Текст книги "Несколько зеленых листьев"

Автор книги: Барбара Пим

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 16 страниц)

24

Георгины возле мавзолея были еще в полном цвету, но Грэм Петтифер, как и намеревался, уже закончил книгу и готовился теперь к отъезду в Лондон. Вскоре цветы начнут опадать и вянуть, потом совсем почернеют от первых заморозков, а Грэма здесь уже не будет. Дом в Излингтоне готов принять его, так что в поселке его теперь ничто не держит. «Приятно будет опять вернуться к цивилизованной жизни», – сказал он. И тут же поправился, поспешив добавить, что сторожка, конечно, была в своем роде прелестна, но зима не за горами и прелесть эта в любой момент может обернуться удовольствием весьма сомнительным и даже явными неудобствами.

Прощаясь, он обнял Эмму с нежностью и теплотой гораздо большею, чем проявлял к ней все это время (если не считать того эпизода на траве, когда их и застал Адам Принс), – он словно всячески показывал ей, каким горем является для него их разлука. Он так ей благодарен за все – и за крупы, и за жаркое, даже за тот нарезанный хлеб. И конечно, скоро они увидятся опять. «Да, все трое», – подумала Эмма, хотя в разговорах Клодию он никогда не упоминал, разве только косвенно, – та уж, наверно, ждет не дождется в своем излингтонском доме. Он еще сказал что-то про гардины, купленные для его кабинета, вроде бы узор на них – те же золотые лилии, что и на покрывале в Эмминой комнате для гостей. Видно, и Клодии понравился этот узор.

Стоя на выложенной кирпичом дорожке его садика, Эмма думала о том, как чудесна дружба мужчины и женщины. Она проделала этот путь по лесу, чтобы взглянуть на сторожку, может быть и в последний раз, а заодно проверить, зреют ли помидоры, которые она посадила перед домом в горшках. Порывшись в листьях, она убедилась, что Грэм обобрал их все подчистую, даже зеленые. Неужели Клодия будет делать томатную приправу из незрелых томатов?

Она подошла к двери, подергала ее – замок всегда барахлил, поэтому открыть дверь и проникнуть внутрь труда не составляло. Гостиная прибрана, только в мусорную корзину заткнуты старый номер «Гардиан» и пустая коробка от овсяных хлопьев, а на кухне брошены какие-то консервные банки.

Эмма опустилась в мягкое кресло с безобразной красной обивкой и вылезающими кое-где клочками ваты. На каминной полке она заметила листок бумаги – расписание церковных служб на текущий месяц. Неужели Том или кто-то другой специально шел через лес, чтобы принести сюда такую дребедень? А может быть, этот бесполезный листок был лишь предлогом для попытки проникнуть в сторожку в надежде выведать что-нибудь сенсационное? Теперь Эмме уж этого не узнать.

Она встала, поднялась в спальню. И здесь ничего. Том удручающе аккуратен; однако вот оно – на шатком бамбуковом столике возле кровати лежит книга – антология поэзии XVII века. Не мог ли он намеренно оставить здесь эту книгу, а если так, то что он хотел этим сказать? Книга открывалась не лирическим произведением, а опусом Ричарда Крэшоу, забавно озаглавленным «На посылку сэром Крэшоу двух незрелых абрикосов поэту Каули». Сколько она ни вчитывалась, причудливые метафоры ничего не рождали в душе, кроме смутного и горького подозрения, что все это говорится о ней с Грэмом.

Внизу в передней послышался какой-то шум, кто-то вошел в сторожку.

– Кто там? – окликнула вошедшего Эмма, на минуту ей показалось – чем черт не шутит, – что это вернулся Грэм.

– Управляющий сэра Майлса Брэмблтона, – уверенно и громко отозвался голос. – А вот что вы здесь делаете? Сторожка должна быть заперта.

– Вот именно! – сказала Эмма, выходя на площадку. – А замок сломан. Чудо еще, что после отъезда доктора Петтифера сюда не забрались грабители!

– О, мисс Ховик, извините, пожалуйста! – От Эммы не укрылось, как сразу же сбавил тон управляющий. Он заговорил почтительно, значит, она поступила правильно, смело бросившись в атаку и сказав ему насчет замка, то есть выступив в роли ретивой и сварливой защитницы имущественных прав сэра Майлса.

– Ничего, – милостиво отвечала Эмма, – но замок действительно нуждается в починке. Может быть, кто-нибудь из ваших плотников…

– Вы шутите, должно быть, – сказал управляющий, уже не так почтительно, – прошли те времена…

– Наверно, вы правы. Раньше, должно быть, здесь жил лесничий?

– Да, и помнится, сюда частенько захаживали молодые леди с гувернанткой.

– Ах, мисс Верикер с девочками… Я так и вижу их перед собой…

– Доктор Петтифер рассчитывает вернуться? – спросил управляющий тоном более деловым.

«Никогда он не вернется», – подумала она, но сказала лишь, что не знает и что замок следует починить.

– Разрешите отвезти вас обратно в поселок? – предложил мистер Суэйн, указывая на стоявший возле калитки, «лэндровер».

– Нет, спасибо, мне будет полезно пройтись. «А остаток дня посвятить работе», – добавила она мысленно. Грэм уехал, лето кончилось, и пора подумать о будущем. Чем бы ей сейчас заняться? Из дел практических вспомнилось ей лишь одно – необходимо пригласить к ужину Тома, что давно уже было на ее совести. Но сегодня ужин и впрямь возможен лишь как импровизированная «скромная трапеза в семейном кругу». Однако, в конце концов, теперь они, как два одиноких человека, должны держаться вместе.

Она угостила Тома остатками холодной баранины и картошкой в мундире с яблочной приправой домашнего приготовления, купленной еще на распродаже, затеянной мисс Ли. На десерт был рисовый пудинг из пакетика (то, что он из пакетика, Эмма скрыла) с желе из куманики. За столом они пили вино – бутылку, початую много месяцев назад, в тот вечер, когда она увидела Грэма по телевизору. В последнюю минуту Эмма вспомнила о сыре, но выглядел он так неаппетитно, что оба они к нему не притронулись.

Том хотел было сказать ей, как он рад, что ужин не потребовал от нее никаких особенных усилий (что и вправду ему было весьма приятно), но испугался показаться неучтивым.

– Итак, вашего друга нет с нами, – сказал он за кофе. И тут же педантично поправился: – Доктор Петтифер отбыл, – хотя и сомневался, что сформулированная таким образом фраза звучит лучше.

– Да, он вернулся в Лондон.

– Он не отдал мне книгу.

– Там у него лежит забытая книга, антология поэзии семнадцатого века. Это она и есть?

– Да. Однажды он зашел ко мне, хотел проверить по этой книге какую-то цитату, и я одолжил ему ее.

Судя по теме, над которой работал Грэм, объяснение было малоубедительным, как малоубедителен был и визит Грэма к ректору. Ей Грэм про него не рассказал.

– Он получил письмо от жены, – объяснил Том, – наверное, она там что-нибудь процитировала…

Помня Клодию и посещение греческого ресторанчика, Эмма усомнилась в этом, но в браке все возможно. Чувствуя себя так, словно вторглась на чужую территорию, она предалась пошлым размышлениям о том, что, как видно, общение Грэма и Клодии не ограничивалось обсуждением гардин для кабинета. Да и стихотворение могло быть вовсе не о зеленых абрикосах.

– Лоре нравилась эта книга, – услыхала она. – Она любила метафизиков.

Впервые он заговорил с ней о жене, и Эмма не знала, как себя вести. Он не принадлежал к категории людей, недавно перенесших утрату, опасности разбередить свежую рану возникнуть не могло. Но Лора, как, по крайней мере, она слышала, умерла больше десяти лет назад, а он с тех пор не женился. Значит, Лора могла, быть его первой и единственной любовью.

– Наверно, вы все еще тоскуете по ней, – сказала Эмма, чувствуя, что при всей суховатости такого замечания, прямота в данном случае лучше вежливых и невразумительных выражений сочувствия. Что подтвердил и спокойный, честный ответ Тома.

– По-моему, да, в какой-то степени, – сказал он. – Но вообще-то ко всему привыкаешь, даже тосковать привыкаешь, а как реальный человек она теперь словно отдалилась от меня. Иной раз я и вспоминаю-то ее с трудом.

– А какая она была?

Том замялся. Может быть, описать этот поселок, каким он был в конце XVII века, ему было бы проще, чем описать Лору. Но все же из его слов Эмме удалось ухватить, что они с Лорой вместе учились в Оксфорде, что была она умной, занятной и пользовалась успехом куда большим, чем когда-либо выпадал на долю ректора. Составить себе из этих слов представление о Лоре, понять, могла бы Лора ей понравиться, трудновато. Может, она была вовсе не такой уж милой, не то что Том – умная острая женщина, окрутившая добряка. Отчего она умерла? Ну а отчего сейчас умирают? От чахотки не умирают, от викторианской болезни тифа или скарлатины – тоже, но вот рак и различные сосудистые заболевания по-прежнему остаются нашим бичом и проклятием, так что, вероятно, умерла она от какого-то из этих недугов.

– У нее развилась лейкемия, – сказал Том, – а лечить лейкемию в то время не умели. Возможно, сейчас все окончилось бы иначе.

«И была бы у тебя сейчас достойная жена», – подумала Эмма.

– А жениться – со временем, конечно, – вы так и не решились? – спросила она.

– Ну, как вам известно, приехала Дафна.

Эмма почувствовала, что вряд ли в состоянии вынести еще один разговор о Дафне и собаке, но, к ее облегчению, ректор принялся рассказывать о периоде, последовавшем за смертью Лоры, причем он как будто оправдывался в том, что не женился вторично.

– Случая не представилось или не встретил никого подходящего.

Наверное, он и сам понимал, какими жалкими выглядят эти оправдания. Не родилась еще та сестра, что может помешать мужчине и тем более священнику сойтись с женщиной, если уж он это задумал!

– Но разве в вашем приходе, здесь ли, в Лондоне ли, не было…

– О, были, разумеется… В каждом приходе найдутся особы, и вполне достойные особы, но как-то, знаете… Вы ведь тоже не вышли замуж, правда? – обратился он вдруг к Эмме, словно бросаясь в атаку. – Это из-за доктора Петтифера? Это он?

Эмма расхохоталась:

– Когда-то, во времена нашего первого знакомства, я считала, что он, но все у нас окончилось ничем, а он потом женился на другой. Мы надолго потеряли друг друга из вида, пока в один прекрасный день я не увидела его по телевизору и не написала ему. Сейчас много говорят о том, какой вред приносит телевизор детям, а об опасности его для совершеннолетних думают как-то меньше.

– Вот оно что: старая любовь не ржавеет!

– Ну, можно назвать это и так.

– Когда вы с ним только познакомились, он, наверно, был интереснее.

– Что вы имеете в виду?

– То, что мне он всегда казался блюдом несколько пресным – в те несколько раз, что мы с ним общались.

Такая характеристика – Грэм в качестве блюда – заставила Эмму опять расхохотаться. Не обещавший ничего хорошего день завершался для нее даже весело. Они прикончили бутылку вина, и с Грэма разговор перекинулся на темы более безопасные, одной из которых, как ни странно, оказался мавзолей. Тома беспокоила судьба мавзолея. Мисс Ли настаивает, чтобы он отыскал людей, на чьем попечении находится мавзолей. Кто-то же должен его «обслуживать», как «обслуживают» машины, а уж сколько времени никому до него дела нет.

«Что бы сказала мисс Верикер, если б только увидела все это!» Не согласиться с таким доводом было невозможно.

25

Когда фургончик Терри Скейта наконец появился возле мавзолея, стало ясно, что на Терри «накатило». Том испугайся, что Терри хочет попросить еще денег или объявить о забастовке или о том, что вообще прекращает работу. Сейчас такое в порядке вещей. А может быть, он хочет «работать нормированно», что бы это ни значило в применении к мавзолею и работе в мавзолее. Но оказалось, ничего подобного. Терри Скейт не желал больше возиться с этим мавзолеем, потому что потерял веру.

Том был так удивлен и даже потрясен этим известием, что первой его реакцией был нервный смех, хотя, конечно, дело было нешуточное. Видимо долг его разобраться во всем и даже попытаться вернуть утерянное. Припертый к стенке Терри признался, что в религии его кое-что перестало устраивать, причем довольно давно.

– Может быть, вас смутила какая-либо книга? – спросил Том. Помнится, в последнее время вышел ряд книг, которые могли оказать влияние, подобное тому, какое в начале 60-х годов оказывала «С чистым сердцем», но вряд ли Терри их читал.

– О нет, это не книга, – сказал Терри, – это все телевизор.

Они стояли в мавзолее, окруженные ледяными мраморными фигурами, в чьем присутствии вести подобный разговор казалось неловким.

– Я имею в виду выступления всяких там университетских профессоров и прочих в том же роде, а один из них даже имел сан какой-то, что-ли… А одет он был в зеленую водолазку, подумайте только!

Эта зеленая водолазка, как видно, повлияла на Терри больше, чем все священнические сутаны вместе взятые, он все не мог успокоиться и жаловался на «таких вот типов», которые через средства массовой информации лезут к тебе в переднюю гостиную, чтобы заставить усомниться во всем, чему ты привык верить.

Том, не умевший ни телевизора, ни передней гостиной, совершенно растерялся. Потом он вспомнил, что сомнения такие не новы. У всех они бывали. Адам Принс тоже в свое время усомнился в догматах англиканского вероучения, хотя дискуссия на эту тему вряд ли облегчит душу Терри. Он постарался утешить его, уверить, что период сомнений скоро окончится, к вере он вернется и вера его будет крепче прежнего. «В конце концов, – говорил он, – людей не чета нам с вами и то посещали сомнения, но они их умели побеждать».

– Ах, ну это когда-то, в прежние времена… Дарвин и все эти допотопные викторианцы… – прервал его Терри и засмеялся.

Наверно, смотрел по телевизору какой-нибудь спектакль на эту тему, подумал Том, решив, что Терри не так уж и беспокоят его сомнения. Он примирился с ними – люди в телевизионном ящике лишили Терри его чистой детской веры, а доводы ректора до него не доходят. В том, что говорила Эмма насчет опасного влияния телевидения на совершеннолетних, есть доля истины. Во всяком случае, мавзолеем Терри больше заниматься не будет, что он и пытался сейчас разъяснить Тому, зачем он и пришел, а вовсе не для того, чтоб поведать о своих сомнениях.

– Это, конечно, не значит, что мы не поможем вам со следующим праздником цветов и прочим в том же духе, – добавил Терри, – и свадьбы, как вам известно, мы оформляем… До скорого, ректор.

Том поглядел вслед отъезжающему Терри и возвратился в церковь, где мисс Ли «терла свою бронзу», как она это называла, а мисс Гранди украшала алтарь цветами.

– Я подумала, что молодому человеку весьма не вредно было бы здесь появиться, – сердито сказала мисс Ли.

На ней были старые черные рукавицы, надетые, чтоб защитить руки от политуры, и вид у нее в них был довольно зловещий.

– Наверно, он вообще больше не придет, – вырвалось у Тома, хотя он и не собирался откровенничать с мисс Ли.

– О, вся эта молодежь слова доброго не стоит. Никто не желает работать, – сказала она с ожесточением.

Том отметил про себя, что бронза, несмотря на хмурый ноябрьский день, сияла как никогда – сказывалась тщательность полировки. Но углубляться в вопрос о том, кто желает и кто не желает работать, беседовать об этом с вышедшей в тираж камеристкой, разбиравшейся в современной жизни не лучше его самого, Тому не хотелось. И без того ему по долгу службы приходится тратить время в бессмысленных беседах.

– Думаю, что найти ему замену труда не составит, – сказал он невозмутимо и безапелляционно, хотя уверенности в этом он не чувствовал.

«Требуется опытный агностик, знающий основы садоводства» – все ли предусматривает текст подобного объявления? Или так: «Религиозные верования препятствием не являются». Такие объявления помещала когда-то «Черч-таймс»…

– Мисс Верикер всегда так гордилась… – начала было мисс Ли, но Том не выразил интереса к ее словам, и она умолкла. Ректор же поймал себя на том, что размышляет, не одолевают ли и ее когда-нибудь сомнения, не кажется ли ей порою, когда она начищает бронзовую голову орла на аналое, что все, чему она служит, может оказаться хитрым обманом, не спрашивает ли она себя, зачем воскресенье за воскресеньем и даже иногда в будни приходит она сюда, отдаваясь тому, в чем она не уверена. Осмелится ли он спросить ее об этом? – думал он, разглядывая внутреннее убранство церкви и обнаруживая повсюду следы и доказательства неустанной деятельности мисс Ли. Глядя пристальным взглядом на аналой и птицу на нем, всегда казавшиеся ему бронзовыми, он вдруг понял, что это вовсе не бронза, а дерево. Аналой был деревянный, более того, местная легенда гласила, что сделан он из дуба, росшего в усадьбе Тэнкервилла. Он, верно, его спутал с каким-то другим аналоем, может быть, той церкви, куда его водили в детстве. Как же он, оказывается, рассеян и ненаблюдателен! И вопрос, который он задал мисс Ли, был вовсе не о вере и безверии, а гораздо проще.

– Вам не хотелось бы, чтоб в нашей церкви аналой был бронзовым, как в некоторых других церквах?

– О нет, ректор, – отвечала она, – мне нравится эта старая деревянная птица, нравится полировать ее. Аналой из бронзы, может быть, и лучше блестит, но зато дерево – это ведь такой благодарный материал, и потом, я льщу себя надеждой, что никто не отполировал бы этот аналой лучше меня.

Том, успокоенный, отвернулся от аналоя. Из слов ее насчет того, что бронза лучше блестит, а дерево зато такой благодарный материал, может получиться тема для проповеди. И конечно же, мисс Ли не ведает сомнений! А если и ведает, то слишком она хорошо воспитана, чтобы даже помыслить докучать ими ректору.

Он прошел к алтарю, где мисс Гранди делала последние штрихи, убирая алтарь розами.

– Розы в ноябре, подумать только! – сказал он с притворным восхищением. – Он всегда почему-то чувствовал себя виноватым перед мисс Гранди и вел себя с ней неестественно. К таким людям, как она, вечно требуется проявлять участие, хотя и непонятно какое, а кроме того, он смутно догадывался о том, что она не принадлежит к поклонницам его проповеднического дара.

– О, у нас в саду розы еще цветут, – сказала она своим звучным голосом, – а эти, я думаю, неделю здесь еще продержатся. Надо будет только добавить листочков. Несколько зеленых листьев могут совершенно изменить картину.

«Вот и еще одна крупица для проповеди, – подумал Том, – и можно присовокупить ее к словам о благодарном дереве». Но подозрение, что эти пожилые дамы подсказывают ему темы для проповеди, действовало угнетающе. И он решил этих тем не использовать.

– Цветы и растения вас так любят, – сказал он, ухватившись за столь редкий дар мисс Гранди.

Возможно, она единственная смогла бы вырастить зернышки пшеницы, найденные среди погребальных покровов в древних могильниках. В какой-то местной хронике он прочитал, что в двадцати милях отсюда нашли такие зерна. Если б только удалось заполучить их. Уж тут-то мисс Гранди бы развернулась!

26

Лелея воспоминания о юных годах, проведенных в усадьбе в качестве гувернантки, мисс Верикер в своем уэст-кенсингтонском заточении решила, пока жива, съездить в последний раз в поселок и повидать дом, церковь, мавзолей и тех немногих, кто ее еще помнил. Для поездки она выбрала чудный ноябрьский день, когда сияло солнце и пахло почти как весной – такие дни нам дарит иногда взбалмошная английская осень. На Пэддингтонском вокзале она села на поезд, чтобы добраться до ближайшей к поселку станции, но ни племяннику, ни его жене она ничего о своем замысле не сказала. В конце концов, едет она только на день (за полцены по своему пенсионерскому льготному билету), а к вечеру вернется. В поселке она тоже никого предупреждать не станет – нагрянет неожиданно к мисс Ли, возможно к легкому завтраку, но утруждать кого бы то ни было она не собирается. Для нее сгодится и хлеб с сыром – «завтрак землепашца», как в шутку называют такую еду, – и хотя на землепашца мисс Верикер отнюдь не похожа, не больше нее похожи на землепашцев и завсегдатаи пивной, которую облюбовал себе ее племянник, где подают такой завтрак.

Сидя в поезде, она размышляла о племяннике. Конечно, теоретически он был бы счастлив отвезти ее на машине куда угодно, но практически выбрать время для этого не так легко. Во-первых, ехать он может только в субботу или воскресенье, причем в субботу всегда найдутся дела поважнее, в воскресенье утром он моет машину, а днем скорее всего отправляется в гости к родителям жены. Ей еще повезло, разумеется, что ее так вот «приютили» – ведь большинство вовсе не считает заботу о тетке в числе первейших, но она была любимой сестрой умершей матери племянника, и поэтому к ней относились с суеверным почтением. Когда же ей стукнуло семьдесят и, хотя она прекрасно сохранилась для своих лет, если не считать подверженности бронхитам в холодное время года, она состарилась, что вполне естественно, ее стали почитать как относящуюся к категории людей, называемых «престарелыми». Так что, строго говоря, жаловаться мисс Верикер в ее теперешней жизни остается только на то, что эта жизнь теперешняя, а не прошлая.

После Оксфорда поезд, казалось, замедлил ход, словно торопиться больше было незачем: когда придет, тогда придет. Поезд останавливался на станциях, которые мисс Верикер помнила с незапамятных времен, только находились они теперь в печальном запустении – аккуратных садиков возле них уже не было, а росли там лишь бурьян, сорняки и одичавшие потомки самых выносливых садовых растений. Ее «хозяева» всего этого бы не одобрили, подумала она, выходя на станцию и предъявляя свой льготный билет юноше, видимо исполнявшему тут обязанности начальника. Машина из усадьбы ее, конечно, не встречала, да и вообще никакой машины ей не попалось, хотя возле станции и было припарковано великое множество машин, гораздо большее, чем в прежние времена. Наверное, многие теперь ехали с этой станции на работу в Оксфорд или даже в Лондон, а вечером возвращались.

В поселок она отправилась пешком. До опушки леса меньше полумили – такое расстояние она пройдет с легкостью. А потом после приятной прогулки по лесу, насладившись видом усадьбы, она появится в поселке, к изумлению мисс Ли или даже самого доктора Геллибранда – ректора она, конечно, не удивит, так как с теперешним ректором она не знакома, – а кроме того, несомненно, в поселке еще найдутся люди, помнящие ее.

Утренний врачебный прием в поселке близился к концу – для доктора Геллибранда, как и для доктора Шрабсоула, он оказался весьма насыщенным. В приемной толпились люди, хорошо друг друга знавшие; встретившись в подобных обстоятельствах, они могли бы выразить удивление, если бы опустились до этого. Разговоры сводились к минимуму – в приемной врача отпадает охота к разговорам. Адам Принс и Эмма, очутившись друг напротив друга, он – с собственным номером «Дейли телеграф», она – с растрепанным «Дамским журналом» от прошлого года, взятым со столика в приемной, обменялись приветственными улыбками и тут же снова погрузились в чтение. Адам читал, все больше недоумевая и распаляясь гневом, об иностранных священнослужителях-женщинах в то время, как Эмма изучала письма, содержащие вопросы сексологу. Может быть, и ей стоило бы обратиться к участливой женщине-сексологу, чтобы посоветоваться о неудаче с Грэмом. Но там и советоваться-то, считай, не о чем. Полезнее будет обратиться к страничке кулинара, которая может подсказать ей кое-какие идеи насчет угощения для Тома, если она пригласит его вторично. Помещенные там яркие иллюстрации тоже своего рода пища для размышления.

Доктор Геллибранд начал утро в чудесном настроении. Погода стояла яркая, солнечная, но воздух бодрил осенним холодком, да и дни заметно поубавились. Уютные прохладные ночи обещали к лету неплохой урожай младенцев. Однако при виде вошедшего к нему в кабинет Адама Принса, показавшегося ему живым воплощением здоровья – упитанный, гладкий, благополучный, как кастрированный кот, – доктор почувствовал разочарование. «К этому-то какая хворь могла прицепиться?» – раздраженно думал он, здороваясь с обычным своим радушием и расспрашивая пациента о самочувствии, в ответ на что последовало:

– Должно быть, это неврастения или стресс, как теперь говорят… Бессонница мучает… от всего на стенку лезу… – Адам улыбнулся, поймав себя на употреблении жаргонизма.

– Плохой сон, говорите? – признать это состояние бессонницей доктор не пожелал. – Какое-нибудь теплое молочное питье перед сном…

Уже давая эту неуверенную рекомендацию, доктор понимал, что самая мысль о чем-то теплом и молочном способна скорее отвратить, чем привлечь Адама Принса. К тому же советовать взрослому мужчине, что делать перед сном…

– Ну думаю, что в моем случае… – начал Адам.

– Ну а что вас раздражает, отчего вы «на стенку лезете»? – спросил доктор Геллибранд.

– Видите ли… – Адам опять улыбнулся. Конечно, все это не так серьезно, как сомнения относительно истинности англиканских догматов, но он нервничает, раздражается, находится в постоянном стрессе – называйте как угодно… А попытаться рассказать об этом – и все будет выглядеть пустяком… сплошные булавочные уколы и только…

Он пустился в рассуждения о ни с чем не сообразном приступе бешенства, который вызвала у него перегретая (chambré) бутылка вина, хранившаяся вблизи отопительной батареи, о покупном майонезе вместо приготовленного, о хлебе ломтиками, плавленом сыре, о труднодоступной дижонской горчице, о свежемолотом кофе и, наконец, о чае в пакетиках – употребление последнего в особенности выводило его из себя.

Так как перечень грозил оказаться бесконечным, доктор Геллибранд прервал его, напомнив, что чайные пакетики сейчас используются в ресторанах повсеместно и что это вполне разумно и удобно, облегчает труд женщины и даже, можно сказать, помогает им избегать собственных стрессовых ситуаций.

– Мне кажется, – заключил он, – что вы «на стенку лезете» из-за своей работы. Вам нужно отдохнуть от нее. Где бы вы ни были, эта череда завтраков, обедов, ужинов и отчетов о них…

Судя по всему, его представления о работе Адама отличались крайней поверхностностью.

– Согласитесь, это противоестественно, ведь правда? – речь его опять обрела грубоватость, напористость. – Итак, поменьше взыскательности, постарайтесь полюбить плавленый сыр, чай в пакетиках, растворимый кофе, бифштексы с булочкой и даже рыбные палочки; жители нашего поселка в огромном большинстве питаются этими продуктами, что их нисколько не умаляет. Ну а по поводу того, хорошо или плохо вы спите – вы это, кажется, назвали бессонницей, то и тут, как я уже сказал, поменьше взыскательности – перед тем как лечь, маленькая прогулка, а теплое молочное питье в постели прекрасно снимает напряжение. Я всегда рекомендую его. – Что рекомендует он его чаще всего беременным, он не счел нужным добавлять. Когда Адам заикнулся было о снотворном, доктор Геллибранд выписал ему какие-то таблетки, действия скорее седативного, повторил еще раз свой совет не волноваться и отпустил его. В приемной он заприметил Эмму Ховик, а пациентка-женщина, уж конечно же, представляет собой более интересный и благодатный материал для врачебной деятельности, чем этот напыщенный зануда Адам Принс.

Но Эмма, пришедшая на консультацию к Мартину Шрабсоулу, прошла в соседнюю приемную, предоставив доктору Геллибранду возиться с утомительной дамой, которая хотела лишь одного – померить давление.

Для Мартина утро пока что выдалось хлопотливое. Одной пожилой пациентке ему пришлось сказать, что дни ее сочтены, поскольку его, как человека откровенного, правда никогда не пугала. Он считал, что скрывать правду от разумного человека – дело зряшное. Но пациентка отплатила ему вопросом, верит ли он в загробную жизнь. Поначалу он просто онемел от негодования. Однако потом он сообразил, что отвечать на подобные вопросы ему не положено, так как область эта в компетенции ректора. Тот факт, что все мы смертны, показался ему к делу не относящимся. Когда пациентка тихо выскользнула из кабинета, а место ее заняла Эмма, он почувствовал облегчение.

На одной руке у Эммы была легкая сыпь, вероятно аллергического происхождения, – это все стиральные порошки, а впрочем, может быть, причина тут и другая – какой-нибудь стресс… а что полагает доктор?

Едва заслышав про «стресс», Мартин насторожился. Хотя преимущественной областью его исследований и интересов была гериатрия, он в полной мере понимал важность внимательного отношения к каждому из пациентов, ибо даже относительно молодые со временем становятся стариками. А помимо этого Эмма его всегда интересовала и озадачивала как не укладывающаяся ни в одну из привычных ему категорий.

– За последнее время вам не случалось попадать в какую-нибудь особую стрессовую ситуацию? – спросил он.

Казалось, Эмма вот-вот расхохочется.

– Ну уж что касается стрессовых ситуаций, то с кем не бывало, – сказала она. – В жизни их полно, ведь правда?

– Да, напряженный ритм современности… – начал Мартин, хотя вряд ли Эмма имела в виду жизнь поселка, скорее всего, она намекала на что-то из своей личной жизни. Этот человек из лесной сторожки, Грэм Петтифер (так называемый доктор Петтифер), однажды нагнавший на них такую тоску своими рассуждениями о Центральной Африке, не он ли причина этого ее стресса?

– Даже в жизни внешне спокойной, – продолжал он, – может присутствовать стресс.

С этим Эмма согласилась.

– Например, необходимость ухаживать за престарелым родственником. Мне так часто приходилось быть свидетелем подобных ситуаций.

– Да, наверно, приходилось, – участливо сказала Эмма. – Ведь вы раньше специализировались в гериатрии, перед тем как переселиться сюда, правда?

Мартин подтвердил это, хотя и подумал, что беседа их потекла по неверному руслу: пациент расспрашивал доктора. Но потом ему вспомнилось, что Эмма, кажется, социолог или во всяком случае кто-то, чья работа связана с опрашиванием и анкетированием, значит, не в нем тут дело. Тем более он должен проявить настойчивость и вскрыть основную причину ее недуга.

– Покажите руку, – сказал он.

Эмма положила на его руку свою, ладонью вниз.

– Рука довольно загрубелая, – сказал он.

Не обидело ли ее предположение, будто она не ухаживает за руками, не втирает в них крем после каждой стирки, как это делает его жена или теща? И какими разными на ощупь бывают руки женщин, детей, стариков…

– Часто стресс вызывается перипетиями неудачного романа, – отважно заметил он.

Подняв глаза, Эмма взглянула в склонившееся к ней молодое серьезное лицо. Он действительно старается понять причину болезни.

– Видимо, стирать надо в резиновых перчатках и все такое прочее…

– Да, попробуйте. – Приглашение к откровенному разговору отвергнуто, и может быть, так оно и лучше. – Я выпишу рецепт, и если дела не пойдут на лад, приходите ко мне недели через три.

Такая формулировка оставляла вопрос открытым и даже широко открытым. В случае необходимости она сможет быть с ним предельно откровенной.