Текст книги "Несколько зеленых листьев"

Автор книги: Барбара Пим

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 16 страниц)

А Мартин думал, не сумеет ли выведать все у Эммы его жена, и представлял себе их в лесу на прогулке: Эвис крушит палкой крапиву в то время, как Эмма изливает ей душу.

Эмма вышла из кабинета, сжимая в руке рецепт, «бумажку», как называют его наркоманы, довольная уже тем, что он не спросил ее о ее половой жизни, вернее, отсутствии таковой.

В то же самое утро на окраине Бирмингема Дафна повела Брюса в ветеринарную лечебницу. Здесь приемная была совсем иная, отличающаяся от обычных приемных, где властвует тишина и никто друг с другом не разговаривает. Здесь атмосфера была дружеской, участливой, и каждый из присутствующих заинтересованно и даже дотошно расспрашивал соседа о недугах и хворях пациента, свернувшегося на руках у хозяина, закутанного в корзинке или спящего в коробке на мокрой подстилке (в тех случаях, когда животное нервничало и не смогло себя сдержать). Кастрирование и холощение, эффективные средства от глистов и уколы кошкам в период лихорадки, лекарства от поноса и удаление прибылых пальцев – все становилось предметом бесед и заинтересованных споров.

Когда подошла очередь Дафны, она увидела, что принимает самый молодой из ветеринаров (всего в лечебнице врачей было три), который вниманием и участливостью напомнил ей Мартина Шрабсоула. Услышав, как добродушно он обратился к Брюсу: «Один легонький укольчик, ты ничего и не почувствуешь, приятель», – готовя собаку к уколу, она подумала, что врач мог бы с пониманием отнестись и к ее собственным бедам и даже дать ей хороший совет. Вот дар поистине редкий – бесценное качество для ветеринара и просто врача! Сколько раз, должно быть, приходилось этому юноше успокаивать и ободрять огорченных и обеспокоенных собако– и кошковладельцев и сколько лет самоотверженного служения ему еще предстоит! Но все-таки довериться ему, как доверялась она Мартину Шрабсоулу, невозможно, не может она обременять его рассказом о своих горестях: о том, что Бирмингем и даже зеленый пустырь неподалеку от дома, оказывается, не заменили ей пленительного белого домика на эгейском взморье. И о Хетер: какой нетерпимой она стала с годами, и о Томе: Дафна нередко беспокоится о нем, думает, как он там, хорошо ли она поступила, оставив его одного. Ничего из этого милому молодому ветеринару ведь не расскажешь…

– Давай, Брюс, – сказала она, – пусть доктор посмотрит лапу.

Ветеринар засмеялся.

– Забавно, – сказал он. – Я ведь тоже Брюс.

Это сообщение словно сблизило их, и она даже почувствовала некоторое облегчение, будто и впрямь откровенно рассказала ему все. Но пожаловалась она лишь на понатыканные повсюду запрещения входить с собаками. Позор, ей-богу! Брюс такой воспитанный, он в жизни не позволит себе ничего неподобающего. Он же не кошка!

– Да, – согласился ветеринар. – Кошке закон не писан. У вас была кошка?

– Нет, – сказала она, а затем добавила: – Хотя брат, по-моему, любит кошек.

И при мысли о Томе лицо ее омрачилось.

«И станут ветхими они, подобно одеждам», – прочел Том. Lanatus – облаченный в шерсть. Шерсть же – материя органическая и, значит, подвержена тлению. Следовательно, никаких следов шерстяной ткани, в которой согласно указу от августа 1678 года полагалось хоронить умерших, сохраниться не могло или же почти не могло. Интересно, сколько лет надо шерсти, чтобы истлеть? При раскопках старинных захоронений ему ни разу не попалось ни малейших клочков или лоскутков шерсти. О случаях погребения в шерсти никому ничего не известно, если не считать истории с погребением ежа мисс Ликериш, а это, так сказать, статья особая.

Его донимало сосущее чувство голода, что вынудило его прервать размышления. Кажется, миссис Дайер оставляла ему холодное мясо, и можно подогреть суп из банки. Уж миссис Дайер-то, наверное, знает, сколько времени истлевает шерсть, а также в чем сейчас хоронят и из чего делают саваны. Говорят, какой-то дальний родственник у нее служит в похоронном бюро. И об искусственных материалах она тоже должна все знать. Но лучше уж обойтись без нее.

За завтраком он читал последнюю страницу «Дейли телеграф», излюбленной газеты Дафны, все еще доставляемой в ректорский дом. Сколько извещений о смерти, но никого из этих покойников не хоронят в шерсти. Указ был отменен, как помнится, в начале XIX века, хотя и сейчас еще ничто не препятствует обычаю, если кто-то изъявит желание быть похороненным именно так – одно слово в завещании, и все будет в порядке… Он ел холодную баранину с хлебом, похрустывал маринованным луком, а глаза его машинально скользили по алфавитным столбцам извещений о смерти. Шофер Фабиан Чарлзуорт, – читал он, – преданный супруг Констанс и Джесси – странно как написано… Что же, значит, обе жены его живы? А смерть его их объединила? И кого похоронят рядом с этим усопшим – первую жену или вторую? Ну а если внезапно умрет он, ректор, на кладбище при церкви место для него найдется. Ему не сразу вспомнилось, что Лора похоронена не здесь. Но он ведь может жениться вторично, как этот шофер, и как тогда этих женщин разместить?

27

В лесу было холоднее, чем в поезде, но день был по-прежнему ясным, а прогулка по дороге, полого поднимавшаяся от станции вверх по холму, бодрила. Замерзнуть мисс Верикер не замерзла, но от непривычных усилий – в Уэст-Кенсингтоне ей доводилось гулять главным образом по ровному месту – сильно разболелась спина и началась одышка. Утро казалось тихим, а сейчас между деревьями задувал пронизывающий ветер.

Она остановилась передохнуть. Без сомнения, перед ней та самая сторожка, где жил некогда лесничий Клегг, но теперь сторожка являла собой печальное зрелище: садик запущен, занавески в окнах, выходящих на фасад, нуждаются в стирке. Мисс Верикер глядела во все глаза, хотя при иных обстоятельствах посчитала бы это неучтивым, но не все ли равно, раз сторожка совершенно необитаема! Где же теперь живут лесничие? Наверно, в каких-нибудь коттеджах современной архитектуры или домах, принадлежащих общине. Видно, жены юс не дорожат лесным уединением. Стаканчик чаю или рюмка самбуковой настойки по рецепту миссис Клегг, которые бы ей предложили здесь в старое время, оказались бы сейчас весьма кстати, но рассчитывать на них не приходится. И все равно ей надо идти вперед, «напролом сквозь все преграды», по любимому выражению племянника. До поселка, наверно, не так уж далеко, и лес скоро кончится. Часы показывали половину второго – для визитов время не самое удобное. Она удивилась, что так поздно, – должно быть, возле сторожки она простояла больше, чем ей думалось.

Она шагала вперед, как всегда, решительно расправив плечи, высоко держа голову. Тропинка была знакомая, хотя и заросла она порядком, куда больше прежнего. И все же это та самая тропинка, без сомнения, та самая. Вот только боль в спине усилилась, покалывать стало чаще, и ей вспомнилось, как она страдала плевритом, а доктор, выслушав ее стетоскопом, сказал, что шум в ее легких похож на шум сухой осенней листвы, такой же точно шум слышала она и сейчас при каждом своем вдохе, а может, это и в самом деле шелестят опавшие листья?

Она заметила, что начинает замедлять шаг. Наверное, поселок дальше, чем ей помнилось, а она сбилась с тропинки и идет теперь по грязной проселочной дороге, испещренной следами копыт, не то коровьих, не то лошадиных. Девочки когда-то ездили верхом по этой дороге, и, видимо, так же дорогу используют и сейчас. Она пожалела, что не догадалась захватить с собой палку – палка бы пригодилась, и не столько, чтобы облегчить ей ее неверные шаги, как иронически подумала она, сколько для того, чтобы отводить с дороги ветки и придерживать загораживающие путь кусты. Так давно она не бывала в этом лесу, и вообще ни в каком лесу, что и позабыла, какая полезная вещь палка.

А потом она очутилась на полянке, на которой были разбросаны камни и можно было присесть отдохнуть. Она не то чтобы устала – но ее мучила боль в спине и, что еще существеннее, неловкость визита к мисс Ли и мисс Гранди в два часа дня. Мисс Ли принадлежала к той породе людей, что имеют привычку днем «давать себе отдых», ей может не понравиться приход неожиданного визитера, даже если этот визитер ее старинная приятельница, с которой она не видалась тысячу лет.

– Мама всегда спит после второго завтрака, – верещала Эвис Шрабсоул, – хотя и клянется, что это не так. Слушает «Стрелков», а потом не успеет еще начаться «Женский час», а она уже отключилась! – Эвис хихикнула. – Ну а я при первой же возможности отправляюсь гулять – тихонько шмыгаю на улицу и оставляю ее одну, хотя Мартин и маме все твердит, что погулять по лесу ей крайне полезно.

– Надо думать, – пробормотала Эмма.

Уж кого она не ожидала встретить в этом месте и в этот час и кого она меньше всего хотела видеть – так это Эвис, но притвориться, будто идет в другую сторону, она не сумела – не сообразила как-то, и потом, ясно было, что она вообще не идет, а стоит и, как говорится, «ворон считает», и Эвис, бросив на нее проницательный взгляд, тут же заявила, что стоять на одном месте холодновато (хотя для ноября погода выдалась чудесная), и сейчас они шли быстрым шагом, удаляясь от поселка, и Эвис сбивала палкой придорожную растительность.

– По-моему, вы с Мартином утром виделись, – добродушно, по-приятельски сказала Эвис. Конечно, показывать, что знаешь о чьем-то визите к врачу неприлично, но Мартин мог видеть Эмму и на заправочной станции.

– Да, я обращалась к нему по поводу сыпи на руках, – призналась Эмма.

– О, серьезно? Какая досада! Должно быть, это стиральные порошки виноваты.

– Видимо, да. Или еще что-нибудь похуже: какой-нибудь стресс и всякое такое, знаете, как сейчас считается…

– Конечно, знаю!

Обе они рассмеялись, после чего Эвис нанесла по ни в чем не повинному пучку травы удар особо сокрушительный. Не раскрывая, разумеется, никаких врачебных тайн, Мартин намекнул ей, что Эмма нуждается в помощи и что Эвис, видимо, способна ей эту помощь оказать.

– Вы удивились, для чего я бесцельно брожу по лесу? – спросила Эмма.

Такой выпад ошарашил Эвис.

– Я решила, что для здоровья, – сказала она.

– Но вы, должно быть, думали обо мне и Грэме, гадали, было что-нибудь между нами или нет, или даже слышали разговоры.

– Да по-моему, и разговоров-то особых не было…

– А если не было, тем хуже: это еще унизительнее.

Кажется, Эмма собирается заговорить теперь о другом, осложняя тем самым оказание ей помощи, в которой, по словам Мартина, она так нуждается. Однако может стоит прицепиться к этому «унизительнее», попробовать убедить ее не преувеличивать?

– Может быть, вы чересчур многого ждали, – рискнула заметить Эвис.

– О нет, я ничего не ждала, какое право я имела бы ждать! – в сердцах воскликнула Эмма.

На это ответить было трудно, и Эвис решила доложить Мартину, что Эмма страдает от отсутствия личной жизни или, вернее сказать, от неразделенной любви к человеку, который им всем казался довольно скучным, но о вкусах не спорят. Однако женское чутье подсказало Эвис, что, возможно, она несколько упрощает ситуацию. Не найдя что ответить, она ограничилась замечанием, что у каждого бывают свои разочарования, намекнув тем самым и на собственные огорчения. Откровенность может оказаться полезной.

– Я понимаю, – согласилась Эмма. – Женщина, даже если она счастлива в браке, имеет заботливого мужа и прекрасных детей, может чувствовать себя обделенной… Бывает, она жертвует дому открывавшейся перед ней карьерой пианистки, тележурналистки или даже общественной деятельницы…

Эвис показалось, что Эмма смеется над ней.

– Ну, даже имея семью, не обязательно забывать о себе и собственной работе, – с вызовом сказала Эвис, Вот она, в частности, оказывает большую помощь местным благотворительным организациям. – Но существуют ведь и другие проблемы, – продолжала она, – к примеру, проблема жилищная. Наш теперешний дом стал нам так тесен, в особенности после того, как мама к нам переехала.

– Да, наверное, ведь у вас, как я думаю, – Эмма сделала мысленный подсчет, – не больше четырех спален.

– Правильно. Наша, конечно, затем спальня мальчиков – они сейчас в одной, маленькая комнатка Ханны при входе и мамина – та, что была для гостей.

– Как раз четыре, – сказала Эмма. – Значит, у вас нет спальни для гостей, и если кто-нибудь приезжает…

– Разумеется! Его просто некуда деть!

– А спать в чужой гостиной среди мягких кресел и всех этих торшеров так неудобно…

– У нас в столовой есть раздвижное кресло…

– О, в чужой столовой – это еще неудобнее! Конечно, вы можете выставить маму – понятно, не в буквальном смысле. Как она отнеслась бы к собственному домику в поселке, если бы представился случай, или к новому домику из тех, что строятся возле церкви? Это могло бы разрешить проблему.

Эвис улыбнулась, вспомнив о разговоре, который они затеяли, пригласив Тома на ужин.

– А знаете, как еще можно было бы разрешить эту проблему? – спросила она.

– Видимо, переехать вам в дом побольше, но ведь уезжать из поселка вы не хотите, правда?

– А уезжать и не надо было бы, если бы мы поселились в ректорском доме.

Эвис с такой яростью ударила по нависшей над дорогой ветке, как будто этим она сокрушала самого Тома.

– Но каким образом? Куда бы делся Том, куда бы он переехал? Ведь не в домик же возле церкви…

– Нет, конечно. – И Эвис пустилась в рассуждения об огромных размерах этих старых домов для ректоров и викариев и о предпочтении, которые теперь так часто оказывают священники домам поменьше и поудобнее. Теперь, с отъездом Дафны, для Тома можно подобрать какой-нибудь флигелек или даже что-нибудь в домах общественной застройки. Зачем считать, будто викарии и ректоры неотделимы от этих специально предназначенных для них ветхих и опустелых строений? Это не в духе времени, потому что священники теперь стремятся к более тесной близости со своими прихожанами, хотят жить как все люди, а не изолированно, не обособленно. Господи, да она даже слышала о каком-то священнике в Лондоне, который живет в высотном доме! Эвис уверена, что для Тома счастьем будет переехать.

– Счастьем? Слово «счастье» к нему как-то не подходит, – начала было Эмма, но тут беседа, получившая такой интересный и содержательный поворот, прервалась, и Эвис, указывая на что-то палкой, вскричала:

– Глядите! Там на поляне старуха! Что она – спит? Или плохо ей? Кто это? Уж конечно, не бродяжка, судя по, одежде.

Насколько можно было судить, это была крупная женщина в длинном пальто из какого-то допотопного меха, купленном, видимо, задолго до того, как люди всерьез озаботились охраной пушного зверя, и когда ондатровую шубу можно было купить за каких-нибудь двадцать фунтов. Пальто было распахнуто и открывало для обозрения костюм-джерси сине-коричневой расцветки, дорогой шелковый шарф от «Либерти», чулки из толстой шерсти и короткие, по щиколотку, коричневые сапожки. Под боком у нее была сумочка с перчатками, и то и другое на первый взгляд «весьма приличное»: не пластик, а коричневая кожа. Туалет, вероятно, дополнялся синей фетровой шляпой, но шляпа соскользнула с головы и валялась рядом. Поближе разглядев лежавшую, они увидели, что волосы у нее седые, на глазах очки и что она, кажется, спит. Когда Эвис и Эмма подошли к ней, она словно бы встрепенулась, попыталась отряхнуться и даже привстать, потянулась к сумочке и перчаткам и стала объяснять им, кто она такая и как очутилась в лесу. Однако при этом она выглядела смущенной, расстроенной и, видимо, нуждалась в помощи.

«Вот вам и престарелая для Мартина Шрабсоула, которой, кстати, и Эвис может оказать благодеяние», – подумала Эмма и отправилась за своей машиной.

28

Телефон зазвонил с пугающей внезапностью, как кажется всякому, кого отрывают от глубоких или неуместных размышлений. Том просматривал Евангелие, готовясь к проповеди, читаемой в последнее воскресенье перед рождественским постом, и думал о том, как управлялся Адам Принс в бытность свою англиканским священником с легендой о пяти ячменных хлебах и двух рыбешках. Что говорил он об этом чуде в своих проповедях и что сказал бы сейчас, так поднаторев в гастрономии.

Подняв трубку, Том услыхал в ней чей-то взволнованный немолодой голос. Доктора Геллибранда он признал не сразу, так как им не часто доводилось общаться по телефону.

– Я подумал, что вам это следует сообщить, – сказал голос. – В лесу нашли мисс Верикер, она заблудилась.

Заблудилась… Как чудесно прозвучало это слово, какой англосаксонской древностью повеяло от него! Но кто такая мисс Верикер, что ему за дело до того, что она заблудилась, и почему ему это следует сообщить?

– В лесу нашли мисс Лилиан Верикер, – повторил доктор Геллибранд, – она заблудилась.

– Да, я понял, – сказал Том, мучительно напрягая ум, – это та, которая…

– Я решил сообщить вам об этом как ректору, хотя вы ее здесь и не застали. Мисс Верикер, если помните, была гувернанткой в усадьбе.

– Ах да! Мисс Верикер обучала девочек, легендарных девочек, с ее помощью они и превратились в вундеркиндов.

– Мартин Шрабсоул там. Вдвоем с Эвис они справятся.

– Я могу вам чем-нибудь помочь? – спросил Том, чувствуя, что спросить он это должен. Может быть, мисс Верикер выразила желание повидать священника, может быть, там нуждаются в нем?

– Помощь требуется скорее по нашей части, – сказал доктор Геллибранд. – Мартин считает, что надо вызвать психиатра, вы ведь знаете, как помешана на психиатрах современная молодежь. Но мне мисс Верикер кажется абсолютно compos mentis[23]23
  В здравом уме (лат.).


[Закрыть]. Бронхи не совсем в порядке, как я думаю, вот и все. Видимо, сойдя с поезда, она пошла через лес. Ничего страшного я в этом не усматриваю – давно пора приучиться ходить пешком! Там же поблизости оказалась и мисс Ховик, которая потом пригнала машину. Они с Эвис гуляли и, гуляя, наткнулись на мисс Верикер – поистине счастливая случайность…

Итак, все они гуляли в лесу… Доктор Геллибранд прав – надо нам побольше гулять. Он подавил в себе воспоминания о прогулке с Эммой, спутавшиеся с памятью о собственных скитаниях в поисках остатков средневекового поселения.

– Лучше уж я пойду туда, – сказал он.

У Шрабсоулов был сервирован чай, и теща доктора резала кекс с глазурью.

– Мисс Верикер нашли в лесу, она заблудилась, – сказала Эвис так, словно Том мог еще не знать этого.

– Вы гуляли? – вежливо осведомился Том.

– Совершенно верно! Согласитесь, что слово «заблудилась» тут совершенно не к месту. Я шла в поселок и просто хотела по привычке срезать путь, но сбилась с тропинки. С тропинки, но не с пути истинного! – И мисс Верикер, сидевшая очень прямо в кресле у камина, коротко хохотнула.

Тому пришли на ум слова псалма «Пусть добрый свет», но Ньюмен, как помнилось ему, создал это произведение, положенное затем на музыку, вовсе не в английском лесу, а в проливе Бонифация, на корабле, попавшем в штиль.

– Я увидела камни – большие такие камни и решила присесть отдохнуть на один из них.

– В лесу полно камней, – сказала Эвис, желавшая предотвратить возможные расспросы Тома о точном местоположении камней и их виде. Было бы вполне в его духе заинтересоваться сейчас этими несчастными камнями, а не состоянием пожилой женщины, попавшей в такую переделку!

– Я думаю, мисс Верикер следует отдохнуть, – твердо сказала она, – после всех волнений.

Пусть попробует Том завести теперь разговор о камнях!

В этот вечер случилась авария на линии и с 6.30 до 9-ти не было света, что нарушило обычное течение жизни и помешало большинству жителей поселка предаться вечернему бдению у телевизоров. К счастью, почти все они уже приготовили свой по-старомодному ранний ужин.

Когда погас свет, Эмма еще не начинала готовку, и потому ужин ее составили джин с тоником, крутые яйца и хлеб, поджаренный на открытом огне в камине. «Что может быть лучше?» – подумала она, принимаясь за еду. Она хотела было позвонить Тому, узнать, как он там без света, но, вспомнив недавний опыт с Грэмом, отвергла столь опрометчивый замысел.

Том также нашел выход из положения, прибегнув к помощи спиртного – пригодились остатки виски, подаренного ему на прошлое рождество доктором Геллибрандом, а также хлеб и сыр, которые он гордо извлек из буфета, радуясь своей запасливости. Потом, шаря по полкам с фонариком, он обнаружил бутылку абрикосового бренди – запечатанную – интересно, откуда еще и это? – и сообразил, что бутылка может послужить подходящим подарком или взяткой органисту, дабы побудить того зимой играть на вечерних службах. Он улучит время и незаметно поставит бутылку под его дверью, а докладывать об этом приходскому совету вовсе не обязательно. Он зажег свечу и вытащил дневник, который вел со времени отъезда Дафны, намереваясь записать в него события дня, – а денек выдался насыщенный! – и прибавить к этому одно-два рассуждения. Он не собирался подражать ни Вудфорду, ни Килверту, но жаль будет, если современные священнослужители в сутолоке дел не оставят записей о повседневной жизни, которые могут быть так интересны историку двадцать первого века. Он углубился в работу и дошел уже до своей гипотезы местоположения средневекового поселения, на которую его натолкнула история с мисс Верикер, как внезапно зажегся свет.

Авария на линии, когда лампочки погасли, а экран телевизора вдруг потух, огорчила и мисс Ли с мисс Гранди, но ненадолго. Переживания этого дня, полного предвкушения встречи с мисс Верикер, которая должна была состояться на следующее утро, совершенно выбила из колеи мисс Ли, и легкий ужин пришлось съесть еще до начала передачи «На перекрестке мнений». Однако вскоре они уже покорно сидели у огня с крючком и спицами. Старым людям легче приспособиться к подобным неожиданностям, чем молодым. Вскипятить в камине чайник не так уж сложно, а на керосинке можно даже ухитриться сготовить что-нибудь. В доме всегда найдутся свечи, а если вам скучно наедине с собственными мыслями, так включите радио.

Вероятно, самые большие неудобства авария могла причинить Адаму Принсу, который в этот вечер принимал у себя священника посещаемой им римско-католической церкви. Однако лососевое суфле Адам успел приготовить заранее, a boeuf en daube[24]24
  Тушеная говядина (фр.).


[Закрыть] с печеным картофелем, традиционное блюдо англо-французской кухни, к тому времени как свет погас, уже два часа стояла в духовке и могла потомиться там еще чуть-чуть. Что же касается сыров, за которыми он утром специально ездил на рынок в Оксфорд, то им ничто не грозило, и можно было со вкусом и не спеша заняться спиртным. Что они и сделали, а когда подошел черед кофе, свет зажегся.

– Благодарение богу, свет вновь озарил нас, – воскликнул отец Берн звучным голосом актера «Театра Аббатства»[25]25
  Театр ирландского возрождения в Дублине, популярный в 20-е годы.


[Закрыть] с напыщенностью почти профессиональной, – и мы невредимы!

А в соседнем домике мисс Ликериш даже и не зажигала света. Она вскипятила в камине чайник и села в кресло, захватив с собой чашку чая и кота, которого она усадила к себе на колени. Но в какой-то из этих темных часов кот оставил ее, укрывшись в тепле своей корзинки, потому что колени мисс Ликериш странно похолодели.

Мисс Верикер лежала в жесткой детской постели в незнакомой комнате у доктора Шрабсоула. Со стороны Шрабсоулов было весьма любезно приютить ее, но она предпочла бы дом мисс Ли. Одному из детей доктора пришлось уступить ей место и устроиться на ночь в гостиной, так как дом был небольшой и не мог вместить еще одного человека. В прежние времена дом служил, конечно, одному из садовников, а теперь, даже с этой довольно-таки безобразной пристройкой, он все же был маловат для Шрабсоулов. Странно в наши дни поступают с домами: маленькие дома набиты людьми, а большие, как, например, усадебный дом, почти пустуют, заполняются лишь по субботам-воскресеньям или, еще того хуже, разбиваются на квартиры. А к тому же эта авария, как говорится, час от часу не легче, хотя миссис Шрабсоул, надо признать, оказалась на высоте, ухитрившись приготовить прекрасный ужин. Ей предложили прогуляться потом в усадьбу, но она не уверена, что действительно хочет этого: в усадьбе столько перемен произошло и такие воспоминания с нею связаны… Но одно несомненно – завтра она посетит мавзолей. В мавзолее все осталось по-прежнему.