Текст книги "Обманутая"

Автор книги: Барбара Делински

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 32 страниц)

3

Джеффри Фрай проснулся со страшной пульсацией в голове. Он положил руку на лоб, чтобы умерить ее, но боль была всепроникающей, разливающейся по всему черепу. Ему рассказывали, что похмелье именно так и протекает, и теперь он знал это на собственном опыте. Сейчас он раскаивался в том, что напился до беспамятства. Но больше ему ничего не оставалось. Это было своеобразным обрядом посвящения, который должен был состояться давным-давно. Словно наконец он стал мужчиной за шесть недель до своего сорокадвухлетия.

Это забавное предположение навязчиво пульсировало в его мозгу между вспышками боли и пластом более серьезных мыслей. Он попытался открыть глаза, чтобы выяснить, действительно ли он что-то совершил, или это ему все приснилось, но веки отказывались подниматься. Поэтому, прижав растопыренные пальцы к макушке головы, он остался лежать не шевелясь, решив довериться лишь слуху и обонянию.

Он лежал на узкой простой деревянной кровати, которая оказалась даже несколько длиннее, чем требовалось. Простыни были жестко накрахмалены и пахли пластикатовыми мешками, из которых он изъял их накануне вечером. Теперь они сбились в комок, свидетельствуя о его умении стелить кровать, и при каждом вдохе он чувствовал прикосновение к своей коже грубого шерстяного одеяла. Одеяло тоже пахло новизной, что никак не соответствовало всему остальному.

Лежа на кровати с закрытыми глазами и больной головой, Джефф ощущал запах плесени и старости. Когда-то здесь жил рыбак с собакой. Если бы у рыбака была жена – она бы тоже мыла голову яблочным шампунем, клала саше в ящики с бельем и пользовалась дезодорантом «Джой», как жена Джеффа. Запахи и звуки этого дома были лишены нежности и мягкости. По крыше грубо барабанил зимний дождь, которому давно уже была пора превратиться в снег, а внизу под карликовыми соснами за полосой высохших водорослей и широким каскадом скал и валунов на камни снова и снова накатывало море в заунывном плаче поражения.

Он выбрал побережье, потому что любил море. Когда он был маленьким и его семья уезжала отдыхать к морю, он часами сидел, глядя на волны. Они завораживали его. Он ощущал их мощь.

Теперь, прислушиваясь к прибою, он так же чувствовал их силу, и в какое-то мгновение его озарило, что поражение потерпел он сам. Но мысль эта как возникла, так и исчезла, и он не стал к ней возвращаться. Он не хотел думать о поражении. Не хотел думать о том, что оставил за спиной. Он просто не мог думать об этом. Поэтому он покрепче прижал руку к голове, спустил ноги с кровати и, преодолевая накатывающую тошноту, принял сидячее положение.

Он застыл в этой позе, пока мир не перестал кружиться перед ним. Затем очень медленно он приоткрыл глаза. Для того чтобы осмотреть всю хижину, не требовалось поводить глазами, настолько она была мала. Но Джеффа не смущали ее размеры. Чем меньше, тем уютней. К тому же так было практичней. Все, что необходимо, было на виду, даже сейчас, невзирая на его временную близорукость. Он различил смутные контуры кухонной раковины и полок на одной стене, книжных полок и стола у противоположной стены и намек на гостиную мебель – у третьей. Посредине комнаты стояла дровянная плита, излучавшая остатки тепла от сожженных в ней накануне вечером бревен, между плитой и кухонной частью комнаты небольшой круглый стол с двумя стульями.

Все было сделано из дерева. Все несло на себе следы долгого пользования. Все нуждалось в ремонте. Но Джефф не жаловался. Ему нужно было спрятаться, а лучшего места было невозможно вообразить. Здесь его никто не найдет. Город находится на слишком большом расстоянии к северу, так что ни один представитель цивилизации не мог заглянуть сюда.

Нет. Никто его не найдет. Он все прекрасно предусмотрел. Когда прошлым летом он приехал сюда подыскивать хижину, он загримировался, назвал чужое имя и заплатил наличными. В течение всей осени он собирал необходимое – не только простыни и одеяла, но и кухонную утварь, тарелки, теплую зимнюю одежду. Делая это, он также соблюдал крайнюю осторожность, платя наличными и покупая по одной-две вещи за раз в магазинах, как можно более удаленных от Нортгемптона. Через две недели у него отрастет борода, через четыре – длинные волосы, а пока он сможет продержаться на тех запасах, которые вместе со всем остальным были сложены в багажнике «порше».

«Порше», единственный предмет роскоши, который он позволил себе взять, стоял в безопасности под темно-серым брезентом в сарае за домом. Город был окутан густым туманом, когда он ехал по пустынной главной улице в предрассветный час. Никто никогда ничего не узнает.

Он не взял ничего, кроме одежды, надетой на нем, портфеля и пятидесяти тысяч долларов в мелких купюрах. Этого ему хватит, чтобы продержаться первое время. Его расходы будут не слишком большими. Хижина продавалась вместе с автономным генератором, но Джеффу даже нравились фонари «молния», которые были развешаны на крюках тут и там по комнате. Пользуясь ими, дровами для обогрева и привезенной с собой пищей, он мог никуда не вылезать в течение многих дней. Он даже захватил с собой книги, так что не умрет со скуки, хотя и без книг здесь было чем заняться. После рыбака хижина в течение многих лет принадлежала писателю, который скончался два года назад. По словам агента по недвижимости, он был довольно эксцентричным типом, и толщина напластований грязи на окнах свидетельствовала о том, что их не мыли гораздо дольше, чем два года. Джефф запасся средствами для мойки и чистки. На случай необходимости он купил даже молоток и гвозди. А когда с ремонтом будет покончено и он обрастет до неузнаваемости, то сможет отправиться в город и наняться подмастерьем плотника. Именно так поступил Кристиан – нет, Кристиан начал со строительства моста в отдаленной западноафриканской деревне, но начинать разнорабочим в отдаленной местности Новой Англии ничуть не хуже. Ну и что из того, что он плохо разбирается в плотницком деле? Если Кристиан смог этому научиться, то и он сможет. Разве у них не одни и те же гены? Он тоже сумеет заработать себе мозоли.

Как ни трудно было в это поверить, но впервые в жизни он мог делать то, что хотел. Он был свободен, абсолютно свободен. Без имени. Без прошлого. Без ответственности, привязывающей человека к рабочему столу по восемь часов в день, по пять дней в неделю, по пятьдесят недель в год. Он был свободен.

Но чувствовал он себя как последнее дерьмо.

«Может, это из-за холода», – подумал он. Плита работала замечательно, но весь дом пронизывали сквозняки – то, чего он не заметил летом, так как было тепло. Сырость пробирала его до костей, заставляя дрожать мелкой дрожью.

Да нет, все дело в похмелье. Усилием воли он заставил себя встать и подошел к поцарапанному столу, на котором лежал гладкий кожаный портфель, никак не вписывавшийся в эту обстановку. Он вынул из бутылочки две таблетки аспирина и, закинув голову, проглотил их не запивая – со всей непринужденностью «свободного как птица» человека, разящего перегаром.

Однако резкость этого движения вызвала печальные последствия: голова его чугь не разорвалась от боли, и воспаленный желудок отреагировал немедленно. Невзвидев света и забыв о холоде, свободе и о том, что он настоящий мужчина, Джефф, спотыкаясь, добрел до ванной, где его вывернуло наизнанку.

На другом конце земли Кристиан Фрай проснулся с первыми лучами солнца и, ощутив жару, даже находясь еще в полубессознательном сонном состоянии, тут же понял, где он. Он уже бывал в Австралии раньше. Не то чтобы это было его излюбленным местом, но к нему обратились с деловым предложением, которое ему понравилось, время у него было, и при определенной свободе воображения Австралия находилась не так уж далеко от Таити, куда он должен был отправиться вечером того же дня. Приезда на Таити он действительно ждал с нетерпением. Там он тоже уже бывал и мечтал о встрече со старыми друзьями. К тому же он хотел пожить некоторое время в роскоши, которой его не слишком баловали здесь. Его бунгало лишь немногим больше обычного тропического навеса – дощатый пол слегка приподнят над землей, а подпорками для тростниковой крыши служат центральный шест и единственная стена со стороны леса. Половина, обращенная к океану, была открыта, чтобы пропускать морской бриз, если бы ему удалось пробиться сквозь деревья, хотя в данный момент Кристиан не ощущал ни малейшего дуновения. Воздух был теплым, влажным и неподвижным, он высасывал все силы, прежде чем человек успевал продвинуться хотя бы на дюйм. Сейчас Кристиан, не задумываясь, обменял бы свой «Никон» на вентилятор.

В Керне с его современными гостиницами, расположенными на берегу, было не так плохо. Вполне прилично было и чуть севернее, в Порте Дугласе, где он жил на яхте, являвшейся настоящим произведением искусства во всем – от горячих ванн до женщин. Однако севернее Порта Дугласа плотские удовольствия отступали перед напором буйной растительности, особенно перед первозданными чащами Дейнтри.

Тропические леса и должны были быть такими – густыми и девственными, но Кристиан впервые в жизни видел столь огромный массив. В солнечном свете, лившемся сквозь уходящий ввысь ковер листвы, его камера выхватывала яркие оттенки красного, оранжевого, розового, глубокие и богатые тона зеленого и темно-синего. Он снимал не только растительность, но и птиц, бабочек, грызунов и рептилий. Многие из них водились только в этой части света. Выражение «вымирающие виды» настолько затаскано, что воспринимается как само собой разумеющееся. Но истинный смысл его можно оценить, лишь собственными глазами увидев эту красоту, которой суждено погибнуть.

Кристиан видел ее. Эта красота отличалась от красоты идеально ограненного бриллианта, или грузинского замка, выстроенного в скале, или хорошо одетой женщины. Это была дикая, первозданная красота, не знакомая с человеком. Жаркая и влажная, благоухающая новой жизнью и разложением, она высоко вздымалась над головой, громоздилась под ногами и иногда была удушающей, но неизменно живой.

Задача состояла в том, чтобы сохранить ее именно в таком виде, поэтому-то к Кристиану и обратились с просьбой снять ее на пленку. Он отснял несколько десятков кассет, которые теперь хранились у него в прохладном месте. Если хоть часть этих снимков поможет делу, значит, он недаром проливал пот последнюю неделю.

Даже сейчас, на рассвете, в самое прохладное время дня, он истекал потом. Хорошо еще, что он не был одет. Одежда только мешала. Временами в лесу стояла такая нестерпимая жара, что любая тряпка, надетая Кристианом, мгновенно пропитывалась потом. Случалось, что он вымокал до нитки под дождем. Его предупреждали, что декабрь не лучшее время года для жизни здесь, но именно этот месяц отлично вписывался в его планы. Он любил уезжать на праздники, и если это были тропики в сезон дождей – что ж, пусть будет так. От чего бы ни вымокала его одежда – от пота или ливней, просушить ее до конца ни разу не удавалось, и постепенно она приобрела затхлый, прогорклый запах. Всю ее надо будет выбросить по приезде в Керн, а на Таити ему мало что потребуется.

При этой мысли он улыбнулся и потянулся, закинув руку за голову к узлу длинного гамака на стойке, к которой тот был привязан. Расслабившись, он провел рукой по волосам, росшим на груди, и животу. Он похудел, потерял с потом фунтов семь-восемь, что было неплохо. Он любил быть в форме – не то чтобы он когда-нибудь задумывался о диете или физических упражнениях, ведь он зарабатывал себе на жизнь физическим трудом. Но каникулы – это совсем иное дело. Вкусная пища, меньшая, чем обычно, нагрузка, минимум трат нервной энергии – за каникулы вполне можно набрать вес.

Поэтому-то он и радовался, что уехал в Австралию до дня Благодарения. С Лауриными обедами пределов не существовало. Она готовила всевозможные блюда от супа до десерта, и каждый год все было разным – неизменной оставалась лишь индейка. Эта большая, даже огромная, если учесть количество приглашенных, птица непременно подавалась к столу. Все остальное менялось в зависимости от прихоти Лауры. День Благодарения был временем, когда она демонстрировала свое умение, все, чего добилась, – словом, все, чем она была. В Рождество повторялось то же самое, только с еще большим размахом. И хотя Кристиан не мог отказать Лауре в том, что она выстроила жизнь из ничего и выстроила ее хорошо, он не выносил ее приемов. Ему было слишком больно видеть то, чего он не имел сам.

Поэтому он предпочитал загружать себя делами на праздники. Это избавляло его от необходимости присутствовать на них. Избавляло от ненужных воспоминаний, от необходимости вести себя как скотина, расточать насмешки, демонстрировать свое презрение к благополучию Лауры и Джеффа.

К тому же он был уже слишком стар. Это становилось утомительным – сколько бы он ни пытался иронизировать. В течение многих лет это утверждала Габи.

– Зачем ты это делаешь, Кристиан? – спрашивала она. – Ты причиняешь боль своей семье и самому себе. Ты уже слишком стар для таких игрушек. Зачем ты это делаешь?

Он никогда не мог объяснить это Габи, а то, что он не мог объяснить ей, он не желал объяснять никому. Они были вместе, то встречаясь, то расставаясь, почти шестнадцать лет. Лучшие друзья, жившие то вместе, то порознь. Любовники, то видевшиеся, то разлучавшиеся. Она больше всех подходила ему в жены. Но она работала продюсером ток-шоу в Нью-Йорке, а он строил дома в Вермонте. И чего-то недоставало, какой-то силы, которая заставила бы их ухватиться друг за друга, вынудила бы одного из них пойти на компромисс. Чего-то недоставало.

А потом Габи заболела. Он хотел жениться на ней, но оба понимали неуместность этого жеста, осознавали свое бессилие перед болезнью, которую было невозможно остановить. Поэтому он просто сидел с ней, держал ее за руку, когда она приходила в сознание и начинала испытывать страх, разговаривал с врачами и прикладывал все усилия, чтобы в свои последние дни она не чувствовала себя одинокой. А когда все кончилось, он похоронил ее.

Неторопливая струйка пота сбежала по его лицу – почти как слезы, если б Кристиан умел плакать. Ему недоставало Габи. Она была хорошим другом, камертоном его жизни. Прошло уже три года, как ее не стало, и хотя он не думал о ней постоянно, ему часто хотелось поговорить с ней, пойти с ней куда-нибудь, увидеть ее улыбку.

Она бы не стала улыбаться в Дейнтри со смешком сообразил Кристиан. Габи любила удобства. Ей бы не понравилась жара, влажность и эта громада леса. Она любила простор и тишину. Какофония скворцов, гнездившихся поблизости, отнюдь не привела бы ее в восторг. Как не привлекли бы ее жужжание насекомых к вечеру, крики цикад, писки и кваканье всех остальных обитателей тропиков. Нет, Габи предпочитала роскошь и уединенность. Она не стала бы спать в одних тонких трусиках, как он, в хижине с единственной стеной. Она не стала бы купаться обнаженной в ручье. Ей бы не понравилось гулять по джунглям, где за тобой постоянно наблюдают невидимые существа.

Даже Кристиан тревожился поначалу, хотя его и предупреждали об этом. Каждый звук, изданный им, каждое его движение не оставались незамеченными. Он не сомневался, что ему удавалось увидеть лишь малую часть тех существ, которые наблюдали за ним. Но разве он мог их винить за это? В конце концов, лес был их домом. А он был всего лишь непрошеным гостем.

А ведь он был им всегда.

В четыре часа по бостонскому времени Тейлор Джонс возлежал в постели. Постель была чужая, но хорошо ему знакомая. Он знал на ощупь эти свежие, белоснежные перкалевые простыни, взбитые подушки и толстое белое одеяло. Он знал на ощупь женщину, тело которой даже сейчас полностью соответствовало его телу. У нее была теплая и гладкая кожа, нежное гибкое тело, а ее страстность могла удовлетворить любого.

К несчастью, она уезжала. Через какую-то неделю свежие перкалевые простыни будут сняты с кровати, упакованы и уплывут в Сан-Франциско, где их хозяйку ожидает пост помощницы менеджера в четырехзвездочной гостинице. Место было чрезвычайно выгодным, делавшим честь двадцатисемилетней женщине, идущей крупным шагом вверх по служебной лестнице. Однако гостиниц хватало повсюду, и среди них четырехзвездочных. Вряд ли она выбрала бы эту, если бы расставание с Восточным побережьем разбивало ей сердце.

Они неплохо проводили время, она и Тейлор, но их связывали чисто физические отношения. Он, как и она, это знал. Они были родом из разных мест, им нравились разные люди, они стремились к разным вещам в своей жизни. Но секс им удавался, и они продолжали им заниматься. Ее переезд на другой конец страны, пожалуй, был единственным способом положить конец их отношениям.

Тэк?

Он уткнулся лицом ей в затылок, в ворох густых теплых волос.

– М-мм?

– О чем ты думаешь?

Глубоко вдохнув, он попытался удержать ее запах в своих легких как можно дольше, как гашиш, перед тем как выдохнуть его.

– Я думаю о том, что скоро тебя потеряю.

– Не лги.

– Я не лгу. – Он приподнял голову. – А что, ты думала, я скажу?

– Что тебе надо возвращаться на работу. Обычно ты это говоришь.

Она была права. Он был не из тех, кто медлил или переживал послевкусие занятий любовью. Но сегодня было иначе. Он был не таким уж толстокожим, чтобы не ощущать, что отношения их подходят к концу.

– Я думал, может мы пойдем куда-нибудь пообедать. Повод вполне подходящий, тебе не кажется?

– Если только мы больше не будем видеться до моего отъезда.

Он убрал локон светлых волос с ее щеки.

Не дождавшись ответа, она подняла на него вопросительный взгляд.

– Наверное, будет лучше не видеться, – наконец произнес он. – Проще от этого не станет.

– Ну, расстаться нам будет не так уж трудно. Мы ведь не любим друг друга.

– Нет. – Он провел рукой по ее груди, ощущая соблазнительность ее тепла, хотя она опустошила его менее десяти минут назад. Это было как пристрастие к наркотику. Он испытывал потребность во вливании каждые несколько дней и, если этого не происходило, лез на стену.

Она задержала его руку, положив свою сверху, и снова откинулась на подушку.

– Этого недостаточно. Мне нужно больше. И тебе нужна нежная маленькая жена. Ты выбираешь не тех женщин, Тэк. Ты повторяешь свою ошибку снова и снова. Ты увлекаешься женщинами, которые активно заняты своей карьерой, а они не дадут тебе дом, очаг и пятерых детей. Я могу тебе дать только сердечную боль, потому что у меня есть свои мечты, от которых я не хочу отказываться.

– Если бы ты любила меня, ты бы отказалась.

Она вызывающе посмотрела на него:

– Это ведь ты не любишь меня. А если бы любил, вел бы себя иначе. Быстрый секс три-четыре раза в неделю после предварительного звонка. Даже назначая встречу, ты умудряешься опаздывать. Никаких подарков, никаких цветов, никакого вина, никаких ресторанов…

– Вином и ресторанами ты вполне можешь наслаждаться со своими друзьями.

– Если мне будет позволено заметить, с теми самыми друзьями, с которыми ты даже не удосужился познакомиться. – Ее раздражение перешло в дружеские укоры человека, который знает, что некоторые вещи невозможно изменить. – Ты негодяй, Тейлор Джонс. Одному Господу известно, почему я так долго имею с тобой дело.

– Я знаю почему, – улыбнулся Тэк. – Грандиозный секс.

– Грандиозный секс. Ты пользуешься мной, пока я под рукой, а я позволяю тебе, пока этого хочу. Вот и вся химия. Работает превосходно. А я буду хотеть тебя всегда – это факт. – Она прикоснулась пальцем к ямочке на его подбородке. – Но я не покладая рук трудилась ради этой карьеры, и теперь, когда она начинает вырисовываться, я никому не позволю стать на моем пути. Возможно, я когда-нибудь выйду замуж и заведу детей, но это будет только после того, как я добьюсь определенного положения. Мне нужно это место. Понимаешь?

Он понимал. Слава Богу, она доступно все объяснила. Гостиницы были у нее в крови. Ее оба деда были владельцами гостиниц. Один из них занимался этим до сих пор, и она хотела стать достойной преемницей. Но ей нужно было заслужить это. И она была решительно настроена достичь своей цели.

– Понимаю, – промолвил он без всякого интереса. Да, он восхищался ее решимостью, но ничего не испытывал, кроме презрения к играм, в которые играли члены ее семьи. Он сам начинал с нуля. И единственное, к чему стремилась его семья, так это к тому, чтоб выжить.

– Поэтому мое пребывание здесь бессмысленно. Я мешаю тебе искать других женщин. – Она разгладила его брови подушечкой большого пальца. – Тех, которые подойдут тебе. Которые заставят тебя задуматься и полюбить их до безумия.

– Заставят меня? Задуматься и полюбить до безумия?

– А почему нет? Любовью ты по крайней мере занимаешься именно так. Но все кончается, как только ты встаешь с постели, потому что я не подхожу тебе. Может, если бы мы были ровесниками…

Он оборвал ее, мотнув головой:

– Восемь лет разницы не так уж много. Дело не в этом. Даже если бы мы родились в один и тот же день, мы все равно были бы разными людьми. Ты – светская женщина, а я нет. – У нее были меха, драгоценности, «ягуар». Сумма ее страховки, вероятно, равнялась его годовому расходу на питание. Он работал на Дядю Сэма. А работая на Дядю Сэма, невозможно разбогатеть. Он решил, что в следующей жизни станет крупным магнатом, но пока ему вполне нравилась его работа, особенно когда предстояло крупное дельце. – Ты будешь подниматься все выше и выше. А я нет, и меня это вполне устраивает, потому что я не хочу, чтобы меня затягивали в смокинг по три раза в неделю.

– Жаль, – улыбнулась она. – Смокинг тебе очень идет.

– Ну так что? – улыбнулся он ей в ответ. – Как насчет обеда?

– Я бы предпочла увидеться с тобой еще раз перед отъездом.

Но он покачал головой. Она верховодила все время. Хотя бы сейчас он должен был настоять на своем.

– Ты захочешь меня, – промолвила она и скользнула рукой по его бедру.

– Точно. – Так было с самого начала. Даже в одежде она выглядела соблазнительно. Когда же была обнажена, он и вовсе не мог противиться искушению. И когда ее рука, покинув бедро, начала творить чудеса у него между ног, он забыл обо всем.

Накрыв ее своим телом, он проскользнул между ее бедер и проник внутрь. Его движения были медленными и ритмичными, временами гораздо более ритмичными, чем его сердцебиение, но он хотел все время видеть ее, чтобы в последний раз различить выражение восторга на ее лице, когда она достигнет оргазма. Он то подводил ее к этой грани, то замедлял свои движения, снова подводил, и снова замедлял. Он оттягивал наступление ее оргазма настолько, насколько мог, пока она не закричала от мощи испытываемого ею наслаждения, и тогда он кончил.

Когда она задремала, он бесшумно соскользнул с постели, оделся, не спуская с нее глаз, и еще немного постоял, глядя на нее, прежде чем уйти. Свернув с набережной, он поднялся к Тремонту, пересек Публичный сад, миновал площадь Республики, по Массачусетс-авеню вышел к реке и перешел через мост к Кембриджу. К моменту, когда он преодолел три лестничных пролета к своей квартире на Центральной площади, он почти окоченел, но сознание его не притупилось, хотя именно этого он и хотел. Поэтому, не обратив внимания на бумаги, лежавшие на столе, он переоделся и отправился в гимнастический зал наказывать свое тело за то, чем оно не занималось в течение многих месяцев. Затем, почувствовав, что к нему вернулось самообладание, он зашел в пиццерию, вернулся домой, открыл бутылку холодного «Сэма Адамса» и погрузился в «Кельтику».