Текст книги "Призрак в Монте-Карло"
Автор книги: Барбара Картленд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 17 страниц)
– Я продам его, – сказала она. – Сколько, по-вашему, он может стоить?
Водрузив на нос очки, поверенный углубился в лежавшие на столе бумаги.
– Я позволил себе предположить, что ваше решение будет именно таковым, поэтому навел некоторые справки. Думаю, вы можете получить десять тысяч франков.
– Десять тысяч! – почти закричала Эмили. – И все?
– Все, мадам, это разумная цена. Как мне сообщили сведущие в этом деле люди, в последние годы дела в заведении шли не так хорошо, как раньше. Месье Блюэ стал уделять ему меньше внимания. Клиентура, которая была достаточно высокого класса, значительно поредела. Может быть, мода изменилась. Подобные заведения могут процветать, а потом приходить в упадок, и никто не знает, как вы понимаете, почему очень известный дом свиданий в один прекрасный день становится непопулярным.
– Десять тысяч франков! – бормотала Эмили. – Как я смогу жить на эти деньги? Если это все, что у меня осталось…
Мистраль было одиннадцать. Эмили предстояло ждать еще семь лет, прежде чем у нее появится возможность начать претворять свой план в жизнь – план, который постоянно занимал ее мысли днем и о котором она мечтала по ночам. Семь лет – семь долгих лет, в течение которых Мистраль должна обучиться всем наукам, которые так необходимы, чтобы сыграть предназначенную ей роль!
Деньги, деньги, деньги! Ей нужны деньги, они нужны ей как воздух, но где их достать?
Эмили в задумчивости барабанила пальцами по столу. Внезапно она подняла голову, ее губы плотно сжались.
– Я не продам заведение, – резко проговорила она.
– Мадам! Но что вы будете с ним делать?
– Я сама буду управлять им! – ответила Эмили.
Никогда ей не забыть того мгновения, когда она переступила порог каменного особняка, стоявшего на тихой улочке вблизи от фешенебельного квартала города. Внутреннее убранство особняка неожиданно поразило Эмили. Серые, оттененные позолотой стены были выдержаны в хорошем вкусе, лестницы покрывали толстые ковры, зеркала вписывались в общий облик гостиной.
С домом все было в порядке. Но Эмили сразу же безошибочно определила, что привело заведение в упадок. Мадам, заправлявшая всеми делами, – разодетая женщина средних лет, вся в завитушках, постоянно хихикающая и глупо улыбающаяся, – оказалась в гораздо большем замешательстве, чем сама Эмили. Девочки, одетые намного беднее, чем ожидала Эмили, были растрепаны и размалеваны. Они вели себя развязно, не имея ни малейшего представления о дисциплине. Эмили знала, что ей вполне по силам исправить положение.
Она перевернула все заведение вверх дном и приступила к уборке и чистке с тем же усердием, с которым пять лет назад взялась за дом Леона. За месяц ее управления заведением количество клиентов возросло вдвое, за шесть месяцев – втрое, а через год о «Доме 5» говорили как о самом красивом и дорогом увеселительном заведении во всем Париже.
Усердие Эмили было вознаграждено. Во-первых, она узнала, что своими силами способна сколотить себе состояние, и, во-вторых, она стала еще хуже относиться к мужчинам. Раньше она ненавидела тех мужчин, которых знала, теперь же она презирала всех, считая их дураками, которые позволяют хитрым женщинам обманывать себя. За последние семь лет Эмили очень хорошо изучила мужчин, и ценность этих знаний была доказана довольно значительной суммой, которую она выручила после продажи «Дома 5 по Рю де Руа».
Когда она вспоминала о своем заведении, перед ней проходила длинная вереница мужчин: Леон Блюэ, получавший наслаждение от ее ненависти к нему; мужчины, с которыми ей приходилось быть вежливой, так как они были постоянными клиентами заведения; старики, юноши, высокие, маленькие, толстые, тонкие, мужчины всех национальностей, которые приходили к Эмили, движимые одной и той же целью, одним и тем же желанием.
– Вы настоящий друг, мадам! – восклицали они, когда Эмили оказывала им какие-то особые услуги.
Она улыбалась им в ответ, но они не имели ни малейшего представления о том, что она презирает их, что она скрывает насмешку, когда берет их деньги. Мужчины, всегда мужчины, с одной лишь разницей, что одни были богаты и способны заплатить за целый час полного отрешения от повседневных забот, а другие – прихлебатели, вроде Генри Далтона, готовые душу продать за пенс, заработанный на человеческой слабости.
Генри Далтон! Воспоминание о нем замкнуло круг, вернув Эмили к самому началу. Повернувшись к окну, она невидящим взглядом уставилась на море, и в этот момент раздался стук в дверь. Она заранее отослала Мистраль и Жанну и наказала им не возвращаться до половины пятого. Поэтому она сама открыла дверь – открыла дверь несчастью, которое поджидало ее снаружи.
Генри Далтон вошел в комнату. Он положил шляпу на стул и бросил на Эмили так хорошо знакомый ей взгляд из-под полуприкрытых век с бесцветными ресницами.
– Вы хотели меня видеть, месье?
Голос Эмили звучал холодно.
Генри Далтон оглянулся, чтобы удостовериться, закрыта ли дверь. Его губы растянулись в жалком подобии улыбки.
– Всегда к вашим услугам, мадам Блюэ.
– Мне кажется, вы ошиблись. Именно так я и подумала, когда получила вашу карточку. Я не мадам Блюэ, и, насколько я знаю, мы с вами никогда раньше не встречались.
Улыбка Генри Далтона стала более явной. Он прошел в комнату и, вытащив из кармана шелковый платок, вытер усы.
– Я ведь не вчера родился, мадам.
– Очень сожалею.
Эмили была холодна как лед. Генри Далтон убрал платок, оглядел комнату и сел.
– Давайте перейдем от предварительных переговоров к делу, мадам, – сказал он. – Я вас узнал – после стольких лет нашего знакомства я не мог вас не узнать. Я знаю, кто вы, и вы знаете, что мне это известно. Поэтому давайте честно поговорим о деле.
Эмили глубоко вздохнула. Она была побеждена его уверенностью, но она решила предпринять последний отчаянный шаг.
– Вы ошиблись, месье, – сказала она. – Прошу вас, покиньте комнату. Я не мадам Блюэ. Вы не сможете доказать этого.
– Нет ничего проще, – тихо проговорил Генри Далтон, косясь не на Эмили, а на ее бриллиантовое кольцо на мизинце. – Мне нужно только рассказать об этом тем, кто так настойчиво пытается выяснить личность мадам Секрет и ее очаровательной племянницы мадемуазель Фантом. Если мои сведения действительно заинтересуют их, тогда мои показания подтвердят в полиции.
– В полиции! – эхом отозвалась Эмили.
– А почему бы и нет, мадам, ведь вам нечего скрывать? – сказал Генри Далтон. – Поверьте мне, вы вызвали такой интерес к себе в Монте-Карло. Многие согласны заплатить большие деньги за сведения о вас.
Эмили перестала притворяться.
– Сколько вы хотите? – хрипло спросила она.
Генри Далтон потер подбородок.
– Теперь вы заговорили более разумно, – сказал он. – Я так и думал, что мы очень скоро найдем общий язык. Так было всегда, мадам. Но сначала позвольте, мадам, вас поздравить с тем, что вы так мастерски, буквально в мгновение ока завоевали весь Монте-Карло. Вы так артистически провели атаку, что, не будь я свидетелем, я бы никогда не поверил.
– Я спросила – сколько? – повторила Эмили.
– Я отвечу вам, – проговорил Генри Далтон. – Сто тысяч франков.
– Сто тысяч! Да вы с ума сошли!
– Напротив, мадам, я в здравом уме и полон решимости получить деньги.
– Где мне взять такую сумму?
– Я знаю, что она у вас уже есть, – ответил Генри Далтон. – Дело в том, мадам Блюэ, что новый владелец «Дома 5 по Рю де Руа» – мой друг.
Внезапно Эмили опустилась на стул.
– Но почему вы считаете, что я отдам вам эти деньги?
– Чтобы заставить меня держать язык за зубами, – объяснил Генри Далтон. – Я не знаю, что у вас на уме, мадам, я еще не раскрыл до конца тайну мадам Секрет, но что бы там ни было, для вас это важно, очень важно. И для вас имеет огромное значение, чтобы я не рассказывал о том, что мне известно.
Эмили сникла. Ее величественный вид, которому завидовали многие женщины в Монте-Карло, исчез, и теперь она выглядела старой и уставшей. Но ее глаза горели недобрым огнем, ее переполняла ненависть.
– Слишком много, – сказала она, – это невозможно.
Генри Далтон пожал плечами.
– Тогда я все расскажу, – заявил он. – Ко мне уже подходили несколько человек, которые хотели бы выяснить, кто вы, а главное, кто такая мадемуазель Фантом.
– Вы не сможете рассказать им об этом, – проговорила Эмили. – Вы не знаете, кто она.
– Разве это важно? – спросил Генри Далтон. – Для красивой девушки, которую сопровождает знаменитая мадам Блюэ, достаточно одного имени. У вас работали Лулу, Фифи, Нинон, Дезирэ. У них были только имена! Разве это имело какое-то значение? Кого это волновало?
Эмили вскочила.
– Как вы смеете говорить о моей племяннице в том же тоне, что и о тех низких созданиях?
– Значит, она на самом деле ваша племянница, – заключил Генри Далтон. – Я удивлен. Я не знал, что у вас есть племянница.
– Заткнись, грязная крыса, ты, мерзкий паразит!
Эмили трясло от переполнявшего ее чувства, ее лицо побелело от гнева. Но Генри Далтон только улыбался.
– Ваши слова, мадам, не производят на меня впечатления, – заметил он. – Меня волнуют деньги, только деньги.
– Да, мои деньги, ради которых я работала столько лет, которые я копила, а теперь ты пытаешься вытянуть их из меня, разорить меня в минуту моего триумфа!
– Я оставлю вам немного, – вкрадчиво проговорил Генри Далтон.
– Как мило с вашей стороны, – язвительно заметила Эмили.
По блеску его глаз она поняла, что если она заплатит ему сейчас, то он придет еще раз, а потом еще. Он обдерет ее до нитки, полностью разорит ее, и даже тогда у нее не будет полной уверенности в том, что он сдержит свое обещание и не проболтается. Ему нельзя доверять, он ненадежен, как зыбучий песок, он опасен, как гремучая змея.
Она сжала руками виски в отчаянной попытке найти выход из положения.
Из задумчивости ее вывел голос Генри Далтона:
– Мне не хотелось бы торопить вас, мадам, но у меня на половину четвертого назначена встреча. Это не имеет никакого отношения ни к вам, ни к вашей очаровательной племяннице, но джентльмен, с которым я встречаюсь, будет, без сомнения, крайне заинтересован в любых сведениях, которые я смогу ему предоставить касательно двух самых знаменитых женщин Монте-Карло.
– Я дам вам деньги, – хрипло проговорила Эмили.
– Я так и думал, – улыбнулся Генри Далтон.
– Подождите здесь, – сказала Эмили. – Деньги заперты у меня в спальне.
Она вышла из комнаты, захлопнув за собой дверь. Какое-то время она стояла не шелохнувшись, чувствуя, что ей трудно дышать. Ее сердце бешено колотилось. Потом она осторожно подошла к гардеробу, открыла его и достала ларец для драгоценностей, который Жанна ни разу не выпускала из рук за все их долгое путешествие.
Эмили села на кровать, сняла с шеи цепочку с ключиком и отперла ларец. В нем было все ее достояние: документы на дом в Париже, банковский отчет, заканчивающийся описью всего, что находилось в ларце, и огромная пачка банкнот различного достоинства.
Покидая Париж, она забрала с собой все свое богатство, чтобы уничтожить все следы мадам Блюэ. Она собиралась открыть счет на новое имя. Когда она взглянула на лежавшие в ларце деньги, те самые деньги, которые, как она считала, были заработаны таким тяжким трудом, которые высосали из нее всю кровь, она почувствовала, как горлу подступают рыдания.
Сто тысяч франков! Это была почти половина всего, что она имела. Она стала перебирать банкноты, вынимая их одну за другой, и внезапно натолкнулась на какой-то предмет, который лежал на самом дне. Это было то, что она вытащила из ящика Леона в день своего отъезда из Парижа. Она не могла бы объяснить, зачем она взяла эту вещь с собой – возможно, ею двигали воспоминания о ее давнем путешествии в Монако и напугавшие и ее и Элис рассказы о том, как грабители нападают на беззащитных путешественников.
Ее лицо изменилось, но рука была тверда, когда Эмили медленно вынимала этот предмет из-под стопки банкнот. Это был пистолет, который ей не раз показывал Леон, панически боявшийся грабителей. Он научил ее, как им пользоваться. В их доме в Париже всегда хранились деньги, так как Леон ходил в банк только раз в неделю. Сейф, в котором Леон хранил деньги, поступавшие из «Дома 5 по Рю де Руа» и других заведений, стоял за китайской ширмой в гостиной.
– Если ты услышишь какой-нибудь звук, сразу стреляй, – наставлял ее Леон. – Пули гораздо более веский аргумент, чем слова.
У Эмили в голове звучали слова мужа. Не отдавая себе отчета в своих действиях, она зарядила пистолет. Потом взглянула на него. У нее на лице было то же выражение, что и двенадцать лет назад, когда она направлялась в Париж.
– Пули гораздо более веский аргумент, чем слова!
Она взяла пачку банкнот. Она даже не потрудилась сосчитать их, так как ей уже было известно, что делать. Потом она оглядела комнату.
На стуле лежал ее расшитый черным янтарем доломан, который Жанна оставила на тот случай, если Эмили соберется выйти в город. Рядом лежали шляпка, перчатки и крохотная муфточка из темного меха. Эмили прошла через комнату и взяла муфту. Ее рука с пистолетом проскользнула внутрь. Пистолет был отлично спрятан. Потом она положила муфту и банкноты на туалетный столик. Быстро надев шляпку и заколов ее двумя булавками с янтарем, она накинула на шелковое платье доломан. Теперь Генри Далтон не удивится, когда увидит ее с муфтой в руке. Она скажет, что собирается уходить.
Эмили была готова. Она бросила последний взгляд в зеркало. На мгновение ей показалось, что в зеркале отразился совершенно чужой человек. Она даже подумать не могла, что может так выглядеть, что ее глаза будут так злобно сверкать.
«Пули гораздо более веский аргумент, чем слова!» Да, она ясно слышала голос Леона. Он знал цену деньгам.
Она медленно двинулась к двери, открыла ее, быстро сунула руку с пистолетом в муфту и вошла в гостиную. Генри Далтон терпеливо ждал, удобно развалившись на стуле. В зубах он зажал сигару. При ее появлении он даже не потрудился подняться. Ее привела в бешенство его фамильярность.
– Достали деньги? – спросил он. – Отлично! Позволю себе заметить, мадам, вы всегда выполняете свои обещания.
– Да, я всегда к этому стремлюсь, – согласилась Эмили. Ее голос звучал спокойно и ровно. – Вы будете пересчитывать? У меня нет желания давать вам лишнее.
– Не беспокойтесь, – весело проговорил Генри Далтон. – Насколько я вас знаю, здесь как раз может недоставать. Давайте их сюда.
Его рука жадно потянулась к деньгам. Он взял толстую пачку банкнот, положил ее на колено и, послюнив палец правой руки, принялся быстро считать.
– Вы уронили одну банкноту, – сказала Эмили, подходя поближе, чтобы она могла наклониться и дотронуться до денег левой рукой.
– Ничего подобного, – ответил он, но, сбившись, вынужден был начать считать заново.
– Пять тысяч… десять… пятнадцать… двадцать… двадцать пять…
И в этот момент Эмили выстрелила ему в висок. Хотя муфта заглушила звук выстрела, ей он показался ужасно громким. Тело Далтона качнулось вперед и стало медленно сползать со стула, но Эмили не смотрела на него – она прислушивалась, не раздадутся ли за дверью шаги людей, привлеченных выстрелом.
Но снаружи было тихо. Эмили точно знала, что следует делать дальше. Все встало на свои места. Она должна собрать деньги, перетащить тело Генри Далтона в свою спальню и спрятать его в ванной. Позже, когда стемнеет, они с Жанной вынесут его из отеля.
На каждом этаже отеля стояла инвалидная коляска, предназначенная для тех гостей, которые приезжали в Монте-Карло не только для развлечений, но и для лечения. На нижнем этаже располагалось помещение, где больные ревматизмом принимали ванны. Коляску с больным спускали грузовым лифтом, который находился в дальнем конце коридора.
Лифтом управлял старый, почти глухой служащий отеля. Он наверняка не обратит внимания на закутанного в пледы инвалида в коляске, которого будут сопровождать две пожилые дамы. Кроме того, в лифте не было освещения. Они с Жанной выйдут из отеля через боковую дверь. В двух шагах оттуда расположен сад Казино. Никто не обратит внимания на трех людей почтенного возраста, которые вышли подышать свежим воздухом.
Они оставят тело в зарослях, и до утра никто ничего не обнаружит. А пистолет она положит рядом с ним. Полиция и власти Монте-Карло боялись скандалов с самоубийствами, которые были довольно частым явлением. Слишком многие во всем мире открыто осуждали азартные игры, чтобы давать им повод для нападок, поэтому сообщения о самоубийствах не попадали в газеты, о самоубийствах умалчивали.
Генри Далтон ни для кого, кроме себя самого, не представлял никакой важности.
Эмили вздохнула полной грудью. Наклонившись, она собрала разбросанные банкноты. Страшная рана на виске кровоточила, и Эмили вытерла кровь, испугавшись, что она запачкает ковер. Медленно, с полным спокойствием она вернулась в спальню, сложила банкноты в ларец и сняла доломан и шляпку. Муфту она положила туда же, где ее оставила Жанна. Потом она открыла дверь в ванную и вернулась в гостиную. В это время часы пробили четыре. Генри Далтон не попадет на свою встречу.
Глава 8
Что-то беспокоило Мистраль. Она чувствовала себя несчастной. Она ничем не могла объяснить причину мучившего ее состояния за исключением того, что в воздухе витало нечто тревожное. Когда они с Жанной вернулись сегодня с прогулки, тетя Эмили встретила их у двери в гостиную и резко проговорила:
– Иди в спальню, Мистраль, и оставайся там, пока я и Жанна не позовем тебя. Поняла? Ты не должна выходить из спальни, пока тебе не разрешат.
– Хорошо, тетя Эмили, – ответила Мистраль. – Но… разве что-то случилось?
– Будь любезна выполнять данные тебе указания без пререканий или идиотских вопросов, – оборвала ее тетя Эмили, и смущенная Мистраль вышла из комнаты, прикрыв за собой дверь.
Некоторое время она сидела задумавшись, пытаясь понять, чем же вызвала гнев тетки. Она стала вспоминать все, что делала с самого утра, но не нашла ничего, что могло бы вызвать у кого-то неудовольствие. Наконец сняв шляпку и накидку и повесив их в шкаф, она прошлась по своей комнате, разглядывая шелковые шторы, великолепное покрывало и французскую мебель и спрашивая себя, почему спальня, несмотря на такую великолепную обстановку, выглядит неуютно. И вдруг она сообразила почему.
Конечно, все дело в том, что, в отличие от других людей, у нее не было ничего своего: фотографий, которые можно было бы расставить на комоде, мелочей, шкатулок и статуэток, которыми многие женщины украшали свои спальни. На туалетном столике лежала самая обычная щетка для волос, которой она пользовалась еще в Конвенте, гребешок и баночка с кремом для рук, который ей дала Жанна. Этой мазью, объяснила она Мистраль, пользуется тетя Эмили, когда у нее зимой трескается кожа на руках.
Но баночку с кремом для рук вряд ли можно считать украшением, и Мистраль, невольно сравнивая свою спальню с комнатой Жанны, решила, что у той было уютнее. На камине стояли фотографии племянников Жанны; перламутровые шкатулки, в которых лежали шляпные булавки; фарфоровый лоток для гребешков, украшенный очень красиво выписанным изречением. На столике около кровати лежал требник; рядом стояла статуэтка св. Антония; четки из слоновой кости и серебра, которые Жанна брала с собой только в день Всех Святых; вышитый очешник, который она получила на Рождество двадцать лет назад. Повсюду в комнате была расставлены нормандские фаянсовые игрушки; вставленные в стеклянный башмачок подушечки для булавок; индийский слон-талисман; везде, где бы Жанна ни была, ее сопровождала вышивка, изображавшая Святое семейство. Не было сомнения, что спальня Жанны всегда будет уютной.
А у нее, подумала Мистраль, нет ничего, чем она могла бы окружить себя. Ей вспомнились долгие годы в школе, когда она так часто и страстно мечтала, чтобы ее любили, чтобы кто-то о ней заботился. Монахини были очень добры и с большим вниманием следили за жизнью своих учениц. Но нельзя было забывать, что их сердца отданы Богу, единственному, на которого были направлены их любовь и верность. Во всех их делах незримо присутствовал он, которому они посвятили свою жизнь.
Мистраль была глубоко религиозна, но она жаждала и земной любви и понимания. Отсутствие этого она особо остро ощущала на каникулах, когда другие девочки, радостные и веселые, разъезжались по домам, а она и еще две ученицы оставались в Конвенте.
Родители одной из этих двух девочек находились в Африке, а у другой не было матери, а отец служил губернатором на Дьяволовом острове, и раз в три года девочка ездила к нему в гости. Но если эти девочки, как и она, были лишены домашних праздников, у них все же имелись родственники, которые писали им письма; родители, которые присылали подарки к дню рождения, к Рождеству и к Пасхе; бабушки и дедушки, дяди, тети, кузины, которым они в длинных посланиях изливали свои детские души и которые в ответ писали им нежные письма.
Мистраль добросовестно писала тетке каждую неделю, но могло пройти и три, и четыре месяца, прежде чем она получала ответ. Письма Эмили всегда были краткими и походили одно на другое. Все они содержали только нравоучения и наказы хорошо учиться, делать уроки и выполнять все, что говорили монахини.
Мистраль и так все выполняла как следует, поэтому сухие теткины письма были для нее горьким разочарованием, хотя каждый раз, когда она видела на столике адресованное ей письмо, ее охватывал внезапный трепет надежды.
Приезжала Эмили еще реже, чем писала письма. Раз в год она навещала Мистраль в Конвенте, разговаривала с настоятельницей, а потом гуляла с девушкой по саду. Визиты тетки, как и ее письма, обманывали ожидания девушки. Казалось, каждая ее фраза, с которой она обращалась к Мистраль, начиналась со слов:
– Преподобная мать-настоятельница говорит, что ты могла бы заниматься получше…
– Преподобная мать-настоятельница предлагает тебе изучать…
– Преподобная мать-настоятельница и я считаем, что ты уже достаточно взрослая, чтобы начать…
Уроки, уроки – все время уроки! Мистраль, с нетерпением ожидавшая приездов тетки, во время прогулок с ней уходила в себя, как бы пряталась в раковине, которая позволяла ей скрывать от других девочек чувство полного одиночества.
Иногда по ночам, лежа в дортуаре на своей узкой кровати, она представляла, будто мама обнимает ее, будто она рассказывает маме обо всем, что ее заботит, а мама слушает, понимает и сочувствует.
Однажды, услышав рыдания, раздававшиеся с соседней кровати, Мистраль принялась утешать плачущую девочку.
– В чем дело, Ивонна? – шепотом, так как им не разрешалось разговаривать после того, как гасили свет, спросила Мистраль.
– Я хочу к маме! – рыдала Ивонна. – Я хочу к маме!
Успокоив ее и подоткнув одеяло, дрожащая от холода Мистраль забралась в свою постель, однако она так и не смогла заснуть. Она тоже хотела к маме! Она так хорошо понимала, что чувствует Ивонна, но мама той девочки была не так далеко, это была реальная женщина, которая жила в доме, куда Ивонна вернется через три месяца и откуда ей не надо будет уезжать до тех пор, пока она не выйдет замуж.
Как тоскливо, думала по ночам Мистраль, когда у человека нет ни дома, ни родителей, ни родного гнездышка, когда никого не волнует, здорова она или больна, весела или грустна, счастлива ли. Будучи по натуре достаточно здравомыслящей и жизнерадостной, она не часто предавалась размышлениям о своем одиночестве. Но сейчас ей казалось, что все ее детство было пронизано тоской по дому и любви. Мистраль всегда держалась особняком. У других девочек было так много общих интересов, они обменивались впечатлениями о прогулках верхом, о купании в море, о лыжных походах, о путешествиях, о том, как провели каникулы.
Более того, все они имели нечто общее, что связывало их: все они были членами своих семей. Они рассказывали о родителях, о сестрах и братьях. Они даже могли жаловаться на родительскую строгость.
– Мама не разрешила мне пойти на танцы, она сказала, что я слишком мала!
– У меня такой строгий папа…
Они даже могли хвастаться семейными владениями и подвигами предков – это было нескончаемой темой для разговоров. Количество комнат в доме, богатство отца, драгоценности матери, красота сестер, успешная карьера братьев – обо всем они рассуждали с полным знанием дела.
Мистраль слушала их, а потом забиралась в кровать и отворачивалась. Она никак не могла участвовать в разговоре. Вся ее жизнь была ограничена высокими серыми стенами Конвента.
К счастью, у нее была возможность читать. Временами ей казалось, что если бы не книги, которыми ее снабжал отец Винсент, ей не удавалось бы держать под контролем свои чувства. Но отец Винсент был мудр. Будучи ее духовником, он понял, что в душе этой девочки, которая глядит на него чистыми невинными глазами, бушует настоящий ураган. Возможно, он обратил внимание на ее удивительно ясный и живой ум. По знаниям Мистраль обогнала остальных девочек, более того, стало непросто подыскивать для нее достаточно квалифицированных учителей.
Отец Винсент был очень образованным человеком. Он родился в аристократической семье, но, решив отойти от семейной традиции, по которой все мужчины становились политиками, он посвятил себя служению Богу. Отец Винсент приобрел обширную библиотеку, которую ежегодно пополнял. Возможно, это были не те книги, которые мать-настоятельница порекомендовала бы юной ученице, но отец Винсент убедил ее, что для благополучия и развития девушки большое значение имеет свобода выбора.
– Нельзя слишком долго держать жеребенка в узде, – сказал отец Винсент, и мать-настоятельница поняла его.
– Мистраль – хорошая девочка, – ответила она. – Мне всегда хотелось, чтобы она куда-нибудь поехала на каникулы. Как я поняла, у нее нет дома, и меня беспокоит, что будет, когда она покинет Конвент.
– Не надо уговаривать ее постричься, – наставительно проговорил отец Винсент. – Она – одна из тех, кому жизнь в миру может послужить огромным уроком. Нам нужно заложить в нее основы, чтобы в будущем она сумела отличить добро от зла.
Так Мистраль получила свободный доступ к книгам в библиотеке отца Винсента, которая была очень разноплановой. Мистраль нашла там книги по религии, о путешествиях, философские труды, романы, само появление которых было знаменательным явлением во французской литературе. По мере того как углублялись ее познания в иностранных языках, отец Винсент стал давать ей книги на немецком, а потом – на итальянском.
Но из всех книг, собранных в библиотеке отца Винсента и расставленных в шкафах до самого потолка, больше всего ей нравились английские. Ее приводили в восторг Самюэль Джонсон и Теккерей. «Сон в летнюю ночь» Шекспира способствовал развитию ее вкуса. Она по многу раз перечитывала и более современных английских авторов, таких, как Вальтер Скотт, Джейн Остин и Диккенс. А поэзия буквально заворожила ее. Мать-настоятельница пришла бы в ужас, узнай она, что Мистраль прочитала поэмы лорда Байрона и нашла их восхитительными. Девушка прочитала еще много других книг, которые, обратив на себя ее внимание тем, что были произведениями английских авторов, вскоре становились ее верными друзьями, более близкими, чем окружавшие ее люди.
Но даже книги не могли заменить ей родителей и дом, и когда она узнала, что уезжает из Конвента и отправляется к тете Эмили, она пришла в неописуемый восторг. Наконец у нее будет то, что было у других девочек, наконец она сможет любить близкого человека и испытать ответную любовь.
Теперь-то она видела, что ничего подобного не произошло. В первую ночь в Париже, когда она без предупреждения приехала в дом тетки, она легла в постель с уверенностью, что теперь здесь будет ее дом. Но наутро оказалось, что ничего не изменилось – только серые стены Конвента и мягкое отношение к ней монахинь сменились спальней в отеле и непредсказуемостью тети Эмили.
Мистраль была убеждена, что тетя Эмили не любит ее. Она даже не могла с уверенностью утверждать, что она нравится тетке. Временами девушке казалось, что во взгляде Эмили сквозит враждебность, причем эта враждебность дополнялась радостью, когда Эмили обнаруживала чью-то ошибку, которая давала ей возможность наброситься на человека с упреками.
Мистраль подошла к туалетному столику и выдвинула ящик. На бархатной подушечке в синем кожаном футляре лежало жемчужное ожерелье, которое когда-то принадлежало ее матери. Девушка взяла его в руки. Ей показалось, что при прикосновении жемчуг излучает тепло.
Это ожерелье принадлежало ее маме! Мистраль прижала жемчужины к щеке. Если бы они могли говорить, если бы они могли рассказать ей, как выглядела ее мама, полюбила ли бы она свою дочку, останься она в живых. Тетя Эмили почти ничего не рассказывала, а то, что Мистраль было известно, несколько смущало ее. Почему, например, мама дала ей имя «Мистраль»? И почему она приезжала сюда, в Монте-Карло, незадолго до рождения дочери?
Эти вопросы постоянно мучили Мистраль, но она не могла найти ответа, а тетя Эмили не желала обсуждать эти темы. Каждый раз разговор заканчивался вопросом о том, кем был ее отец. Давным-давно, когда Мистраль только приехала в Конвент, она обратила внимание, что, в отличие от других девочек, которые рассказывали и о матери, и об отце, сама она упоминает только имя матери. Когда тетя Эмили приехала навестить ее, девочка спросила ее об этом.
– Мой папа умер?
– Нет!
Ответ Эмили был резким, голос звучал глухо.
– Разве он не хочет увидеть меня – хоть когда-нибудь? – задумчиво проговорила Мистраль.
– Нет!
– Значит, он меня не любит?
– Подобный вопрос даже не возникал, – ответила Эмили. – Твой отец не играет никакой роли в твоей жизни. Забудь о нем! У тебя есть только мать. И ты носишь ее имя.
– Но чем я отличаюсь от других? – настаивала Мистраль. – Другие девочки носят имя отца.
– Так решила твоя мать, – сказала Эмили. – Это хорошее имя, оно принадлежит благородной английской семье. Тебе этого мало?
Вопрос был задан таким враждебным тоном, что испуганная и озадаченная Мистраль была вынуждена согласиться. Больше она об этом не заговаривала. Выполняя указание тети Эмили, она на самом деле старалась не думать об отце, но это не всегда получалось. Он существовал, и она была частью его, что бы там тетя Эмили ни говорила. Ведь он был где-то рядом, не зная, что у него растет дочь, которая очень скучает по нему.
Дом! Это слово никогда ничего не значило для Мистраль. Долгие размышления над вопросами, которые раньше, в Конвенте, были запретной темой, навеяли на нее тоску. Появление Жанны не улучшило ее настроения.
– Я пришла помочь вам переодеться к ужину, – объявила та. – Ваша тетушка желает, чтобы вы надели серое атласное платье.
