Текст книги "Все впереди"

Автор книги: Барбара Брэдфорд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 21 страниц)

Я представила их вместе, и у меня настало мгновенное просветление: я поняла внезапно, насколько она была непохожей на себя. Она не кокетничала с ним и не проявляла никаких признаков страсти. Ничего подобного не было. Диана молодела в присутствии моего отца. Все было очень просто. И это трудно было заметить, и я бы ни о чем не подозревала, если бы в данный момент я это не поняла.

– Да это видно, – сказала я.

– Что видно? – поинтересовался Эндрю, с изумлением глядя на меня через стол.

– Определенно видно, что с твой мамой происходит перемена, когда поблизости мой папа. Она еле различима, но все-таки она есть. Она ведет себя так, словно ей меньше лет; она даже выглядит моложе. На самом деле, в ее поведении появляется даже что-то девическое. Ты так не думаешь?

– Да, ты права, Мэл! Моя мама действительно выглядит более… беззаботной при Эдварде, и он тоже кажется намного моложе. Действительно, в этом и заключается происходящая с ним перемена, и именно об этом я и говорил.

Я кивнула. Затем спросила медленно:

– Ты думаешь, что у них роман?

Эндрю рассмеялся.

– Может быть. – Внезапно выражение его лица изменилось, стало серьезнее, и он уклончиво пожал плечами. – Честно говоря, я не знаю.

– Если да, то это не понравилось бы моей матери.

– Ради Бога, Мэл, твои родители разошлись еще при царе Горохе. Они не могут выносить друг друга.

– Тем не менее, ей бы это не понравилось. Она всегда его ужасно ревновала и, я думаю, до сих пор ревнует.

– М-м-м… Возможно, именно по этой причине у моей мамы нет любовной связи с твоим отцом. Ей было бы неуютно в таком тесном родственном кругу. Она бы чувствовала себя дискомфортно.

– Да, действительно, – согласилась я. – И Диана сказала мне, что она не встречается с тем мужчиной, потому что он по закону связан с другой женщиной и для нее такая ситуация невыносима, – так она сказала. Значит, я полагаю, что, в конце концов, между моим отцом и твоей матерью ничего нет. Возможно, он написал ей просто дружеское письмо, как обычно бывает между родней мужа и жены.

– Разве такое обычно бывает, дорогая?

Я засмеялась, увидев его недоверчивое лицо.

– Откуда мне знать? – Я всплеснула руками. – Послушай, возвращаясь к твоему первоначальному утверждению, Эндрю, я уверена, что между ними ничего не может быть. Видишь ли, я бы знала. Я бы действительно почувствовала. Мы очень близки с Дианой и с отцом, и я бы инстинктивно это почувствовала.

Но когда я произнесла эти слова, честно подразумевая именно то, что сказала, я вдруг подумала невольно, что, должно быть, Эндрю прав, а я ошибаюсь.

По всей видимости, мой муж решил, что разговор окончен, потому что он внезапно встал и начал убирать со стола. Я тоже встала и помогла ему отнести тарелки в мойку. Но я продолжала думать о Диане и отце, и мне даже пришлось отвернуться от Эндрю, чтобы он не заметил довольной улыбки, которую я не смогла сдержать. В глубине души я порадовалась, что эти двое таких дорогих моему сердцу людей, возможно, связаны друг с другом. Оба они заслужили немного счастья, учитывая долгие годы одинокой жизни, которую они ведут.

6

Небесный свод был глубокого синего цвета и очень ясен, без единого облачка. Звезды висели яркие, сверкающие, и был виден ломтик молодой луны.

Была совершенно великолепная ночь, и даже дул легкий ветерок, когда мы с Эндрю прошли за пригорок и спустились ниже по длинному лугу к большому пруду. После того как он помог мне вымыть посуду, он сказал, что хочет взглянуть на лошадей, и несколько минут тому назад мы вышли из дома, молча держась за руки и наслаждаясь прекрасным вечером.

Конюшни, в которых помещались наши две лошади и пара пони для детей, находились в одном из больших красных амбаров по соседству с маленьким коттеджем Анны. Она была необыкновенным садовником, и с помощью ее таланта и мастерства дикая природа вокруг «Индейских лужаек» превратилась в исключительно красивое место; она заслужила ту зарплату, которую мы ей платили, до последней копейки. Мы бесплатно предоставили ей коттедж для жилья за то, чтобы она о нем заботилась и присматривала за лошадьми, кормила и выезжала их, чистила стойла. Ее племянник Билли приходил ей помогать каждый день после школы, и мы платили ему за работу в конюшне. Хотя подлинным призванием Анны была работа в саду, она была умелой наездницей и любила это занятие; она тренировала наших лошадей, как своих.

Было преувеличением называть это жилище коттеджем, поскольку в действительности это был сарай, один из сараев меньшего размера, чем конюшни, и в прошлом году мы его перестроили и превратили в комфортабельную художественную мастерскую с нишей для спальни, ванной комнатой и кухней.

Анне мастерская понравилась, и она с удовольствием переехала в нее вместе с Блейки, своим Лабрадором, и персидской кошкой кофейного цвета по кличке Мисс Петигрю. Мы познакомились с ней очень кстати, и, по-видимому, для нее это тоже была счастливая встреча. Она только что рассталась со своим приятелем, уехала из его дома в Шероне и жила у друзей на ферме около озера Вононпейкук, подыскивая себе жилье. Наш перестроенный сарай и зарплата, которую мы ей предложили, сразу решили ее насущные проблемы, так же как и наши.

По мере нашего приближения, я заметила, что окна коттеджа светятся, но она не вышла, чтобы поговорить с нами, и поскольку мы никогда не приходили к ней по вечерам без достаточно веской причины, мы прошли мимо в направлении самого большого из наших амбаров.

Зайдя внутрь, Эндрю включил освещение и зашагал между стойлами. Он погладил и приласкал Блу Боя и Хайланд Лесси, постоял некоторое время рядом с ними, а потом прошел к пони, Пайпе и Панчинелле. Но визит к нашим лошадям не занял много времени, и вскоре мы уже направлялись обратно к дому.

По дороге домой Эндрю говорил мало и был столь же спокоен, как и когда мы шли в сторону холмов. Казалось, он весь ушел в свои мысли, был озабочен, и я решила не советь нос в его дела. Если у него есть что-то на уме, о чем бы он хотел мне рассказать, он сделает это, когда найдет нужным. С самого начала нашей супружеской жизни он всем делился со мной и продолжал это делать, так же как и я с ним.

Как-то Диана заметила, что мы с ним лучшие друзья, кроме того, что мы являемся мужем и женой и любовниками, и это верно. Наша любовь друг к другу имела множество различных оттенков, и хотя Сэра была моей самой любимой подругой, а Джек Андервуд был другом Эндрю, мы с ним были неразлучны и проводили почти все свободное время вместе. Он не принадлежал к разряду мужчин, которые сбегают развлекаться на стороне, выпивая и предаваясь разгулу со своими дружками или в одиночку; во многом он был домашним человеком и, безусловно, замечательным отцом, очень близким со своими детьми.

В какой-то момент Эндрю положил мне руку на плечи и привлек к себе. Глядя вверх, на невероятное ночное небо, он несколько раз глубоко вздохнул. Я поняла, что это был вздох удовлетворения, и я была довольна, что он испытывает такое спокойствие и расслабленность, точно так же, как и я, когда он находился рядом со мной.

Мы лежали вдвоем с мужем в нашей кровати. В комнате было прохладно от кондиционера, по обе стороны постели тускло светили две ночные лампы. Но поскольку я оставила шторы незадернутыми, все кругом было залито лунным светом, наполнившим комнату нежным сиянием.

Эндрю придвинулся ко мне ближе, приподнялся на одном локте и смотрел вниз на мое лицо, убрав с лица прядь волос привычным жестом.

– Я скучал по тебе эту неделю, – прошептал он.

– Я тоже скучала, и я ненавижу, когда мы ссоримся.

– Я тоже. Но это была просто небольшая буря в маленьком стакане воды. Забудем это и поговорим о другом. О более важных вещах.

Он немного помолчал, и, посмотрев на него снизу вверх, я увидела, что его лицо приняло задумчивое выражение. Казалось, он глубоко размышляет над чем-то. Наконец он произнес:

– Я что-то хочу тебе сказать… сказать тебе… о некоторых своих ощущениях.

– О чем ты? – спросила я быстро, поняв, что это что-то важное.

Наклонившись надо мной еще ниже, он сказал тихо:

– Я хочу еще ребенка. А ты хотела бы, Мэл?

– Да, да, я хотела бы, – ответила я, ни минуты не колеблясь, думая о том, как похоже на него произнести вслух то, о чем я в последнее время часто задумывалась.

Я почувствовала его улыбающиеся губы на моей щеке и поняла, что он доволен моим ответом.

– Позволь мне любить тебя, – произнес он, зарывшись лицом в мои волосы и лаская мою щеку. Затем он немного нетерпеливо дотронулся до бретельки ночной рубашки. – Сними это, любимая, пожалуйста.

Пока я снимала через голову короткую шелковую ночную рубашку, бросив ее около кровати, он встал с постели, скинул пижаму и через мгновение снова был рядом со мной, взяв меня в свои руки, склонившись надо мной и ища мои губы своими.

Он целовал меня снова и снова, губы его скользили от моих губ к глазам, носу и лбу, потом вниз, к ямочке на шее. Он гладил мои плечи и грудь с бесконечной нежностью в каждом движении, затем принялся целовать соски, а его руки скользнули к моим бедрам. Мгновение спустя его палец добрался до самой сокровенной моей сердцевины, и он стал меня умело и осторожно ласкать, и я внезапно почувствовала, как тепло стало распространяться во мне.

Вздохнув, я пошевелилась в его руках, выгнула тело, прижавшись к нему потеснее; страстное стремление быть с ним заслонило все в моей душе. Я обвила его шею руками, и в это время он снова начал целовать меня в губы с возрастающей страстью. И я поняла, что он хочет меня так же сильно, как я его. У нас так всегда было; за годы нашей супружеской жизни наша страсть друг к другу не слабела.

Теперь мы были готовы друг к другу, и я встретила его страсть с огромным пылом, выгнувшись, тесно прижавшись к нему, когда он входил в меня. В то же мгновение мы нашли наш собственный ритм, двигаясь вместе со все возрастающим возбуждением.

Внезапно Эндрю резко остановился.

Я открыла глаза и взглянула в лицо мужа, которое было совсем рядом. Его руки охватывали меня с обеих сторон, и он неподвижно держал свое тело надо мной. Он долго вглядывался в мое лицо.

Глаза Эндрю были ярко-голубыми, такими голубыми, что они почти ослепили меня, и так мы смотрели друг на друга, погрузив свой взгляд в глубину глаз другого; никто из нас не мог первым отвести своего взгляда. Было такое ощущение, будто мы глубоко проникли друг к другу в душу и слились, став одним целым.

Тишина казалась ощутимой. Он нарушил ее, сказав тихим и дрожащим от волнения голосом:

– Моя жена, моя любимая жена. Я люблю тебя, я всегда тебя любил и всегда буду любить.

– Ох, Эндрю, я тоже тебя люблю, – выдохнула я. – Навсегда.

Дотянувшись, я дотронулась до его лица, и моя любовь к нему выплеснулась наружу.

Слабая улыбка заиграла на его губах и сразу же пропала. Он придвинул свое лицо к моему, легко и нежно меня целуя. Его язык скользнул ко мне в рот, мой язык прижался к его, и мы испытали мгновение глубочайшей близости.

Меня словно внезапно наполнило жаром, пламя овладело мной.

– Я хочу тебя, – прошептала я.

– И я хочу тебя, – ответил он, и в слабом свете я увидела его взволнованное лицо и настойчивое желание в глазах.

Медленно, вначале очень нежно, Эндрю снова начал двигаться, потом все быстрее и быстрее. Наши движения стали почти яростными и неосознанными.

Я закрыла глаза, подхваченная волнами экстаза, возбужденная тем, что Эндрю мне нашептывал. Мы держали друг друга в объятиях, и я почувствовала первую резкую волну крайнего наслаждения, потом, задохнувшись, произнесла его имя.

Подобно вернувшемуся ко мне эху, я услышала произнесенное им мое имя, и мы безудержно устремились к восторженному оргазму, достигнув его одновременно.

Мы погасили лампы и лежали, потрясенные, в темноте, обняв друг друга. Я почувствовала себя усталой, удовлетворенной нашим потрясающим высвобождением сексуальной энергии, переполненной любовью к Эндрю. Он был всей моей жизнью, всем моим существованием. Я была так счастлива. Не было женщины счастливее меня.

Я прижалась к нему сильнее, повторяя изгибы его тела, слушая его ровное дыхание, думая с облегчением, что оно снова нормально. Во время нашей лихорадочной любви он так часто и тяжело дышал, потом словно начал задыхаться, и даже когда он уже в изнеможении лежал рядом со мной, его дыхание было крайне затрудненным.

Теперь же я спокойно сказала:

– У тебя было такое странное дыхание, мне стало даже тревожно.

– Почему, любимая?

– На одно мгновение мне показалось, что у тебя начинается сердечный приступ.

Он засмеялся:

– Не будь глупой. Я был просто слишком возбужден. Я думал, что могу взорваться. Говоря по правде, Мэл, мне кажется, сегодня ночью я не смогу тобой насытиться.

– Я этому рада, – пробормотала я. – Я чувствую то же самое.

– Я так и думал. – Он поцеловал меня в голову. – Ты счастлива?

– До экстаза и до бреда. – Я уткнулась в его грудь. – Ты был очень хорош.

– Лучше, чтобы я таким и был.

– Что ты этим хочешь сказать?

– Я не хочу, чтобы ты смотрела по сторонам, – сказал он, поддразнивая меня, и снова засмеялся.

– Никакой надежды на это, мистер Кесуик!

Он сильнее сжал руки вокруг меня.

– О, Мэл, моя прекрасная жена, ты такое чудо, самое замечательное, что произошло со мной за всю жизнь. Я не знаю, что бы я без тебя делал.

– Тебе и не придется… Я буду с тобой до конца нашей жизни.

– Благодарю Бога за это. Послушай, ты думаешь, мы сегодня сделали ребенка?

– Надеюсь.

Я слегка откинула голову, чтобы посмотреть на него, но его лицо было неразличимо в полумраке. Выскользнув из его объятий, я потянулась вверх, пока моя голова не оказалась рядом с его на подушке. Я склонилась над ним, взяла его лицо в свои ладони и поцеловала.

Когда, наконец, мы отодвинулись друг от друга, я сказала с легкой улыбкой:

– Не беспокойся, если сегодня не вышло. Подумай о том удовольствии, которое мы получим, продолжая попытки.

7

Я сразу поняла, что моя мать собирается затеять со мной ссору. Я полагаю, что за многие годы у меня развилось особое чутье к ее настроению, и поэтому поняла, что этим утром оно было у нее не очень приятным.

Может быть, ее осанка, наклон головы, общая манера держаться – такие скованные, натянутые. Во всяком случае, все эти признаки дали мне понять, что она рвется в бой.

Я была полна решимости не реагировать – во всяком случае сегодня, четвертого июля. Я хотела, чтобы день был счастливым, беззаботным; в конце концов, это наш большой летний праздник. Ничто не сможет его испортить. Она была очень напряжена, когда я поздоровалась с ней на пороге, так что я сама должна была напрячься, чтобы поцеловать ее в щеку. Сегодня с ней придется трудно – я наблюдала все признаки этого.

– Я не понимаю, зачем ты назначила барбекю на такой ранний час? – начала она, когда вошла в дом. – Мне пришлось встать на рассвете, чтобы оказаться здесь.

– Час дня – это не слишком рано, мама, – сказала я спокойно, – и тебе не обязательно было приезжать в такую рань. – Я посмотрела на часы. – Только десять.

– Я хотела тебе помочь, – ответила она, прервав меня. – Разве я не стараюсь всегда тебе помогать, Мэллори?

– Да, ты стараешься, – быстро ответила я, желая умиротворить ее. Я взглянула на ее сумку: она ничего не сказала о том, что ночует, когда мы разговаривали вчера по телефону, и я надеялась, что это не входит в ее планы. – Что у тебя в сумке? – спросила я. – Ты остаешься на ночь?

– Нет-нет, конечно нет! – воскликнула она.

У нее был такой странный взгляд, что я подумала: неужели сама мысль об этом для нее так отвратительна? Однако я не сказала ни слова, посчитав, что было бы умнее промолчать.

Она продолжала:

– Но, в любом случае, спасибо, что спросила. У меня сегодня свидание за обедом. В городе. Так что я должна вернуться. А что касается сумки, то в ней у меня одежда на смену. Для барбекю. Я так измялась по дороге сюда. – Она поглядела на свои черные габардиновые брюки. – О Боже мой! – воскликнула она. – Я надеюсь, эта собака не запачкает меня своими волосами.

Трикси дружелюбно прыгала возле ее ног. Подавив внезапную вспышку раздражения в адрес собственной матери, я машинально нагнулась к собаке и взяла ее на руки.

– Бишон-фриз не линяет, мама, – сказал я как можно ровнее, сделав над собой огромное усилие.

– Приятно это узнать.

– Ты это всегда знала, – ответила я, не сумев избавиться от язвительных интонаций.

Она не обратила на это внимания.

– Почему бы мне пойти на кухню и не начать делать картофельный салат?

– Ох, ведь Диана собирается его делать.

– Господи помилуй, Мэллори, что англичанка может понимать в американском картофельном салате для такого американского праздника, как День независимости, – от англичан, следует добавить.

– Ты будешь мне читать лекцию по истории?

– Я буду делать салат, – фыркнула она. – Это одна из моих специальностей, если ты забыла.

– Прекрасно, – ответила я, стремясь восстановить мир.

Моя мать пошла в сторону кухни, демонстрируя, что она спешит начать готовить знаменитый картофельный салат.

Я сказала ей вслед:

– Отнесу твою сумку наверх в голубую гостевую комнату, ты сможешь ею пользоваться в течение дня.

– Спасибо, – ответила она, не оглянувшись.

Я глядела вслед, изучая ее стройную, элегантную фигуру и гадая, как мой отец смог удержаться от искушения задушить ее. Затем схватила сумку и, все еще держа Трикси, побежала наверх в голубую комнату. Я тут же спустилась обратно, все еще неся собачку. В коридоре перед своим маленьким кабинетом я поцеловала ее в мохнатую белую голову и опустила на пол.

– Иди, Триксола, – пробормотала я, – иди и напади на нее, пошли вместе!

Трикси посмотрела на меня и замахала хвостом, и, как частенько случается, я была убеждена, что она поняла мои слова. Я громко рассмеялась. Трикси была таким веселым маленьким животным: трудно было сдержать улыбку при виде ее.

Когда я бежала по направлению к кухне с собакой, скачущей у моих ног, я была полна решимости не дать матери испортить сегодняшний день. Я гадала, специально ли она хотела вывести меня из себя, или это было просто плохое настроение. Вполне возможно, что дело не только в настроении. Это была старая история – сложные отношения между мной и матерью. Я никогда не знала, чего от нее ждать.

– Где дети и Эндрю? – спросила она, не глядя на меня.

– Они отправились на местный рынок, чтобы купить свежих овощей для барбекю. Кукурузу, помидоры – обычный набор. Мама, ты можешь не курить, когда готовишь пищу?

– Я не стряхиваю пепел в салат, если ты это имеешь в виду, – ответила она все еще раздраженным тоном.

И снова я сочла своим долгом ее умиротворить.

– Я знаю, что нет. Я просто ненавижу, когда курят, мам. Пожалуйста, не кури. Если не из-за твоего или моего здоровья, то хотя бы ради твоих внуков. Ты знаешь, что говорят о пассивном курении.

– Лисса и Джейми живут в Манхэттене. Подумать только, каким загрязненным воздухом они там дышат!

– Тем более, мама, – огрызнулась я. – Давай не будем добавлять к этому проблему загрязненного воздуха здесь, хорошо?

Я знала, что в моем голосе появился металл, но ничего не могла поделать. Она меня взбесила тем, что приняла такую бесцеремонную манеру поведения, да еще в моем доме.

Моя мать повернула тщательно причесанную светловолосую голову и уставилась на меня через плечо.

У меня не было ни малейшего сомнения, что она уловила то непреклонное выражение, которое промелькнуло на моем лице. Конечно же, она видела его достаточно часто за многие годы, и теперь оно произвело на нее желаемое действие. Она затушила сигарету об раковину и выбросила окурок в мусорное ведро. Выпив остаток кофе, она перенесла миску с картофелем на кухонный стол и села. Все это было проделано в гневном молчании.

Через несколько мгновений она медленно произнесла, изумив меня нежным тоном:

– Послушай, Мэллори, дорогая, не будь такой упрямой сегодня утром. Ты знаешь, как я ненавижу с тобой ссориться. Я так расстраиваюсь.

Она одарила меня мягчайшей из своих улыбок.

Я была полностью сбита с толку: открыла было рот, затем тут же его закрыла. Она была самой несносной женщиной, которую я когда-либо встречала, и в который раз я испытала этот старый, знакомый мне прилив сочувствия моему отцу.

Со свойственными ей коварством и хитростью ей как-то удавалось все исказить и повернуть дело так, будто это именно я стремлюсь поссориться. Но опыт научил меня, что если я попытаюсь доказать свою правоту или хотя бы высказать свою точку зрения, это ни к чему не приведет. Единственным стоящим оружием были молчание или неохотное согласие: лишь это могло привести к ее поражению.

Я подошла к холодильнику и достала оттуда другие ингредиенты для картофельного салата, заготовленные мною заранее, в шесть часов утра, задолго до ее приезда. Это была стеклянная миска сваренных вкрутую яиц, нарезанные сельдерей, корнишоны и лук – все это я поставила на большой деревянный поднос, туда же поместила перечницу, солонку и банку майонеза.

Перенеся нагруженный поднос на старомодный кухонный стол, я поставила его посредине и взяла другую доску для резки и нож, прежде чем усесться напротив нее. Я принялась методично рубить яйцо, не глядя в ее сторону. Внутри у меня все кипело.

Некоторое время мы работали в тишине, затем моя мать прекратила резать крупную картофелину, отложила нож и откинулась на спинку стула. Она смотрела, тщательно меня изучая.

Ее взгляд был такой напряженный, разглядывание таким пристальным, что это меня почти разозлило. Она всегда на меня так действовала, я чувствовала себя, как будто меня положили под микроскоп и препарируют, как жука.

Я нахмурилась.

– В чем дело, мама? – холодно спросила я. – У меня на лице грязь или что-нибудь еще?

Она покачала отрицательно головой и воскликнула:

– Нет-нет, ничего нет! – Затем, помолчав, продолжила: – Извини меня, Мэл, я смотрела на тебя слишком тяжелым взглядом. Я изучала твою кожу; в действительности, я оцениваю ее эластичность. – Она энергично кивнула головой, как бы подтверждая себе самой что-то очень важное. – Доктор Мэлверн прав: молодая кожа обладает особой эластичностью, совсем другим строением, нежели старая кожа. М-м-м. Ну, ничего. Боюсь, мне не удастся вернуть эластичность коже, но я смогу избавиться от того, что висит. – Говоря это, она начала постукивать под подбородком тыльной стороной руки. – Доктор Мэлверн говорит, что подрез и подтяжка мне помогут.

– Мама! Ради Бога! Тебе не нужна еще одна косметическая операция на лице. Честно тебе говорю. Ты выглядишь замечательно!

Я говорила честно. Она до сих пор была очень интересной женщиной и выглядела намного моложе своих лет. Конечно, помогла подтяжка лица, которую она делала три года тому назад. Но она, к тому же, хорошо сохранилась естественным образом. Никто не мог предположить, что этой стройной длинноногой красавице с ясными карими глазами, широкими скулами, замечательным цветом лица и полным отсутствием морщин на самом деле скоро исполнится шестьдесят два года. Я считала, что она выглядит намного моложе, примерно, лет на пятнадцать. Одной из редких вещей, которая вызывала у меня восхищение матерью, были ее моложавость и дисциплина, которую она соблюдала, чтобы ее добиться.

– Спасибо, Мэл, за эти любезные слова, но я все же думаю, что должна сделать небольшую подтяжку…

Ее голос замолк, и, продолжая меня разглядывать, она несколько раз тихонько вздохнула. Подобная слабость после небольшого боя была для нее совершенно нетипична, и меня это очень удивило.

– Нет, ты в этом не нуждаешься, – пробормотала я любезно, почувствовав прилив любви к ней. Она вдруг показалась мне такой открытой и беззащитной, что я испытала редкий приступ симпатии к ней.

Снова воцарилось молчание, и мы продолжали смотреть друг на друга; но нас, действительно, одолели наши собственные раздумья, и мы на некоторое время погрузились в мечтательное состояние.

Я думала о ней, о том, что, как ни тщеславна и вздорна она бывает порой, она неплохой человек. На самом деле наоборот. В глубине души моя мать – добрая женщина, и она изо всех сил старается быть хорошей матерью. Бывали времена, когда она совсем теряла надежду в этом преуспеть, иногда же ей это удавалось. Можно предположить, что она воспитала во мне некоторые прекрасные качества, которые для меня были очень важны. С другой стороны, мы редко сходились во мнениях о чем бы то ни было, часто она неправильно истолковывала мои поступки, несправедливо меня судила и обращалась со мной, как с безмозглой фантазеркой.

Наконец, мама прервала молчание. Она произнесла необычайно для нее тихим голосом:

– Я тебе еще кое-что хотела сказать, Мэл.

Я кивнула головой, приготовилась внимательно слушать. Она колебалась некоторое время.

– Ну, продолжай же, – пробормотала я.

– Я собираюсь выйти замуж, – наконец произнесла она.

– Замуж… Но ты ведь замужем. За моим отцом. Конечно, это только формально, но ты до сих пор связана с ним по закону.

– Я знаю. Я имею в виду, после развода.

– За кого ты собираешься выйти замуж?

Я наклонилась вперед и вопросительно глядела на нее, неожиданно охваченная любопытством.

– За Дэвида Нелсона.

– Ох…

– У тебя это не вызывает восторга.

– Не говори глупостей… Я просто поражена, только и всего.

– Тебе не нравится Дэвид?

– Мама, я едва с ним знакома.

– Он очень приятный, Мэл.

– Я уверена, что это так… Он казался весьма любезным, очень сердечным… в тех редких случаях, когда мы с ним встречались.

– Я люблю его, Мэл, и он меня любит. Нам очень хорошо вместе, мы с ним абсолютно совместимы. Мне было так одиноко. Действительно, очень одиноко, и это продолжалось очень долго. И то же самое испытывал Дэвид с тех пор, как его жена умерла семь лет назад. Последний год мы с ним регулярно и часто встречались, и когда на прошлой неделе Дэвид предложил мне выйти за него замуж, я внезапно поняла, как много он для меня значит. Ведь нет причин, мешающих нам пожениться.

Что-то похожее на вопрос появилось на мамином лице, теперь ее глаза пристально изучали меня; я поняла, что она ищет моего одобрения.

– Нет никаких причин, чтобы ты не смогла выйти замуж, мама. Я рада, что ты выходишь замуж. – Я улыбнулась ей. – Есть ли у Дэвида дети?

– Сын Марк; он женат, и у него есть ребенок. Мальчик, Дэвид, названный в честь деда. Марк и его жена Энджела живут в Уэстчестере. Он юрист, так же как и Дэвид.

«Сын», – подумала я с облегчением. Не сверхпокровительственная дочь-собственница, хлопочущая над папой Дэвидом и могущая спутать все карты. Теперь, когда я об этом узнала, я была полностью за этот союз. Я бы хотела, чтобы все прошло без задержки. Я осторожно осведомилась:

– И когда вы планируете устроить свадьбу, мама?

– Как только я смогу, как только буду свободна.

– Ты уже начала процедуру развода?

– Нет, но в конце недели у меня назначена встреча с Алленом Фаллером. Проблем не будет, принимая во внимание, что твой отец и я так давно расстались. – Она помолчала, затем добавила: – Пятнадцать лет уже.

Как будто я этого не знала.

– Ты сказала папе?

– Нет еще.

– Понимаю.

– Не принимай такой обиженный вид, Мэл. Я думаю, он должен…

– Я не принимаю обиженный вид, – возразила я, удивившись, как она могла так подумать.

У меня совершенно не было чувства обиды. На самом деле я была довольна, что она перестанет жить в неопределенности и нерешительности.

– Перед тем как ты меня перебила, я собиралась сказать, что, полагаю, твой отец почувствует облегчение от того, что я наконец сделаю решительный шаг.

Я кивнула в знак согласия.

– Ты права, мама. Я совершенно уверена, что он будет доволен.

Звук цокающих каблуков по деревянному полу коридора за дверями кухни заставил мою мать выпрямиться на стуле. Она приложила указательный палец к губам и, пристально глядя на меня, почти беззвучно прошептала:

– Это секрет.

Я еще раз коротко кивнула головой.

Диана толчком открыла дверь и скользнула в кухню, в то время как мои мысли сосредоточились вокруг секретов. В нашей семье их было так много; я постаралась отогнать все грустное как можно дальше, я всегда так делаю. Никогда я не хотела оставаться наедине с этими секретами со времен моего детства. Лучше их забыть; еще лучше сделать вид, что их никогда не было. Но они были. Мое детство состояло из секретов, нагроможденных друг на друга, – как карточный домик.

Приняв беззаботный вид, я улыбнулась Диане. Это была улыбка, охраняющая мои мысли. Я спрашивала себя, действительно ли она любовница моего папы? И если так, затронет ли как-нибудь его жизнь с нею эта внезапная перемена обстоятельств? Заставит ли его предстоящий развод подумать о женитьбе на ней? Неужели моя свекровь скоро станет моей мачехой? Я подавила зарождающийся в моем горле смех; тем не менее, я была вынуждена отвернуться в сторону, поскольку мои губы невольно растянулись в улыбку.

Диана бодро проговорила:

– Доброе утро, дорогая Джессика. Приятно вас видеть.

Моя мать немедленно вскочила на ноги и обняла ее.

– Я рада, что вы здесь, Диана. Вы выглядите восхитительно.

– Спасибо, я неплохо себя чувствую, – ответила Диана, радостно улыбнувшись, и добавила: – Я должна сказать, что вы сами выглядите вполне отлично, просто иллюстрация хорошего здоровья.

Я следила за ними, пока они разговаривали.

Какими разными были внешне эти две женщины среднего возраста, наши матери.

Моя – была блондинка в кудряшках и с прекрасной кожей, с изящными, точеными чертами лица. Она была очень хорошенькой женщиной: холодная нордическая красота, стройная и гибкая фигура; она обладала и особым типом врожденной элегантности, которой можно позавидовать.

Диана была более темной масти, с приятным персиковым цветом лица и прямыми шелковистыми каштановыми волосами, этим утром собранными сзади в конский хвост. Ее лицо было шире, черты были более смело определены, а ее огромные, сияющие бледно-голубые глаза были так прозрачны, что казались почти серыми. Она была не такая высокая, как моя мать. «Я имею кельтские корни, – сказала она мне однажды. – У меня большая часть генов от шотландских предков, нежели от английских». Привлекательность Дианы заключалась в ее живости и темпераменте; по всем стандартам она была красивой женщиной, которая, подобно моей матери, хорошо выглядела для шестидесяти одного года и казалась намного моложе.

Их характеры и личности были полной противоположностью друг другу. Диана была намного более серьезной женщиной, чем моя мать, более образованной и интеллектуальной. И миры, в которых они жили, образ жизни, который они вели, не имели ничего общего. Диана была в некоторой степени «трудоголиком», управляла своим антикварным бизнесом и любила все это до самозабвения. Моя мать в социальном отношении была некоей бабочкой, которая не заботилась о работе, и, к счастью, у нее были для этого все основания. Она жила на значительный доход, получаемый от инвестиций, фамильных трастов и небольшого пособия от моего отца. Почему она принимала от него пособие – я никогда не понимала.