Текст книги "Несколько зеленых листьев"

Автор книги: Барбара Пим

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 16 страниц)

20

– Завтрак голодающих? – переспросил тещу Мартин Шрабсоул. – Сегодня?

– Да, у мисс Ли. Это куда меня приглашали тогда на утренний кофе, – сказала Магдален. – Мне очень хочется пойти. У нее всегда так вкусно.

– Ну, вероятно, сегодня чересчур вкусно не будет, – сказал Мартин тоном спокойным, доброжелательным, так что легкий упрек в нем был почти неразличим. – Ведь предполагается завтрак в поддержку голодающих третьего мира, верно?

– Разумеется. Там и не будет ничего, кроме хлеба домашней выпечки, сыра, фруктов и кофе, – очень скромный завтрак.

– Моя любимая еда. И намного питательнее той, что потребляет население некоторых областей Африки или Индии.

– Ах, Мартин, но что-то есть нам же все-таки надо, – сказала Эвис, также собиравшаяся на этот завтрак. С каких это пор Мартин так сочувствует голодающим третьего мира? Видимо, заботится он не столько о них, сколько о здоровье мамы. – А потом, мы ведь вносим деньги.

– Да, кладем деньги в миску, – пояснила Магдален, – и мисс Ли возместит свои расходы. Это только справедливо.

– По-настоящему вам следовало бы есть там какое-нибудь пюре из бобов или рис, а запивать его водой, – уныло упорствовал Мартин, но Эвис заметила, что бобов подходящего сорта все равно, наверно, не достать.

Но завтрак у мисс Ли и вправду оказался не столь восхитительным, как обычно. По каким-то там неясным причинам мисс Ли не смогла спечь домашний хлеб и заменила его покупным, белые, волглые и мягкие, как вата, ломти которого, разумеется ничуть не похожие на пищу голодающих третьего мира, как это ни странно, были ей сродни своей отвратительностью.

Хлеб ели молча, потом кто-то спросил, какие вести от Дафны и хорошо ли устроилась она в новом доме со своей подругой.

– Смеем надеяться, что хорошо. А если и нет, нам об этом не сообщат.

– Мисс Бленкинсоп немножко любит командовать, правда? – сказала Эвис. – Она вечно хочет все делать по-своему.

– Ну а Дафна из таких, что вечно станут уступать, – сказала мисс Гранди, которая и сама не раз оказывалась в схожей ситуации. – Оно и удобнее.

– По крайней мере, Дафна обрела самостоятельность, – сказала Эвис. – Ей так необходимо было почувствовать себя независимой, выбраться из ректорского дома.

– Возможно, жизнь с ректором в этом огромном доме действительно не была пределом ее мечтаний, – сказала Магдален, в качестве новенькой отважившаяся на обобщающее замечание, – и возможно, я не знаю каких-то обстоятельств, но что же теперь он, то есть ректор, будет делать, если она уехала?

– Сегодня, например, он придет к нам на завтрак, как мы условились, – сказала мисс Ли. – Всего лишь завтрак голодающих, понимаю, и все же для него одной заботой меньше.

– Это послание в приходском журнале… – сказала Магдален, – неужели кто-нибудь…

Но тут появился Том в сопровождении Эммы и «этого человека из лесной сторожки».

– Двое мужчин, – шепнула матери Эвис. – Если бы знать заранее, мы бы уговорили Мартина прийти… Господи боже! – Последнее относилось к доктору Геллибранду и его жене Кристабел, с чьим приходом завтрак, грозивший вылиться в заурядное собрание местных дам, превращался в событие светской хроники: старший доктор, ректор, заезжий ученый…

– Мартина не будет? – спросил у Эвис доктор Геллибранд.

– Нет. Ему сегодня надо быть в клинике перинатальной патологии, а перед этим я всегда стараюсь его посытнее накормить, вот я и оставила ему жаркое в духовке.

– А мне, по мнению Кристабел, завтрак голодающих не повредит, – сказал доктор Геллибранд. – Как вы управляетесь без вашей сестры? – обратился он к Тому.

– Спасибо, вполне сносно, – сказал Том и добавил заученно:

– Все проявили ко мне такое участие. – Он чувствовал, что должен это сказать, даже если бы ничего подобного и не наблюдалось. Просьба его, помещенная в приходском журнале, до сих пор ни на кого не оказала действия.

– Полагаю, – словоохотливо продолжал доктор Геллибранд, – для вас не редкость завтрак, состоящий из хлеба с сыром. Но ведь мы платим за это, правда? – возгласил он затем несколько громче, чем следовало. – Кидаем монетку в кискино брюшко?

– Миска возле двери, – сказала мисс Ли голосом гораздо более тихим. – Обычно мы устанавливаем взнос в двадцать пять пенсов, что покрывает расходы и оставляет кое-что на наше общее дело.

– Двадцать пять пенсов, – удивился главный доктор. – То есть, по-старому, пять кругленьких, не так ли? За ломтик непропеченного хлеба и кусочек мышиной приманки не сказать чтоб дешево!

– Никто и не ждал настоящего завтрака, – резко возразила Кристабел. – А вечером ты сытно пообедаешь, – ввернула она, словно уговаривая ребенка.

– Ты обязана участвовать во всех здешних мероприятиях? – спросил Эмму Грэм. Они встали поодаль от других, и когда все, получив по ломтику хлеба и кружке слабого кофе, удалились в сад, где принялись стоя или сидя их поглощать, Грэм с Эммой тоже вышли в сад, отойдя подальше.

– Не обязана, – ответила Эмма, – но без меня не обходится. – Когда Грэм согласился сопровождать ее сюда, она сначала удивилась, но потом поняла, что он видит в этом повод «продемонстрировать себя обществу» и дать всем понять, что нет ничего предосудительного ни в его лесном затворничестве, ни в общении с Эммой. Поэтому и «амурный эпизод на траве», как про себя называла его Эмма, не возымел продолжения, что не смущало, а скорее раздражало ее – напрасно он так осторожничает, – как раздражало ее и отношение Грэма к ее знакомству с Клодией и их завтраку в греческом ресторанчике. Казалось, что его больше занимало ресторанное меню, чем возможность выяснить, о чем они тогда говорили, или определить, что связывает их троих. А услыхав про путаницу с зонтами, он всерьез вызвался съездить в Излингтон с зонтиком Клодии и обменять его там на Эммин.

– А можно человеку еще ломтик хлеба? – капризно спрашивал голос доктора Геллибранда. – Я есть хочу. Между прочим, Адам Принс сюда и носа не кажет.

– Мистер Принс работает, – внушительно сказала мисс Ли, – и он очень извинялся, что не сможет быть. Он должен обследовать ряд ресторанов в Скалистом краю – для него это такое утомительное путешествие.

К Эмме и Грэму подошел Том.

– Вам удобно в этой сторожке? – спросил он. – По-моему, она давно уже пустовала.

– Мисс Верикер всегда хотела там поселиться, – сказала мисс Ли. – Сколько раз, бывало, она говорила, что мечтает об этом. Она ведь так любила здешний лес.

– А теперь живет в Лондоне с племянником и его женой, – сказала мисс Гранди, – мало напоминает лес, согласитесь…

– Вот и Дафна живет в Бирмингеме, а всю жизнь мечтала о Греции, – сказал Том.

– Ну, мы не можем рассчитывать получить все, чего хотим, – веско заявила мисс Ли. – Мы знаем, жизнь не так проста. – Все невольно повернулись к Тому, словно надеялись услышать от него подтверждение словам мисс Ли. Почему считается, будто у священника всегда должно быть в запасе нечто благостное и умиротворяющее? Старомодное представление.

– Я бы съел еще кусочек хлебца, – раздумчиво заметил доктор Геллибранд. – В прежние времена мы не устраивали таких завтраков. А разве туземцы тогда не голодали?

Теперь все взгляды обратились к Грэму, который, что ни говори, побывал в Африке. Кому же, как не ему, знать ответ!

– Тогда мы больше заботились о своих соотечественниках. Вот в чем дело, – сказала мисс Ли. – А теперь все иначе.

– Да уж, нечего сказать! – воскликнул доктор Геллибранд. – В прежние времена, подумать только, пациенты со всей округи приходили к врачу пешком, и это считалось естественным, а ведь что может быть полезнее пешеходной прогулки. А теперь все приезжают на своих автомобилях, а не на своих, так на чьих-нибудь еще. Люди желают, чтобы их везли, даже дети перестали бегать в школу, а сидят себе развалясь в автобусах, в то время как двухмильная прогулка принесла бы им неоценимую пользу.

– По-моему, на дорогах сейчас такое движение, что ходить пешком детям было бы опасно, – осторожно заметила Эмма.

– Одни надписи на этих автобусах чего стоят, – продолжал доктор Геллибранд. – «Поддержите учителей», «Внесите свой вклад в дорожный ремонт», «Охраняйте природу», «Экономьте воду», – могу назвать десятки подобных!

– Интересно, какую бы надпись выбрала мисс Верикер для своего автомобиля, – тихонько вставила Эмма.

Расслышал это только Том.

– В прежние времена, – сказал он, – женщины машин не водили. Помнится, первый автомобиль в этих краях приобрел сэр Джайлс.

– Сэр Джайлс де Тэнкервилл? – осведомилась Эмма.

– Да, друг Эдуарда Седьмого, – сказала мисс Ли, – я, конечно, не была знакома с ним лично… как, впрочем, и с Эдуардом Седьмым, – со смехом добавила она.

– Интересно, не помнят ли мисс Ликериш этот первый автомобиль, – задумчиво заметил Том. – Надо бы у нее разузнать, хотя обычно ее воспоминания так далеко не простираются. – Коллекция фотографий, которую она ему однажды продемонстрировала и где самым эффектным снимком было изображение сидящего за столом гуся, также, помнится, разочаровала его.

Более интересных тем для обсуждения не предвиделось, есть было нечего, и собравшиеся стали расходиться. У двери Эмма заметила грубую керамическую миску для сбора денег, ту же, что стояла на этом самом месте во время достопамятного утреннего кофе. Эмма подумала, не заплатит ли Грэм за нее двадцать пять пенсов, но по всей вероятности, он не желал ради нее поступиться и подобной малостью. Интересно, вызвал бы такой его шаг пересуды в поселке?

Том, проследив, как после громогласных уверений в том, что «работа не ждет», они отбыли вместе, понуро побрел домой. В этот день ему надо было посетить больницу – занятие не из самых его любимых, да и толку в нем не так уж много, тем не менее посещение больницы входит в его обязанности, а есть в этом толк или нет, кто знает… Как бы там ни было, он чувствовал голод, что, собственно, и требовалось, и зависть к Мартину Шрабсоулу, которому перед его клиникой перинатальной патологии предстояло еще съесть жаркое.

21

Эмма с матерью собирали куманику на обочине дороги при въезде в поселок, стараясь, чтобы появившаяся на дороге и направлявшаяся в их сторону миссис Дайер их не заметила. Эмма вся внутренне сжалась, услыхав громогласное и торжествующее «вы здесь много не насобираете, мисс Ховик, на этом участке я все облазила».

Хорошо бы сделать вид, что она просто гуляет, но у нее, как и у мамы, в руках различные емкости, так что факт сбора куманики налицо, деться некуда и миссис Дайер, конечно же, видела, как они нагибаются за ягодами.

– Правда, подходящий фон для появления какого-нибудь персонажа в духе Вордсворта – чудаковатой старушки, мальчика-идиота, а может, и священника вроде бедного Тома, или кого-то наподобие твоего друга Грэма Петтифера? – сказала Беатрис, когда миссис Дайер с полной корзинкой прошествовала мимо.

– Мужчины за куманикой не ходят, – сказала Эмма. – Дети и подростки еще, возможно, и ходят, а взрослые – нет.

– А Грэм к тому же, конечно, так занят…

– Да, он действительно очень много работает.

В молчании она выискивали ягоды, оставшиеся после миссис Дайер. Теперь, когда Грэм поселился в поселке, Беатрис рассчитывала получить от Эммы более развернутую информацию.

– А Клодия приезжала? – спросила она.

– Приезжала? – удивилась Эмма. – Мне, по крайней мере, ничего не известно… – Лесная сторожка – не то место, куда хочется приезжать, оставляя дом в Излингтоне.

– Ты случайно встретилась с ней в Лондоне, ты говорила.

– Да, на панихиде по Эстер Кловис. День был такой дождливый. Мы зашли в греческую харчевню, а потом я по ошибке схватила ее зонтик – глупое такое недоразумение, из тех, что сразу превращает все в фарс…

– Вы говорили о Грэме?

– Немного и о нем, конечно. И она опять попросила меня за ним приглядывать.

– Тут что-то крылось, как ты думаешь? А может, она злорадствовала? Она знает о тебе и Грэме?

– Что тут особенно знать? Я и сама не знаю, как отношусь к нему.

– А как он к тебе относится?

– О, мы с ним ладим, – уклончиво ответила Эмма, – и, конечно, у нас много точек соприкосновения в плане работы…

Но голос ее звучал как-то неуверенно, и Беатрис немедленно ухватилась за это жаргонное «точки соприкосновения». Что она подразумевает и имеет ли это какое-то отношение к любви между мужчиной и женщиной?

– Ах, к любви, – нетерпеливо перебила ее Эмма. – Я не думала о любви.

– В викторианском романе, – сказала Беатрис, – такая коллизия была бы невозможна. И герой там вряд ли мог иметь такие «точки соприкосновения в плане работы» с гувернанткой.

– Надеюсь, к «Городку»[17]17
  Роман английской писательницы Шарлотты Бронте (1816–1855), где речь идет о духовной близости героя и гувернантки, впоследствии перешедшей в любовь.


[Закрыть] это не относится? Но я не о том говорила, и годы в Лондонском экономическом вряд ли можно сопоставлять…

– Если бы ты сделала желе из куманики, то могла бы отнести его Грэму, – сказала Беатрис, спустившись на землю к вещам более практическим. – И, смею думать, Том также был бы не прочь получить баночку желе.

– Я не могу разносить банки желе всем одиноким мужчинам в поселке, – сказала Эмма. – И почему тогда, если на то пошло, ты забыла об Адаме Принсе? И как ты себе это представляешь: я с банкой желе шествую к ректорскому дому? Да Том не будет знать, куда глаза девать от смущения. А вот и он, легок на помине, идет себе по дороге, неизвестно зачем, а на ягоды даже внимания не обращает.

При виде двух женщин Том, казалось, смутился и принялся объяснять что-то невнятное про бересклет – не различают ли Эмма или Беатрис случайно его листьев и не знают ли места, где осенью можно было бы отыскать его плоды, ведь это может оказаться важным, с исторической точки зрения, для определения бывших границ земельных участков.

Но какие у бересклета листья, они не знали, и Том двинулся дальше, сказав, что вообще-то ему пора возвращаться – ведь у него столько дел.

– Бедный Том, по-моему, он скучает по Дафне, – сказала Беатрис, – несмотря на всю сложность их отношений. Теперь ему дома не с кем и словом перемолвиться, кроме как с миссис Дайер, когда она приходит убирать. Тебе придется проявить к нему участие.

– Не знаю, в чем бы оно могло выразиться, – сказала Эмма, – а потом, никому не нравится, когда его жалеют.

Беатрис покосилась на дочь, пораженная горячностью, с какой это было сказано. Неужели и Эмму в поселке жалеют? Если учесть несомненную старомодность представлений здешних жителей, то, наверное, да. И Тома жалеют тоже – два сапога пара. Она улыбнулась. Но не про всякую жалость можно сказать, что она сродни любви.

«И жалость, верный рыцарь страсти», – процитировала она. – Помнишь?

– Кто это? Какой-нибудь косноязычный викторианец?

– Нет, елизаветинец: Сэмюел Даниел[18]18
  Сэмюел Даниел (1562–1619) – английский поэт, драматург, племянник Филипа Сидни.


[Закрыть]. Поэт, как я считаю, не первого ряда, но некоторые из его сонетов ты, должно быть, знаешь…

Она запнулась, подумав, что Эмма вряд ли знает их. Жаль, что дочь мало начитана в английской литературе – ведь это так скрашивает жизнь! А два-три меланхолических стихотворения Харди, кое-что из Элиота и какая-нибудь строка Ларкина – багаж слишком малый и утешение вряд ли принесут.

– Вечером мы собираемся на прогулку в усадьбу, – сказала Эмма, как будто имя Тома неожиданно напомнило ей об этом. – Ты, наверно, тоже захочешь пойти?

Она сосредоточенно глядела на горку только что собранных темных глянцевитых ягод, среди которых заметила вдруг маленького белого червячка.

– Я засыплю куманику сахаром, и мы сможем есть ее сырой, – сказала Беатрис. – Да, я бы пошла. – Здания, представляющие историческую ценность, пускай и пришедшие в упадок, все же отвечали ее литературным склонностям.

На прогулку в усадьбу пошла обычная компания под водительством мисс Ли, «знавшей владельцев» и как всегда с большой охотой отмечавшей все то, чем современность не походила на прошлое. Даже кипа книг на низком кофейном столике в одной из комнат сэра Майлса и его домашних вызвала ее неодобрение.

– Лошади, да, это было бы понятно, но подобной дребедени сэр Хьюберт возле себя не потерпел бы, – пробурчала она и указала на зазывно яркую бумажную обложку последнего романа известного американского писателя. – И мисс Верикер никогда бы не разрешила девочкам читать подобное.

Она, по-видимому, забыла, что в те достопамятные времена беллетристика такого рода оказалась бы недоступна, но никто не потрудился ей об этом напомнить.

– Одна из девочек составляла букеты, – продолжала она, – а в зале букеты ставила мисс Верикер.

– Не леди Тэнкервилл? – спросила Беатрис.

– Нет, ее светлость никогда не увлекалась цветами. А у мисс Верикер был такой оригинальный вкус. В любой сезон она использовала дикорастущие травы, зимой в засушенном виде, конечно, и очень интересно применяла еловые шишки.

– А вот часовня, – сказал Том, пытаясь отвлечь общество от мисс Верикер и составления букетов. – Прекрасный образец архитектуры конца семнадцатого века.

Покупая усадьбу или, говоря иначе, «вступая во владение собственностью», сэр Майлс на часовню никак не рассчитывал, поэтому, чтобы не использовать ее для целей сугубо мирских, что, как он подозревал, могло навлечь на семью несчастье, он часовню запер. Конечно, удобно было бы превратить ее в бильярдную или, на худой конец, в библиотеку, хотя особой склонности к чтению ни у кого из членов семьи не наблюдалось, можно было бы ее и разрушить, но выяснилось, что она числится в списках «памятников» или еще каких-то списках, потому что резьбу в ней предположительно выполнил Гринлинг Гиббонс[19]19
  Гиббонс Гринлинг (1648–1720) – знаменитый английский резчик по дереву, скульптор.


[Закрыть], а пол был выложен мрамором какого-то редкостного сорта. Не хватало еще, чтобы какой-нибудь доброхот-пенсионер или настырная дама средних лет, что-нибудь там разнюхав, принялись бы угрожать ему «санкциями», собирать подписи и прочее. Поэтому часовня стояла под замком, но группы экскурсантов могли посещать ее, как посетила ее и эта группа, собравшаяся здесь сентябрьским вечером, когда дни уже становились короче и в половине восьмого было уже почти темно. Часовня казалась мрачной, промозглой, и Том не без сочувствия вспомнил рескрипт от 1678 года – примерный год возведения часовни, предписывающий хоронить усопших в шерстяном, – обычай, о котором он и рассказал собравшимся. Мистер Суэйн, управляющий, официально проводивший экскурсию, держался на заднем плане, чувствуя, что ректор знает историю этого места гораздо лучше, чем он, хотя и не так хорошо, как мисс Ли, которая первенствовала во всем, что касалось современной истории усадьбы.

– При сэре Хьюберте, – объясняла она, – семья собиралась здесь для ежедневной утренней и вечерней молитвы.

– Сэр Хьюберт в мавзолее похоронен? – спросила Эмма, и голос ее в наступившей тишине прозвучал неожиданно громко и звонко.

– Ну конечно же! – с радостной готовностью отвечала мисс Ли. – Надо мне когда-нибудь показать вам место.

– А девочки, то есть дочери, и мисс Верикер тоже здесь похоронены? – с жадным любопытством спросила Магдален Рейвен.

Вопрос этот поверг присутствующих в смятение, и среди неловкого молчания мисс Ли разъяснила все про девочек, одна из которых была убита в 1941 году в «Кафе де Пари» во время воздушного налета, а другая пребывала сейчас на юге Франции, и мисс Верикер, которая находилась в добром здравии и обреталась в семье племянника и его жены в Уэст-Кенсингтоне.

– Здесь, конечно, использовалось дерево, – сказал Том, – а кроме того, мистер Плот – и это единственное его упоминание об усадьбе и саде – нашел здесь интереснейший камень… «формой своей напоминающий влагалище», – добавил он мысленно, но вслух этого не сказал.

Беатрис хотела было попросить Тома рассказать еще что-нибудь из истории усадьбы в XVII–XVIII веке, но только она открыла рот, как разговор опять обратился к каким-то пошлостям и кто-то спросил Тома, что слышно о его сестре.

– О Дафне? Она, кажется, чудесно устроилась, – с готовностью отозвался Том. – Она и ее подруга мисс Бленкинсоп – помните, она еще часто приезжала сюда – теперь завели собаку.

– И какую же собаку они завели? – сухо осведомилась Беатрис.

Казалось, Том затрудняется с ответом.

– Какую-то большую, по-моему. Дафна говорила мне, какой породы, но я, к сожалению, забыл.

– Они смогут выгуливать ее «на прелестном зеленом пустыре», – сказала Эмма, и они с Томом обменялись сочувственными взглядами. Возможно, все же она отнесет Тому баночку желе из куманики, если следующая порция выйдет удачной.

– Вы много куманики тогда набрали? – спросила Магдален. – Я видела, как вы возвращались. Зять рекомендует мне ежедневную прогулку, и я хотела тоже пойти, но потом решила подождать денек-другой, на случай если ее всю выбрали.

– Мисс Верикер славилась своим умением делать наливку из куманики, – сказала мисс Ли. – Старый сэр Хьюберт всегда говорил, что эта наливка превосходит… – она запнулась, забыв, как точно называется знаменитое французское вино, чьи качества превосходила наливка. – Шато какое-то, что-то в этом роде, – заключила она. – Не думаю, однако, что в Уэст-Кенсингтоне для нее найдется много куманики.

– Если это резьба и не самого Гринлинга Гиббонса, – говорил в это время Том, – то она принадлежит резцу его несомненного ученика, стоит взглянуть на эти цветные гирлянды…

Но на гирлянды никто не глядел. Было холодно («промозгло»), и оттого, что часовня находилась под замком, в ней пахло плесенью. Все хотели воспользоваться предоставленной возможностью и осмотреть спальни, что было значительно интереснее. К тому же вечер должен был закончиться кофе у мисс Ли, который собравшиеся с нетерпением предвкушали. Тем же, кто не любил кофе или же разделял распространенный предрассудок, будто от кофе плохо спится, был обещан чай.

– Словно кофе такой крепости может кому-то помешать заснуть, – шепнула матери Эмма.

– Жаль, что Грэм не пошел с нами, – сказала Беатрис. – При нем беседа могла принять другой оборот.

– Действительно, – сказал Том, – присутствие доктора Петтифера было бы весьма кстати, но, конечно, если он работает над книгой…

– Ах, ваш друг пишет книгу! – воскликнула мисс Ли. – А на какую тему?

– Боюсь, что тема не слишком интересная, – сказала Эмма, совершая предательство по отношению к Грэму, но разве она обещала ему верность?

И все же, сказав так, она почувствовала на себе взгляд каноника Гранди, глядевшего на нее из своей серебряной рамы на фортепьяно. Свет падал на его высокий воротник священника, и ей стало неловко.

– …то есть тема сугубо специальная, – поправилась она.

– Ах, понимаю, значит, она не для широкого читателя, – промурлыкала мисс Ли, будто узнав, что читать эту книгу ей не придется, она испытала облегчение.

А Эмма с Томом снова обменялись сочувственными взглядами – второй раз за этот вечер.