Дорога поворачивала, и теперь я могла видеть перед собой высокую каменную стену и железную ограду, за которой была длинная подъездная дорога к дому Дианы.

15

Мы въехали в ворота и двигались по подъездной дороге очень медленно, потому что в парке бродили овца и дикий олень, и он был очень пуглив.

Дом с высокими трубами был виден издалека. Усадьба называлась Килгрэм-Чейз. Она всегда так называлась, с самого начала. Построенный в 1563 году, через пять лет после того, как Елизавета I взошла на престол, дом был типичен для стиля эпохи Тюдоров. Добротный каменный дом был квадратным в основании, но, тем не менее, поражал своим изяществом – его украшали множество окон, высокие каменные трубы, наклонные фронтоны и квадратные башни на каждом из четырех углов. В каждой башенке с бойницами было только по два огромных, расположенных в центре окна, помещенных одно над другим, что создавало чрезвычайно театральный эффект и наполняло комнаты, находящиеся в башенках, необыкновенным светом.

Килгрэм-Чейз стоял в огромном парке: зеленое пространство лужаек и пастбищ охватывало дом, простираясь от железной ограды, за которую мы только что въехали. Парк с трех сторон был окружен полукруглым массивом густого леса, а за лесом были болота, еще дальше – огромные лесоповалы. Дом, парк и леса имели чашевидную форму и были защищены долиной от ветра и плохой погоды в зимние месяцы, а в прежние времена – от политических противников и грабителей, потому что единственный доступ к дому и парку был возможен через парадные ворота.

В первый раз, когда я сюда приехала, я была заинтригована домом детства Эндрю. Диана совершила со мной большой обход владений и рассказала мне все, что я хотела знать о доме и семье. Она гордилась усадьбой и хранила в памяти все, что касалось ее истории.

Ее необычное название произошло частично от человека, который построил Килгрэм-Чейз четыреста двадцать пять лет тому назад. Это был йоркширский воин-рыцарь, чье имя было сэр Джон Килгрэм. Он являлся близким другом Роберта Дадли, графа Лейчестерского и был членом роялистской партии королевы Елизаветы и одним из новых людей, как их тогда называли в дворцовой политике. Королевским декретом Елизавета пожаловала ему огромный парк и леса за особые услуги королевскому дому. Но задолго до царствования Елизаветы Тюдор, когда правили Плантагенеты, эта местность была охотничьим угодьем, то есть неогороженным участком парка и леса, куда забегали дикие звери, где на них могли охотиться местные дворяне. Позднее эта земля перешла во владение монахов находящегося поблизости аббатства Фаунтейн; они лишились ее, когда отец Елизаветы, король Генрих VIII, конфисковал все земли, которыми владела церковь. После разгона монастырей владение стало собственностью короны.

Дом и парк перешли к Кесуикам на законном основании в результате брака, состоявшегося летом 1589 года. У сэра Джона был единственный ребенок, дочь по имени Джейн, и когда она вышла за Дэниэла Кесуика, сына местного сквайра, они получили имение как часть приданого. И с тех пор оно всегда принадлежало семье Кесуиков, переходя от одного поколения к другому. Когда-нибудь оно станет принадлежать Эндрю, а затем Джейми и сыну Джейми, если у того он будет.

Диана считала свое владение типичным деревенским имением и постоянно утверждала, что, при всем его престиже и историческом значении, это был всего лишь небольшой дом, и это было верно. В архитектурном отношении здание было исключительно удачно спроектировано и отличалось искусной планировкой, даже компактностью для такого рода тюдоровского имения, и, по сравнению с некоторыми огромными домами Йоркшира, оно казалось маленьким. Несмотря на это, Диана уже давно с трудом управлялась с ним. Содержание дома стоило много денег и отнимало у нее уйму времени. По этой причине она жила всего лишь в одном крыле, а остальная часть дома была закрыта круглый год. Дом обслуживался с помощью Джо и Эдит Паркинсонов, которые жили и работали в Килгрэм-Чейзе больше тридцати лет. Вместе со своей дочерью Хилари Бродбент они поддерживали порядок в комнатах как в жилом, так и в закрытом крыле дома, а также стирали и готовили еду. Джо к тому же был мастером на все руки, он производил всяческие наружные работы, ухаживал за двумя Дианиными лошадьми и овцой и чистил конюшни.

Муж Хилари, Бен, и его брат, Уилф, были садовниками; в их обязанности входили работы в саду и в парке: они стригли множество газонов и ухаживали за цветами на клумбах, обрезали плодовые деревья в саду, раз в году чистили пруд и тщательно следили за тем, чтобы розарий с вьющимися розами оставался, как и сотни лет назад, самым прекрасным местом в усадьбе.

Розы были моими любимыми цветами, и меня с самого начала тянуло к этому саду в Килгрэм-Чейзе. Но на этот раз я не собиралась туда идти, я знала, что он сейчас лишен красок жизни и выглядит осиротелым, так же как и все в «Индейских лужайках» было сейчас бурым и увядшим. Сейчас, в эти холодные, безрадостные месяцы, когда земля становится твердой, как камень, воздух пронзителен и морозен, а все растения находятся в состоянии покоя, сад не привлекал меня.

Выглянув в окно, я заметила, что большинство гигантских дубов, выстроившихся, как часовня, вдоль подъездной дороги, уже лишились листвы – ведь стоял ноябрь, и уже настали первые зимние холода. Природа умирала. Зима – время смерти в садах и в природе. Неожиданно для себя я почувствовала прилив меланхолии, и мне стало грустно. Вздрогнув, я плотнее закуталась в теплое пальто. Но зимняя смерть природы подразумевает ее весеннее возрождение, напомнила я себе, пытаясь прогнать эту странную грусть, охватившую меня. Я снова вздрогнула и подумала: «Что-то мне не по себе».