Текст книги "Все впереди"

Автор книги: Барбара Брэдфорд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 21 страниц)

Было прохладно. Утреннее солнце давно скрылось, небо было бледно-голубым, почти бесцветным.

Я погрузилась в запахи осени: пахло сыростью, мокрыми, гниющими листьями и едким дымом. Где-то недалеко один из садовников жег костер. Было такое время года, когда сжигают отмершие растения и корни, сухие листья и садовый мусор вообще. Прошлый уик-энд в «Индейских лужайках» я сама жгла такой же костер.

Зайдя за угол здания, я буквально столкнулась с Уилфом, садовником, сгребавшим опавшие листья и сучья в кучи, готовя их к сжиганию.

Он оглянулся, услышав мой резкий возглас.

– А, это вы, миссис Эндрю. – Он дотронулся до шапочки и улыбнулся. – Как ваши дела? – Он сложил грязные руки на рукоятке граблей и стоял, глядя сквозь меня.

– Спасибо, хорошо. А как вы себя чувствуете, Уилф?

– Не могу пожаловаться. Немного ревматизм беспокоит, но ничего страшного в этом нет. Я рассчитываю еще долго не появляться на кладбище. – Он засмеялся; его смех был похож на кваканье.

– Рада это слышать. – Я кивнула и поспешила прочь, направляясь к пруду.

Что-то странное было в этом Уилфе Брондбенте. Казалось, у него всегда был злобный блеск в глазах, когда он разговаривал со мной. Я думаю, он был немножко тронутый. Эндрю сказал, что он просто тупой. Диана смеялась над нами, когда мы беседовали об Уилфе. Она верила, что он настоящий деревенский труженик.

Четыре коричневых утки уплыли прочь, когда я подошла к пруду. Я стояла и наблюдала за тем, как они с плеском удирали как можно быстрее к дальнему берегу, думая рассеянно, замерзнет ли пруд к Рождеству. Близнецы так мечтали покататься на коньках – так же, как это делал их отец, когда был маленьким мальчиком. Но я не думала, что будет достаточно холодно, чтобы подморозило; здесь была довольно большая масса воды.

Я собралась обойти вокруг озера, мои мысли сосредоточились на Клариссе и Летиции, этих двух женщинах из семейства Кесуиков, которые были женами мужчин из рода Кесуиков и которые прожили всю свою жизнь здесь. Если бы только стены могли говорить, какие чудесные секреты они бы мне открыли, какие сказки рассказали бы.

А, с другой стороны, дневник заговорил, не так ли? Пусть немного, но все же он рассказал мне о прошедших временах, сообщил мне немного семейной истории.

Даже Клариссин фронтиспис, хотя и короткий, и ее поступок, состоявший в переписывании дневника так старательно, сказал мне очень многое о ней. Должно быть, она была хорошей женщиной, добросовестной, богобоязненной, типичной женщиной викторианской эпохи, к тому же, очевидно, умной и заботливой. Без сомнения, она не была равнодушна к этому дневнику, понимала, что он означал для семьи. К тому же у нее хватило прозорливости понять, что оригинал может не пережить века, и она посчитала важным сохранить его для потомства. Конечно, ей не хватило таланта, потому что она не скопировала рисунки или акварели, но это было не так важно.

А что мне рассказал дневник о его непосредственном вторе?

Во-первых, и это самое главное, – то, что Летиция была прирожденным писателем, наделенным даром хорошо выражать свои мысли и досконально знающим и чувствующим язык и понимающим его красоту. Она умела им пользоваться. Иллюстрации указывали на то, что у нее были художественные склонности, советы по домоводству и рецепты выдавали в ней хорошую хозяйку и кухарку, не говоря о том, что она отлично разбиралась в травах и умела делать вино. Ее многочисленные ссылки на мужа и детей обнаруживают в ней любящую жену и мать, и, наконец, я решила, что у нее был политический склад ума. В дневнике встречались многочисленные упоминания о парламенте, едкие замечания, и, безусловно, она была до мозга костей роялисткой, взволнованной, но не чрезмерно, когда Чарлз II вернулся в Англию, чтобы занять трон.

Мне снова пришло в голову, что где-нибудь в библиотеке должен быть еще один том ее дневников. Подлинный, прирожденный писатель, подобный Летиции Кесуик, не остановился бы на этом, не оборвал бы так резко записи. Но как его разыскать среди тысяч книг, выстроившихся на сотнях полок?

Сейчас у меня нет времени его искать, ни сегодня, ни завтра. Может быть, когда мы приедем сюда на Рождество, он мне попадется? Дело стоит затраченных усилий. В конце концов, по-моему, дневник – это маленький бриллиант. Я знаю, что Диана будет заинтригована, да и Эндрю тоже, если только я смогу его оторвать от его портфеля и тех противных документов. Я не могла вообразить, что такое мог сотворить Малколм Стенли, если только он не подделал бухгалтерские книги, Боже сохрани. Если он это сделал, Эндрю будет беспощаден, да и Джек тоже, готовя очень острый нож, выражаясь фигурально.

Когда я шла по широкой тропинке среди зеленой лужайки, я заметила, что к дому подъехал автомобиль. Он медленно продвигался по подъездной дороге между дубов, и это была не возвращавшаяся Диана, я это знала – это был не ее автомобиль.

Через несколько секунд, когда мы приблизились друг к другу, я увидела, что это бледно-голубой «ягуар».

Может, Диана ожидала гостей? Странно, что она об этом не упомянула, если это так. Обычно она говорит нам, если кто-нибудь собирается прийти к чаю, предупреждая нас, давая нам возможность сбежать. Обычно Эндрю так и поступает, потому что ее гостями, в согласии с истинно английским ритуалом, были либо женщина, которая руководит церковным кружком, либо викарий и его жена, глава клуба садоводов или еще какой-нибудь местный деятель.

Машина поехала медленнее, а затем остановилась у подножия каменной лестницы. Я прошла через площадку наверх крыльца и стояла, выжидательно глядя вниз.

Наконец дверца «ягуара» открылась, и из машины вышла женщина.

Она была высокой и тонкой, с копной темных вьющихся волос, падающих по обе стороны узкого, но привлекательного лица. Ее глаза были темными, взгляд пристальным, а нежный рот выглядел как свежая рана из-за яркой помады.

На первый взгляд ее одежду можно было принять за цыганский наряд, но когда я скользнула глазами по стройной фигуре, то поняла, что в ее одежде есть какая-то закономерность. Хотя бы в том, что касается цветов. Она была одета в длинное, широкое шерстяное серое платье, сверху которого был короткий жакет, сшитый из красных, зеленых, лиловых и желтых кусочков. Разноцветная одежда Иосифа. Или так мне показалось. Длинные шарфы желтого, лилового и красного цветов были обмотаны вокруг ее шеи, и их концы развевались у нее за спиной. Сапоги были красные, а сумка желтой.

Мне не надо было представлять эту многоцветную женщину.

Я точно знала, кто это: Гвендолин Рисс-Джонс собственной персоной.

Любовница моего отца.

17

Мы пристально смотрели друг на друга. Какую-то долю секунды мы молчали.

По выражению ее глаз я понимала, что она знает, кто я, – догадалась, что я дочь Эдварда Джордана, – но я не думала, что она в этом признается. Не было никакого сомнения, что она не сообщит мне о своих отношениях с моим отцом и даже о том, что они были друзьями. Я поняла это интуитивно.

Она заговорила первой.

Подойдя ближе к подножию лестницы, она сказала:

– Я ищу миссис Кесуик. Это бесцеремонно – предварительно не позвонив, приехать. Пыталась, но ваш телефон был очень долго занят. Миссис Кесуик дома?

Я отрицательно помотала головой:

– Нет, к сожалению, она уехала за какими-то покупками, но должна вернуться с минуты на минуту. Не желаете ли зайти и подождать ее?

Гвенни закусила губу, и по ее узкому лицу промелькнуло тревожное выражение.

– Не хочу навязываться.

– Я уверена, что Диана скоро будет. Думаю, она будет очень расстроена, если вы ее не дождетесь.

– Очень мило. Да, хорошо, и, хм, спасибо. Может быть, я немного подожду.

Она начала подниматься по лестнице. Поравнявшись со мной, она протянула руку.

– Гвендолин Рисс-Джонс.

– Мэллори Кесуик, – ответила я, пожав руку.

В тот же момент я повернулась, шагнула вверх к парадной двери, открыла ее и пропустила гостью в маленькую прихожую.

– Можно взять ваш жакет? – вежливо спросила я.

– Только шарфы, спасибо, – ответила она, разматывая все три шарфа, обмотанные вокруг шеи.

Повесив их в гардероб, я провела ее в гостиную, находящуюся рядом со столовой. Это была маленькая удобная комната, очень уютная, проникнутая викторианской атмосферой, в некотором роде убежище. Этой гостиной мы пользовались постоянно: смотрели телевизор и обычно пили послеполуденный чай и аперитивы перед ужином.

Парки зажгла свет и развела огонь в камине. Дрова весело загорелись, и комната приняла приветливый вид.

– Пожалуйста, располагайтесь поудобнее, – сказала я. – Извините меня, я должна пойти снять сапоги и сказать Эндрю о вашем приезде. Он сейчас присоединится к нам, если кончил говорить по телефону.

– Никакой спешки. Занимайтесь вашими делами.

Она взяла свежий выпуск «Деревенской жизни», который лежал на простеганном пуфе, и уселась в кресло у огня.

Сняв с себя Дианин жакет и сапоги и надев туфли в прихожей, я отправилась искать мужа. Эндрю все еще говорил по телефону в кабинете Дианы, но на этот раз, когда я приоткрыла дверь, он увидел меня, улыбнулся и вопросительно приподнял брови.

– У нас гость, – сказала я, округляя глаза.

– Одну минуту, Джек, – пробормотал он в трубку и взглянул на меня, слегка нахмурившись.

– Кто это? – спросил он.

– Не догадаешься и за тысячу лет, поэтому я сама тебе скажу: Гвендолин Рисс-Джонс. Она приехала к твоей маме. Она сначала пыталась дозвониться, но не смогла прорваться, – засмеялась я. – По очевидным причинам.

– Гвенни! – воскликнул он. – Черт меня подери! Поскольку ма еще не вернулась, предложи ей чая, я буду через несколько минут. Я заканчиваю с Джеком.

Я кивнула:

– Передай ему привет.

– Передам.

Когда я уже уходила, услышала, как он сказал:

– Это была Мэл, она шлет тебе привет. Ну, как насчет того, о чем мы говорили, старик? Хочешь управлять всем этим?

Парки была в кухне и расставляла чашки и блюдца на огромном подносе; когда я прошла через кухню и остановилась у того стола, где она возилась, она подняла голову.

– Парки, – пробормотала я, – вам придется добавить еще одну чашку с блюдцем. Только что приехала подруга миссис Кесуик, мисс Гвендолин Рисс-Джонс. Уверена, что вы ее знаете. Во всяком случае, она будет пить чай вместе с нами.

– Ох! – Парки поджала губы. – Мы не ожидали мисс Рисс-Джонс, иначе миссис Кесуик должна была бы меня предупредить перед своим отъездом. Миссис Кесуик очень точна в подобных случаях.

– Мы ее не ожидали, Парки.

– По мне, это слегка бесцеремонно, – буркнула Парки, – обрушиться на голову вот так. – Она прошла в буфетную и вернулась с еще одной чашкой с блюдцем. – Большинство людей вначале звонят по телефону.

– Она пыталась дозвониться, – объяснила я, пряча улыбку; меня позабавило раздражение Парки. Но ведь она ярый сторонник хороших манер: я это хорошо знала. По непонятной мне причине, я чувствовала, что должна защищать Гвенни, поэтому я добавила: – Мистер Эндрю разговаривал по телефону с Нью-Йорком более часа, Парки, и поэтому мисс Рисс-Джонс не смогла дозвониться.

– М-м… – Все, что сказала Парки, продолжая возиться с заварным чайником и другими принадлежностями чаепития. Но через несколько секунд она одарила меня теплой улыбкой и, подойдя ближе, сказала:

Я приготовила пирог к чаю – любимый кекс мистера Эндрю. И маленькие бутербродики. Он обожал их, когда был маленьким. Четырех сортов: с помидорами, с огурцами, с кресс-салатом и яичным салатом. Домашние булочки с домашним клубничным джемом и корнуэльским кремом.

– Бог ты мой, мы не захотим обедать! – невольно воскликнула я и осеклась. – Так много еды, Парки.

– Но я так всегда подаю, миссис Эндрю, и я это делаю вот уже тридцать лет, – объявила она, отступая на шаг, при этом выглядела слегка обиженной.

Поняв, что невольно могла задеть ее, я быстро исправилась:

– Все, что будет к чаю, просто восхитительно. Я уверена, что мистеру Эндрю все понравится, и мне тоже. Господин, у меня уже слюнки потекли.

Смягчившись, она широко улыбнулась:

– Во всяком случае, обед сегодня очень простой, миссис Эндрю. Просто консервированные креветки, запеканка из мяса с картофелем и зеленый салат.

– И без десерта? – поддразнила я ее.

Приняв все всерьез, она воскликнула:

– Ну нет! Я всегда готовлю десерт для мистера Эндрю. Вы знаете, как он его любит. Но я еще окончательно не решила – английский бисквит или открытый пирог с заварным кремом.

– И то, и другое одинаково замечательно, – пробормотала я и поспешила к двери. – Пойду составлю компанию мисс Рисс-Джонс. Кстати, Парки, миссис Кесуик сказала, когда она вернется?

– Она никогда не приезжает позже четверти пятого, чтобы успеть к чаю. Никогда.

– Как только она приедет, вы, наверно, можете подавать, – предложила я.

– Хорошо. И я полагаю, что мистеру Эндрю потребуется к тому времени подкрепиться: он все время работал, бедняжка. И в субботу тоже.

– Да, – согласилась я и выскользнула из кухни.

Когда я вернулась к гостиную, Гвенни была погружена в чтение журнала.

– Эндрю присоединится к нам через минуту, – сказала я ей, закрывая за собой дверь. – А Диану ожидают с минуту на минуту; так что, я надеюсь, вы составите нам компанию за чаем, мисс Рисс-Джонс?

– Как любезно! Очень хотела бы.

– Хорошо.

Как будто полагая, что она должна объяснить свой неожиданный приезд, она откашлялась и сказала:

– Работаю в Лидсе. Делаю «Сон в летнюю ночь» в королевском театре – оформляю постановку.

– Диана сказала мне, что вы театральный художник.

Она опасливо взглянула на меня.

– Отправилась сегодня в Килбурн. Знаете это место?

– По-моему, да. Это не там, где огромных размеров лошадь высечена в склоне холма?

– Совершенно верно. Со стороны Роулстон-Скар. Хотела заказать обеденный стол в мастерской Роберта Темпсона. Великий йоркширский мебельщик и резчик по дереву, ныне покойный. Мастерской управляют его внуки – продолжают его дело. Думала, неплохая мысль заглянуть на обратном пути в Лидс, чтобы повидаться с Дианой.

– Я рада, что вы заехали. Кстати сказать, мне только вчера Диана говорила о вас.

– Говорила?

Я глубоко вздохнула и решилась:

– Она сказала мне, что вы знаете моего отца, Эдварда Джордана, что вы его друг, очень хороший друг.

Гвенни вздрогнула и посмотрела на меня. Ее лицо и даже шея залились ярким румянцем.

– Хороший друг, да, – согласилась она, быстро отвернувшись и уставившись на огонь.

У меня было ужасное чувство, что я ее смутила, – я вовсе не собиралась этого делать. Я просто хотела, чтобы все было в открытую. Я сказала поспешно:

– Рада, что вы с папой – друзья. Я беспокоюсь о нем, о том, что он одинок. Мне приятно будет знать, что здесь, в Лондоне, у него есть возможность дружеского общения, мисс Рисс-Джонс.

– Зовите меня Гвенни, – сказала она и одарила меня широкой улыбкой.

Мне показалось, на ее лице отразилось чувство облегчения, когда я улыбнулась ей в ответ.

В этот момент открылась дверь и вошел Эндрю.

– Здравствуйте, мисс Рисс-Джонс, вы меня помните? – сказал он, улыбаясь во весь рот. – Вам приходилось держать меня на коленях, когда я был маленьким мальчиком.

Он подошел к ней и пожал ей руку.

– Я вас и не забывала, – улыбнулась она, глядя на него с нежностью. – Озорник. – Она взглянула на меня: – Озорной мальчик.

Прежде чем я смогла что-либо на это ответить, дверь снова распахнулась, и вошла Диана, по всей видимости, вовсе не удивленная при виде Гвендолин Рисс-Джонс, сидящей в ее гостиной. Без сомнения, она заметила ее машину у входа.

– Привет, Гвенни, дорогая, – сказала Диана, подходя к камину.

Гвенни вскочила, чтобы обняться с Дианой.

– Очень бесцеремонно – свалиться на голову вот так. Хотела тебя повидать.

– Пожалуйста, не извиняйся, очень рада тебя видеть. – Голос Дианы звучал тепло. – Ты должна остаться на чай. Я только загляну в кухню и скажу Парки, чтобы она приносила чай. Извини, я на минуту.

– Я пойду с вами! – воскликнула я, направляясь к двери. – Помогу.

Диана с любопытством на меня посмотрела, но ничего не сказала, и мы вместе вышли из гостиной.

Разумеется, позже, вечером, после отъезда в Лидс Гвендолин Рисс-Джонс, мы произвели ее подробное обсуждение. Я полагаю, это было только естественно, учитывая обстоятельства.

– У нее такая странная манера говорить, – сказала я Диане, покачивая головой. – Что-то похожее на стаккато.

– Да, она говорит маленькими вспышками и предпочитает предложения из одного слова. Но она очень славная, ужасно добрая и тактичная, дурного слова ни о ком не скажет и совершенно незлопамятна, – ответила Диана.

– Она мне очень понравилась, – призналась я.

– А ты ей, – ответила Диана. – Кроме того, она почувствовала большое облегчение, что ты знаешь о ее отношениях с твоим отцом.

– Надеюсь, я ее не смутила, я просто хотела быть с ней откровенной, дать ей понять, что я знаю. – Я изучающе посмотрела на Диану. – Она что-нибудь вам сказала, когда вы провожали ее к машине?

– Только то, что ты ее удивила, когда упомянула об Эдварде, а еще о том, какая ты милая молодая женщина, такая хорошенькая. Она любовалась твоими красивыми рыжими волосами.

– Я считаю, что она тоже очень привлекательна, и я могу представить себе их вдвоем с папой. Я одобряю его вкус: она очень мила.

– Но и чертовски эксцентрична! – воскликнул Эндрю. – Настоящая оригиналка. И всегда, когда я слышу имя Гвендолин, я вспоминаю о шарфах. Она всегда носила массу шарфов, в любую погоду, и, насколько я припоминаю, они были из всех возможных видов ткани. Гвенни – это современная Айседора Дункан, так мне кажется. – Он засмеялся и встал. – Хочешь еще бокал вина, мама?

– Пока не надо, дорогой, – сказала Диана. – У меня еще половина осталась.

– А я хочу, – сказал он и подошел к столику в углу гостиной, куда Парки поставила поднос с бутылкой белого вина в ведерке со льдом и сифон с газировкой. – А ты, Мэл?

– Превосходно, Эндрю, и пока мы не пошли обедать, я хочу вам показать свои находки.

– Находки? Что ты имеешь в виду? – Эндрю повернулся и с любовью улыбнулся мне.

– Сегодня днем я рылась в библиотеке и нашла дневник жены вашего предка, Летиции Кесуик, который она вела в семнадцатом веке. На самом деле, то, что я нашла, была копия с оригинала, заполненная прекраснейшим каллиграфическим почерком. Это было сделано Клариссой Кесуик в 1893 году, чтобы сохранить его.

– Боже правый! Вот что, оказывается, ты делала все это время – копалась в этих допотопных старых книгах. Лучше уж ты, чем я, моя любовь. – Эндрю сжал мое плечо, нагнулся и поцеловал меня в макушку. – Уверен, что ты натолкнешься на что-нибудь необычное.

Вмешалась Диана.

– Но ты сказала «находки», Мэл, во множественном числе. Что еще ты там нарыла? – У нее было удивленное лицо, когда она посмотрела на меня из дальнего конца комнаты.

– В действительности, я нашла подлинный дневник и его копию, сделанную Клариссой, – сказала я и принялась рассказывать о своих занятиях перед обедом.

Затем, поднявшись и подойдя к двери, я закончила:

– Пойду и принесу их. Они в библиотеке. Когда вы увидите обе книги, вы поймете, о чем я толкую.

Отблески пламени плясали на стенах и потолке, наполняя нашу спальню розовым мерцанием. Больше не было никакого света, и я чувствовала себя расслабленной, сонной, заключенной в кокон тепла и любви в кольце рук Эндрю.

Еще раньше поднялся сильный ветер, и теперь я могла слышать, как он завывал над болотами. Издалека доносились раскаты грома, временами вспыхивали молнии, освещая спальню яркими белыми сполохами.

Я слегка дрожала, несмотря на тепло постели; я обвила рукой моего мужа и придвинулась к нему ближе.

– Я рада, что мы не снаружи. С тех пор, как мы поднялись наверх, разразилась настоящая буря.

Он усмехнулся:

– Да, в самом деле; к тому же мы находимся в самом лучшем месте, мы вдвоем, и нам очень уютно. Но знаешь, что я тебе скажу? Когда я был маленьким, я всегда хотел наружу, под дождь и град, на ветер, не спрашивай почему. Я любил бури. Может быть, внутренний драматизм такой ужасающей погоды задевал во мне какие-то струны. Однажды, когда мне было около семи, отец сказал мне, прислушиваясь к шуму бури, что это наши предки в доспехах, сражающиеся на небесах, что их призраки скачут на конях в погоне за своими врагами, как сотни лет тому назад. Я уверен, что это явилось толчком для моих фантазий, когда я был ребенком.

– И когда ты был маленьким, ты убегал на улицу в бурю?

– Иногда мне удавалось выскользнуть из дома, но если только мама не замечала. Она всегда излишне меня опекала.

– Все матери таковы. Во всяком случае, я ее не осуждаю; буря – это опасно. Иногда молния ударяет в людей…

– Меня ударило молнией, когда я встретил тебя! – перебил он, кладя свою руку на лоб и повернув мое лицо к себе. Он нежно, легко поцеловал меня в губы, затем оторвался от меня. – Французы называют «coup de foudre» любовь с первого взгляда. – Он щелкнул пальцами. – Другими словами: удар молнии.

Я улыбнулась и уткнулась ему в грудь.

– Я знаю, что это означает.

Мы немного помолчали. Нам нравилось так лежать вместе в полном согласии.

Потом я сказала:

– Это был такой замечательный уик-энд, Эндрю. Я довольна, что мы поехали в Йоркшир, а ты?

– Я тоже, во всяком случае, он еще не закончен. Еще воскресенье здесь проведем. Мы можем завтра утром поехать кататься верхом, если захочешь, можем галопом, как я тебе обещал. А потом, до конца дня, можем ничего не делать, просто отдыхать. У нас будет хороший воскресный ланч, почитаем газеты, посмотрим телевизор.

– Ты не собираешься завтра работать? – спросила я, и мой голос неожиданно для меня самой зазвучал громче.

– Конечно, нет. В конце концов, я сделал, сколько мог. Теперь мне надо дождаться Джека – он приедет из Нью-Йорка на следующей неделе.

– У меня такое чувство, что ты обнаружил что-то ужасное, касающееся Малколма Стенли.

Он молчал, и я продолжила:

– Что-нибудь… неприятное, гадкое, быть может?

Вместо ответа он издал глубокий долгий вздох.

– Что это такое? Что он наделал? – настаивала я, сгорая от любопытства. Я повернулась, чтобы в неверном свете камина разглядеть его лицо, но не могла ничего на нем прочесть.

– Я не хочу сейчас в это углубляться, дорогая, честно, не хочу. – Он снова вздохнул. – Но всегда помни: не доверяй типам, которые продают средство от всех болезней.

– Он мошенник, Эндрю? Ты это имеешь в виду?

Приподнявшись на локте, он наклонился надо мной, отвел мои волосы с лица и поцеловал в губы. Затем он посмотрел мне глубоко в глаза.

– Я не хочу это обсуждать. У меня в данный момент голова занята более важными вещами.

– Например, какими? – поддразнила я его.

– Ты знаешь, какими, миссис Кесуик, – пробормотал он с легкой улыбкой.

Я взглянула на его лицо, любимое лицо, такое дорогое для меня. На нем было напряженное выражение, а его необыкновенно голубые глаза казались темнее, почти синими, в свете камина; они излучали силу.

– Тобой, – наконец ответил он. – Я все время думаю о тебе. Я так тебя люблю, Мэл. В тебе весь смысл моего существования.

– Я тоже тебя люблю. – Я погладила его по лицу. – Давай будем любить друг друга.

Наклонившись надо мной, он поцеловал меня долгим поцелуем в губы; сначала его прикосновение было нежным, но затем желание овладело им, и его поцелуи становились страстными, даже дикими.

– Ох, Мэл! Ох, моя любимая! – говорил он между поцелуями. Затем, откинув одеяло прочь, он приспустил бретели моей ночной рубашки и освободил мою грудь, поглаживая ее. – О, посмотри на себя, любимая, ты так прекрасна, моя прекрасная жена! – Опустив ниже голову, он целовал мои соски, а его рука скользнула вниз вдоль моего бедра, по шелковой ткани ночной рубашки. Он поднял ее до уровня моей груди и начал целовать мой живот, затем внутреннюю часть бедер. И все это время его рука гладила мое тело, лаская его, а я трепетала под его прикосновениями.

Затем его рот остановился в самой сердцевине моего тела, и я замерла от удовольствия. Меня куда-то уносило, я затерялась в океане своей любви к Эндрю. Он оказался на коленях между моих ног и поднял меня на гребень удовольствия, затем внезапно остановился и проник внутрь меня, заполняя меня собою. Мы крепко прижались друг к другу и превратились в одно целое.

Огонь еле тлел, и тени на стенах спальни сгустились. Снаружи завыл ветер, и дождь с неистовством бросался на стекла окон. Здесь, на краю болот, была дикая ноябрьская ночь, и она становилась все ужаснее, если судить по звукам.

Эндрю пошевелился рядом со мной и прошептал:

– Надо ли подкинуть поленце в камин?

– Если тебе не холодно, то не надо.

– Мне хорошо. И, в любом случае, огонь должен прогореть.

Я села на кровати, затем подошла к окну и поплотнее задернула занавес, чтобы заглушить звуки бури. Когда я возвращалась в постель, я сказала:

– Это было очень мило со стороны твоей мамы, правда?

– Пригласить Гвенни на Рождество, ты об этом?

– Да. – Я залезла в постель, накрылась одеялом и прижалась к Эндрю. – Я надеюсь, она приедет и привезет с собой папу. И, таким образом, это будет совсем семейный праздник.

– Я не думаю, что твой отец откажется. И близнецам здесь очень нравится. Это будет замечательное Рождество, Мэл. Самое лучшее.

Часть третья НЬЮ-ЙОРК СИТИ

18

Нью-Йорк, декабрь 1988

– Желаем тебе повеселиться на смотринах ребенка, а завтра мы увидимся, – сказал Эндрю, направляясь через прихожую к наружной двери квартиры.

– Без тебя мне будет не так весело, но я понимаю причину, по которой ты сбегаешь, – сказала я, смеясь.

Он засмеялся в ответ.

– Шестнадцать женщин в этой квартире – слишком много даже для меня. – Он взял поводок Трикси и матерчатую сумку и открыл входную дверь. – Пошли, дети, нам пора ехать. Если мы сейчас не выедем, то попадем в «Индейские лужайки» только к чаю.

– Мы идем, папа, – сказал Джейми, застегивая свою стеганую пуховую куртку не в те петли.

Я наклонилась, чтобы помочь ему застегнуться правильно, потом поцеловала его в щеку. Он посмотрел на меня торжественно и спросил:

– Это смотрины нашего ребенка, мама?

Я качнула головой:

– Нет, ребенка Элис Манро. Это у нее родился ребенок, милый.

– А-а… – сказал он, и его маленькое личико погрустнело. – Что-нибудь слышно о нашем ребенке, мама? Вы его уже сделали? – спросил он, пристально глядя на меня ясными голубыми глазами, и по его лицу пробежал проблеск надежды.

– Пока нет, – ответила я, вставая.

Я посмотрела на Эндрю, мы обменялись веселым взглядом, и он мне подмигнул.

Лисса сказала:

– Не забудь покормить Свеллен, мам, хорошо?

– Не забуду, дорогая, обещаю.

Я присела на корточки и поцеловала ее. Она обвила меня ручками вокруг шеи и покрыла меня целым градом легких поцелуев в щеку.

– Для тебя бабочкины поцелуи, мама. Меня так папа целует, – сказала она, затем, склонив голову, немного менторским тоном продолжила: – Ты сказала Санта Клаусу, чтобы он подарил мне большую куклу-младенца?

– Да. По крайней мере, папа сказал.

– Сента Клаус будет знать, куда ехать? – спросила она, внезапно забеспокоившись. – Найдет ли он Наннин дом в Йоркшире?

– Конечно. Папа дал Санта Клаусу ее адрес.

Она одарила меня лучезарной улыбкой, и я застегнула ее пальто и надела на нее голубую вязаную шапочку под цвет глаз.

– Ну вот. Ты выглядишь прекрасно! Ты моя прекрасная маленькая девочка, самая прекрасная маленькая девочка во всем огромном мире. А теперь надень перчатки. Оба наденьте. – Я взглянула на Джейми. – И я не хочу, чтобы кто-нибудь из вас играл на улице без пальто, когда вы будете в деревне. Слишком холодно для этого. И не давайте Трикси никаких лакомых кусочков со стола.

– Хорошо, мама, – ответили они хором.

– Ты слышала это, Трикси? – спросила я, взглянув на собачку.

Наша маленькая Трикси выразительно поглядела на меня черными глазами и замахала хвостом. Я подхватила ее и, ласково потрепав, поцеловала в макушку и снова опустила на пол.

Я прошла вместе с ними к входной двери и постояла на пороге, дожидаясь лифта. Эндрю обнял меня и поцеловал в щеку, затем спросил:

– Положила ли ты список в сумку? Список вещей, которые я должен тебе завтра привезти оттуда?

– Да, положила. На самом деле там очень мало – только несколько вещей для близнецов и наши дубленки, чтобы взять их с собой в Йоркшир.

– Хорошо, никаких проблем, котенок. – Он поцеловал меня еще раз и пропустил перед собой детей и собаку в лифт. – Пока.

– Поезжай осторожно, – сказала я в тот миг, когда дверь лифта закрывалась.

– Хорошо, – откликнулся он. – Я позвоню тебе, когда мы приедем, Мэл.

После их отъезда в квартире стало спокойно. Я подошла к своему письменному столу в спальне, села и стала старательно надписывать открытку к подарку для Элис.

Элис Манро была нашей с Сэрой подругой по Рэдклиффу. Коренная уроженка Нью-Йорка, она два года назад вышла замуж за Джонатана Манро и переехала к нему в Бостон. Она приехала в Манхэттен на уик-энд, чтобы навестить родителей и показать ребенка; мы с Сэрой устраивали в честь этого торжество в моей квартире.

Когда три недели назад Эндрю услышал, что мы задумали, он воскликнул:

– А я поеду в деревню, Мэл! В любом случае, я хотел еще раз съездить в «Индейские лужайки» перед нашим отъездом в Йоркшир на Рождество. Я возьму с собой близнецов и Трикси, чтобы они не мешались у тебя под ногами, и вы с Сэрой могли лучше подготовить вечеринку.

Когда я вслух высказала сомнение, управится ли он с ними один без Дженни, нашей гувернантки, уехавшей к себе в Лондон, он улыбнулся мне и произнес всего одно слово:

– Нора.

Конечно, когда я услышала ее имя, то полностью успокоилась. Нора любила близнецов и обожала готовить для них, хлопотать вокруг них. Без меня она все время будет кудахтать над ними, как и Эрик, который очень любил Джейми и Лиссу.

Я посмотрела на маленький календарь на моем столе. Завтра будет суббота, десятое. Ровно через одиннадцать дней мы летим в Лондон и пересаживаемся на поезд до Йоркшира на следующее утро.

Диана пригласила Сэру провести с нами Рождество, она согласилась, и мы все собирались остаться в Килгрэм-Чейзе до первых чисел января. С нами также собираются быть Гвенни Рисс-Джонс и мой папа.

Мой папа звонил вчера из Лондона. Он захотел мне сказать, как он рад, что проведет праздники со мной, Эндрю и внуками. И еще он сообщил, что очень рад, – ведь мне понравилась Гвендолин.

Оставалось еще сделать много приготовлений к поездке, а завтра мы с Сэрой отправимся по магазинам за подарками. Сейчас я составляла список на желтой странице из блокнота и остановилась, когда дошла до имени Гвенни. Вчера вечером Эндрю лукаво предложил купить ей в подарок шарф. И хотя он явно шутил, это была не такая уж плохая мысль, поскольку она, по-видимому, любила их. Быть может, мне удастся найти что-нибудь необычное в Блумингдейле.

Закончив список, я положила открытку вместе с подарком для Элис – старой серебряной крестильной чашкой – в сумку. Затем с сумкой в руках я вошла в гостиную.