Текст книги "Несколько зеленых листьев"

Автор книги: Барбара Пим

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 16 страниц)

– Почему? – Это было уж чересчур.

– Не мог. Одни неприятности. Противно было даже смотреть на еду.

– Может, ты сейчас хочешь поесть? – спросила Эмма. Чуть больше трех, вполне возможно, Дафна с помощью мисс Ли и мисс Гранди уже подала ранний чай в саду ректорского дома. Хотя, быть может, он бы предпочел поздний ленч? Если у Грэма «одни неприятности», вряд ли он в состоянии выбирать, а чай – везде чай, да еще с вареным яйцом и гренками, решила она, и именно это она и начала готовить, когда они вернулись к ней домой.

Грэм, тяжело опустившись на стул, молчал, не сводя сурового взгляда с каких-то предметов в комнате, словно заметил на них пыль или еще что-то малоприятное.

– Два яйца? – спросила Эмма. – Как варить?

– Как получится.

– Яйца варят по-разному. – Значит, в мешочке, решила она. Пять минут. С яйцом всмятку справиться трудно, оно растекается и не годится для человека, когда он в подавленном состоянии, хотя мистер Вудхаус в том романе, где героиней ее тезка, утверждал, что это даже полезно. – Я тоже съем пару гренок, чтобы составить тебе компанию, – сказала она. Погода, правда, не располагала к гренкам, зато жарить их легко.

– А яйцо ты не будешь?

– Нет, я недавно поела. – Хорошо бы, если бы он подробнее объяснил, зачем появился, но что бы ни подвигло его искать ее общества, теперь импульс этот, казалось, испарился. – Что-нибудь случилось? – не выдержала она. – Клодия?..

– Скорей всего, именно так. А, вот это приятно! – Он разбил яйцо и, выбирая из него ложечкой ярко-желтый желток, размазал его по гренке.

Эмма с облегчением вздохнула. Яйцо сварено как раз в меру: твердый белок и чуть жидкий желток.

– Куры здесь, наверное, гуляют на свободе? – спросил он. – Ну конечно, ведь мы за городом. Как хорошо жить здесь, есть яйца, снесенные гуляющими на свободе курами, и все такое прочее – именно то, что мне нужно.

Приятельница Дафны Хетер Бленкинсоп прибыла в своей маленькой желтой машине, которую поставила возле церкви. Это была небольшого роста плотного сложения женщина пятидесяти девяти лет, но выглядела она в любимых ею брюках из уэльского твида и такой же накидке гораздо моложе и элегантнее Дафны. Ей нравился Том, и потому хотелось подойти к нему и поцеловать, как было теперь в обычае у пожилых людей – новая мода, ничего, по-видимому, не значащая, но, по ее мнению, приятная. Однако Том стоял на паперти, здороваясь с посетителями, и, смущаясь, обращал их внимание на большую стеклянную бутыль у входа, куда опускались пожертвования. В бутыли уже было полно десяти– и пятидесятипенсовых монет, среди которых виднелось и несколько сложенных в квадратики купюр.

Том надеялся встретить в церкви Эмму – она обязательно появится на празднике цветов, хотя бы из профессионального интереса, – и был разочарован, узнав, что ее видели уходящей – должно быть, он с ней разминулся – в сопровождении какого-то мужчины. Интересно, кто этот мужчина? Разумеется, она имеет право причислять к своим друзьям мужчин, быть может, это ее брат, хотя ему было хорошо известно, что у Беатрис Ховик других детей нет…

– А, Хетер, рад вас видеть…

Том недолюбливал приятельницу своей сестры, хотя уважал ее как библиотекаря, несмотря на то что ее интерес к местной истории порой казался ему несколько неумеренным, а в ее частых упоминаниях об остатках средневекового поселения и о появлении холмов и оврагов в местном ландшафте слышалось нечто принужденное и неестественное. Способна ли обычная женщина так этим интересоваться? – часто думал он, сознавая, что несправедлив по отношению к Хетер. Лучше бы Эмма проявила чуть-чуть побольше внимания к местной истории, выразив желание изучить договоры об аренде земельных участков либо оказав помощь в поисках остатков средневекового поселения. А вместо этого ее видят уходящей из церкви с каким-то незнакомцем, наверное тоже социологом.

– Пока я не забыла, Том, – говорила Хетер, – на днях я наткнулась на весьма занимательную новую книгу о датах разгораживания земельных участков – как раз то, что вас интересует, – совершенно новая теория…

Том пробормотал что-то в благодарность. Даты разгораживания земельных участков его не очень занимали.

Эмма обрадовалась, когда Грэм предложил ей зайти в бар, так как стремительность, с которой он примчался к ней, казалось, заставила его самого забыть, зачем он, собственно, приехал. Ему приятно побыть с ней, сказал он, но больше ничего не объяснил, а Эмма, не ощущая большого прогресса в возобновившихся отношениях, не сочла возможным пуститься в расспросы. Поэтому за ритуальной чашкой чая последовал ритуальный поход в бар с его уютом, вином и приятным обществом.

Бар был, правда, далеко не уютным; в начале шестидесятых годов его обветшалый интерьер освежили, но так, что теперь он стал обветшалым в иной, менее привлекательной манере. Мистер Спирс, владелец пивной, стоял за стойкой, беседуя с Джеффри Пуром, который играл в местной церкви на органе, а по вечерам сидел в баре за стаканчиком «Гиннеса». В одном углу расположилась компания деревенских старцев, а в другом – сын миссис Дайер с девицей. Стоило Эмме с Грэмом войти и, подойдя к стойке, заказать джин с тоником для Эммы и пинту местного пива для Грэма, как в баре воцарилась тишина. Усевшись за свободный столик, они завели несколько принужденный разговор с присутствующими, интересуясь, были ли те на празднике цветов, понравилось ли им, и восторгаясь, что стоит такой отличный день. Отвечали им тоже неохотно и даже с некоторой, долей враждебности. Мистер Спирс рискнул заметить, что в прежнее время ничего подобного не устраивалось, на что органист не преминул высказать предположение, что все эти праздники затеваются лишь для того, чтобы дамам было чем себя занять. Сын миссис Дайер и его девица промолчали, ничем не откликнулись и деревенские. В эту минуту в бар вошли Робби и Тэмсин Бэрраклоу, и Эмма с Грэмом, облегченно вздохнув, пригласили их к себе за столик и принялись с ними беседовать. Тогда и все присутствующие заговорили между собой более непринужденно, и атмосфера заметно разрядилась.

– Интересно, какое влияние оказал праздник цветов на круговорот жизни в деревне? – спросила Эмма, бросив взгляд на стариков, сидящих в позах скульптур периода примитивизма.

– Такого воздействия, как западноафриканские празднества или даже европейская крестьянская фиеста, он, разумеется, иметь не может, – ответил Робби. – А на ту компанию, что восседает здесь, он никакого впечатления вообще не произвел.

– Зато у принадлежащих к среднему классу местных дам он вызвал дух соперничества, – заметила Тэмсин.

– Особенно в том, что касается церкви, – подчеркнул Грэм.

Он завел с супругами Бэрраклоу беседу на социологическую тему, в несколько кокетливом тоне поддразнивая Тэмсин, а Эмма задумалась о празднике и его значении в ином, менее научном свете. Красивые орнаменты из цветов и встреча с бывшим возлюбленным больше наводили на мысль о некоем романтическом произведении, нежели о статье для научного общества. Но она никогда не испытывала желания сочинять и, по правде говоря, с некоторым пренебрежением относилась к занятиям матери викторианским романом. Однако тут она поймала себя на том, что гадает, чем закончится сегодняшний вечер.

– Извини, – сказал Грэм, когда они вернулись к ней домой, – я слишком засиделся, чтобы сегодня же возвращаться.

Неужели он боится ехать в темноте?. Или считает неудобным уехать совсем по другой причине? Как понять его слова?

– Думаешь, пойдут по поселку сплетни, если я останусь ночевать у тебя? Наверное, следовало бы еще в баре спросить, нет ли поблизости свободной комнаты.

– Я не слышала, чтобы там кто-нибудь останавливался. И кроме того, у меня есть свободная комната.

– Чудесно! Если ты, конечно, не возражаешь.

– Конечно, нет. Хочешь выпить? – Эмма чуть не сказала «согреться», что предполагает более интимную атмосферу, чем та, которая воцарилась между ними в этот момент.

– Спасибо, нет.

Они стояли в этой самой свободной комнате, рядом, но не дотрагиваясь друг до друга. Эмма заметила, что Грэм ниже ее ростом, – интересно, и раньше так было или он уменьшился, усох, что ли?

Он не сделал к ней ни единого шага, но с восхищением провел рукой по покрывалу на диван-кровати.

– Уильям Моррис?

– Да. Называется, по-моему, «золотистая лилия». Спокойной ночи.

– Спокойной ночи.

Вот и все, и когда она уже лежала у себя в постели, мысленно перебирая события дня, ей пришел в голову вопрос: а не придет ли он с просьбой о зубной щетке и пижаме?

На следующее утро, выпив кофе с гренками, он поспешил уехать, словно устыдившись вообще за свой приезд. Он поблагодарил Эмму за «гостеприимство», но не поцеловал ее на прощанье. Ни слова не было сказано ни о его семейных неурядицах, ни об очередной встрече.

На вечерней службе в праздничное воскресенье Том читал проповедь о небесах, о том, как человек должен представлять себе небеса. Проповедь звучала четко и вдохновенно и была, пожалуй, если говорить о выборе темы, вполне уместной, поскольку цветочные орнаменты в церкви, казалось, переносили собрание в заоблачную высь.

Эмма заметила, что на скамье владельцев усадьбы, или, скорей, на скамье, которая могла бы им принадлежать, если бы они посещали церковь почаще, сидел сэр Майлс. С ним были две дамы в элегантных летних платьях из набивного шелка, девица в длинной белой с розовым рисунком юбке в стиле Лоры Эшли и молодой человек со светлыми волнистыми волосами, оглядывающийся вокруг с таким видом, будто впервые попал в церковь.

– У каждого из нас свое представление о царствии небесном, – вещал Том, и Эмме тотчас представился ее школьный рисунок: господь бог – размытая фигура, а справа от него – их директриса с горящими, но добрыми глазами за стеклами очков без оправы, которые в прежние времена считались бы пенсне. А это напомнило ей, что приезжают и будут жить с ней всю следующую неделю ее мама со своей приятельницей еще по колледжу, а ныне школьной директрисой, поэтому вся идея «царствия небесного» приняла несколько иной аспект. Да и кто всерьез думает об этом в наши дни? Во всяком случае, события предыдущего вечера никак не содействовали обращению мыслей Эммы к этой теме.

– Как жаль, что у нас в церкви нет таких цветов всегда, – говорили Тому на прощание его прихожане, и в словах их слышался упрек, словно он был обязан заботиться и об этом.

Эмма проскользнула мимо, постаравшись уйти незамеченной, потому что ей не хотелось ни с кем разговаривать. Зачем вообще она опять пришла в церковь, раз не собиралась еще раз полюбоваться цветами?

12

Эмма никогда не чувствовала себя непринужденно с Изобел Маунд, приятельницей матери еще по колледжу, ибо, несмотря на дружеское обращение, что-то напоминало о строгих глазах за стеклами пенсне, хотя в действительности Изобел носила модной формы очки, светло-коричневая оправа которых гармонировала с ее мягкими, искусно крашенными волосами. Возможно, любая директриса по сей день неизбежно будет напоминать Эмме ее первую, сидящую по правую руку от господа бога в царствии небесном.

Изобел надлежало спать в той комнате, где провел ночь Грэм, с обоями и покрывалом по рисунку Уильяма Морриса (как оказалось, и обилие золотистых лилий не принесло успеха), с графином свежей воды на ночном столике и с полкой книг в бумажных обложках, но с весьма пристойными рисунками. Комната выходила в сад, позади которого простиралось поле, где в дни, когда никого подобные вещи не беспокоили, было воздвигнуто жалкое сооружение из рифленого железа для домашнего скота. Теперь оно, конечно, портило пейзаж, хотя годы и ржавчина придали ему налет старины, превратив в реликвию тридцатых годов, когда деревня была бедной и невежественной.

Мать Эммы Беатрис заняла свою обычную комнату с книжными полками, набитыми романами Шарлотты М. Йонг и других малоизвестных викторианцев, и письменным столом у выходящего на сельскую улицу окна. Беатрис любила сидеть здесь, надеясь узреть события, которые могли иметь место лет сто назад, но большей частью этого не случалось.

На один из вечеров, пока Изобел гостила у них, был запланирован небольшой ужин, на который пригласили Тома и Дафну. Затем, решив, что Том будет чувствовать себя неловко в обществе четырех женщин, хоть он и священник, а одна из женщин его родная сестра, Эмма пригласила еще и Адама Принса. Но его присутствие означало, что теперь придется уделить больше внимания меню ужина, хотя она понятия не имела, относится ли он так же критически к еде в частном доме, как к тем блюдам, которые подаются ему во время «работы». Поскольку ужин был назначен на пятницу, то оставалась возможность достать рыбу. Интересно, по-прежнему ли духовенство или миряне, принадлежащие к римско-католической церкви, обязаны есть по пятницам рыбу?

– Рыба теперь считается деликатесом, – заметила Беатрис. – Том, я уверена, ни в коем случае не ждет, что мы будем угощать его рыбой.

– Но Адам Принс перешел из англиканской веры в католическую, – не могла успокоиться Эмма, – и работает инспектором в первоклассных ресторанах, а потому вполне может рассчитывать на рыбу.

– А какое на этот счет в наши дни правило у католиков? – спросила Изобел. – А то неловко предстать невежественными, не знающими…

– Чего требует Рим, – досказала Эмма. – Хотя вряд ли от нас можно ожидать знания секретов кухни Ватикана.

– Тем не менее Адам, наверное, сочтет рыбное блюдо любезностью с нашей стороны, – заметила Беатрис.

Но какую рыбу? Запеченная в тесте треска вряд ли годится, хотя ее, конечно, можно замаскировать подходящим соусом, грибами и креветками. В конце концов Эмма приготовила заливное из тунца и тарталетки с луком и салатом внутри, за которыми должны были последовать различные сорта сыра и мороженое из местной лавки. Ведь это всего лишь ужин, и омаров, которых Адаму, вероятно, подавали в посещаемых им заведениях, не так-то легко отыскать в Уэст-Оксфордшире.

Войдя в гостиную Эммы вслед за сестрой, Том очутился перед тремя женщинами, ни одна из которых на первый взгляд не выглядела привлекательной, хотя он, разумеется, понимал, что нельзя судить о человеке только по внешности. Он не принял во внимание различные подробности, на которые обязательно обратила бы внимание женщина, но общее впечатление было малоприятным.

Эмма была в тусклом одеянии из серого с черным ситца, которое напомнило ему одежду служанки прежних дней, когда она поутру разжигала огонь или подметала крыльцо. На Беатрис было платье из темно-коричневой с рисунком шелковистой ткани, на воротничке тяжелая викторианская брошь с уродливым, похожим на обычный голыш камнем. Изобел была в костюме из бежевого крепа, свидетельствовавшем о скучно-хорошем вкусе – наверное, купила его к началу учебного года или еще к какому-нибудь торжеству в школе, – в ожерелье из мелкого жемчуга и таких же жемчужных сережках и в новых туфлях, которые с виду казались очень неудобными. Что же касается Дафны – Том давно перестал смотреть на сестру как на женщину, платья которой представляют какой-либо интерес, порой он забывал о ней как о человеке вообще, – то на ней было розовое в цветочках ситцевое платье, чересчур короткое по нынешней моде, но свои выходные платья она берегла для поездки в Грецию.

Шерри разлили еще до прихода Адама Принса, который, извиняясь за опоздание, добавил «если я на самом деле опоздал», чем заставил Тома почувствовать, что они с Дафной явились слишком рано, но он уже привык к эксцентричности Адама, а потому не удивился, что, когда сели за стол, Адам излишне восторженно для подобной мелочи принялся восхвалять Эмму за необыкновенно тонко нарезанный огурец, украшающий заливное из рыбы.

– Тонко нарезанный огурец – это искусство, с которым так редко встречаешься, – восхищался Адам. – В викторианские времена, по-моему, для этого даже существовал специальный инструмент.

– Я пользовалась острым ножом, – объяснила Эмма.

Том молчал, вспомнив, как глупо он, наверное, выглядел, когда цитировал Эмме, срезающей розы для праздника цветов, Ли Ханта. Адам, как всегда, превзошел его.

– В Греции огурцы режут кусками, толстыми кусками, – сказала Дафна. – Огурцы, помидоры, много масла, и получается очень вкусный салат. – Она порылась в памяти, пытаясь отыскать название этого салата по-гречески, но так и не нашла, решив в конечном итоге, что присутствующим это в общем-то безразлично.

– Я не очень люблю греческую кухню, – улыбнулся Адам. – Ездить в Грецию ради кухни не стоит, как не стоит ходить в церковь, чтобы послушать музыку. Красивая страна, – он снова улыбнулся, будто припомнив какую-то шутку, – но не хранилище гастрономических ценностей.

– Да, пожалуй, верно, за этим в Грецию не ездят, – согласился Том. При виде заливного в блюде с цветочным рисунком ему вспомнилось, как несколько недель назад он заглянул в окно и увидел Эмму с этим самым блюдом в руках.

Продолжая развивать ту же гастрономическую тему, Адам предложил им угадать, где ему довелось отведать самую вкусную камбалу по-нантски.

Присутствующие отнюдь не были завсегдатаями знаменитых рыбных ресторанов, поэтому они решительно отказались угадывать. Только Беатрис рискнула предположить, что это, наверное, случилось где-нибудь во Франции, в самом неожиданном месте, в кафе на набережной или в каком-нибудь жалком бистро с клеенкой на столиках вместо скатерок, где останавливаются закусить водители грузовиков, ходящие в дальние рейсы.

– Декор и вправду был очень скромным, – сказал Адам, – да и вряд ли он мог быть иным, ибо событие это имело место в монастыре. – Он повернулся к Тому. – Не знаю, бывали ли вы когда-нибудь у Освальда Темса и его подопечных, у Святого Луки? У них одно время был превосходный эконом.

– Про монастырь-то я, разумеется, слышал, – довольно сухо ответил Том, – но ни разу там не был.

– Этот эконом Уилф Бейсон был отличным поваром, – Адам опять улыбнулся, по-видимому, вновь припомнив какую-то шутку. – Я в ту пору лишь начинал свою духовную карьеру, но вкус у меня уже сформировался.

– По-нантски, – повторила Изобел, твердо возвращая разговор к его началу, – это что, с соусом?

– Да, с соусом, приготовленным из речных раков, – объяснил Адам. – С дюжину мелких раков варят в court-bouillon[14]14
  пряный отвар (фр.).


[Закрыть], а потом заправляют белым вином и травами.

– Мортлок с друзьями ловил речных раков в Сомерсете, – высказался Том, но его знание литературы осталось незамеченным, поскольку Адам тут же возразил, что для этого соуса сомерсетские раки никак не годятся.

Эмма подала очередное блюдо и разлила «Либфраумильх», надеясь, что Адам воздержится от комментариев о вине и происхождении его названия. Лучше бы она его не приглашала, не сообразила, что он никому не даст говорить. Даже когда с беседой о еде было покончено, Адам, обратившись к ней, с лукавым видом поинтересовался ее «гостем», джентльменом, которого видели с ней на празднике цветов.

Услышав это, Беатрис бросила на дочь быстрый взгляд, но тема эта развития не получила, ибо Эмма отмахнулась от вопроса, объяснив, что это был «один социолог», с которым она знакома уже много лет, словно отрицала даже намек на какие-либо романтические отношения.

– Он, по-видимому, изучал сельскую жизнь и поведение жителей деревни во время праздника, – насмешливо заметил Адам. – Предмет, достойный изучения.

– Как жаль тратить на это время, – почему-то поддержала его Изобел. – Есть многое другое, что стоит изучать, историю например, – при этом она с надеждой взглянула на Тома, который инстинктивно отпрянул, – естественную историю, живую природу. Я всегда люблю гулять по лесу.

– Придется запомнить, – галантно отозвался Адам.

– У вас здесь водятся лисы? – спросила Изобел.

– О да, в роще часто можно видеть их следы, – поспешила ответить Дафна. – А известно ли вам, что лисий помет обычно серый и удлиненной формы?

Никто, по-видимому, этого не знал, ибо наступило молчание. По всей вероятности, на столь потрясающую осведомленность было не так-то легко отреагировать.

– Как интересно! – наконец произнес Адам. – А я об этом и понятия не имел. В следующий раз, когда пойду на прогулку, обязательно пригляжусь повнимательнее.

– А вы часто ходите? – спросил Том, потому что ему трудно было представить, как Адам гуляет по лесу.

– Когда есть настроение, да и работа моя требует хоть иногда двигаться.

– В следующий раз, когда пойдете, займитесь-ка поисками остатков средневекового поселения, – посоветовал Том. – Нагромождения камней, может быть, даже фундаменты бывших строений.

– По правде говоря, я предпочитаю, чтобы прошлое оставалось скрытым, – засмеялся Адам. – От всех этих раскопок нет никакого толку.

– Разрешите с вами не согласиться, – заметила Беатрис, и Изобел припомнила, что когда она в последний раз была в лесу, то в самом деле видела в одном месте разбросанные по земле камни. Может, Том объяснит, что это такое?

– Кому-то в голову пришла блажь разбросать камни, – засмеялся Адам. Местная история его не увлекала, он с пренебрежением относился к изысканиям Тома. Копаться в приходских книгах, сведенных практически к переписи населения, которое почти целиком, без исключения, рылось в земле, представлялось ему, скучным и ограниченным занятием.

– А я собираюсь завести собаку, – вдруг объявила Дафна. – Собаки такие умные, когда нужно что-нибудь найти.

– Даже остатки средневекового поселения? – улыбнулась Эмма.

– Учат ведь собак искать наркотики? – защищалась Дафна. – Я читала об этом.

– Да, лучший друг человека, несомненно, имеет свои достоинства, – согласился Адам.

– Может, перейдем в гостиную пить кофе? – предложила Эмма. Если они намерены завести разговор про собак, то пусть уж встанут из-за стола и, кстати, окончательно забудут про упомянутого Адамом «гостя» Эммы. Только после того, как все ушли, а Эмма с матерью мыли посуду – Изобел легла спать, – Беатрис вернулась к этой теме.

– Значит, Грэм Петтифер был здесь, – сказала она.

Эмма знала, что когда мама хочет что-либо выведать, она, как правило, не задает вопросов, предпочитая им либо констатацию факта, либо косвенную ссылку на факт. Эмма призналась, что Грэм действительно приезжал, добавив:

– По правде говоря, он был здесь дважды.

Беатрис молчала. Она знала, что лучше не приставать к Эмме с расспросами. Вымыли и вытерли еще несколько тарелок, прежде чем Эмма сказала:

– У него какие-то сложности с Клодией, поэтому, мне кажется, он и приезжал сюда. – Она не собиралась признаться в том, что, увидев его по телевизору, сама написала ему. Клодию мать знала, когда та была еще студенткой.

– Ну да, ведь он был в Африке, – сказала Беатрис, – работал в одном из этих новых университетов – по крайней мере, нам они кажутся новыми. Не думаю, что Клодии там очень понравилось. Ты ведь ее никогда не видела? – Беатрис улыбнулась, припомнив, какой была Клодия в колледже. – Хорошенькая, легкомысленная молодая женщина. – Уже после короткого романа с Эммой Грэм женился на Клодии Дженкс, настолько не похожей на Эмму, что можно было заподозрить его в желании поступить назло себе и другим, но Беатрис знала, что дело вовсе не в этом. В глубине души – здесь, очевидно, сказывалось влияние ее занятий викторианским романом – Беатрис хотелось, чтобы Эмма вышла замуж. Вообще-то в наши дни не спешат создавать семью, но Эмма давно уже вошла в тот возраст, когда грозит опасность навсегда остаться одинокой. Опасность? Припомнив других одиноких женщин из числа своих знакомых, хотя бы троих – Изобел, мисс Ли и мисс Гранди, – Беатрис решила, что слово «опасность» тут не подходит. И хотя ей претила роль свахи, тем не менее, презирая себя, она не удержалась спросить:

– А ты-то тут при чем?

Эмма ответила не сразу, представив ночь после праздника цветов, в которую ничего не случилось. Она понимала, что интересует мать, но вовсе не была намерена рассказывать ей всю историю того дня и вечера – про появление Грэма в церкви (впрочем, об этом, пожалуй, можно и упомянуть), про чай и вареные яйца, особенно про вареные яйца, про его желание остаться на ночь не потому, что ему очень хотелось быть с ней, а потому, что было слишком поздно возвращаться и он устал.

– Наверное, ему не терпелось с кем-нибудь поговорить, – ответила она.

– Он остался здесь на ночь?

– Да, но мы спали в разных комнатах. Он даже попытки не сделал, что, кстати сказать, довольно оскорбительно! – Эмма чувствовала, что должна подшутить сама над собой.

– И разумеется, проведенная в обычном доме ночь не идет ни в какое сравнение с ночью в аристократической усадьбе времен Эдуардов с ее хитроумным расположением спален, – улыбнулась Беатрис.

– Именно! – засмеялась Эмма. – И у него не было с собой ни пижамы, ни зубной щетки. Странно, не правда ли?

– Что ж, отчасти это характеризует нынешние отношения между мужчиной и женщиной.

Недолгий опыт пребывания в браке вряд ли дал Беатрис право высказывать такую антиромантическую точку зрения на отношения между полами; Эмма, между прочим, и не верила, что ее мать так думает на самом деле. Слишком этому противоречили ее занятия художественной литературой викторианского периода. Только потому, что ей не хотелось выглядеть чересчур настойчивой в своем желании видеть Эмму замужем, она заняла такую позицию. Тем не менее ее высказывание было довольно определенным.

– Ему очень понравилось покрывало с золотистыми лилиями, а это уже кое-что значит.

– Как ты думаешь, он приедет еще?

– Не знаю, не сказал. Думаю, это будет зависеть от многих обстоятельств. – Эмма сама не понимала, хочется ей или нет, чтобы он приехал. – А что ты думаешь про сегодняшний вечер? – спросила она. – По-моему, он прошел довольно удачно, не правда ли?

Беатрис согласилась, что да, удачно, но при этом подумала, что Эмма могла бы постараться выглядеть более привлекательной. Она уже не в том возрасте, когда можно позволить себе столь модные нынче тусклые тона и растрепанные волосы. Наверняка вечер был бы куда более удачным, если бы она надела платье более привлекательного цвета и попыталась соорудить себе прическу, либо завив волосы, либо сделав аккуратную стрижку. За всю свою жизнь Эмма не написала ничего такого, что могло бы оправдать подобное пренебрежение к собственной внешности – Беатрис припомнила кое-кого из увенчанных славой современниц, – ни романа, ни томика стихов, ни двух-трех картин, ничего, кроме нескольких никем не читаемых статей по социологии. Неужели она не способна на что-либо большее?

Уже в постели в тот же вечер Беатрис занялась тем, что лучше всего помогало от бессонницы: перебирала в памяти своих сорокалетней давности соучениц по колледжу, припоминая их имена и внешность. Начав с Изобел Мерримен Маунд, которая и тогда выглядела, как сейчас, она перешла к студенткам, обладавшим более экзотическими именами. В голову ей пришли запечатленные на групповом снимке того времени, но теперь забытые, потому что они ни разу не появились на традиционных ежегодных встречах их выпуска, датчанка Ильзе Бенедикта Роелофсен и итальянка Алессандра Симонетта Бьянко. Почему-то Беатрис во всех подробностях припомнила, хотя зачем это помнить, понять невозможно, руки Ильзе с покрытыми красным лаком ногтями и ужас, отразившийся на лице мисс Биркиншоу при виде этой новой моды. Ильзе, вероятно, накрасила ногти ярким лаком, чтобы поразить подруг, но надо признать, что девушки в те дни заботились о своей внешности куда больше, чем нынче. Даже они с Изобел, скромные труженицы, и те старались выглядеть опрятными и аккуратными с завитыми волосами и робкими намеками на макияж. И кроме того, она, Беатрис, вышла замуж, как было засвидетельствовано в регистрационном журнале колледжа: «1939 год. Вступила в брак с Дадли Джорджем Ховиком» и «1940 год. Родилась дочь Эмма». Дадли был ее ровесником, он тоже изучал английскую литературу, и до женитьбы в сентябре 1939 года они были знакомы несколько лет. Если бы не война, они, может, и не поженились бы, но в ту пору люди поступали только таким образом, а Беатрис всегда считала, что женщина должна либо выйти замуж, либо, по крайней мере, состоять в каких-то отношениях с мужчиной. Дадли погиб в сражении за Дюнкерк много лет назад, и с тех пор в ее женской судьбе почти ничего значительного не произошло. Молодая, склонная к научной деятельности вдова с ребенком, какой она была, не привлекала с первого взгляда внимания и не отличалась доступностью. Кроме того, она была занята работой, художественной литературой викторианского периода. В романах Шарлотты М. Йонг всегда присутствовали молодые привлекательные вдовы…

Эмма же – совершенно другая судьба, что с ней делать? Ничего, конечно. В семидесятые годы нашего столетия ничего не «сделаешь» с дочерью такого возраста. Этот Грэм Петтифер – между ними явно ничего нет, и жизнь в захолустье вряд ли обещает появление кого-то, достойного внимания. Адам Принс с его «самой вкусной камбалой по-нантски»? Какой он кандидат в женихи? Смех один. И бедного овдовевшего Тома тоже едва ли можно считать подходящим женихом… Беатрис потянуло в сон, возможно, одна мысль о Томе навевала дремоту. «Неудачник» – вот слово, которое пришло ей на ум, когда она вспомнила о Томе, не способен даже разыскать в лесу остатков этого дурацкого средневекового поселения. И в своей церковной деятельности он тоже не отличается особой энергией. Беатрис вспомнились разного рода упущения (по-видимому, мисс Ли в это время в поселке не было): первое воскресенье после крещения, а рождественские украшения еще не сняты; в прощеное воскресенье на алтаре нарциссы – явная ошибка, которой Том даже не заметил. Конечно, следует помнить, что он потерял жену и на шее у него висит эта несчастная Дафна. Бедный Том и бедная Дафна, да, бедная Дафна… Беатрис уснула.

Том куда более славный, нежели Адам Принс, думала Эмма уже в постели, перебирая в памяти события ужина, перед тем как уснуть. И человек он хороший. Читая проповедь о царствии небесном, не забывал упомянуть и о помощи соседу, причем, не сомневалась она, говорил об этом от души. Но если рассуждать о делах практических, способен ли Том, например, помочь ей, попроси она, помыть наверху окна, что и вправду пора сделать?

Изобел заснула быстро, и снилось ей, что они с Адамом Принсом гуляют по лесу из колокольчиков – крайне странная ситуация! Она проснулась среди ночи, и ей вспомнилось стихотворение Шелли:

 
Мне снился снег… Но, вьюгу
Развеяв, с юга брызнуло весной…
 

Все эти цветы – фиалки, астры, ландыши, розы и другие, названия которых она не могла припомнить (лисьего помета среди них не было), и букет из этих цветов, и последняя строка, которую она очень любила цитировать в юности: