Текст книги "Созданные для любви"
Автор книги: Барбара Делински
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 20 страниц)
«Я прилагаю к письму билеты на самолет в оба конца. Ты можешь вылететь из аэропорта О'Хара пятнадцатого июня и вернуться в конце месяца».
У Кэролайн отвисла челюсть.
«Да, я знаю, ты работаешь и две недели – долгий срок, потому пишу тебе заранее. Думаю, за два месяца тебе удастся спланировать свои дела так, чтобы выкроить эти две недели, а если нет, можешь сказать на работе, что тебе нужно улететь по срочному семейному делу. В каком-то смысле так оно и есть, я уже не молода, кто знает, сколько мне еще осталось жить».
–О Господи, – простонала Кэролайн. Письмо выпало у нее из рук на колени. Страшно представить, как скажется на работе ее двухнедельное отсутствие! Нет, она не может себе этого позволить, какие бы сантименты ни разводила Джинни. Нахальства ей не занимать, ничего не скажешь.
Пока Кэролайн росла, Джинни была ей не очень-то хорошей матерью, куда больше заботясь о собственных делах, нежели о делах дочери; даже бывая рядом с ней, она мыслями уносилась куда-то еще. Джинни не настолько переживала за Кэролайн, чтобы как-то помочь или поддержать, когда та порвала со своим первым мальчиком или когда дочь не включили в список лучших студентов колледжа. Когда Кэролайн вручали диплом, мать болела гриппом. Конечно, она все равно вызвалась прийти на торжественную церемонию, но явно не слишком рвалась, и Кэролай не стала ее уговаривать.
Она ничего не должна Джинни. Совсем ничего.
Но с другой стороны, семьдесят лет – это семьдесят лет. И Джинни все-таки ей мать. Кэролайн была бы совершенно бесчувственным человеком, если бы не испытывала никакой боли при мысли о смерти Джинни. Из родителей у Кэролайн осталась только мать.
Испытывая досаду, совсем не похожую на ту, что возникла у нее на душе после проигранного процесса, Кэролайн стала читать дальше. Сама Джинни и ее экономка, так же как и мебель, должны прибыть всего за день до приезда Кэролайн, а это означало, что ей придется помогать матери распаковывать вещи. Ловко придумано. Джинни, как всегда, эгоистична и самонадеянна. Ясно, что она ставит свои интересы выше, чем работу дочери.
Кэролайн вздохнула. Может, мать и права, если вспомнить сегодняшний процесс. Кроме того, неудача в суде доказывает, что ей пора отдохнуть. Мысль провести две недели на океанском побережье, вдали от офиса, в доме, где есть экономка, вдруг показалась Кэролайн привлекательной. А что до вещей, которые придется распаковывать, так ведь ей вряд ли придется таскать их на себе, скорее показывать, что куда поставить.
И компаньонам придется смириться с тем, что у нее возникло срочное дело. С тех пор как поступила в фирму, она ни разу не взяла больше трех дней отпуска кряду. С такими темпами, как сейчас, к середине июня она выйдет в лидеры по количеству оплаченных часов; если же старшие компаньоны не будут довольны и этим, тогда вообще не понятно, чем им можно угодить. Кроме того, в конце июня они сами уйдут в отпуска, разъедутся по своим огромным загородным поместьям на озере. Стало быть, как бы она ни возмущалась матерью, посягнувшей на две драгоценные недели ее времени, мысль устроить себе отпуск была весьма заманчива. Кроме всего прочего, пусть Кэролайн и не хотелось в этом признаваться, сама мысль о том, что мать восхищается ее вкусом, тешила ее гордость. Джинни не обратилась за помощью к Анетт или к Лиа, она обратилась к ней.
Кэролайн дошла до заключительных строк письма.
«Мы с тобой не были особенно близки, и, если возможно, я хотела бы наверстать упущенное. Нам представляется хорошая возможность спокойно поговорить, как ты считаешь?»
Кэролайн считала, что Джинни – хитрая лиса, она попросила у дочери единственное, в чем та не могла ей отказать. Это несправедливо, неправильно, Джинни заслуживала, чтобы ее оттолкнули. Кэролайн почти не сомневалась, что, если бы они поменялись местами, если бы она сама приглашала Джинни, та бы нашла благовидный предлог отказаться. Но она не Джинни. Она не может так поступить. Наверное, потому, что, сколько себя помнит, ей всегда не хватало материнского тепла, и вместе с тем она всеми силами стремилась не походить на Джинни. И сейчас не собиралась меняться.
Глава 2
Анетт Сент-Клер не походила на свою мать ни внешне, ни характером. Вирджиния была миниатюрной, Анетт – высокой, Вирджиния была блондинкой, Анетт – брюнеткой, Вирджиния была холодной, Анетт – сердечной. Внешне Анетт более всего походила на старшую сестру, Кэролайн, и это обстоятельство она кляла многие годы. Кэролайн всегда и во всем была первой – лидером класса, отличницей, – и для Анетт было сущей пыткой иметь такой пример перед глазами. Сама она была сильна не столько умом и школьными достижениями, сколько душой и характером, В классе она была всеобщей любимицей, подруги шли к ней за поддержкой и утешением. Она умела выслушать, помочь советом.
К сожалению, награды и похвальные грамоты присуждают не за любовь одноклассников, и отдельный пункт в резюме для этого качества также не предусмотрен. Но Анетт не расстраивалась, ей не требовалось резюме, она была женой и матерью и считала это своей единственной работой, важнее которой нет и быть не может. Она гордилась тем, что выполняет эту работу хорошо, отдавая ей не меньше шестнадцати часов в сутки, а награду за труды видела в том, что у нее есть любящий муж и пятеро замечательных детей. У ее сестры Кэролайн не было ни того, ни другого. И хотя в детстве Анетт завидовала Кэролайн, сейчас она ни за что бы не поменялась с ней местами. Не поменялась бы она и с Лиа, бедной, жалкой Лиа, которая вела такую же пустую жизнь, как и Джинни. В девятнадцать лет она вообразила, что влюбилась – наверное, ей просто нравилось считать себя влюбленной, – выскочила замуж и в двадцать уже развелась. В двадцать два снова вышла замуж и через три года опять развелась. В итоге сейчас, в свои тридцать два, она живет одним днем, вернее, одной ночью, но, несмотря на бурную личную жизнь, так и остается одинокой.
Анетт никак не назовешь одинокой, и времени свободного у нее нет, вот почему она проигнорировала пухлый конверт, лежащий на кухонном столе вместе с другой почтой. Марка со штемпелем Филадельфии и изящный четкий почерк, которым был выведен адрес в Сент-Луисе и подпись «миссис Жан-Поль Максим», не оставляли сомнений в том, от кого пришло письмо. Анетт решила, что письмо может и подождать – видит Бог, ей самой не довелось дождаться, когда мать обнимет ее и нежно скажет: «Я люблю тебя».
Нет, Джинни не заслужила права отнимать у нее время, особенно если учесть такое количество дел. С утра она отвезла на занятия двенадцатилетнего Томаса, затем заехала в универмаг «Ниман-Маркус», чтобы купить платья для шестнадцатилетних близняшек к банкету, который состоится через две недели. Попутно, раз уж она там оказалась, Анетт подобрала подходящие к платьям туфли и нижнее белье. Сейчас, когда большие напольные часы в холле вот-вот должны были пробить час, Анетт, нагруженная свертками, собиралась отнести покупки на второй этаж. Гора свертков грозила развалиться, но в это время очень кстати появилась экономка Чарлин.
–Позвольте я помогу, миссис Максим.
Анетт передала ей самые верхние свертки, и вместе они поднялись наверх. В комнате девочек Анетт достала платья из пакетов и разложила их на кроватях.
–Какая прелесть! – ахнула Чарлин.
Анетт кивнула:
– Да, мне они тоже нравятся, вишневое для Николь и красное для Девон. Вот только не знаю, понравятся ли платья девочкам, они наверняка скажут, что сейчас все носят черное. К счастью, им самим некогда ходить по магазинам в поисках платьев, так что, может быть, они согласятся на эти. Ну а уж если они заупрямятся, я всегда могу вернуть платья в магазин и купить что-нибудь другое. По крайней мере начало положено. – Она еще раз окинула платья удовлетворенным взглядом, а потом посмотрела на часы. – Надо быстренько перекусить. На два часа у меня назначена встреча с учителями второго класса, – во втором учился Нэт, самый младший ребенок в семье, – а в три у Робби начнется бейсбольный матч.
Анетт спускалась по лестнице, когда зазвонил телефон, Она ускорила шаг и сняла трубку на кухне.
– Привет, мам, это я.
– Робби! А я как раз думала о твоей игре.
– Поэтому-то я и звоню. Не приезжай на матч. Я не буду играть.
– Как это? Почему?
– Так сказал тренер.
– Но ты же отлично выступал в прошлом сезоне.
– То было в школе, команда колледжа – совсем друга дело.
– Но ты же прекрасный защитник.
– Хэнс Дуайер играет лучше, к тому же он старшекурсник, а я только юниор.
Анетт очень переживала за сына.
–Неужели ты совсем не выйдешь на поле?
– Ну, может, в самом конце игры, если мы будем безнадежно проигрывать или выигрывать с большим разрывом в счете.
– Но это же несправедливо! Знаешь, я все равно приеду посмотреть игру, на случай если тебя выпустят хотя бы в конце, – решила Анетт.
– Мама, не приезжай, не надо.
– Ну почему, мне это нетрудно, правда.
– Я не хочу, чтобы ты приезжала. Мало того, что мн придется торчать на скамейке запасных, если ты будецл смотреть, это для меня будет в десять раз хуже.
– Но я могу болеть за твою команду.
– Нет, мама.
– Послушай, Робби, – примирительно сказала Анетт, – давай не будем спорить. Ты идешь на игру и делаешь все, что можешь. Если я приеду, значит, приеду, если нет
значит, нет.
Анетт значала, что все равно приедет. Она бывала на всех мероприятиях, в которых участвовали ее дети, даже если как сейчас с Робби, их участие было минимальным; помешать ей могло только нечто из ряда вон выходящее. Быть с детьми – вот что Анетт считала для себя главным правилом. Путь они никогда не узнают, каково это – видеть, что родители других ребят сидят на трибунах, и сознавать, что твоих родителей среди них нет. Муж тоже, когда мог, присутствовал на концертах, матчах, но это случалось не часто. Жан-Поль был нейрохирургом, его рабочий день нередко продолжался двенадцать часов, с семи утра до семи вечера, а после этого приходилось еще работать дома.
Поэтому события вроде этой бейсбольной игры были для Анетт вдвойне важны. Она не сомневалась, что протесты Робби – всего лишь обычные капризы семнадцатилетнего паренька, но в глубине души он хочет видеть ее среди болельщиков. И когда Робби, почти не замечая во время игры ее присутствия на трибуне, после матча пробежал мимо, лишь небрежно помахав ей рукой, Анетт не расстроилась. Она не стала задерживаться, зная, что Робби сам вернется, когда освободится, к тому же ей нужно было забрать Томаса от учителя музыки и везти его к учителю математики, а потом заехать за Нэтом к его другу.
Едва она покормила обедом Нэта, как вернулись старшие девочки, оживленно обсуждая прошедший день. Как и следовало ожидать, платья не привели их в восторг, но не потому, что не были черными.
– Мама, мы собирались завтра после уроков пройтись по магазинам вместе со Сьюзи и Бет, – сказала Николь.
– Завтра у вас на это не будет времени, ведь послезавтра две контрольные, – возразила Анетт.
– Мы уже подготовились, – заявила Девон.
– Неужели? – усомнилась Анетт.
– Ну, может, не совсем, но все остальное можно доучить после магазинов.
– А как же эти платья? – . Анетт указала на кровати. – Они вам совсем не нравятся?
– Платья хорошие. Но они твои, а не наши, – сказала Николь.
– Они вам очень пойдут! – уверяла Анетт.
– Мама, мы хотели купить себе платья сами!
– Да, мама, ты не даешь нам ничего делать самим, – поддержала сестру Девон.
– Но мне нравится покупать вам вещи.
– Это потому, что бабушка никогда тебе ничего не покупала, а тебе этого хотелось. Но нам-то ты всю жизнь все покупаешь сама.
– Кстати, о бабушке, – вставила Девон. – Что она пишет?
Анетт только сейчас вспомнила о письме, которое так и осталось лежать на кухне.
–Не знаю, я его еще не прочитала.
– Неужели тебе не интересно, что пишет бабушка?
– Не особенно. – Анетт тронула обеих дочерей за руки. Прикосновения тоже важны, даже такие незначительные. – Мне куда интереснее то, что относится к вам. Будете обедать сейчас или позже?
Близняшки решили поесть сейчас. Анетт посидела с ними. Когда вернулся Робби, она посидела и с ним, но сама не ела до тех пор, пока не приехал Жан-Поль. Наконец с обедом было покончено. Анетт загружала в посудомоечную машину последние тарелки, когда у нее перед глазами возник конверт из Филадельфии.
– Ты нарочно его не распечатываешь? – спросил Жан-Поль. Его негромкий голос с едва заметным французским акцентом внушал пациентам уверенность, а на Анетт он действовал успокаивающе.
– Возможно.
– Око за око?
Анетт вполголоса невесело рассмеялась. Жан-Поль помахал письмом, она взяла конверт мокрыми пальцами и бросила на кухонный стол.
–Позже, когда закончу дела.
На первом месте для Анетт были дети, и она не желала ничем омрачать время, которое проводила с ними. А общение с матерью непременно испортило бы ей настроение, в этом Анетт не сомневалась. Ей было легче выкинуть из головы сестер, чем Джинни, – слишком много обиды и негодования накопилось у нее в душе, и для того, чтобы они вспыхнули вновь, хватило бы искры воспоминания о близости, которая только казалась таковой, и семье, лишенной настоящего тепла. Джинни ухитрялась быть далекой от детей, даже находясь рядом с ними. Анетт же считала, что должна участвовать в их жизни, и была полна решимости не дать матери испортить ей настроение. Однако она не могла тянуть с письмом до бесконечности.
В положенное время Нэт и Томас были уложены спать, девочки готовились к занятиям, Робби говорил по телефону. Все уже поцеловали мать в щеку и пожелали родителям спокойной ночи. Дела были переделаны. Анетт надела ночную рубашку и легла в кровать рядом с мужем. Жан-Поль сидел, подложив под спину подушки, и читал. Очки съехали до середины его аристократического галльского носа – к счастью, близнецы унаследовали отцовский нос. Только теперь, сознавая, что может рассчитывать на поддержку и утешение мужа, Анетт наконец распечатала конверт. Прочитав первые строчки, она фыркнула.
– В чем дело? – спросил Жан-Поль.
– Для начала она выражает надежду, что у меня все в порядке, потому что, видите ли, никто из сестер не сообщал ей об обратном. Бедная мама, она все еще пытается делать вид, будто мы – одна большая дружная семья. Но если бы кто-то из нас семерых и заболел, ни Кэролайн, ни Лиа не узнали бы об этом, ведь я с ними уже несколько недель даже по телефону не говорила.
– Это печально, – без упрека заметил Жан-Поль. – Тебе бы понравилось, если бы наши дети, повзрослев, стали чужими друг другу?
– Это было бы ужасно, потому-то я и стараюсь, чтобы они росли дружными. Им не нужно соревноваться друг с другом за время и внимание матери, как в свое время соревновались мы.
Анетт стала читать дальше и через несколько секунд проворчала:
– Только что приехала из Палм-Спрингс, пишет, что там тише, чем в Филадельфии. Она ахнула. – Господи, она продала дом! И купила другой. В штате Мэн!
Анетт нахмурилась и повернулась к мужу: – Ерунда какая-то.
– Почему ерунда?
– Моя мама прежде всего светская женщина, ее невозможно представить вне общества. Но в Мэне она никого не знает! – Анетт вернулась к письму, комментируя вполголоса: – И речь идет даже не о Портленде; она собирается перебраться в маленький прибрежный городок, нечто вроде колонии художников, как она пишет. Господи, ведь ей же скоро семьдесят! – Анетт снова повернулась к Жан– Полю, на этот раз ей нужно было, чтобы он ее подбодрил: даже считая Джинни плохой матерью, она не могла не задумываться с тревогой о том, что мать стареет. – Да, в следующий день рождения ей исполнится семьдесят.
– Твой отец дожил до преклонного возраста.
– Да, но мать – совсем другое дело, она выглядит максимум на шестьдесят.
– И она женщина, поэтому ты отождествляешь себя с ней.
– Нет, нисколько! – Избегая насмешливого взгляд мужа, Анетт снова уткнулась в письмо, но продолжала отпускать замечания по поводу прочитанного. – Поместье называется Старз-Энд, она пишет, что это ее подарок самой себе ко дню рождения. «Есть прекрасный парк. Лиа он понравится, она сможет срезать цветы и составлять букеты по своему вкусу и для собственного удовольствия». Вот только в мэнской глуши некому будет расточать охи и ахи по поводу ее способностей как декоратора.
– Анетт! – Жан-Поль укоризненно покачал головой. Но старая обида не давала Анетт покоя.
– Не беда, охать и ахать сможет мама. Лиа всегда была ее любимицей.
– Полно, не говори так.
– Но это правда. Из нас троих только Лиа хоть сколько-нибудь интересовалась загородным клубом. Ого, Джинни просит меня об услуге! – Анетт сухо усмехнулась. – Пишет, что я имею право отказаться. Удивительная чуткость!
–Анетт!
Укоризненные нотки в голосе Жан-Поля стали еще заметнее, и Анетт все-таки кольнула совесть.
–Извини, когда дело касается моей матери, мне трудно быть великодушной.
Она замолчала и стала читать дальше. В спальне на некоторое время стало тихо, пока Жан-Поль не зашуршал бумагами, откладывая их в сторону.
– Ну как?
– Эта женщина меня удивляет, честное слово. – Анетт заглянула в конверт и швырнула его на тумбочку. – Она прислала билет на самолет. Хочет, чтобы я потратила последние две недели июня, помогая ей обустроиться на новом месте. Она пишет, что всегда восхищалась атмосферой уюта и тепла, которая царит в нашем доме. Как будто тепло и уют определяются интерьером! Неужели она не понимает, что это зависит от людей, а не от вещей!
– Она хочет, чтобы ты декорировала ее дом? – удивился Жан-Поль.
– Не совсем так, скорее, чтобы я помогла обжить новое место, вроде как благословила его.
–Что ж, кажется, поездка обещает быть интересной.
Жан-Поль явно говорил серьезно, Анетт резко повернулась к мужу:
– Я никуда не поеду! У меня есть дела дома, которые для меня важнее, чем каприз Джинни. Не могу же я просто так взять и уехать на две недели. Я не обязана оказывать ей услугу, она для меня никогда ничего не делала. Я понимаю, если бы она прислала билеты для тебя и для детей, но такое ей даже в голову не пришло. Она не представляет, насколько для меня важна семья.
– Вероятно, она решила, что дети будут в школе.
– И это лишний раз доказывает, как она от нас далека. Дети будут болтаться без дела, занятия в школе уже кончатся, а то, что у них запланировано на лето, еще не начнется. Робби и близнецы выйдут на работу только в самом конце месяца, а Томасу и Нэту до начала смены в лагере будет нечем заняться, разве только озорничать. Трудно придумать более неподходящее время для моей поездки, чем эти две недели. Да и в любом случае я не хочу ехать.
– Твоя мать восхищается твоим вкусом, – справедливо заметил Жан-Поль.
Анетт только фыркнула.
–Иначе она не обратилась бы к тебе с этой просьбой, она же не просит Кэролайн или Лиа.
Анетт не хотелось в этом признаваться, но то, что мать попросила именно ее, действительно доставило ей некоторое удовлетворение. Из всех троих именно в ней лучше всего воплотилось творческое начало, чего так и не смогда достичь Джинни.
Жан-Поль молчал. Видя, что он не собирается снова приниматься за свои бумаги, Анетт легонько толкнула его в бок. Он снял очки, положил их на тумбочку и сказал:
–Думаю, тебе стоит обдумать возможность поездки.
–Это исключено.
–Напрасно. Мать просит тебя об одолжении. Да, я знаю, ты считаешь, что ничем ей не обязана, но она дала тебе жизнь. Если бы не она, у меня бы не было тебя, а наши дети никогда бы не появились на свет. Анетт, она твоя мать.
– Но я нужна здесь!
– Ну, мы все привыкли считать, что не можем без тебя обойтись, – вздохнул он, – но было бы неплохо проверить, сможем ли мы самостоятельно просуществовать две недели.
– Конечно, сможете!
– Ты так думаешь? Однако мы не узнаем точно, пока не попробуем.
– Но вторая половина июня – самое неудачное время для поездки!
– На самом деле, – медленно произнес Жан-Поль, – время не такое уж плохое. Роб и старшие девочки будут дома, так что они смогут присмотреть за младшими детьми, если спланируют свое время так, чтобы заниматься с ними по очереди.
Анетт приподнялась на локте и всмотрелась в лицо мужа.
–Ты серьезно?
Помолчав, тот задумчиво ответил:
– Да, серьезно.
– Жан-Поль, но это же моя мать! Ты знаешь, как я к ней отношусь.
– Да, знаю, но, признаться, никогда не понимал почему. Что она натворила такого ужасного?
Анетт придвинула подушку к спинке кровати.
– Дело не в том, что она сделала, а в том, чего не сделала. – Она откинулась на подушку, как будто в наказание за сомнения лишая Жан-Поля своей близости. – Как мать она была чем-то вроде робота, то есть выполняла все положенные действия, делала все правильно, но ее чувства в этом не участвовали. Помнишь, я рассказывала тебе про случай со спальней? Это прекрасный пример ее отношения к нам.
– Если честно, я не вижу в ее поступке ничего страшного.
– Жан-Поль, как ты не понимаешь, ведь она обращалась со мной как с пустым местом!
– Только потому, что сделала ремонт в твоей спальне в твое отсутствие?
– Нет, потому, что она не посчитала нужным узнать мое мнение. Она не поинтересовалась, чего бы я хотела, не спросила, хочу ли я вообще, чтобы в моей комнате что-то менялось. Нет, она сама решила, что и как сделать, и сделала. И она так поступила не только со мной – комнаты Кэролайн и Лиа она тоже отремонтировала в то лето, не поинтересовавшись их мнением. Она просто сделала все по своему усмотрению, не задумываясь о том, какие мы, отличаемся ли мы друг от друга. Мы вернулись домой и застали свои комнаты в обновленном виде. Все три комнаты выглядели безукоризненно, но почти не отличались одна от другой, ни одна не имела своей индивидуальности.
– Она хотела, чтобы у вас были красивые вещи.
– Да, и она делала то, что хотела, а не то, чего хотелось нам. По мне, она зря старалась, на самом деле она никогда по-настоящему не интересовалась нами и нашей жизнью. И сама не открывалась перед нами, какая-то часть ее всегда была от нас скрыта. Детьми мы постоянно чувствовали, что недостаточно хороши для нее. В том, что она нами не интересуется, мы винили самих себя, нам все время казалось, что мы что-то делаем не так.
– Может, все дело в особенностях ее характера? Не каждая женщина способна быть такой сердечной, как ты, и не каждая так глубоко привязана к своей семье.
– Но постоянное ощущение, что ты не можешь угодить родной матери, сказалось на всех нас. Кэролайн одержима идеей стать лучшим адвокатом в мире, и, возможно, она им станет, даже если при этом превратится в холодное и бесчувственное подобие женщины. Лиа одержима желанием быть любимой, и ее любят – одну ночь кто-нибудь один, другую – другой.
– А ты одержима идеей стать лучшей матерью на свете.
– Я не одержима, это слишком резкое слово.
– Но точное. Ты всецело охвачена этим стремлением.
– Может быть, – нехотя согласилась Анетт, – но что в этом плохого?
– Ничего. Вот только ты боишься оставить нас даже на пару недель.
– Я не боюсь!
– А по-моему, боишься.
Не будь Анетт так уверена в любви Жан-Поля, она бы обиделась, но, помимо всего прочего, они с мужем были лучшими друзьями.
– Объясни, что ты имеешь в виду.
Жан-Поль ответил не сразу. Он молчал, наверное, с минуту, потом очень мягко сказал:
–Мы – твоя жизнь. Ты всецело посвятила себя семье. В этой семье любовь воплощает в себе все, чем ты была обделена в детстве. Ты боишься это потерять.
Анетт замотала головой, но Жан-Поль продолжал:
–Ты боишься, что если тебя не будет рядом, чтобы подать носовой платок всякий раз, как только кто-то чихнет, то ты сразу станешь плохой матерью, как Вирджиния. Ты боишься, что любовь исчезнет.
Анетт фыркнула:
– Я не настолько безнадежна.
– Но ты боишься. Ты боишься, что, если не будешь принимать самое глубокое участие в жизни детей, они обидятся и отдалятся от тебя, как ты в свое время отдалилась от матери.
– Каждая женщина побаивается дня, когда ее дети разлетятся из гнезда.
– Но тебе-то бояться нечего. – Жан-Поль заговорил более настойчиво: – Твои дети тебя любят, они знают, как сильно ты их любишь, видят, как много ты для них делаешь. У них совсем другое детство и другие отношения с матерью, чем были когда-то у тебя с Вирджинией. Они к тебе привязаны, если ты уедешь, они будут по тебе скучать.
– В этом ты прав, вот почему я не хочу исполнять желание матери.
Жан-Поль понизил голос:
– Но детям будет полезно узнать, что они могут по тебе скучать и при этом справляться без тебя. Это один из необходимых уроков взросления. Пусть они поживут без тебя, а потом обрадуются твоему возвращению.
– Но зачем им оставаться без меня, когда этого можно избежать?
– Тебе нужно поехать. Иногда ты слишком опекаешь детей, ты должна дать им чуть больше самостоятельности.
– А как насчет тебя? – спросила Анетт с сомнением в голосе. – Тебе тоже нужна самостоятельность?
Жан-Поль улыбнулся.
–О, я прекрасно себя чувствую, когда ты рядом. – Его улыбка стала грустной. – А вот тебе самой неплохо было бы немного вздохнуть.
– Я дышу, когда я здесь, со своей семьей.
– Но тебе нужно ощутить себя как индивидуальность, время от времени это необходимо каждому человеку. Мне такую возможность предоставляет работа, но у тебя и работа, и дом – все в одном месте, неотделимо одно от другого, а чтобы увидеть вещи в истинном свете, нужно взглянуть на них со стороны. Кроме того, есть еще твоя мать. Она действительно стареет, ты права. Дожить до семидесяти лет – само по себе подарок судьбы, мы не знаем, сколько ей еще осталось.
– Это ее слова, – пробурчала Анетт, – она пытается вызвать к себе сочувствие.
–Тебе нужно с ней помириться.
–Но у нас и так мир.
Жан-Поль посмотрел ей в глаза долгим взглядом, покачал головой и ничего не сказал. Анетт неохотно пошла на уступку:
–Ну хорошо, не то чтобы совсем мир, но мы и не ссорились.
Однако у нее в уме все вертелись последние строчки из письма матери: «В прошлом мы были не очень близки, но это не значит, что мы не можем найти общий язык. Было бы замечательно провести какое-то время вместе и поговорить».
–Ты можешь улучшить отношения с матерью.
–Но я не хочу ехать. Жан-Поль вздохнул:
–Я знаю. – Он подвинулся к жене и привлек ее к себе, она не возражала. – Но хотя бы подумай над этим, ладно? Подумай, как бы ты себя чувствовала, если бы тебе было семьдесят, меня бы уже не было на свете…
Анетт приложила руку к его губам.
–И думать об этом не хочу.
Жан-Поль отвел ее руку и удержал в своей.
–Но когда-нибудь это может случиться. Представь, что тебе семьдесят лет и ты просишь о том же самом одного из наших детей. Каково бы тебе было, если бы он отказался?
–Я была бы уничтожена, раздавлена, но моя мать – не я. Вряд ли ей так уж важно, приеду я или нет.
–Но она прислала тебе билеты, значит, ей не все равно.
Анетт подозревала, что муж прав, и в этом-то и состояла главная трудность. Так чаще всего и бывало: в тех редких случаях, когда они в чем-то расходились, Жан-Поль обычно был прав, но он выражал свое несогласие в такой мягкой форме, что Анетт любила его за это еще больше.
Конечно, дети проживут без нее две недели, конечно, они не возненавидят ее так сразу, вдруг, только из-за того что она на две недели уехала к своей стареющей матери. Это единичный случай. В последние две недели июня не предвидится никаких концертов, соревнований или школьных балов. Дети и оглянуться не успеют, как она уже вернется. Конечно, их любовь от этого не умрет. Умом Анетт понимала, что все это верно, но сердцем… Сердце – совсем другое дело. Жан-Поль был прав и еще кое в чем: она действительно боялась, совсем немножко, чуточку. Боялась стать такой же, как ее мать.
