Текст книги "Благородство поражения. Трагический герой в японской истории"

Автор книги: Айван Моррис

Глава 9
«Апофеоз Великого Сайго»

У входа в парк Уэно, всего в нескольких минутах ходьбы от пропитанной смогом мешанины токийских улиц, есть небольшая возвышенность, называемая Сакурагаока (Вишневый Холм). Здесь, окруженный лотками с сувенирами и бродячими фотографами, стоит памятник сторонникам сёгуната Токугава, павшим на этом месте после полной победы роялистов в сражении, приведшем к Реставрации Мэйдзи. Напротив памятника, полностью его заслоняя, стоит бронзовая статуя роялиста, покончившего с собой на Кюсю почти ровно столетие назад. В повседневной летней накидке, соломенных сандалиях, он сжимает самурайский меч в левой руке, а правой на поводке держит охотничью собаку; за долгое время его голова и плечи (а также собака) покрылась густым голубиным пометом. В этой гордой, но естественной позе стоит он на пьедестале, на котором высечена эпитафия: ЗАСЛУГИ НАШЕГО ВОЗЛЮБЛЕННОГО САЙГО ПЕРЕД НАЦИЕЙ НЕ НУЖДАЮТСЯ В ПАНЕГИРИКАХ, ИБО ОНИ ЗАСВИДЕТЕЛЬСТВОВАНЫ ГЛАЗАМИ И УШАМИ НАРОДА….

Знаменитая статуя в парке Уэно совсем не принадлежит к величайшим скульптурным творениям мира; однако в ней выражено многое из характера героя и легенды о нем. Пара бронзовых столбов, поддерживающих крепко сколоченное тело, подавляющее своим весом и силой мускулов – таковы ноги Сайго Такамори. У него не руки, а кулаки, каждый палец которых – орудие действия. У него нет шеи; голова, напоминающая ядро, плотно посажена на грудь, крепкую, как взлетная площадка. Его большие глаза вперяются в человека, как два тигра, горящие силой воли и демонической энергией. Герой был мертв уже более двадцати лет, когда в конце XIX века отлили его памятник, основной объем средств для которого составили небольшие пожертвования его почитателей со всей Японии.[534]534
  План поставить памятник впервые возник в 1885 году, через шесть лет после самоубийства Сайго; основным спонсором был Фукудзава Юкити (1854–1901), написавший проект и опубликовавший макет в газете. Проект был оставлен незавершенным из-за опасений правительства (для которого Сайго все еще был осужденным бунтовщиком), и намерения эти не реализовывались вплоть до принятия в 1889 году конституции Мэйдзи. Вслед за удачным обращением к народу с просьбой о финансовой поддержке, на который откликнулись около 25 тысяч человек, заказ на постройку статуи получил придворный мастер Такамура Коун (1852–1954), закончивший свою работу в 1898 году.


[Закрыть] На протяжении последовавших пятидесяти лет Сакурагаока стала местом, куда стекались сотни тысяч паломников, отдававших долг почтения Сайго Такамори и силе его духа; вдохновленные этим свиданием, они уходили, сфотографировавшись на фоне гаргантюанской фигуры. В оккупационный период американские власти решили было демонтировать статую, представлявшуюся им символом японского национализма, милитаризма и прочих идеологических категорий, непопулярных в то время. Однако, массовый протест оказался достаточно сильным, и Верховное Командование отступило от своих намерений.[535]535
  Сакамото. Нансю-О, с. 46.


[Закрыть] Бронзовый образ остался нетронутым, и затворы фотоаппаратов продолжают неутомимо щелкать вокруг него.

Иностранцу, посетившему парк Уэно, трудно представить себе, что эта почитаемая личность окончила свои дни, будучи официально осужденной, как предатель.[536]536
  Это прозвище того времени («Дайсайго») относится как к фигуре, так и к героическому облику Сайго; оно также использовалось, чтобы отличить его от брата Цугумити (1845–1902), карьера которого в правительстве хотя и увенчалась блистательным успехом, но так и не принесла ему титула «великого».


[Закрыть] Однако, это именно так; карьера Великого Сайго, как одного из лидеров Реставрации Мэйдзи, достигла апогея, когда он возглавил последнее и самое кровавое восстание против того самого императорского правительства, которое помогал создавать, и бросил вызов силам под командованием принца, кузена самого императора Мэйдзи. Оказанное им вооруженное сопротивление было несравнимо масштабнее попытки, предпринятой Осио за сорок лет до него – не столько бунт, сколько гражданская война, – однако, как и Осакское восстание, оно окончилась неудачей, и герой был вынужден покончить с собой в знак признания своего поражения.

Жизнь Сайго Такамори являет нам весь диапазон национального этоса, равным образом, как и тех головокружительных перемен, происходивших в Японии в ранний период Мэйдзи. Она имеет ту же параболическую форму, что и у Митидзанэ и Ёсицунэ, однако с более крутым поворотом; к тому же драма разыгралась не в туманной древности, а сравнительно недавно. До двадцати семи лет Сайго служил чиновником средней руки в отдаленном районе Кюсю, в сорок пять он вознесся над Японией, как колосс, служа императору Мэйдзи не только как один из ведущих членов национального правительства, но также в качестве Главного Государственного Советника, Командующего императорской охраной и Маршала; пять лет спустя он был низвержен до статуса бунтовщика и бежал от императорских сил, которыми когда-то командовал. Совсем недавний баловень правительства, купавшийся в лучах народного обожания, был официально признан виновным в высшей измене и осужден Государственным Канцлером (некогда – другом и сторонником), как наимерзейший негодяй в Японии, «враг двора, для которого нет места ни на земле, ни на небесах.[537]537
  Тэнти ирэдзару тётэки. Итагаки Тайскэ (1857–1919), цит. у Кавабара Хироси, Сайго Дэнсэцу (Токио, 1971), с. 68.


[Закрыть]»

Однако, всего через несколько лет после своего поражения и гибели, Сайго Такамори был реабилитирован тем же правительством, которое он пытался свергнуть. Рядом с его могилой было выстроено синтоистское святилище для почитания его духа, названное его именем. В 1890 году он получил посмертное прощение от императора Мэйдзи, ему были возвращены прежний ранг и знаки достоинства. В 1902 году его сын получил титул маркиза – не в качестве признания каких-либо его особых заслуг, но как еще один знак почтения его отцу.

Такая серия перипетий редка даже для Японии; переведенная же в западный контекст, она попадает в разряд фантастических причуд. Слава, популярность и власть Сайго после Реставрации были сравнимы с соответствующими у герцога Веллингтона, когда он вернулся в Англию после победы при Ватерлоо. Если бы ход карьеры Железного Герцога походил на соответствующий у Сайго, то несколько лет спустя он покинул бы Англию с чувством омерзения ко внутренней коррупции в стране и либеральной внешней политике, вернулся бы в родные места в Ирландии и возглавил бы безнадежное восстание молодых сорвиголов, которое было бы подавлено британской армией, а сам он был бы убит; однако десяток лет спустя он получил бы высочайшее прощение за свой акт измены, ему было бы возвращено герцегство, в Лондоне, Дублине и других уголках империи воздвигли бы его статуи, и возникали бы легенды о том, что ему чудом удалось спастись и вскоре он вернется с континента, чтобы защитить свою страну. Разумеется, аналогия эта приблизительна, однако она ничуть не преувеличивает превратности судьбы японского героя.

Официальная реабилитация Сайго Такамори – малозначимая формальность в тот момент, когда он был надежно мертв – не являлась просто попыткой залечить старые раны, но отражала то, как его воспринимали японцы. Правители страны, похоже, с некоторым запозданием осознали, что в их распоряжении был настоящий герой, и что следует воспользоваться случаем, дабы воздать ему заслуженные почести. Он был не только самым популярный из лидеров движения Реставрации, но стал считаться эталоном японского героизма в современной истории Японии, человеком той же эмоциональной традиции, что Ёсицунэ и Масасигэ, которого, благодаря его особой японской комбинации качеств, можно не просто почитать, но и любить.

Его близкие приверженцы и последователи поклонялись ему, как сверхчеловеку, и его последнее поражение в бою ничуть не приуменьшило их энтузиазм. Типичные нижеследующие заметки составлены юношей, который сопровождал его в полном опасностей отступлении из Кумамото, когда стало ясно, что восстание провалилось:

Когда я шел по дороге, [кто-то] внезапно остановил меня и сказал: «Мальчик, подожди немного.» «В чем дело?» – спросил я, оборачиваясь. «Тебе надо уйти с дороги, так как приближается Учитель». Мы оба сошли с дороги на левую сторону. Неторопливо приближался Дай-Сайго сэнсэй [Великий Учитель Сайго], в шляпе… и с мечом на боку. Казалось, что он неспешно охотится на этих мирных полях, забыв о присутствии противника. Когда, я подумал, что это соответствует наружности государственного мужа и достоинству величайшего героя в мире, я не мог не почтить его. «Какой великий человек, наш Учитель!»

«Да, он – божество».[538]538
  Из описания Каваками Такэси, цитируемого Мусякодзи Санэацу, «Сайго Такамори» (перевод и адаптация Сакамото Мориаки в Great Saigo, The Life of Takamori Saigo (Tokyo, 1942). Я привожу цитаты из версии профессора Сакамото, которая дальше указывается, как «Мусякодзи».


[Закрыть]

Не только сторонников Сайго поражала сила его личности. Даже такие его враги, как генерал Ямагата, ответственный за разгром восстания Сайго, признавали его величие, одновременно порицая его неумелые расчеты. После умиротворения в лояльной правительственной газете появилась редакционная статья, в которой подчеркивались недостатки руководства и управления Сайго, но восхвалялись его честность и храбрость, а в заключении говорилось, что «в некоторых отношениях он был замечательным человеком»:

Каким человеком был Сайго Такамори? Его дом не блистал ни богатством, ни количеством слуг. Однако он обрел такое доверие народа, что смог поднять целую армию на восстание против императорских сил и, несмотря на то, что к нему присоединились всего три провинции, в удачных боях и отступлениях он продержался против правительства более полугода. Наконец… окруженный императорскими войсками, он пробился сквозь них и бежал в свои родные места в Кагосима, где был убит в бою. Если тщательно проследить его путь, мы увидим, что он пронес свою славу до самого конца. Он умер, не испытав позора, и мирно закрыл свои глаза…[539]539
  Статья из «Хоти Симбун», цитировавшаяся на стр. 180 «The Tokio Times» от 29 сентября 1877 года. «The Tokio Times» – американский еженедельник, была одной из самых ранних англоязычных газет в Японии. В ее описаниях Сацумского восстания чувствуется сильная анти-сайговская позиция. В противоположность этому, конкурировавшая с ней британская газета, выходившая в Японии в то время, «The Japan Mail», постоянно поддерживала дело Сайго; в этом выражены особые британские связи с Сацума, возникшие после визита в 1866 году в Кагосима сэра Гарри Паркеса, а также пробританскими настроениями самого Сайго.


[Закрыть] Немного спустя, когда пришло время составлять сборник «Посмертных слов» Сайго, его редактором стал не кто иной, как управляющий северного клана, участвовавшего в яростных сражениях с героем в 1867-68 годах. Предисловие к этому сборнику заканчивалось надгробным плачем: «Увы, отчего ты так спешно покинул этот мир, Повелитель Сайго?[540]540
  Предисловие Соэдзима Танэоми (1828–1905) цитируется Сакамото Мориаки в его Вступлении к Нансю-О (Сайго Такамори) – «Посмертные Слова», – неопубликованном манускрипте (в дальнейшем упоминаемого, как Сакамото, Нансю-О), с. 25. Я глубоко признателен Сакамото Мориаки (ранее – профессор университета Кагосима), предоставившему мне обширный материал о Сайго Такамори, с которым его семья имеет тесную родственную связь (его отец и три дяди сражались на стороне восставших в 1877 году, двое дядей были убиты). Относительно популярности Сайго среди противников, например – членов клана удела Сёнаи, профессор Сакамото пишет: «Есть ли примеры, подобные этому, в какой-либо другой стране мира? Разве народы, побежденные Наполеоном, издали книгу его трудов после смерти? Разве евреи, (уничтожавшиеся) Гитлером, издали его работы посмертно?» (Из неопубликованных заметов, посланных автору.)


[Закрыть]»

В последовавшем прославлении в Сайго Такамори прослеживаются две основные линии, одна из которых представлена людьми твердых националистических, или «японистических» убеждений, подчеркивавших его традиционный самурайский этос и непримиримое отношение к корейскому вопросу; другая – либералами, демократами и социалистами, для которых главным была жесткая конфронтация героя с консервативным истеблишментом того времени.[541]541
  Я понимаю, что дихотомия «левых-правых» в японской политике особенно проста, там обе крайности имеют между собой много общего, и люди часто переходят «справа налево» и наоборот (см. мою книгу Nationalism and the Right Wing in Japan (London, I960), особенно Appendix V, «Political Attitudes in Japan»). Однако, в исследовании популярности Сайго полезно разделять его последователей по принципу того, делали ли они из него символ, исходя прежде всего из популистских, либеральных систем ценностей, или их подход был традициональным, «японистическим». Этим разделением я вовсе не хочу внушить, что, к примеру, движение «за народные права» в каком-либо смысле проистекало от «левого» крыла.


[Закрыть] Среди самых ранних почитателей Сайго были члены движения «за народные права», включая революционных оппонентов режиму Мэйдзи. Эти люди представляли его символом свободы и сопротивления (дзию то тэнко); он был их великой надеждой и, подобно Джорджу Вашингтону,[542]542
  Кавабара, Сайго Дэнсэцу, с. 79. Так, Наказ Тёмин (1847–1901), известный писатель и редактор, основавший «Свободную газету» («Дзию Симбун») и познакомивший Японию с «Социальным Договором» Руссо, публично призывал героя возглавить движение «за народные права» против правительства, – несообразный призыв к человеку с такими политическими взглядами, как у Сайго. Многие из этих «про-Сайго» настроенных адвокатов движения «за народные права» были посажены в тюрьму и жестоко гонимы как правительством Окубо, так и его преемниками.


[Закрыть] должен был повести людей на борьбу с угнетателями из правящей олигархии.

На знаменитого либерального мыслителя Фукудзава Юкити, сделавшего, вероятно, более, чем кто-либо другой в Японии для заимствования политической демократии и западных идей, Сайго Такамори оказал глубокое воздействие несмотря на то, что последний с подозрением относился к инновациям зарубежного происхождения. Разница точек зрения двух людей никогда не снижала их взаимного уважения. Фукудзава описывал Сайго, как величайшего героя Реставрации Мэйдзи, как человека, представлявшего не просто часть Японии, но всех людей (тэнка-но дзимбуцу). В книге, написанной всего через месяц после восстания (однако, опубликованной, из-за правительственной цензуры, лишь двадцать лет спустя), он выражал свое неудовольствие теми способами, посредством которых Сайго из национального идола был переделан в «великого предателя»,[543]543
  «Тэйтю Корон» Фукудзава Юкити, цитируемый у Кавабара, Сайго Дэнсэцу, с. 72. По Фукудзава, Сайго Такамори, который всего несколько лет ранее почитался, как второй Кусуноки Масасигэ, теперь официально рассматривался, как архипредатель Тайра-но Масакада (ум. в 940 г)


[Закрыть] и высказывал особую неприязнь к тем шелкоперам-жерналистам, которые предпочли критиковать бывшего героя, потому так стало надо с точки зрения выгоды и политики. Замечательно, что в период официального бесчестья Сайго, такой либерал-западник, как Фукудзава, был единственным известным писателем, публично его защищавшим. Он дошел даже до того, что оправдывал само восстание, разъясняя, что именно деспотизм режима Окубо поставил Сайго «в трудное положение» и в конце концов его убил.[544]544
  Сакамото, Нансю-О, с. 4, 31.


[Закрыть] Причиной восстания стала «темная, несправедливая политика правительства», попытавшегося отобрать у людей их страну и обращаться с народом, как с рабами. Искренность Сайго в его приверженности правому делу никогда не сможет быть оспорена, и предположить, что этот самый лояльный из японцев, мог быть действительно предателем по отношению к императору, значило извращать истину.[545]545
  Как смели противники Сайго называть его предателем?… Он так же искренен в своем почтении к императору, как и высшие лица в правительстве. Со времени Сацумского восстания, оппоненты обрушивались на него с яростными нападками, однако ни один не приписывал ему хитрости, или неискренности; когда речь заходит об искренности, они не могут упрекнуть Сайго в ее отсутствии. Таким образом, ясно, что Сайго – не изменник императорскому делу, но, скорее, человек, почитавший Его Величество более, чем кто бы то ни было в мире. Сайго мог вести себя некорректно по отношению к правительству Окубо, но никогда – в отношении всей страны. [Фукудзава, цит. у Кавабара, Сайго дэнсэцу, с. 72.]


[Закрыть] Вполне мог наступить такой день, когда Сайго вновь стал бы незаменимым. «Хотя Япония – маленькая страна, и государственный закон суров, несомненно, она достаточно велика для одного и единтсвенного Сайго Такамори.[546]546
  Сакамото, Нансю-О, с. 4.


[Закрыть]»

Другим неожиданным почитателем был Утимура Кандзо, ведущий христианский мыслитель, которого принудили оставить его академический пост в 1891 году из-за того, что он отказался поклониться копии Императорского Рескрипта об образовании, и кто стал пацифистом после китайско-японской войны. По самым важным вопросам они диаметрально расходились (Сайго ни в малейшей степени не интересовался христианством, ему также очень мало подходило название «пацифист»); однако, в книге, озаглавленной «Выдающиеся японцы», Утимура посвящает первую главу герою с Кюсю, которого описывает, как последнего и величайшего в долгом ряду знаменитых японских самураев.[547]547
  Утимура Кандзо (1861–1930), Дайхётэки Нихондзин. Токио, 1907. См. также Кавабара, Сайго Дэнсэцу, с. 144.


[Закрыть] Он ставит его рядом с коммодором Пэрри, как одного из двух человек, сделавших больше всего для пробуждения Японии от ее долгого сна,[548]548
  Утимура, Дайхётэки Нихондзин, с. 17–20.


[Закрыть] и указывает, что, хотя они не знали друг друга, но работали в одном направлении, причем японский герой подхватил начинания человека с Запада. Позже в своем эссе Утимура указывает, что многие из самых важных высказываний Сайго были идентичны, по крайней мере, по духу, отрывкам из Нового Завета, и близко подходит к тому, чтобы представить самурая с Кюсю как разновидность бессознательного христианина.[549]549
  К примеру, Утимура, Дайхётэки Нихондзин, с. 50. Нитобэ Инадзо (1862–1955) известный новообращенный христианин, в качестве официального представителя в Лиге Наций ставший красноречивым адвокатом перед международным сообществом, поддается подобному же искушению, когда представляет великого японского героя в качестве христианского malgre lul. Bushido: The Soul of Japan (Rutland, Vt., and Tokyo, 1969 and 1972; впервые опубликовано в 1905). Нитобэ пишет своей витиеватой викторианской прозой следующее:
  И еще отрывом могу я привести из Сайго, в присутствии которого «сам стыд сидеть стыдиться». «Путь – это путь Неба и Земли; дело человека – ему следовать; посему сделай целью своей жизни почитание Небес. Небо любит меня и всех остальных единой любовью; посему, той же любовью, коей любишь себя, полюбляй и других. Не человека делай себе соратником, но Небо, и в этом партнерстве с Небом старайся изо всех сил. Никогда не осуждай других, но всегда следи, чтобы не оступаться самому.»
  Некоторые из этих высказываний напоминают нам христианские постулаты и показывают, насколько далеко естественная религия может проникнуть своим откровением в практической морали. Высказывания эти не оставались просто словесами, но реально воплотились в деяниях [Сайго]. (Nitobe, Bushido: The Soul of Japan, [Tokyo, 1972 ed.], p.78.)


[Закрыть]

В сфере идеологических целей трудно представить себе кого-то более отличного от Сайго, чем знаменитого социалиста и журналиста Котоку Сюсуй, организатора Социал-Демократической партии, осужденного за статьи против Русско-Японской войны и в конце концов повешенного, по явной судебной ошибке, как соучастника в заговоре о покушении на императора Мэйдзи. Все же, подобно многим ранним японским социалистам, Котоку с почтением относился к Сайго Такамори (разумеется, не из-за его политических или социальных идей), как к «человеку чести, носителю народного духа» (сиси дзинтш), как к «свече, расходующей себя, чтобы возжечь других».[550]550
  Кавабара, Сайго Дэнсэцу, с. 89–91. Котоку Сюсуй был казнен в 1911 году в возрасте 40 лет. Для японских левых он стал героем и, поскольку жизнь его окончилась трагически, а немедленным результатом смерти стал полный крах социалистического движения, ради которого он боролся; его можно классифицировать, как сектанского героя-неудачника.


[Закрыть]

Когда Котоку был приговорен к смерти, его судьбу сравнивали с уделом Сайго Такамори – «еще один трагический герой, завлеченный [в заговор] своими соратниками», и в просьбах о помиловании ссылались на тот факт, что Сайго, теперь уже официально признанный в качестве нациинального героя, когда-то был осужден, как бунтовщик.[551]551
  Там же, с. 89


[Закрыть]

Другая сторона спектра – верующие в «японизм» и национализм из правого крыла, практически единогласно провозглашали Сайго Такамори основным героем современности. Первым в этой влиятельной категории был суперпатриот Тояма Мицуру, основатель нескольких шовинистических обществ, активный сторонник японской экспансии на континент, а в последние годы жизни – признанный дуайен ультранационалистического движения. Всю свою долгую, лихорадочную жизнь Тояма оставался яростным почитателем Сайго Такамори, чью судьбу и характер он представлял своим последователям в качестве идеального примера японского патриотизма.[552]552
  Относительно воззрений Тояма Мицуру (1855–1944) см. Кавабара, Сайго Дэнсэцу, с. 108–110.


[Закрыть] К той же «правой» категории можно отнести знаменитого революционера и писателя Кита Икки, который из-за своей приверженности национальному социализму в 30-е годы и новому порядку в Азии под эгидой Японии был назван «основателем современного японского фашизма». В своем исследовании истории Мэйдзи Кита анализировал восстание Сайго как безуспешную националистическую революцию; после неудачи Сайго Такамори прекратились попытки совершить революцию, и власть перешла в руки «нуворишей даймё» (нарикин даимё), которые более заботились о сохранении своего собственного влияния, чем о национальном благосостоянии. Как и его герой, Кита впал в немилость у властей, и в 1937 году был расстрелян по подозрению в оказании влияния на молодых офицеров, участвовавших в инциденте 26 февраля.[553]553
  Кавабара, Сайго Дэнсэцу, с. 140–142. Хотя Кита Икки (1884–1957) никогда даже близко не приближался к степени обретения статуса национального героя, исследование его характера и жизни открывает занятные совпадения с Сайго Такамори. Оба они сочетали глубокую чистоту и искренность мотивов с ненавистью к «продажным политиканам», слишком робевшим, чтобы занять твердую позицию во внешнеполитических вопросах; оба были чрезвычайно энергичны и активны, однако в практических делах оба ориентировались чрезвычайно слабо и были вовлечены в плохо рассчитанные выступления, зачинщиками которых были их фанатичные молодые последователи, что и привело их в конечном счете к краху. Другим известным почитателем был политик правой ориентации Накано Сэйго (1886–1945), основатель «Тохо-кай» (Восточной Ассоциации) и Генеральный секретарь Ассоциации Содействия Императорскому Правлению, сделавший себе харакири после долго тянувшейся вражды с генералом Тодзё. Когда нашли его тело, на столе рядом лежала открытая книга Сайго.


[Закрыть] Для этих «молодых офицеров» и для многих ультраправых шовинистического периода, кульминацией которого было поражение 1945 года, Сайго был почитаемой фигурой; армейские офицеры, объясняя начало войны в Китае, особо подчеркивали, что эта борьба являлась продолжением его политики в упрочении японского влияния на континенте.[554]554
  Кавабара, Сайго Дэнсэцу, с. 145. Особенно Сайго был популярен в среде фрондировавших армейских офицеров «Фракции Императорского Пути'» («Кодо-ха»). Бунтующий, нонконформистский характер делал его несколько подозрительным для некоторых офицеров высшего эшелона из соперничавшей «Фракции Контроля» («Тосэй-ха»). Их лидер, генерал Тодзё Хидэки был одним из немногих знаменитых японцев до 1945 года, открыто выравших недовольство героем за то, что тот противостоял своему законному правительству. Сакамото, Нансю-О, с. 49.


[Закрыть]

После дискредитации самурайских идеалов и прочих традиционных ценностей в предвоенный период, позиции Сайго стали непрочными. И все же, несмотря на значительные изменения в идеологической атмосфере и вновь обретенной историками свободе отделять факты от легенд и развенчивать раздутые репутации некоторых национальных героев, он остался чрезвычайно популярной фигурой. Опрос общественного мнения, проведенный вскоре после окончания войны на Тихом океане среди молодых японцеы, зафиксировал Сайго в десятке самых почитаемых персонажей японской истории;[555]555
  Jean Stoetzel, Jeunesse sans chrysanteme е sabre: Etude sur les attitudes de la jeunesse japonaise d'apres guerre (Paris, 1953), p. 233. Опрос был проведен в 1949 году.


[Закрыть] в опросе двенадцать лет спустя он был признан, как один из восемнадцати «самых прекрасных людей» (риппана дзимбуцу) в Японии.[556]556
  «Токэй Сури Кэнкюдзё» (Институт статистической математики), «Нихон-но кокуминсэй» («Национальный характер японцев», Токио, 1961). Неудивительно, что и Сайго Такамори, и Кусуноки Масасигэ занимают высшие места в списке, составленном людьми, старше 50 лет, и низшее в списке, составленном теми, кому было от 20 до 50 (отдавших первое место Ногути Хидэё, бактериологу), они наверху в списках рабочих и фермеров, внизу у учителей и прочих интеллигентов (сновная масса тех, кто поставил на первое место Ногути). Несмотря на разброс во мнениях (до войны такой герой, как Сайго, несомненно получил бы гораздо более высокое место), ни в один из этих списков не была включена ни одна женщина. The Librarian, издание Национальной Парламентской Библиотеки, опудликовал исследование популярности японских государственных и военных деятелей, начиная с ХVI века, на основе количества выпущенных о них книг. Среди послевоенных публикаций легко лидирует Сайго с 64 наименованиями (для сравнения – следующим идет Наказ Тёмин, большой почитатель Сайго, о нем – 24 книги). О Сайго же написано больше всего книг и до 1945 года (155, по сравнению со 110 о генерале Ноги, идущем следующим). Ояма Готаро в «Косин», No. 225 (апрель 1975), и «Коккай Тойёкан», «Дзимбуцу Бункэн Сакуин» (Токио, 1972).


[Закрыть] Для того, чтобы закрепить образ Сайго в меняющейся атмосфере, его приверженцы обычно подчеркивали великодушие и либерализм своего героя, указывая при этом на его старания свести к минимуму кровопролитие в гражданской войне 1867-68 годов, одновременно замалчивая, или с негодованием отвергая любые присущие ему авторитарные или имперские наклонности, которые могли бы напомнить о непопулярных довоенных ценностях. Так, один из современных специалистов по Сайго Такамори в исследовании 1948 года представляет его в качестве первого великого демократа Японии, сопоставляя его знаменитый лозунг «Почитать Небо, Любить Человека» с демократическими идеалами Авраама Линкольна.[557]557
  См. Сакамото Мориаки, «Трагический Герой в Современной Японии; Действительный Период Сайго-Гуманиста», – неопубликованный манускрипт (в дальнейшем все ссылки на него – Сакамото, «Сайго»). Совсем недавно другой авторитетный ученый написал книгу, озаглавленную «Гуманизм (Великого) Сайго», где он ставит героя вровень с выдающимися «гуманистами» мира, такими, как Линкольн и Ганди – Ёда Норитака, «Нансю-О-но хюманидзуму» (Токио, 1965).
  Повторяющиеся сравнения с Линкольном, весьма почитаемой фигурой в послевоенной Японии, напоминают приемы энтузиастов-издателей, когда те уподобляют своих авторов Мельвиллю, Кафке и прочими модными писателями. Профессор Сакамото много лет готовил труд под названием Saigo Takamori, the Lincoln of Japan, в котором пытается доказать, что неудача постигла Сайго по причине его конфликта с сацумскими властями при проведении антиудельной политики центрального правительства, и что «деспотизм» Окубо был отдаленной причиной войны на Тихом океане в 1941–1945 годах.


[Закрыть]

Многоликая популярность Сайго Такамори вызвала обширную «литературу о Сайго», в которой авторы используют его жизнь и легенды о нем, как материал для биографий, исторических исследований и романтических описаний. Он так же предстает идеальным драматическим героем. Первая из многих пьес о Сайго, поставленная в 1878 году, когда официально он все еще был в немилости, имела такой немедленный успех в Токио, что на вырученные средства постановщик смог перестроить здание театра.[558]558
  Сакамото, Нансю-О, с. 46. Автором был известный драматург театра Кабуки Каватакэ Мокуами (1816–1895), а произведение озаглавлено «Окигэ-но кумо харау асаготи» (букв.: «Рассеивающиеся облака и утренний бриз на юго-западе [Кюсю]»). На первом представлении, прошедшем 7 июня 1878 года, присутствовали члены правительства, представители иностранных держав, другие члены аристократии – внушительная аудитория, имея в виду, что восстание Сайго окончилось всего за девять месяцев до этого, и что его главный враг в правительстве – Окубо Тосимити был убит всего несколько недель назад. Роль Сайго играл сам великий Дандзюро.


[Закрыть]

В целом, авторы хвалебны и некритичны в своих подходах и делают мало попыток разобраться в психологических сложностях характера героя, однако в целом они представляют обширный фактологический материал о большинстве аспектов жизни Сайго, за исключением его раннего детства и семейных отношений. В некоторых знаменитых песнях и поэмах отображены эмоциональные отклики того времени на образ Сайго Такамори и его неудачу. Самая ранняя, которая позже была положена на музыку и стала использоваться, как армейская строевая песня, была написана сразу после восстания; в ней говорится о решающем сражении, в котором армия инсургентов под предводительством Сайго была разбита. Хотя поэт выступает с позиции правительственных сил, симпатии его, откровенно разделяются:

 
Мы – императоские силы,
Тогда как наш противник – враг двора,
Для которого нет места ни на небе, ни на земле.
Тот, кто ведет вражеские силы, —
Самый храбрый из когда-либо живших героев (кокон мусо-но эйю),
А все те, кто следует за ним, —
Неустрашимые, не боящиеся смерти воины,
Что без стыда смогут предстать перед самыми яростными богами.
Однако, с древних времен те, кто отверг Небеса и восстал,
Всегда встречали плохой конец.
Итак, пока неприятель не стерт с лица земли —
Вперед, все вместе,
Двинемся вперед!
Одним движением выхватим сверкающие мечи,
И будем готовы умереть,
Бросаясь [на врага]![559]559
  Автором знаменитой пести «Баттотай» («Отряд с мечами наголо») был Тояма Макасадзу (1848–1900), профессор Токийского Императорского университета, позже ставший министром образования, на счету которого, помимо прочих достижений, введение патриотического бандзай сансё (трех криков «бандзай») – японского эквивалента «Гип-гип-ура!» «Не будет места ни на небе, ни на земле» относится к доносу Итагаки.


[Закрыть]
 

Автор знаменитой поэмы «Осенний ветер» описывает состояние души своего героя, когда тот собирается умереть:

 
С беспомощной кучкой своих [преданных бойцов]
Я проложил себе путь сквозь вражеские ряды
И прошел сто ри в эту отдаленную землю [в Кагосима].
Теперь мой меч сломан, а верный рысак пал мертвым.
Осенний ветер похоронит мои кости
Здесь, на холмах у родного города.[560]560
  Цит. у Кавабара, Сайго Дэнсэцу, с. 46. Неясно, кто именно это сочинил (Кавабара предполагает, что Ниси Досэн или Фусо Кан), но точно не сам Сайго, как считалось в то время.


[Закрыть]
 

Длинная баллада Сирояма, названная по имени «замкового холма» в Кагосима, где оборвалась жизнь Сайго, подчеркивает параболичность схемы его жизни. Она начинается с описания сцены смерти Сайго, затем:

Воины правительственных сил, наблюдавшие за этими (грустными событиями), Сказали: «Он, который до вчарашнего дня почитался, как глава нашей императорской армии,

 
Он, купавшийся в благорасположении Его Величества и наслаждавшийся мировой славой,
Как ни с кем не сравнимый герой (тагуй накариси эйю) —
К прискорбию, сегодня он исчез, как роса…
Как полны стали наши сердца
Глубоким чувством, что ничто не вечно в этом мире (ё-но нака-но мудзё о фукаку кандзи)».[561]561
  Баллада под аккомпанемент лютни (биваута) была сочинена бывшим чиновником Бакуфу и государственным деятелем эпохи Мэйдзи Кацу Кайсю (1823–1899), который был назначен Министром Флота через пять лет после восстания. Говорили, что он сочинял эту балладу четыре года и посвятил ее духу Сайго Такамори. Она включена в «Сикон» («Дух самурая», Кагосима, 1970), с. 105–107.


[Закрыть]
 

Помимо этой «литературы о Сайго» существует большое количество живописных изображений, включая формальные портреты, статуи, массовые открытки, а также большое множество термометров, игрушек, чашек и прочих безделушек с изображением тучной фигуры героя с Кюсю.[562]562
  Однако, нет ни одной фотографии, или портрета или статуи с натуры.


[Закрыть] Возможно, самыми замечательными образцами являются современные картинки, на которых он изображен сидящим «по-турецки» на Марсе, от которого исходит некая заря, что-то вроде героической эманации.[563]563
  Кавабара, Сайго Дэнсэцу, с. 27. Американский зоолог Эдвард Морзе, живший в Японии во времена Сацумского восстания, сделал в своем журнале следующую запись:
  «Гуляя, я увидел людей, столпившихся у лавки, в которой торговали рисунками, где висело много раскрашенных картинок на военную тему… На одной из них была горевшая в небе звезда (Марс), где находится генерал Сайго. Генерал – предводитель восстания, но все японцы его любят. После того, как Кагосима была занята, он со своими учениками (офицерами не на службе) совершили харакири. Многие верят, что Сайго сейчас на звезде, которая недавно стала ярко сверкать.» Japan Day by Day (Boston, 1917), p. 66.


[Закрыть] Когда восхищение личностью Сайго поднялось до новых высот через несколько лет после его смерти, он действительно был идентифицирован с Марсом, и планету стали называть «звезда Сайго» (Сайгобоси). Как элемент популярной деитификации, он был включен в систему буддийской космологии: на Картине Нирваны Сайго (Сайго нэхан-дзо) он откровенно изображен, как Будда, хотя и в армейском мундире.

Культ Сайго привел к возникновению целой серии легенд о чудесном спасении, в соответствии с которыми герой не погиб в Кагосима, но бежал за границу, и вскоре должен вернуться на родину. Теории спасения общи для многих героев в Японии и других странах.[564]564
  Подобным же образом, считалось, что Тоётоми Хидэёси (1593–1615), бывший не вполне героем, однако приобревший определенную популярность по причине своей несчастной жизни и трагического конца, бежал из замка Осака, сумев пробраться через порядки сил Токугава, и в конце концов достиг Сацума с маленькой группой преданных соратников.


[Закрыть] Примечательно то, что такие невероятные легенды возникали в отношении исторического персонажа из недавнего прошлого, умершего через несколько лет после Дизраэли. Первая теория, получившая хождение вскоре после его гибели, состояла в том, что он бежал на корабле с Кюсю и достиг некого «индийского острова», откуда вернется, чтобы спасти свою страну.[565]565
  Кавабара, Сайго Дзнсэцу, с. 28–52.


[Закрыть] В 1891 году эти легенды стали особо популярными в связи с предстоящим визитом российского наследника престола. Распространялась молва, что Сайго, бежав с Кюсю в Россию, вскоре вернется в Японию на русском военном корабле в компании наследника росийского престола.[566]566
  Подробности см. в Кавабара, Сайго Дэнсэцу, с. 28. По другой версии, Сайго должен был вернуться на борту японского корабля «Унэби», который, как ожидалось, прибудет вскоре после наследника русского престола. В сатирической статье, написанной в 1891 году, Фукудзава Юкити комментирует: «если господин Сайго действительно должен вернуться в Японию, то он так ужаснется хаотическим состоянием дел, что немедленно вновь уедет, чтобы заняться земледелием где-нибудь в другом месте!» Цит. по «Рэкиси Кэнкю», июнь 1972, перевод профессора Мориаки Сакамото.


[Закрыть] Прибыв в Токио, он вычистит авгиевы конюшни коррумпированной администрации Мэйдзи, пересмотрит неравноправные договоры с западными державами и возглавит вторжение в Корею.[567]567
  Кавабара, Сайго Дэнсэцу, с. 28–29. В своих «Новостях Свободы» Накаэ Тёмин, недавно вышедший из Императорского Парламента, заявил, что, если слухи о возвращении Сайго – правда, то для Японии это будет самое большое возможное благо. («Нихон-но рэкиси» XX, Токио, 1966), «Тайдан», с. IV. В апреле 1891 года «Рассказ о спасении Сайго Такамори» (Сайго Такамори-кун сэйдзон-ки) скомпиллировал все циркулировавшие теории и легенды. Позже в том же самом году всколыхнулась очередная волна возбуждения, генерированная слухом, что правительство собирается погасить банкноты, выпускавшиеся Сайго в период восстания. Еще сохранялись немалые запасы этих банкнот, однако, к сожалению для их держателей, этот слух, как и все остальные, оказался ложным. См. Кавабара, Сайго Дэнсэцу, с. 26, 37 о прочих подробностях.


[Закрыть] Одна из предприимчивых газет воспользовалась массовым возбуждением для проведения примитивного опроса общественного мнения:

Жив Он, Или Мертв?

Читатели – и те, кто твердит, что [Сайго Такамори] жив, и те, кто считает, что в действительности он умер, приглашаются заполнить опросный листок, написав свое мнение и перечислив соответствующие причины. Листки следует опускать в ящик редакции или посылать по почте не позднее 15 числа сего месяца… Лицо, чей ответ будет самым близком ко мнению, выраженному большинством респондентов, получит Первый Приз в виде трехмесячной подписки на [газету] «Хокусин Ньюс»…[568]568
  «Хакусин симбун» (префектура Ниигата), 9 апреля 1891 года, цит. у Кавабара, Сайго Дэнсэцу, с. 58.


[Закрыть]

Сайго родился в Сацума – гордой, драчливой провинции, славной своей прекрасной дикой природой, в провинции, чье отношение к Японии в чем-то напоминает отношение Ирландии к Великобритании. Хотя ее население не представляло собой отдельной нации, такой как Кельты, они с гордостью придерживались своего родного диалекта, практически невоспринимаемого прочими японцами, а в период быстрых перемен упрямо сохраняли свои традиционные наклонности. Одна из причин этого заключалась в географической изоляции Сацума, ее отделенности от политического и культурного центра страны. Даже сегодня поездка из Токио до центра провинции Кагосима на самом скоростном экспрессе занимает почти двадцать четыре часа; во времена же Сайго самым быстрым видом транспорта был корабль, и путешествие из Осака обычно требовало около десяти дней. Сацума была второй крупнейшей провинцией Японии и, несомненно, самой независимой, закрытой и клановой. Симадзу – ее наследственные правители – были потомками тех, кого победили Токугава в решающем сражении 1600 года, и Сацума традиционно являлась самым яростным противником правящего сёгуната. Хотя они и были вынуждены признать режим Токугава в Эдо как главную политическую силу Японии, Симадзу держали свою провинцию в стороне почти два века; даже после Реставрации Мэйдзи, когда Сацума была преобразована в префектуру Кагосима, во многом она осталась полу-независимым уделом, где зачастую сохранялись старые феодальные замашки и игнорировались такие инновации, как реформа налогообложения, запрет на ношение мечей и новый западный календарь.[569]569
  Иноуэ Киёси, Мэйдзи Исин, (Токио, 1966), с. 440.


[Закрыть]

Жалкое положение крестьянства в Сацума усугублялось еще и тем фактором, что необычно большую пропорцию населения составляли самураи – около сорока процентов из шестисот тысяч жителей и более семидесяти процентов в родном городе Сайго – Кагосима.[570]570
  Кавабара, Сайго Дэнсэцу, с. 122.


[Закрыть] Ради того, чтобы содержать этот многочисленный и в высшей степени непроизводительный слой, работников полей подвергали жестокой эксплуатации в форме налогов и барщины. Расхожим выражением в Сацума того времен было «от крестьян требуется тридцать пять дней общественных работ (хоко) каждый месяц».[571]571
  Там же, с. 125.


[Закрыть] Чтобы избежать столь тяжкой судьбы, они часто стремились бежать в соседние провинции, но их практически всегда ловили и жестоко наказывали.

Бедность вовсе не была характерной чертой одного класса крестьянства. Большинство самураев, за исключением высших чинов, жили в спартанских условиях, и их экономическое положение почти не отличалось от соответствующего у фермеров в более процветающих районах Японии. Они переносили лишения, опираясь на чувство гордости своей древней воинской традицией, прививая своим сыновьям понятия ценностей хаято – идеального самурая из Сацума, в котором благородная умеренность сочеталась с доблестью, ловкостью и независимостью.[572]572
  Обычно слово хаято выводят от слова хаяси («быстрый, проворный»).


[Закрыть]

Именно в такой военной семье в конце эпохи Токугава и родился Сайго Такамори и на протяжении всей жизни никогда не забывал о своем статусе самурая из Сацума. Он был старшим из семи детей.[573]573
  Эта мирская гордыня сочеталась с предположительно «реакционными» тенденциями Сайго. На пример: Танака, Сайго Такамори (Токио, 1958), с. 5.


[Закрыть] Его отец, незначительное официальное лицо клана,[574]574
  В следующей хронологии приведены основные даты жизни Сайго в сочетании [в квадратных скобках] с важными событиями современной японской истории:
  1828 (25 января) родился в Кагосима
  1859 (11 лет) поступил в школу клана 1844 (16 лет) оставил школу и назначен кориката-какияку (чиновник-ассистент городского управления), оставаясь на этой должности до 1855 года.
  [1848 кризис в клане Симадзу; Сайго поддерживает Нариакира]
  [1851 Симадзу Нариакира становится даймё Сацума]
  1852-55 (24 года) умирают родители Сайго и дед
  [1855 в Японию прибывает коммодор Пэрри]
  [1854 для Запада открыт первый японский порт]
  1854 (26 лет) поездка в Эдо в эскорте Нариакира
  1855-58 (27–30 лет) представитель Нариакира в Эдо, Киото и др.
  [1856 Таунсэнд Харрис назначается генеральным консулом в Японии.]
  [1857 в Симода подписывается конвенция, регулирующая торговлю с Америкой]
  [1858 режим Бакуфу подписывает другие договоры с зарубежными державами]
  [1858 умирает Симадзу Нариакира; его преемником становится его сводный брат – Хисамицу]
  1858 (30 лет) пытается покончить жизнь самоубийством со своим другом Гэссё
  [1858-59 чистка «Ансэй»]
  1859 (30 лет) ссылается
  [1860 убивают Ии Наоскэ – главного министра сёгуната]
  1862 (34 года) возвращается из первой ссылки
  1862 (34 года) ссылается вторично
  1864 (36 лет) прощен и возвращен из ссылки; назначается главным эмиссаром Сацума в Киото и поверенным лицом
  [1865 британский флот бомбардирует Кагосима]
  [1864-65 удачные кампании против неуступчивого клана Тёсю]
  [1865 сэр Харри Паркес прибывает в Японию в качестве первого британского министра; устанавливает тесные контакты с Сацума]
  1865 (37 лет) вступает в официальный брак с Итоко
  [1866 альянс Сацума-Тёсю против Бакуфу]
  1866 (38 лет) принимает сэра Харри Паркеса в Кагосима
  [1867 смерть императора Комэй; вступление на трон императора Мэйдзи]
  [1868 император Мэйдзи провозглашает Императорскую Реставрацию 5 января]
  [1868 7 апреля замок Эдо сдается войскам роялистов; падение режима Бакуфу]
  1868 (40 лет) возвращается в Кагосима и работает в местной администрации в качестве Советника клана
  1871 (45 лет) едет в Токио и входит в центральное правительство в качестве Главного государственного советника
  [1871 правительство объявляет об упразднении уделов и образовании префектур под контролем центра: официальный конец эпохи феодализма]
  [1871 миссия Ивакура отправляется в Европу; Сайго, Окума и Итагаки становятся главами временного правительства]
  1872 (44 года) назначается главнокомандующим императорским телохранителем и полевым маршалом
  1872 триумфальное возвращение в Сацума во время визита туда императора Мэйдзи
  [1875 правительство объявляет о всеобщей воинской повинности]
  [1875 миссия Ивакура возвращается в Японию]
  1873 (45 лет) после Корейского кризиса выходит из правительства; возвращается в Кагосима и в 1874 (46 лет) основывает там частную школу
  [1874 самурайское выступление в Сага]
  [1876 правительство отменяет право самураев на ношение мечей и другие привилегии]
  [1876 самурайские восстания в Кумамото и Хати]
  1877 17 февраля (49 лет) возглавляет Сацумское восстание (сэйнан сэнсо)
  1877 24 сентября (49 лет) поражение; совершает самоубийство в Кагосима
  [1889 принятие Конституции Мэйдзи]
  1890 (13 лет после смерти) присваивается 5-й придворный ранг
  1898 (21 год после смерти) бронзовая статуя ставится в парке Уэно.


[Закрыть] служивший у Повелителя Сацума главой отдела расчетов, был известен своей неподкупной честностью. В социальной иерархии самураев семья Сайго занимала низкое место;[575]575
  Семейство Сайго происходило от Кикути – роялистского клана, сражавшегося на стороне Южной династии в XIV веке на той же проигравшей стороне, что и Кусуноки Масасигэ. Отец Такамори был отпрыском в девятом колене предка, который приблизительно в 1700 году стал вассалом Симадзу – наследственных правителей Сацума. Он принадлежал к категории, именовавшейся харадзамураи («средние самураи»), которую У.Г.Бисли определяет следующим образом: «Вассал с полным самурайским статусом, безусловно высший по отношению к асигари (пешему солдату), но не принадлежащий к небольшой группе самураев высшего слоя, близких к дайме.» W.G.Beasley, The Meiji Restoration (Stanford, 1972), p. 428.
  Вот краткая генеалогия:
  Сайго Кюбэй
  Тацуэмон
  Сиихара Масако======== Китибэй
  (ум. 1853) (ум. 1852)
  Аико Такамори Иваяма Итоко Кохэй
  (Саэидзи (1843–1877) (1850–1877)
  Аигана с о-ва Осима
  1837–1902) Цугумити Китидзиро
  (1843–1902) (1833–1868)
  Оясу Отака Огин
  Кикуко Кикудзиро Торатаро Умадзиро Торидзо
  (р. 1862) (1861–1928) (р. 1866) (р. 1870) (р. 1873)
  Китиноскэ Такатэру
  (р. 1906)
  Двойные линии указывают брачные связи.


[Закрыть] они были бедными даже по умеренным стандартам хаято Сацума. Как это было принято в Сацума среди мелких самураев, его отец, по рассказам, пополнял свои доходы сельскохозяйственными работами, в чем ему помогали Такамори и трое других сыновей. Когда Такамори исполнилось шестнадцать, он закончил учебу в школе клана и немедленно начал работать в качестве клерка-ассистента удельного магистрата, пополняя семейный бюджет своим скромным заработком. Острое чувство бережливости и долга было привито будущему герою с раннего возраста.

Одним из самых известных фактов относительно Сайго Такамори, являются его размеры. Его фигура была бы впечатляющей в любой стране, а уж для Японии XIX века он представлял собой настоящего Гаргантюа. Много уважительных (а часто – фривольных) анекдотов обыгрывали его тучность, из-за которой, как говорили, он не мог сесть на лошадь; также известен был его аппетит. Такамори наследовал свое сложение от нескольких поколений семьи Сайго, его отец был крупный мужчина выше 180 см роста и мощный борец «сумо». По рассказам, Такамори был большим ребенком с широко поставленными глазами, и уже в школе знаменит своей грузностью. Во взрослом возрасте его рост составлял почти 180 см, а вес – 96 кг. У него была бычья шея (размер воротника – 19 дюймов) и неимоверно широкие плечи. Встречавшиеся с ним люди неизменно поражались его большими, пронизывающими глазами (британский дипломат Сэйтоу описал его так: «у него были глаза, блиставшие как большие черные бриллианты[576]576
  Ernest Satow, A Diplomat in Japan (London, 1921), p. 181.


[Закрыть]») и большими, кустистыми бровями. Современник-биограф добавляет, что он также был наделен огромными гениталиями (идай нару коган), хотя источник этих сведений не установлен.[577]577
  Танака, Сайго Такамори, с. 1. Этот неподтвержденный отчет о мужественном подарке Сайго может быть частью героической традиции. Можно предположить, что описание фигуры Сайго есть часть легендарного преувеличения, однако его мешковатая, большого размера армейская форма (ранее хранившаяся в музее храма Ясукуни Дзиндзя, теперь – в частной коллекции) может быть точно измерена и подтверждает размеры, традиционно приписывавшиеся герою.
  Одним из примечательных фактов, дополняющих легендарные черты Сайго Такамори и ставящих его в один ряд скорее с Ёсицунэ или Масасигэ, а не с известными современниками типа Кидо или Окубо, является то, что он никогда не соглашался фотографироваться – ни в группе, ни в одиночку, и даже императору Мэйдзи отказал в фотографии. Он жил во время, когда у японцев уже началось повальное увлечение фотокамерами, и все остальные знаменитые персонажи эпохи Мэйдзи были запечатлены на многочисленных фото. Сайго же выделяется своим отсутствием на групповых фотографиях руководителей правительства 1871–1875 годов. Нет также ни одного портрета, зарисовки или скульптуры, сделанной при его жизни. Все картины и скульптуры Сайго Такамори, исполненные в то время, включая знаменитое произведение Эдуарде Чиоссоне (1832-98, итальянский художник, привезший в Японию технику писания картин маслом), были работами людей, зачастую видевших его лишь отрывочно, однако которым он никогда не позировал. В результате мы даже не знаем, носил ли Сайго бороду, или усы. На большинстве гравюр эпохи Мэйдзи он изображен заросший волосами, однако официальные портреты и статуи показывают нам его чисто выбритым. Откуда это странное нежелание быть запечатленным в качестве визуального двойника? Простой скромностью это вряд ли можно объяснить, поскольку он вовсе не избегал общественного внимания. Возможно, он стеснялся своей полноты, или предпочитал, чтобы его узнавали по содеянному и по характеру, а не по внешним физическим аттрибутам, либо на него повлияло собственное убеждение в необходимости «отсутствия концентрирования на себе» (дзико футюсин сюги). Возможно, здесь была и другая, более тонкая и менее осознанная причина, а именно глубокое чувство морального стыда и личной никчемности – тот же мотив, по которому он отказывался от титулов и прочих мирских почестей, мог побудить героя искать смерти.


[Закрыть] Для страны, исторические фигуры которой стремились размерами соответствовать среднему уровню, он представляется в некотором смысле больше самой жизни. Эта необычная физическая величина Великого Сайго позже стала ассоциироваться с определенными внутренними качествами, и прежде всего – с сильным, нонконформистским характером, особо почитаемым в Японии по причине своей редкости.

На протяжении почти всей жизни, этого бегемота с Запада переполняла ярость. В школе, где он приобрел клички удо (остолоп) и омэдама (выпученные глаза), он был сильным драчуном; позже он использовал свой вес, как борец сумо, а в свои последние годы на Кюсю вырабатывал свою физическую энергию, без устали бродя по окрестным холмам со своими собаками. Одним из неприятных последствий его веса была малоизвестная болезнь, происходящая от ожирения. Во время ее сильных приступов Сайго был вынужден очищать себя весь день, не выходя из дома. Он использовал эти периоды вынужденного затворничества чтобы писать письма своим соратникам, – таким образом, историк может благодарить за ту огромную корреспонденцию, которая дошла до нас, именно тучность героя.

Относительно личности, заключенной в такую большую оболочку, трудно отделить факты от легенд. Ребенком он казался несколько заторможенным, в школе клана он стал известен, как вялый и неразговорчивый юноша.[578]578
  Утимура Кандзо (Дайхётэки Нихондзин, Токио, 1970, с. 21) описывает его, как «зажатого, молчаливого юношу» (норой мукути-но сёнэн), которого многие из однокласников считали «примитивным» (ахо). Он получил прозвище удо, обозначающее большого, бестолкового парня.


[Закрыть] В один из дней – типичная (и, не исключено, апокрифическая) история – он нес по тропинке большой поднос с пирожками, когда другой мальчик, решивший подшутить над неповоротливым приятелем, выпрыгнул из зарослей с диким криком; молодой Сайго аккуратно поставил поднос на землю и, повернувшись к шутнику, сказал со своим медленным сацумским акцентом: «Боже, как ты меня напугал!» Кажущаяся медлительность Сайго, разумеется, скрывала переполнявшую его энергию, стимулировавшую его бешеную карьеру, однако «раздражающая молчаливость, которая может сойти за презрение или мудрость», характеризовала всю его жизнь.[579]579
  Танака, Сайго Такамори, с. 296 и Marius Jansen, Sakamoto Ryoma and the Meiji Restoration (Prinston, 1961), p. 159. Для сравнения можно привести «косноязычное упрямство» и «тайную и яростную непоколебимость» Лютера, описываемую у Erik Erikson, Young Man Luther (New York, 1962), p. 63.


[Закрыть]

Уже в молодости он был самостоятельным и выказывал мало почтения авторитетам, и эти черты остались у него в последующем, когда он проявлял откровенность и неортодоксальность, которые традиционно избегаются японцами из опасения быть за это наказанными. Будучи резким, непослушным мальчиком, Сайго в конечном счете завоевал уважение школьных товарищей своей смелостью и предприимчивостью. Он стал вожаком (нисэгасира) группы мальчиков из мечтных самурайских семейств, в числе которых был и Окубо Тосимити, оказавший столь большое, а, в конечном счете, – фатальное влияние на его жизнь.[580]580
  В «психологическом анализе» образа Окубо Алберт Крэйг указывает, что мальчишеское неповиновение до некоторой степени поощрялось среди самурайской молодежи в Сацума, как признак мужественности. (Craig and Shively, eds.. Personality in Japanese History, pp. 269, 274, 278.) Идеальный воин, по представлениям, царившим на Кюсю, был готов нарушить установленные правила ради достойной цели.


[Закрыть] До самой смерти моральная неустрашимость и презрение к физической опасности оставались чертами личности Сайго, и даже современники, считавшими его цели путанными, а методы – немудрыми, никогда не ставили под сомнение его храбрость. Под его сдержанностью и молчаливостью скрывалась натура страстная, полная энтузиазма, временами разражавшаяся приступами неистовства. Следующий инцидент произошел в 1860 году, во время его первой ссылки. В один из дней на остров, где он жил, пришли известия, что главный министр сёгуната, которого он сам собирался уничтожить, как врага двора, был убит в Эдо: