Текст книги "Одна душа, много воплощений"

Автор книги: Б. Уайсс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 15 страниц)

«Двенадцатый век, – начал он неторопливо вещать, словно всматриваясь в свою жизнь извне. – Я – монахиня, Сестра Евгения, работаю в больнице в предместьях Парижа. – Тут он содрогнулся. – Это жуткое место, темное и холодное, и моя жизнь очень тяжела. В палате, где я работаю, все кровати заняты, и я знаю, что за дверями полно других больных, ожидающих, когда кто-то умрет и освободит место. Тела больных покрыты волдырями – волдырями, наполненными жидкостью. Ужасный запах. Несмотря на то, что холодно, людей бросает в жар. Они стонут все в поту. Страшно смотреть на их мучения.

Я не отказываюсь здесь работать. Одна из моих пациенток – одиннадцатилетняя девочка-сиротка. Покрасневшие от лихорадки глаза, пересохшие губы, на личике застыла страдальческая гримаса. Мы обе знаем, что ее дни сочтены, и что я ничем не могу ей помочь. Тем не менее, она все время в приподнятом настроении, и даже способна шутить. Ее любят другие больные, а я люблю ее больше всех. Я приношу ей воды и с особой нежностью умываю ей лицо: я это делаю каждому.

Буквально перед самой смертью она смотрит на меня и говорит: ‘Ты пришла в мою жизнь и принесла мне покой. Ты сделала меня счастливой’. Счастливой! Представляете? Эта бедняжка, мечущаяся в агонии, говорит, что она счастлива благодаря мне. Не знаю, по какой причине, но я удвоила свои усилия, ухаживая за другими больными, в надежде на то, что смогу и им принести то же счастье или хотя бы тот же покой. И у меня получилось! Я знаю, что мое присутствие утешает их, и между нами образовались узы – духовные узы, хотя не такие крепкие, как с той сироткой».

Он говорил, и лицо его отражало его собственный внутренний покой. Голос был мягким, трепетным, словно свидетельствовал о чудесах.

«В конце концов, и меня сразила болезнь. Боль была невыносимой, но, несмотря на то, что мое тело страдало, ум и душа пребывали в блаженстве. Я знала, что прожила свою жизнь не зря, принося ЛЮДЯМ пользу, И ЧТО ЭТОТ путь был назначен мне Богом.

Я умираю, и моя душа возносится к Богу, который дал мне жизнь. Я ощущаю благодать окутывающего меня золотого света. Тут появляются ангельские существа и приветствуют меня хвалебной песнью. На Земле я не щадила своей жизни, бескорыстно помогая другим. И вот моя награда* которая намного ценнее любого королевского сокровища, намного драгоценнее изумрудов.

Они дают мне знания, а я им взамен – безграничную любовь. Через них я понимаю, что помощь другим – это великое благо, и можете представить мою радость, когда они говорят мне, что я этого достигла. Неважно, сколько ты прожил, говорят они. Число дней и лет, прожитых на Земле, не имеет значения. Важно качество этих дней и лет, мерилом которого служат благие дела и достигнутая мудрость. ‘Одни всего за один день делают больше добра, чем другие за сто лет, – говорили мне они. – Каждая душа, каждый человек обладает ценностью. Каждый человек, получивший помощь, каждая спасенная жизнь, неизмеримо ценны’.

Все души, о которых я заботилась в больнице, когда прямо на моих глазах гибли их тела, теперь посылают мне свои благословения и свою любовь, от чего мне становится еще радостнее».

Тут Дэвид сделал паузу. «В этом ангельском хоре особо выделяется существо невероятной красоты, – продолжал он. – Кажется, что оно состоит из света, хотя имеет отчетливый человеческий облик и облачено в пурпурные одежды и золотые туфли. В его голосе, о котором трудно сказать, женский он или мужской, слышится авторитет и великая мудрость».

Когда я вернул Дэвида в настоящее, он все еще оставался во власти этого видения, благоговеющий и просветленный. «Давайте будем называть это существо Истоком, – сказал мне он. – Очевидно, это оно преподало ангелам те уроки, которые они затем преподали мне. ‘Когда тебе понадобится помощь, ты можешь в любом своем воплощении призывать меня посредством медитации и молитвы, – наставлял меня Исток. – Открытое и любящее сердце, которое ищет высшего блага, не руководствуясь своекорыстными побуждениями, без малейшей тени негативности или зла, способно призывать для достижения своих целей мощную проявляющуюся энергию. Это и есть сущность нашей духовности – призывание благодати’.

Дэвид тряс головой, дивясь всему тому, что увидел.

– Ни разу в жизни меня не посещали такие мысли, – сказал он. – Я – не религиозный человек. Я не верую в Бога и даже не имею ни малейшего представления о том, какая часть меня пришла из этого Истока. Сама идея того, что я когда-то был монахиней, выглядит абсурдной.

– Это была жизнь, которую вы прожили, – сказал я. – Одна из самых важных жизней, поскольку вы так быстро попали в нее и так явно все переживали.

– Это не могло быть фантазией, – согласился Дэвид. – Это слишком далеко от всего того, что я мог себе вообразить.

– Значит, вы думаете, что все это – правда?

Он поднял руку.

– Неужели я стал бы распространяться об этом! Но вам я об этом говорю, доктор Вайс, потому что ничего более потрясающего мне не доводилось испытывать.

– Может быть, в вас до сих пор живет Сестра Евгения? – предположил я. – Может быть, она есть тот Дэвид, которого вы ищете в себе?

Он на минуту задумался.

– А почему бы это не проверить? – сказал он, встав в конце сеанса и хлопнув в ладоши. – Посмотрим, что будет дальше.

Вернувшись через два дня, Дэвид сказал, что эта прошлая жизнь сильно запечатлелась в его уме, словно он тогда пережил момент прозрения. Ему было очень интересно, что последует дальше, и он поспешно уселся в кресло.

За считанные минуты он перенесся на 140 лет назад, во времена Гражданской войны в Америке. В этот раз он видел происходившие события как бы со стороны, но, в то же время, видел все весьма отчетливо. Он был молодым солдатом, воевавшим на стороне Союза, которому приходилось все свои дни проводить в маршах и битвах. «Битва за битвой, – говорил он. – Каждый новый бой ожесточеннее всех предыдущих. Я боюсь заводить друзей, поскольку уверен, что они будут убиты или ранены. Тебя убьют или ранят: так происходит с каждым. Люди, с которыми мы сражались – не наши враги: они – наши братья. Единственная причина, заставляющая нас стрелять в них – это не дать им возможности начать стрелять в нас первыми. Я делаю все, чтобы спасти своих товарищей – помогаю им найти укрытие, приношу им еду и воду. То же самое я, по возможности, делаю для наших врагов». Он опустил глаза, словно пытаясь не видеть. «Все это так бессмысленно и печально. Невозможно сказать, что здесь победа, а что – поражение. Брат убивает брата, и этому нет конца. И за что? За акр земли? Или за идею?

Он сразу погрустнел, и казалось, постарел на много лет. «Так или иначе, не выйти мне живым из этой войны. Я просто сдался и позволил себя убить, выйдя из укрытия в разгар битвы. У меня не было ни энергии, чтобы бороться, и убивать я тоже больше не мог, – безропотно вздыхал он. – Словом, я сделал так, чтобы мне помогли совершить самоубийство. Войны, эпидемии землетрясения – все эти бедствия, создаваемые природой или человеком… Эти трагедии уносят жизни сотен и тысяч, миллионов людей. Такой безмерной ценой нам приходится платить». Тут он перешел на доверительный тон. «Некоторые из этих трагедий кажутся нам неизбежными, хотя на самом деле мы могли бы их избежать или смягчить их нашим сознанием, нашими коллективными мыслями и намерениями. Других можно было бы вообще избежать, своевременно предотвратив».

Дэвид говорил о том, что нужно спасать жизни, предотвращая насилие, но имел ли он в виду, что человек своей волей способен предотвращать стихийные бедствия? Я не уверен, и Дэвид, вернувшись в настоящее, тоже не мог ответить на этот вопрос. Возможно, это помогут объяснить следующие регрессии.

Прежде чем уйти от меня в тот день, Дэвид мельком увидел несколько сцен из одной из прежних жизней в Китае много веков назад (он не мог точно назвать год). Как только он очутился в той жизни, его тело начало содрогаться, и я, подумав, что ему стало плохо, спросил его, не хочет ли он вернуться в настоящее.

«Нет, – отпарировал он. – Мне не плохо и не страшно: я просто наблюдаю. 51 – одиннадцатилетний мальчик. Мое тело содрогается, потому что трясется земля. Это землетрясение. Моя семья богата. Родители построили самый прочный дом. Но и он не устоял против стихии. Стены рушатся. Я слышу крики родителей, брата и сестры. Я отчаянно спешу им на помощь, но, увы, слишком поздно. Моя младшая сестра едва жива, я беру ее на руки, и она умирает у меня на руках. 51 бегу в другую комнату. Все плохо. Стены обрушиваются, и я погибаю вместе с остальными.

Дэвид покинул эту жизнь, едва успев в нее войти. Он заглянул в нее только ради того, чтобы узнать, какой урок она ему преподала. «Моя жизнь была короткой, но счастливой, – заметил он, когда вновь оказался в настоящем. – Дома были непрочными и не могли выдержать толчков. В те времена разрушений невозможно было избежать – не позволял уровень знаний. Теперь мы обладаем знаниями, но люди все равно гибнут. Это приводит в отчаяние. Мы продолжаем строить непрочные здания в опасных районах, без должного планирования и подготовки. Я не говорю о странах Третьего Мира. Я говорю об Америке! Здесь нас останавливает не отсутствие денег, но отсутствие понимания ценности человеческой жизни. Лучше мы пожертвуем людьми, чем потратим имеющиеся у нас деньги. Простые меры безопасности могли бы предотвратить страдания, боль и даже смерть. Каждая жизнь настолько важна, настолько особенна и, тем не менее, мы, обычно, из-за своей жадности, жертвуем множеством жизней, – вздыхал он. – Так, когда же мы научимся?»

У меня не было ответа, хотя я думал о том же самом многие годы. Возможно, когда мы станем такими же просветленными, как Дэвид. Возможно, когда мы поймем, что смерть каждого человека – это часть нашего собственного процесса умирания, поскольку все жизни и души находятся в глубокой взаимосвязи.

Когда Дэвид вернулся на свой заключительный сеанс, мы посетили еще две его прежних жизни. Тема, присутствующая в его предыдущих регрессиях, снова проявила себя: Высшая ценность заключатся в помощи другим, потому что каждая жизнь, каждая физическая манифестация путешествия души имеет абсолютную ценность.

В первой из этих прежних жизней Дэвид был врачом в Римской империи во время эпидемии чумы. Он видел, как накладывает повязки на ноги своим пациентам – не от ран, а от блох, которые, как он считал, распространились от зараженных крыс и стали переносчиками опасной для людей болезни. Он велел всем сторониться крыс, особенно мертвых, поскольку именно с крысиных трупов блохи чаще всего переходят на живых людей. Он также советовал людям поддерживать в чистоте свое тело и жилище. Он спас много жизней, но эпидемия перекинулась на те районы, где не знали о его советах, или не следовали им. Сам он каким-то чудесным образом не заразился, и продолжал жить и бороться с другими болезнями, снискав славу прекрасного врача.

Его следующее воспоминание о прошлой жизни было тесно связано как с жизнью в Римской империи, так и с жизнью во Франции, где он был монахиней, оказывавшей помощь жертвам оспы.

Он снова попал в средневековье, в несколько более ранний период и снова была эпидемия, поразившая большую часть Европы. Он, не жалея сил, помогал растущему числу жертв в городе, где он жил. (Возможно, это был Лондон, правда, он не уверен.) Но его усилия не смогли противостоять пандемии. Умерло более половины горожан. Эпидемия унесла всю его семью. Истощенный своей борьбой, он испытывал горечь и отчаяние, а также вину и угрызение совести в том, что ему так часто не удается спасти людям жизнь. Он смог заглянуть вперед и сказать, что в этой жизни он прожил еще десять лет, так и не сумев простить себя до конца.

– Почему вы так строги к себе? – спросил я. – Ведь там вы действительно ничего не могли изменить.

– Потому что я тогда забыл о повязках, – сказал он, когда парил над своим оставленным телом, пребывая в сверхсознательном состоянии. – Они защитили бы от блох.

Я был изумлен. Он привнес воспоминания из какой-то ранней прошлой жизни в Средние Века! Это указывало на то, насколько тесно связаны между собой его прежние жизни, а также на то, что наши прежние жизни остаются с нами на протяжении всего нашего пути. В средние века мало кто знал, что еще римлянам было известно о распространении болезней через блох, переходящих на людей с зараженных крыс. Он же считал, что должен был проникнуть в те знания, которые приобрел в Риме и предотвратить хотя бы некоторые смерти, а также, возможно, спасти свою семью.

Он снова заговорил, продолжая оставаться возле своего средневекового тела: «В своих будущих воплощениях я обещаю защитить и спасти столько людей, сколько смогу. Я знаю, что смерти нет, что все мы бессмертны, но я сделаю все возможное для облегчения страданий жертв и уцелевших, дабы помочь душе усваивать уроки и беспрепятственно продвигаться дальше.

Он сдержал свое обещание во всех жизнях, кроме настоящей, думал я. На какие изменения вдохновят его эти воспоминания? Быть может, он поймет, что его настоящее призвание – быть целителем?

Мы оба молчали. У меня даже мелькнула мысль, что, вдруг появление Дэвида предвещает вспышку еще какой-нибудь эпидемии, поскольку именно по такой схеме развивались события его прежних жизней. Но ему эта мысль показалась совершенно нелепой. У нас осталось достаточно времени до конца сеанса, чтобы исследовать другие жизни. Я спросил Дэвида, куда он хочет отправиться – в прошлое или в будущее.

Его грусть исчезла. «В будущее!»

Он повел меня за собой на сотню лет вперед. На сей раз, этот сидящий передо мною рафинированный американский аристократ оказался раввином.

«Мое имя – Эфираим. Я на конференции вместе с католическими, протестантскими, индуистскими, буддистскими, исламскими, холистическими и туземными священнослужителями и целителями. Мы часто встречаемся, два или три раза в неделю, чтобы медитировать и молиться, создавая гармоничную энергию, помогающую бороться с эпидемией ненависти и насилия среди непросветленного населения земного шара. Нас немного, всего около пятидесяти человек, но наша мощь велика. Наша цель – нейтрализовать разрушительные для Земли энергии, безрассудно высвобождаемые теми, кому безразличны или неведомы духовные законы. Эти энергии создают землетрясения, торнадо, наводнения, эпидемии. Прежде мы считали это случайными событиями. Теперь же мы убеждены, что они порождаются или, по меньшей мере, провоцируются мыслями и намерениями человечества. И мы можем их предотвратить! Наша группа обучает других техникам позитивной молитвы и медитации, которые мы используем. У нас тысячи последователей. В следующем месяце у нас состоится пятая всемирная конференция, на которую соберется более двадцати тысяч наших единомышленников. Они будут распространять наши учения в своих странах по всему миру. Такие конференции преодолевают все физические и психологические ограничения, чтобы для всех жителей земного шара и для планеты в целом были достижимы мир, гармония и сострадание.

Его глаза сияли. «Все получается! Мы способны оценить наше положительное влияние на климат Земли. Впервые за много веков земной шар начал остывать. Климат стал гораздо мягче. Снизилась заболеваемость раком.

В одной из своих регрессий Дэвид ссылался на возможность влияния человеческой мысли на природные явления. В будущем, куда он попал, ему удалось воплотить эту концепцию в реальности, и теперь разъяснение ее другим стало для него делом всей жизни.

«Я понял, как научить людей привлекать существ, обладающих более высоким сознанием, – признался он с трепетом в голосе. (Я тут же вспомнил ту его прошлую жизнь, где он был Сестрой Евгенией.) – Общаясь с ними с чистотой и состраданием в сердце, ища высшее духовное благо, мы можем просить у них о помощи. Они уже начали помогать. Мир теперь намного лучше, чем сто лет назад.

Это прекрасное видение Дэвида заставило меня задуматься. Действительно ли плоды трудов Эфраима воплотятся на Земле в будущем, пока остается неясным. Перед нами открывается множество вариантов будущего, одни из которых преисполнены насилия, другие – мира и покоя, и к достижению их ведет множество путей. Разумеется, помимо конференции и учений, есть много других факторов, влияющих на то, к какому будущему мы придем. Но мне кажется, что эти мастера сыграют свою роль, и что все мы, как Дэвид, будем достаточно мудры, чтобы прислушаться к ним. Проведя много групповых сеансов перемещения в будущее, я узнал, что через несколько веков численность населения на Земле резко сократится. Чем это будет вызвано – войной, болезнью, токсинами, смещением полюсов (земная ось действительно смещается), снижением рождаемости, сознательным выбором или чем-то еще, о чем мы сейчас не можем догадываться? Я не знаю, удачно ли завершилась миссия Эфраима, или энергии насилия, своекорыстия, жадности и ненависти оказались слишком сильны.

Теперь Дэвид обозревал жизнь Эфраима с более высокой и отдаленной позиции. Казалось, он знает, о чем я думаю. «Сокращение численности будет вызвано неожиданными разрушениями и катаклизмами, или произойдет постепенно, как следствие мыслей и действий человечества. Все мы выбираем, как нам жить. Я также сделал для себя выбор, и помогаю сделать его другим. Но достаточно ли нам этого?»

Мне хотелось провести больше времени с Дэвидом, чтобы дальше исследовать его проблемы, но он должен был возвращаться домой к своей беременной жене и к семейному бизнесу. Я попросил его поддерживать со мной контакт и осведомлять меня о том, как эти три сеанса отразились на его жизни. И все же, я опасался, что обстановка комфорта и легкости, в которой он жил, вновь склонит его к прежнему образу мышления.

Но этого не случилось. Знание о прошлых и будущих жизнях помогло Дэвиду определить его роль в настоящей жизни. Он ушел из фирмы отца и вернулся в Гарвард, чтобы изучать правовые нормы по охране окружающей среды. Он понимал, что должен был противостоять пагубным последствиям определенных практик крупного бизнеса, многие из которых его прежняя фирма поддерживала. Таким образом, он смог изменить будущее к лучшему. Его особенно интересовали проблемы глобального потепления, безответственного накопления вредных субпродуктов промышленных процессов, приводящих к исчезновению целых видов животных и растений, а также проблема отсутствия понимания того, как их исчезновение скажется на равновесии в природе. Теперь, наконец, Дэвид ощущает смысл и цель своей жизни. Иначе говоря, он обрел свою «цельность». Все его сомнения рассеялись, и он идет в ногу со своим предназначением.

Как показывает история Дэвида, духовность проявляется не только лишь в уме, она охватывает всего человека – в его намерениях и действиях – в том, как он проживает свою жизнь. Вы не можете просто думать «С этого момента я становлюсь духовным». Вы также должны чувствовать это как следствие ваших действий. Мы живем в сообществе душ, и есть острая необходимость делать добрые дела в этом сообществе. Недостаточно жить, занимаясь одним лишь самосозерцанием. Выходя за пределы своего эгоизма, чтобы помочь нашим товарищам-душам идти ио их духовному пути, мы поднимаемся на более высокий уровень развития. Прошлые и будущие жизни Дэвида служат наглядным примером такого бескорыстного призыва к заботе о ближних и служению им. Чем больше он отдавал, тем больше получал. Живя духовно, как делал это Дэвид, мы можем стать ближе к нашей божественной природе.

Глава 13

ДЖЕНИФЕР И КРИСТИНА: ЛЮБОВЬ

Умение справляться с гневом, здоровье, сочувствие, сострадание, терпение и понимание, ненасилие, правильные отношения, безопасность, предназначение и свобода воли, созерцание и медитация, духовность: все это – ступени, ведущие к бессмертию. И нам, держащим путь к единой душе, необходимо подняться на эти ступени сейчас или в будущем. Все это – так же грани величайшей добродетели, которая есть любовь.

Любовь – это завершающий урок. Разве возможно держать в себе злобу, если вы научились любить? Разве возможно не испытывать сострадания и сочувствия, или не выбирать для себя правильные отношения? Разве возможно, испытывая любовь, ударить другого человека, воевать с соседом, загрязнять окружающую среду или не находить в своем сердце места для других точек зрения, других методов, других стилей жизни?

Невозможно.

Когда мои родители, пройдя сеансы регрессивного и прогрессивного гипноза, узрели корень своих травм и фобий, они поняли, что самое главное – это любовь. Одни люди усваивают эту идею от тех, кто играет в их жизни ведущую роль. Другие слышат ее из иного мира – от умершего родителя, супруга или ребенка. «Со мной все в порядке, – говорят вам оттуда. – Мне хорошо и я тебя люблю. Тебе не нужно скорбеть обо мне, ибо за пределами жизни земной не тьма, но свет, и я там, где любовь, а любовь – и есть свет».

Разумеется, эти послания могут быть мечтами и фантазиями об исполнении желаний и облегчении страданий, но я так не думаю. Слишком часто я их слышу от разных людей. Любовь – ото то, что мы переносим из жизни в жизнь, хотя в одних жизнях мы этого не осознаем, а в других неправильно используем. Так или иначе, чем бы они ни являлись, они побуждают нас к развитию.

Например, когда Дженифер родила третьего ребенка, и впервые взяла его на руки, она сразу узнала его: энергия, выражение глаз – точно, между ними была связь. «Ты снова здесь, – сказала она. – Мы снова вместе». Этот ребенок в прежней жизни приходился той женщине бабушкой. Хотя они всю жизнь ссорились, они все равно любили друг друга, хотя эта любовь оставалась невыраженной. Теперь она знала, что у них вновь появился шанс возместить причиненный друг другу ущерб.

Есть разные виды любви: романтическая любовь, любовь ребенка к родителю и родителя к ребенку, любовь к природе, к музыке, к поэзии – ко всему сущему на земле и на небе. Любовь продолжается по ту сторону и возвращается сюда вместе с душой. Это и есть понимание всех тайн. Для меня это – абсолютная религия. Если бы каждый из нас умел ио-своему любить, если бы мы отказались от ритуалов, утверждающих, что «Мой путь истинен, а все остальные – обман», если бы мы смогли отказаться от насилия и страданий, причиняемых нами другим во имя «нашего» Бога, когда Бог по определению един для всех, и Он есть Любовь, – то нам не пришлось бы ждать бесчисленное множество жизней, чтобы попасть на небеса.

Стиль, в котором одевалась Кристина, не был характерен для американок: юбки, вдохновленные фламенко, доходившие аж до самого пола, яркие блузки – красные, синие, фиолетовые, желтые, роскошные черные волосы, туго стянутые сзади лентами фантастических оттенков. Когда она впервые пришла ко мне, я был поражен ее яркой внешностью, но с каждым ее посещением я все больше понимал, что эти цвета компенсируют ее мрачное настроение и еще более мрачные мысли. Эта женщина всячески старалась сохранить хотя бы искорку своего «я», которое ее семья постоянно гасила в ней. Я заметил у нее под глазами темные круги, видел, как слегка дрожат руки. Усталость, думал я. Она жаловалась на астму, и в моменты стресса это проявлялось в ее дыхании. Ио именно психологические проблемы заставили ее обратиться ко мне за помощью.

Плотного телосложения, но не полная, Кристина производила неоднозначное впечатление: сила, скрывающаяся за ощутимой сексуальностью. С самого начала она то смотрела мне прямо в глаза с некоторым вызовом, то отводила взгляд с наигранной латиноамериканской застенчивостью, говорящей о строгом аристократическом воспитании. Я думал, что ей около тридцати, но оказалось, что она на десять лет старше. На безымянном пальце левой руки она носила кольцо с большим рубином, который подчеркивал яркие цвета ее одежды, и мне было интересно узнать, носила он его как украшение или как знак того, что она замужем.

– Разведена, – сказала она, заметив, что я смотрю на ее кольцо. – Двое детей. Л кольцо ношу, потому что оно красивое, и чтобы ко мне не приставали поклонники.

Она говорила на безупречном английском, хотя я смог уловить в ее речи легкие следы акцента.

– Ведь, вы не из Майами, – сказал я скорее утвердительно, нежели задал вопрос.

– Сан-Паулу, Бразилия.

– Понятно. И когда вы сюда переехали?

– Три года назад. После своего развода я переехала, чтобы быть вместе с отцом.

– Значит вы живете вместе с отцом?

– Нет. Они с мамой живут в Бэл Харбор, а я в нескольких милях от них.

– Значит, живете с детьми?

– Да. С девочками. Розане семь, Регине пять. Они очень милые.

– Но, вы сказали, что переехали, чтобы быть вместе с отцом…

– Я имела в виду, чтобы работать вместе с ним, присоединиться к его бизнесу.

– К какому бизнесу?

– Разве вы не знаете? После развода я вернула себе девичью фамилию, и я думала, что вы ее узнаете.

– Конечно! Как я сразу не догадался! Ведь мне нужно было с этого начать! Ее отец возглавлял компанию, специализирующуюся на пошиве стильной одежды. Пару лет назад они запустили новую линию по изготовлению не очень дорогой молодежной спортивной одежды, которую, как мне говорила моя жена Кэрол, очень подошла бы мне, будь я помоложе. Я спросил, не связан ли переезд Кристины с открытием ее отцом нового предприятия.

– Нет. Это совпадение, – сказала она. – Я не принимаю решений и не участвую в планировании. – В ее глазах сверкнул гнев. – Я, можно сказать, просто служащая, у которой просто есть свой кабинет.

– И это вас разочаровывает?

– Разочаровывает? Конечно, я разочарована! – сетовала она. – Господи, сколько всего я могла бы сделать, если бы он мне позволил! Он выпускает женскую одежду, не считая при этом, что именно за женщинами последнее слово насчет того, как им выглядеть. Мои глаза видят в два раза лучше его глаз. Я в два раза умнее его. Одежда для него – просто прихоть, а любая прихоть очень скоро выходит из моды. Люди уже перестали ее покупать. А мои модели будут носить всегда.

Я подумал, что Кристина действительно смогла бы довести любое задуманное дело до конца.

– Но он не хочет слушать? – спросил я.

– Он отключает меня, как двигатель автомобиля. Я уже прекратила все попытки его переубедить. Бороться с ним – все равно, что бороться с армией Инквизиции.

– А мама может вам помочь?

– Она и себе не может помочь. Моя мама – просто декорация, как ваза с цветами. Она молчит, поскольку знает, что он может заменить ее, когда захочет.

– Но он этого не делает.

– Делает. Делал миллион раз. Он держит своих женщин в отдельных квартирах или в номерах отелей, в зависимости от своих намерений в отношении них. Его религия запрещает развод. Я это отвергла и развелась четыре года назад. Он чуть не убил меня, когда я это сделала. И только когда он понял, что я ему нужна, он позволил мне приехать в Америку.

– Ваша мама знает про других женщин?

– Надо быть дурой, чтоб об этом не догадываться. – Тут Кристина сделала паузу. – В таком случае, она дура!

51 не стал высказываться по поводу ее язвительных слов.

– Вы единственный ребенок?

– Единственная дочь. У меня два старших брата.

– Они тоже работают в фирме отца?

– «Работают» – это не то слово. Они приходят в офис и сразу идут обедать. Тем не менее, они продвигаются по службе, их уважают, прислушиваются к их мнению.

Об этом было легко догадаться.

– Мой отец слишком грамотный, чтобы слушать их советы. Но, что касается продвижения и уважения, то здесь вы правы. Видите ли, я – женщина, и не заслуживаю ни того, ни другого.

Мне были знакомы подобные жалобы латиноамериканок, подавляемых культурой, которая так и не шагнула в двадцатое столетие. Она, очевидно, была яркой звездой в этом семействе, окутанной облаком традиции и ограниченности ума.

– Почему бы вам не уехать и не организовать свое дело?

Оказалось, что задать такой тривиальный вопрос – все равно, что обвинить ее в убийстве. Вся бледная, она резко вскочила с кресла, но тут же снова плюхнулась в него и отчаянно разрыдалась.

– Не знаю, не знаю, – беззащитно стенала она. Вся ее утонченность бесследно растворялась в потоке слез. – Пожалуйста! Пожалуйста! Мне нужна ваша помощь!

Эта перемена в ней произошла столь внезапно, что я и сам не без трепета произнес:

– Конечно, я вам помогу. Расскажите мне как можно подробней о вашей проблеме.

Она смотрела на меня сквозь слезы, едва переводя дыхание.

– Вы должны понять одну вещь: Я люблю своего отца и, что бы я вам ни говорила, это – та правда, которая лежит в основе всего.

Любить его и ненавидеть его, думал я. Весьма распространенный эмоциональный конфликт.

– Когда он уехал в Америку, оставив меня с мужем и детьми, я вздохнула с облегчением. Мой брат уехал вместе с ним, и мне казалось, что их отбытие стало для меня избавлением от всех ограничений, наложенных на меня деспотичным главой бразильского семейства, который придерживался устарелых взглядов, – говорила она, печально улыбаясь. – Мужчины – это всё, а женщины – ничто. Он никогда не бил меня, никогда не был со мной жесток. Напротив, он давал мне все, что я хотела, и в этом-то и кроется проблема. Я никогда не зарабатывала это, или, точнее, я зарабатывала это своим послушанием. Когда я была еще маленькой девочкой, я понимала, что гораздо умнее своих братьев. Когда мне исполнилось двадцать, я поняла, что я также умнее своего отца. Я некоторое время работала на него в Бразилии, помогала компании расширяться – и действительно помогла, не беря для этого никаких кредитов. Но это не принесло мне никакого блага. Меня все время недооценивали, отодвигали в сторону, – не только отец, но и братья, которые завидовали моим мозгам, а также моя мама, которая была просто его рабыней. Это было несправедливо. Поэтому я и вышла замуж за первого подвернувшегося мне человека, даже не подозревая, что он тоже окажется тираном. Он бил меня!

Наконец, слезы прекратились, голос стал ровным, хотя я все равно слышал сильные эмоции, скрывавшиеся за ее словами. Я не сомневался в истинности того, что рассказывала Кристина. Она была женщиной, пытавшейся противостоять старой культуре, старым предрассудкам, и какой бы сильной она ни была, предрассудки оказывались сильнее.

«Что ж, – продолжила она, переведя дыхание, – моя семья в Майами, он в Майами, а я в Сан-Паулу с ужасным мужем и двумя малышками, которых я обожаю. Отец против моего развода, но я все равно развожусь. У меня не было выбора: ведь мой муж бил не только меня, но и моих девочек. И только когда все было закончено, я сообщила об этом отцу. От него – ни слова. Много месяцев он молчал.

И тут, внезапно, он звонит и говорит: «Приезжай в Майами. Будешь работать в моей компании. Ты одна. Я позабочусь о тебе. Такая щедрость и такое сострадание со стороны человека, который никогда их не проявлял. Я решила, что ему стало меня жалко. Запуск линии, производящей подростковую одежду был моей идеей, и я была тронута, когда мы начали работать вместе. Я питала его другими идеями. Он съедал их как шоколадки. Но очень вскоре я поняла, что ничего не изменилось, что он просто использует меня, и что братья тоже извлекают выгоду из моего таланта. Отец остался тем же жадным, своекорыстным и хладнокровным злодеем».