Текст книги "Второе Установление"

Автор книги: Айзек Азимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 17 страниц)

9. Конспираторы

Для доктора Дарелла и Пеллеаса Антора вечера проходили в дружеском общении, дни – в приятном ничегонеделании. Все выглядело как обыкновенный визит. Доктор Дарелл представил всем молодого человека как своего кузена с другой планеты, и вспыхнувшее было любопытство оказалось поглощено обыденной жизнью.

Но как-то, среди бесед ни о чем, вдруг сами собой всплывали имена. Воцарялась спокойная задумчивость. Доктор Дарелл говорил «Нет» или «Да». На волне общественной связи передавалось непринужденное приглашение: «Не хотите ли вы познакомиться с моим кузеном?»

Приготовления Аркадии шли своим собственным чередом. Вообще говоря, ее действия менее всего можно было рассматривать как прямолинейные.

К примеру, в школе она побудила Олинтуса Луха подарить ей собранный самодельный звукоуловитель – пользуясь при этом методами, не оставляющими сомнения в том, что в будущем ей действительно предстоит сделаться грозой всех мужчин. Не вдаваясь в подробности, поясним, что она проявила огромный интерес к широко известному хобби Олинтуса – у того была домашняя радиомастерская – умело сочетая данный интерес с имитацией преувеличенно внимательного отношения к полнощекой физиономии Олинтуса. В результате несчастный юноша обнаружил, что:

1) подробно и воодушевленно углубляется в изложение принципов работы гиперволнового двигателя;

2) все более одурманивается направленным на него нежным взором больших, внимательных глаз;

3) вручает в жаждущие руки Аркадии свое величайшее творение, а именно вышеупомянутый звукоуловитель.

Постепенно уменьшая ежедневные порции внимания, Аркадия тем не менее занималась Олинтусом еще достаточно долго, чтобы рассеять подозрение, будто причиной вспыхнувшей дружбы послужил именно звукоуловитель. Прошли месяцы, прежде чем Олинтус позволил себе, наконец, забыть об этом коротком периоде своей жизни, но в уголках его сознания нет-нет, да вспыхивали мимолетные трепетные воспоминания.

Через неделю, вечером, когда пятеро мужчин, кстати, не курящих, расселись в гостиной Дарелла за ужином, стол Аркадии на верхнем этаже уже украшало это совершенное неузнаваемое детище изобретательного Олинтуса.

Итак, пятеро. Естественно, доктор Дарелл – седеющий, тщательно одетый, выглядящий несколько старше своих сорока двух лет. Пеллеас Антор – серьезный, с настороженным взглядом, с виду очень молодой и неуверенный в себе. И трое новых гостей: телеобозреватель Джоль Турбор, массивный, толстогубый; доктор Элветт Семик, почетный профессор физики в университете, морщинистый, костлявый, в мешковатом костюме; библиотекарь Хомир Мунн, долговязый и смущенный.

Доктор Дарелл начал просто, обычным, повседневным тоном:

– Эта встреча, господа, устроена не для простого общения. Вы, вероятно, догадались об этом.

Поскольку вы были избраны обдуманно, по прошлой вашей деятельности, вы могли бы догадаться и о связанной с этим вечером опасности. Я не стану ее преуменьшать, но отмечу, что мы в любом случае люди приговоренные. Заметьте, что всех вас пригласили открыто. Никого не просили явиться незамеченным. Окна не отрегулированы на непроницаемость. Комната не заэкранирована. Чтобы погибнуть, нам надо только привлечь внимание врага; а лучший способ сделать это – развести тут ложную, подчеркнутую секретность.

(«Ха» – подумала Аркадия, склонившись над ящичком. Звучание исходивших из него голосов было, сказать по правде, резковатым.)

– Понимаете ли вы все это?

Элветт Семик скривил нижнюю губу, показав зубы в сморщенной гримасе, сопровождавшей каждое его высказывание.

– Да будет вам. Расскажите лучше о молодом человеке.

Доктор Дарелл сказал:

– Его зовут Пеллеас Антор. Он был учеником моего старого коллеги Клейзе, скончавшегося в прошлом году. Незадолго перед смертью Клейзе прислал мне записи его мозговых волн до пятого уровня, которые я сравнил с записями, снятыми с сидящего перед вами человека. Вы, конечно, знаете, что образы мозговых волн невозможно воспроизвести даже опытному психологу. Если же вы этого не знаете, то вам придется поверить мне на слово.

Турбор заметил, надув губы:

– Мы могли бы, пожалуй, приступить к чему-то существенному. Мы верим вам на слово, тем более что со смертью Клейзе вы сделались величайшим электронейрологом в Галактике. По крайней мере так я представлял вас в своем телеобозрении, и я вполне в это верю. Сколько вам лет, Антор?

– Двадцать девять, господин Турбор.

– Н-да. И вы тоже электронейролог? И тоже великий?

– Я лишь изучаю эту науку. Но я работаю усердно, да еще имею то преимущество, что учился у Клейзе.

Вмешался Мунн. Волнуясь, он начинал слегка заикаться.

– Я… я бы хотел, чтобы вы на… начали. Я думаю, что все с… слишком много говорят.

Глянув в сторону Мунна, доктор Дарелл приподнял бровь.

– Вы правы, Хомир. Вам слово, Пеллеас.

– Пока нет, – медленно произнес Пеллеас Антор, – поскольку прежде, чем мы могли бы приступить к делу, хотя я и уважаю нетерпение господина Мунна, я должен затребовать данные по волнам мозга.

Дарелл нахмурился.

– В чем дело, Антор? О каких данных вы говорите?

– Образы волн всех вас. Вы снимали мои, доктор Дарелл. Я должен снять ваши и всех остальных. И я должен провести измерения самостоятельно.

Турбор заметил:

– У него нет причин доверять нам, Дарелл. Молодой человек имеет на это право.

– Благодарю вас, – сказал Антор. – Если вы проводите нас в лабораторию, доктор Дарелл, мы приступим. Этим утром я позволил себе проверить вашу аппаратуру.

Наука электроэнцефалографии была одновременно и новой, и старой. Старой в том смысле, что знание о микротоках, генерируемых нервными клетками живых существ, относилось к той огромной категории человеческих знаний, истоки которых терялись на заре человеческой истории…

И все же одновременно электроэнцефалография была новой наукой. Факт существования микротоков мало кого волновал на протяжении десятков тысяч лет Галактической Империи – подобно прочим любопытным и затейливым, но совершенно бесполезным областям человеческого знания.

Кое-кто пытался построить классификацию волн, соответствующих бодрствованию и сну, спокойствию и возбуждению, здоровью и болезни – но даже широчайшие из концепций содержали бесчисленные исключения, которые безнадежно портили общую картину.

Иные пробовали доказать существование групп мозговых волн, по аналогии с хорошо известными группами крови, и продемонстрировать, что определяющим фактором служит внешняя среда. Некоторые расисты утверждали, будто человечество на этом основании можно разделить на подвиды. Но подобный образ мыслей не мог иметь успеха на фоне всеохватного экуменического порыва, создавшего Галактическую Империю – политическое единство двадцати миллионов планетных систем, включавших все человечество от центрального мира Трантора до самого заброшенного астероида на периферии – ныне не более чем воспоминание о великом, пышном, невероятном прошлом, Более того, в обществе, обратившемся, подобно Первой Империи, к физическим наукам и неодушевленным технологиям, существовало неясное, но могучее социальное сопротивление исследованиям мозга. Они были менее престижны, поскольку не приносили немедленной пользы; и соответственно они хуже финансировались.

С распадом Первой Империи распалась и организованная наука. От основ атомной технологии ничего не осталось, и лишь химическая энергия угля и нефти продолжала служить людям. Здесь, разумеется, единственным исключением было Первое Установление, где искра науки сохранялась, разгоралась и была раздута в пламя. Но и там над всем господствовала физика, а мозг, если не считать успехов хирургии, был совершенно загадочной областью.

Хари Селдон первым выразил то, что впоследствии безоговорочно было принято в качестве истины.

«Нервные микротоки, – сказал он как-то, – несут в себе отблеск любого из изменчивых импульсов и реакций, сознательных и бессознательных. Мозговые волны, зарегистрированные на аккуратно сложенной бумаге в виде диаграммы трепещущих пиков и впадин, отражают комбинированное биение мысли миллиардов клеток. Теоретически их анализ должен уметь выявлять мысли и чувства субъекта до последнего предела. Должны обнаруживаться расхождения, происходящие не только от крупных физических дефектов, унаследованных или приобретенных, но также от сменяющихся эмоциональных состояний, от уровня образования и опыта, включая даже такой тонкий эффект, как смена субъективного мировоззрения».

Но даже Селдон не смог продвинуться дальше рассуждений.

А теперь, вот уже пятьдесят лет, люди Первого Установления вгрызаются в это невероятно обширное и необозримо сложное вместилище новых знаний. Прогресс, естественно, оказался связан с появлением новой техники – к примеру, с электродами новой конструкции, которые вживляются в швы черепа и позволяют войти в контакт непосредственно с серым веществом мозга даже без необходимости выбривать участки головы. Были изобретены также устройства, автоматически регистрирующие данные по всему мозгу в целом и раздельно в виде функций шести независимых переменных.

Но наибольшую роль сыграл, возможно, рост уважения к энцефалографии и энцефалографистам. Величайший из последних, Клейзе, восседал на научных конференциях на равных с физиками. Да и доктор Дарелл, ныне отошедший от активной научной деятельности, был известен своими блестящими достижениями в области энцефалографического анализа почти в той же степени, что и своим родством с Бейтой Дарелл, великой героиней прошлого поколения.

Итак, доктор Дарелл, сын Бейты Дарелл, сидел в собственном кресле; деликатные прикосновения к его голове легких как пушинка электродов едва ощущались; заключенные в вакуум иглы покачивались влево и вправо. Он сидел спиной к регистрирующему устройству – в противном случае, как хорошо было известно, вид ползущих кривых вызывал бессознательное желание контролировать их, что ощутимо искажало результаты, – но он знал, что центральная панель отображает ритмичную и почти неизменную сигма-кривую, каковой и следовало ожидать от его сильного и дисциплинированного сознания. Она дополнялась и очищалась на вторичной панели, занятой анализом церебральных волн. Там должны быть видны резкие скачки, почти разрывы, исходящие от передних долей, и приглушенный трепет субповерхностных областей с их узким частотным диапазоном…

Он великолепно знал картину волн собственного мозга – аналогично тому, как художник представляет себе цвет своих глаз.

Когда Дарелл поднялся с раскладного кресла, Пеллеас Антор ничего не сказал. Молодой человек отделил семь кусков записи и просмотрел их быстрым, всеохватывающим взглядом человека, которому точно известно, какую именно крошечную грань неуловимого нечто он разыскивает.

– Если вы не возражаете, доктор Семик…

Пожелтевшее от старости лицо Семика было серьезным. Электроэнцефалография являлась для его преклонных годов новомодной штучкой, о которой он знал мало; которой он слегка побаивался.

Он знал, что стар, и что его волны отразят это. О возрасте свидетельствовали и морщины на лице, сгорбленная спина, дрожание рук – но все это касалось только телесных признаков старости. Образы волн мозга могли показать, что состарилось и его сознание. Электроэнцефалография была раздражающим и непозволительным вторжением в последнюю твердыню человека – в его собственное сознание.

Электроды были установлены. Весь процесс от начала до конца был практически незаметен – ощущалось разве что ничтожное покалывание.

Затем настала очередь Турбора, который все пятнадцать минут сидел спокойно и невозмутимо, и Мунна, который дернулся при первом же прикосновении электродов, а потом все время вращал глазами, точно пытаясь развернуть их назад и наблюдать за панелью через собственный затылок.

– А теперь… – сказал Дарелл, когда все было закончено.

– А теперь, – произнес Антор извиняющимся тоном, – в доме есть еще один человек.

Дарелл, нахмурившись, спросил:

– Моя дочь?

– Да. Если помните, я просил, чтобы этим вечером она оставалась дома.

– Для энцефалографического анализа? Но зачем, ради Галактики?

– Без этого я не могу перейти к дальнейшему.

Дарелл пожал плечами и поднялся по лестнице. Аркадия, будучи должным образом предостережена, выключила при его появлении звукоуловитель и с мягкой покорностью последовала за ним вниз. Впервые в жизни она оказалась между электродами – если не считать снятия основной картины сознания в младенчестве для целей опознания и регистрации.

– А можно поглядеть? – спросила она, протянув руку, когда все было позади.

Доктор Дарелл заметил:

– Ты ничего не поймешь, Аркадия. Не пора ли тебе в постель?

– Да, папа, – сказала она с притворной застенчивостью. – Всем спокойной ночи.

Она взбежала по ступенькам и плюхнулась в кровать, выполнив лишь минимальный объем основных приготовлений. С засунутым под подушку звукоуловителем Олинтуса она ощущала себя героиней книгофильма и, в восторге «шпионских страстей», наслаждалась каждым моментом.

Первые услышанные ею слова принадлежали Антору и гласили:

– Господа, анализ дал удовлетворительные результаты во всех случаях. И в случае ребенка тоже.

«Ребенка» – подумала она с отвращением и в темноте скорчила по адресу Антора мрачную гримасу.

Затем Антор раскрыл свой портфель и достал оттуда несколько дюжин комплектов записей мозговых волн. Впрочем, это были не оригиналы. Да и портфель был снабжен необычным замком – если бы ключ держала не собственная рука Антора, содержимое портфеля стремительно обратилось бы в сплошную золу. Даже вынутые из портфеля записи через полчаса так или иначе распались. Но, пока их недолгая жизнь продолжалась, Антор успел обратиться к присутствующим:

– Здесь у меня есть записи, снятые с нескольких не очень важных правительственных чиновников с Анакреона. А вот психолог из Лорисского университета, вот промышленник с Сивенны.

Ну, и так далее.

Все подошли поближе. Всем, кроме Дарелла, записи эти казались просто разводами на пергаменте. Для Дарелла они кричали миллионами языков. Антор легонько указал пальцем:

– Я хочу привлечь ваше внимание, доктор Дарелл, к области плато среди вторичных тау-волн передних долей. Все записи именно в данной области имеют сходство. Не хотите ли воспользоваться моей аналитической линейкой, сударь, и проверить мое утверждение?

Аналитическую линейку можно было считать отдаленным потомком детской игрушки – логарифмической линейки; примерно в таком же родстве состоят небоскреб и хижина. Дарелл обращался с линейкой с умением, порожденным длительной практикой. Он начерно набросал результат. Как и утверждал Антор, в области передних долей, там, где должны были располагаться сильные колебания, виднелись ровные плато.

– Как вы интерпретируете это, доктор Дарелл? – спросил Антор.

– Я не могу ничего сказать с уверенностью. Так, с ходу, мне вообще трудно понять, как подобное возможно. Даже в случае амнезии ритм подавляется, но не исчезает. Возможно, радикальная хирургия мозга?

– О да, кое-что вырезано, – в нетерпении вскричал Антор, – да! Однако не в физическом смысле. Вы понимаете, нечто подобное как раз умел делать Мул. Он мог полностью подавить все способности к определенной эмоции или состоянию сознания и оставить столь же гладкое место. Или же…

– Или же это могло сделать Второе Установление. Ведь так? – спросил Турбор, медленно улыбаясь.

На этот риторический вопрос ответа не требовалось.

– Что же вызвало у вас подозрения, господин Антор? – спросил Мунн.

– Это был не я. Это был доктор Клейзе. Он собирал образы волн мозга, примерно так же, как планетарная полиция, но в ином направлении. Он специализировался на интеллектуалах, правительственных чиновниках и деловых лидерах. Видите ли, совершенно очевидно, что если Второе Установление направляет исторический курс Галактики – то есть нас, – оно должно делать это тонко и при наименьшем возможном вмешательстве. Если оно действует через сознания, а оно должно поступать именно так, то воздействию будут подвергаться сознания влиятельных людей: влиятельных в области культуры, индустрии, политики. Ими Клейзе и занимался.

– Да, – возразил Мунн, – но есть ли тому подтверждение? Как ведут себя те, у кого есть плато?

Может быть, это совершенно нормальное явление.

Он безнадежно оглядел остальных своими детски невинными голубыми глазами. Его никто не поддержал.

– Предоставляю ответить доктору Дареллу, – сказал Антор. – Спросите его, сколько раз он сталкивался с подобным явлением в своих исследованиях или в литературе, накопившейся со времени жизни прошлого поколения. Спросите, велики ли шансы обнаружить этот феномен среди тех категорий людей, которыми занимался доктор Клейзе.

– Полагаю, нет оснований сомневаться в том, – задумчиво произнес Дарелл, – что это искусственно измененный менталитет. В него вмешивались. В некотором смысле я подозревал это…

– Я это знаю, доктор Дарелл, – сказал Антор. – Я знаю также, что вы одно время работали с доктором Клейзе. Я хотел бы знать, зачем вы перестали с ним сотрудничать.

Вопрос прозвучал не враждебно – скорее, осторожно, но, так или иначе, в результате последовала долгая пауза. Дарелл окинул взором своих гостей и сказал с резкостью:

– Потому что борьба, которую вел Клейзе, была лишена смысла. Он вступил в схватку со слишком сильным для себя противником. Он обнаружил то, о чем мы оба – и он, и я – уже знали заранее: что мы не хозяева самим себе. И я не желал этого знать! Я уважал себя. Мне хотелось думать, что наше Установление – само себе голова; что наши предки боролись и умирали не впустую. Я думал, что проще всего будет отступить, пока я еще не разуверился окончательно. Я не нуждался в должности, поскольку правительственная пенсия, пожалованная на вечные времена семейству моей матери, удовлетворяла мои неприхотливые требования. Моей домашней лаборатории было бы достаточно, чтоб развеять скуку, а жизнь когда-нибудь кончается… Тут Клейзе умер…

Семик спросил, показав зубы:

– Этот тип, Клейзе; я его не знал. Как он умер?

Вмешался Антор:

– Просто умер. Он полагал, что умрет. Еще за полгода до того он сказал мне, что подобрался слишком близко…

– А теперь слишком б… близко оказались мы, не так ли? – заметил Мунн пересохшими губами, с дергающимся кадыком.

– Да, – откровенно заявил Антор, – но мы, во всяком случае, уже были близки – мы все. Вот почему мы выбрали именно вас. Я – ученик Клейзе. Доктор Дарелл был его коллегой. Джоль Турбор, выступая в эфире, все время обращал внимание на нашу слепую веру в спасительную руку Второго Установления, пока правительство не заставило его заткнуться – при посредничестве, кстати, одного влиятельного финансиста, чей мозг демонстрирует то, что Клейзе именовал Плато Вмешательства.

Хомир Мунн обладает крупнейшим из всех существующих личным собранием Мулианы – я позволю себе так назвать коллекцию сведений о Муле, и, кроме того, он опубликовал ряд статей, обсуждающих природу и функции Второго Установления. Доктор Семик, как никто другой, внес вклад в математику энцефалографического анализа, хотя не очень верится, что он представлял подобную сферу приложения для своей математики.

Семик широко открыл глаза и хмыкнул.

– Увы, молодой человек, вы правы. Я анализировал внутриядерные взаимодействия – проблема N тел, понимаете. В энцефалографии я плаваю.

– Значит, мы сознаем наше положение. Правительство, конечно, ничего сделать не в состоянии. Понимают ли мэр и другие члены администрации всю серьезность положения, мне неизвестно. Мне известно одно – нам пятерым терять нечего, но выиграть можно немало. Расширяя наши знания, мы сможем маневрировать в безопасном направлении. Сейчас же, как вы понимаете, мы находимся в самом начале.

– Насколько обширно, – поинтересовался Турбор, – это проникновение Второго Установления?

– Я не знаю. Есть только один самоочевидный ответ. Все обнаруженные нами следы воздействия относятся к внешним краям государства. Столичная планета, возможно, еще чиста, хотя уверенным в этом быть нельзя. Иначе я не проверял бы вас. Вы, доктор Дарелл, находились на особом подозрении, поскольку оставили работу с Клейзе. Знаете, Клейзе вас так и не простил. Я думал, что на вас, возможно, повлияло Второе Установление, но Клейзе всегда настаивал, что вы – просто трус.

Извините меня, доктор Дарелл, но я вынужден пояснять сказанное, чтобы сделать понятной свою позицию. Лично я думаю, что понимаю вашу. Если это и трусость, я считаю ее простительной.

Прежде чем ответить, Дарелл тяжело вздохнул.

– Я сбежал! Называйте это как угодно. Я пытался, однако, сохранять наши дружеские отношения, но он больше не писал и не звонил мне – до того дня, когда выслал ваши волномозговые данные за неделю до своей смерти…

– Если вы не возражаете, – нервно вступил в разговор Хомир Мунн, – я н… не совсем п… понимаю, чем вы заняты. Мы п… плохая шайка конспираторов, если собираемся только говорить, говорить и г… говорить. И я, во всяком случае, не вижу, на что мы еще способны. Это очень г… глупо и по-детски. М… мозговые волны, тары-бары и все такое. Хоть что-нибудь вы собираетесь делать реально?

Глаза Пеллеаса Антора сверкнули.

– Да, собираемся. Нам требуется дополнительная информация о Втором Установлении. Это насущная необходимость. Первые пять лет своего правления Мул как раз занимался поиском этой информации, в чем не преуспел – так, по крайней мере, нас уверяли. Но затем он прекратил поиски.

Почему? Потому что они провалились? Или потому, что он добился успеха?

– Опять р… разговоры, – горько сказал Мунн. – Как мы можем это узнать?

– А вот послушайте… Столица Мула находилась на Калгане. Калган до Мула не входил в коммерческую сферу влияния Установления, не входит он в нее и сейчас. В данное время Калганом правит человек по имени Стеттин, – если только минуту назад не произошло очередного дворцового переворота. Стеттин именует себя Первым Гражданином и считает себя преемником Мула. Если в этом мире есть какие-либо традиции, все они опираются на величие и сверхчеловеческие качества Мула – и традиции эти настолько сильны и прочны, что стали походить на суеверия. В результате, к примеру, старый дворец Мула сохраняется наподобие святилища. Никто не может войти туда без позволения; ни к чему внутри никто никогда не прикасался.

– Ну и что?

– А почему это так? В нынешние времена ничего не случается без причины. Что если дворец Мула стал неприкосновенным не только из-за суеверий? Что если так захотело Второе Установление?

Короче, что если результаты пятилетних поисков Мула находятся внутри…

– Ох, это ч… чушь.

– Нет, почему? – настаивал Антор. – На протяжении всей своей истории Второе Установление скрывалось, вмешиваясь в галактические дела самую малость. Я сознаю, что с нашей точки зрения логичнее было бы разрушить дворец или, по крайней мере, извлечь оттуда нужные материалы. Но учтите психологию самих этих искусных психологов. Они одновременно и Селдоны, и Мулы; они действуют косвенно, через сознание. Они никогда не будут ничего разрушать или прятать, если могут добиться своих целей, создав одно лишь умонастроение. Что скажете?

Немедленного ответа не последовало, и Антор продолжал:

– Вы, Мунн, и есть тот человек, который получит требуемую информацию.

– Я? – последовал изумленный возглас.

Мунн быстро обвел взглядом собеседников.

– Я не могу сделать такого. Я не человек действия, не герой телебоевика. Я библиотекарь. Если я могу помочь вам в этой области, то пожалуйста, и я рискну встретиться со Вторым Установлением, но я не собираюсь отправляться в космос с такой б… безумной целью.

– Посудите-ка сами, – терпеливо сказал Антор. – Доктор Дарелл и я – мы оба пришли к выводу, что вы и есть нужный человек. Это единственный способ провернуть дело, чтобы все выглядело естественно. Вы говорите, что вы – библиотекарь. Отлично! Какова ваша основная область интересов?

Мулиана! У вас уже имеется крупнейшее в Галактике собрание материалов о Муле. Для вас желать большего более естественно, чем для кого-либо другого. Вы можете попросить разрешение на доступ в Калганский дворец, не возбуждая подозрения, что вами движут скрытые мотивы. Вам могут отказать, но вас не заподозрят. Более того, у вас есть одноместная яхта. Известно, что во время отпусков вы посещали другие планеты. Вы даже бывали на Калгане. Не ясно ли вам, что от вас требуется только поступать обычным образом?

– Но не могу же я просто сказать: «Н… не будете ли вы столь любезны пустить меня в ваше самое сокровенное святилище, г… господин Первый Гражданин?»

– Почему бы и нет?

– Потому что, клянусь Галактикой, он меня не пустит!

– Ну и ладно. Не пустит, так не пустит. Тогда вы вернетесь домой, и мы придумаем что-нибудь еще.

Мунн озирался в бессильном протесте. Он чувствовал, что его сейчас уговорят втянуться во что-то очень неприятное. Но никто не предлагал ему своей помощи, чтобы он мог выпутаться.

В итоге в доме доктора Дарелла были приняты два решения. Первым из них было неохотное согласие Мунна отправиться в космос, как только начнется его летний отпуск.

Вторым было отнюдь не получившее одобрения решение явно постороннего члена собрания, принятое после того, как она выключила звукоуловитель и улеглась поудобнее, чтобы наконец-то заснуть. Но это второе решение нам пока знать рано.