Текст книги "Красная ртуть"

Автор книги: Айдын Шем

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 25 страниц)

Не прав ты был, разумеется, в своем высокомерном отношении к запуганным обывателям, лижущим руку с плетью! И оправданием тебе служит только то, что твоя обида не была направлена ни на кого конкретного, она была безлична. Даже на таких, как Ефим, эта твоя высокая обида не распространялась, – к ефимам возникала обычная, человеческая обида, смешанная, может быть, с недоумением.

Юноши и девушки, которых власть надеялась примирить с их положением изгоев, не только не соглашались нести печать бесправия, а, напротив, оказались самыми дерзкими и мятежными. Причем дерзость их совмещалась с успехами в учебе, с активностью в жизни. Именно это поколение создало вскоре нелегальные национальные организации, которые первыми в коммунистической империи начали борьбу против насаждаемых режимом порядков.

Итак, мать и сын постучались в дверь, за которой был кабинет старшего лейтенанта госбезопасности Иванова. Чтобы получить разрешение для поездки в Ташкент требовались веские основания, и коменданту было предъявлено письмо в Министерство за подписью директора школы.

– Руководство школы посоветовало Камиллу лично доставить письмо в Министерство, – говорила мама, – очень прошу вас разрешить ему поездку в Ташкент, он в тот же день вернется.

Комендант посмотрел на юношу.

– По таким вопросам, молодой человек, вам нужно приходить самому. Вы уже вполне самостоятельны, незачем маму беспокоить, – назидательно произнес он, и посетители поняли, что шанс получить разрешение имеется.

То ли Иванову импонировал способный юноша, то ли ему очень не понравился директор школы, приходивший с доносом на своего ученика, но он, действительно, был благорасположен. И достав отпечатанный типографским способом специальный бланк, он вписал в него имя и фамилию спецпереселенца, которому дозволялось посетить столичный град Ташкент.

– Когда вы собираетесь поехать в Министерство? – спросил комендант.

Камилл почему-то смутился, – наверное, из-за неожидаемого от человека в форме офицера госбезопасности доброго отношения. Он даже не мог сразу сориентироваться в днях недели, в которые школьное расписание позволяло пропустить уроки.

– Завтра, завтра же и поеду, – ответил он, после некоторого замешательства.

Комендант поставил дату и вручил бланк юноше.

– По возвращении верните разрешение в течение трех дней, – и встал, давая понять, что аудиенция окончена.

Искренне поблагодарив Иванова, мать и сын покинули комендатуру.

Назавтра первые четыре урока пропускать было не желательно, тем более что времени отпроситься уже не оставалось. Но последними двумя уроками были узбекский язык и физкультура. Узбекским языком в свою бытность в Чинабаде Камилл вполне хорошо овладел, поэтому учитель был доброжелателен к нему и разрешил пропустить урок. Ну и Евдокимыч, конечно, возражений не имел. Отнеся домой портфель и прихватив еще с утра заготовленный бабушкой кулек с вареными яйцами и помидорами, Камилл вышел на шоссе, ведущее в Ташкент. Уже вторая машина остановилась перед стоящим с поднятой рукой юношей, и минут через тридцать Камилл, заплатив шоферу совсем небольшую сумму денег за проезд, уже шел по направлению к стоящему на остановке трамваю. Трамваев, между прочим, он не видел с той поры, когда они перестали ходить в его родном городе, оккупированном германскими войсками.

Как ему наказывал Анатолий Аронович, юноша вышел у театра имени Алишера Навои, чтобы пересесть на другой трамвай, который довез его до Министерства просвещения Узбекской ССР. Здание Министерства стояло прямо у остановки, и Камилл сразу нашел его по прибитой у входа красивой вывеске. Отворив тяжелые створы дверей, Камилл вошел в просторный холл, где дежурный спросил его, по какому он делу. Камилл показал ему письмо, и дежурный велел передать его в экспедицию, куда поступают все письма. Но Анатолий Аронович предупредил своего ученика, чтобы тот не отдавал письмо никому, а сам добился приема в том кабинете, в котором ему сразу же отпечатают и дадут прямо в руки разрешение на пересдачу. Поэтому, прошествовав, якобы, в экспедицию, Камилл быстро поднялся на второй этаж и, поискав, нашел комнату с трафаретом секретариат. Сидевшие там тетеньки были внимательны к юноше, но объяснили ему, что прием посетителей происходит только до двух часов. Так что надо молодому человеку придти в другой день и зайти в комнату такую-то на третьем этаже. Огорченный Камилл все же поднялся на третий этаж, но двери нужной комнаты были закрыты. Сунулся, было, упорный парень в соседнюю комнату, но там ему сказали, что, во-первых, этими вопросами занимаются в другом кабинете, а, во-вторых, приемные часы с утра. Еще, наверное, полчаса бродил Камилл по коридорам Министерства, возвращаясь, то и дело, к заветной двери, и в один из подходов увидел, что дверь приоткрыта. Не стучась, парень вбежал в комнату, где за одним из столов сидела пожилая женщина в очках.

– Приема нет, – предупредила женщина вопрос посетителя.

Камилл сказал, что он приехал издалека, что у него срочное дело, вот письмо.

– Сдайте письмо в экспедицию, – кратко ответила женщина, и опять занялась своим делом. Настырный Камилл не стал объяснять ей, что для него, находящегося под гласным административным надзором, посещение Ташкента является большой проблемой, он просто сказал, что ему надо получить очень важное для него разрешение, что он вынужден сегодня вечером выехать из Ташкента. Женщина, не отрываясь от своего дела, отвечала, что этим вопросом занимается Василиса Николаевна, которая сейчас отсутствует и будет только завтра утром. Камилл понял, что сегодня он своего дела никак завершить не сумеет.

Выйдя на улицу, юноша постарался успокоить себя. Что ж, придется приехать вновь на следующей неделе. Комендант, вроде бы, доброжелателен, выпишет другое разрешение. И Камилл решил прогуляться по столичному городу.

Он, между прочим, прежде уже трижды посещал Ташкент, но это были своеобразные посещения. Дело в том, что учительница химии Маргарита Алексеевна была большой любительницей музыкальной классики и взяла на себя организацию коллективных поездок учеников в недавно построенный Театр оперы и балета, носящий имя великого поэта Алишера Навои. Она заранее, по заявке, покупала билеты на вечерние спектакли, а ученики через своих классных руководителей приобретали эти билеты. И в назначенный вечер около двух десятков старшеклассников веселой компанией в кузове заказанного заранее грузовика ехали в Ташкент и выгружались из машины прямо у широких ступеней театра. Шофер грузовика дремал в кабине, пока любители искусства слушали оперу или смотрели балет, а во время длительных антрактов ходили по великолепным залам прекрасного здания театра, восхищаясь неподражаемыми картинами, выполненными узбекскими мастерами в технике резьбы по ганчу, то есть по особому виду алебастра. После спектакля ученики ехали от здания театра по ночному Ташкенту домой, так что знакомство со столицей Узбекистана было весьма ограниченным.

Во время первого посещения театра ученики слушали оперу «Евгений Онегин». Большинство учеников с восьмого по десятый класс впервые слушали эту оперу, хотя отдельные партии, часто исполняемые по радио, слышали, надо полагать, все. Что касается Камилла, недавно только выбравшегося из далекой страны журчащих арыков и цветущих садов, где не ходят поезда, и откуда до ближайшего театра три дня скачи, не доскачешь, то он оказался к тому времени изощренным меломаном, прослушавшим не раз многие шедевры оперного искусства. Как такое оказалось возможным?

В первый свой день рождения в пристоличном городке Камилл попросил маму купить ему детекторный приемник с наушниками. Он протянул по двору, где они снимали у украинской семьи двухкомнатную времянку с верандой, провод длиной метров в двадцать, который оказался вполне мощной антенной для примитивного приемника, работающего на токе, индуцируемом радиоволной в этом проводе. По ночам он ловил далекие станции в коротковолновом диапазоне, несущие ту информацию о происходящих в стране Советов событиях, которая не звучала в передачах ташкентского и московского радио. Но вскоре его внимание полностью переключилось на отлично звучащие в наушниках музыкальные произведения разных жанров, передаваемые из московских залов и студий и ретранслируемые ташкентской студией. Как раз в тот год музыкальная общественность Москвы отмечала юбилей Большого театра, и почти каждый вечер в эфир шли передачи русских и зарубежных опер. Это было упоительно для, как выяснилось, музыкального юноши! Причем Камилл имел возможность убедиться, что звучание в наушниках намного совершенней, чем в громкоговорителях радиосети. И еще одним неоспоримым преимуществом обладали наушники: в них Камилл, никого не беспокоя, слушал музыку в постели до поздней ночи, когда мама, бабушка и братишка уже давно спали. Он надевал наушники в половине одиннадцатого по местному времени, когда в Москве была половина восьмого, и снимал их далеко за полночь – в зависимости от длительности оперного спектакля. Поскольку в течение года оперы часто повторялись, он уже знал, что при трансляции «Искателей жемчуга» он заснет раньше, чем если бы он начал слушать «Бориса Годунова», ну и так далее. Тогда же он стал убежденным приверженцем Лемешева, хотя впоследствии оценил великолепную чистоту голоса Козловского. Удивительно, но наушники передавали все нюансы звучания голосов солистов, позволяли слышать звучание каждого инструмента в оркестре. Может быть, такой эффект достигался благодаря тому, что слушал юноша музыкальные передачи в ночной тишине, да еще таким образом, что никакой посторонний звук не мог проникнуть в его уши, прикрытые пластинами наушников.

Так или иначе, Камилл на обратном пути весьма квалифицированно обсуждал прослушанную оперу с учительницей, и ребята то и дело восхищенно восклицали «Во дает!», имея ввиду вдруг проявившуюся эрудицию своего товарища в этой довольно далекой от большинства из них области.

Во время первой поездки в Ташкент Камилл предостерег своих друзей, что если они не заслонят его своими спинами, то его могут ссадить с машины во время проезда шлагбаума. Услышавшая эти слова ученица седьмого класса комсомольская активистка Лилиана, преждевременно созревшая красотка, стала громко возмущаться тем, что взяли в поездку спецпереселенца, которому нельзя выезжать за пределы городка.

– Конечно, Камилла очень жалко. Но мы же должны уважать законы своей советской страны!

Большинство учеников что-то неопределенное знали об ограниченных правах своих соучеников крымскотатарской национальности и сейчас они впервые столкнулись с этим вопросом так близко. И не нашлось, пожалуй, среди разместившихся в кузове никого, кроме этой девицы, кто в ответ на предостережение Камилла не возмутился бы тем, что их школьный товарищ может быть наказан за эту поездку. Генка Бывалов грубо прервал Лилиану:

– Молчи, сука! – и обратился к ребятам: – Посадите Камилла у кабины.

Камилл пробрался в глубину кузова, подталкиваемый в спину тумаками:

– Давай, лезь!

Лилиана поняла, что ее никто не поддерживает, но все же добавила:

– Если был бы здесь Разыков, он бы этого безобразия не допустил!

Генка, который был известен тем, что мало говорил, но много делал, ответил на это еще грубей:

– Ты, сука, еще раз вякнешь, выкину тебя из машины!

Эту не принятую в обхождении с девицами грубость сейчас все приняли как должное. Лилиана испуганно затихла, и потом всю дорогу не вымолвила ни слова. Между прочим, когда после возвращения из Ташкента ученики сошли с машины возле своей школы, Камилл заметил, что Гена Бывалов отвел семиклассницу Лилиану в сторону и что-то ей говорил. Во всяком случае, в дальнейшем Лилиана не осмеливалась выступать с подобными заявлениями.

Разыков, о котором упомянула эта политически сознательная девица, был младшим братом третьего секретаря горкома партии и учился в девятом классе, занимая в тот год пост секретаря школьной комсомольской организации. Еще он был известен тем, что на всех школьных вечерах из года в год читал своим низким басом стихотворение Маяковского:

 
 Я волком бы выгрыз бюрократизм.
 К мандатам почтения нету!
 К любым чертям с матерями катись
 Любая бумажка.
 Но эту!
 

Он делал шаг вперед и вынимал из кармана ладонь со сложенными пальцами, якобы держа в руках красный советский паспорт.

«Засунул бы ты его себе в жопу!», – каждый раз думал политически некорректный Камилл.

В один из последующих дней Разыков подошел к Камиллу:

– Я знаю, что ты ездил в Ташкент. Если бы я тогда там был, я бы тебе разрешил.

Он широко по-доброму улыбался, всем видом демонстрируя свой либерализм.

– Хибал я твое разрешение! – ответил Камилл. – Ишь, начальник какой нашелся. Тебе-то какое дело?

Камилл никогда не церемонился с подобными «благожелателями», он готов был дать отпор любому, кто посмеет говорить с ним свысока. Разыков был возмущен, по глупости своей хотел вынести «персональное дело комсомольца Афуз-заде», на школьное комсомольское бюро. Но обсуждение факта «неразрешенного выезда ученика школы имени И. В. Сталина спецпереселенца Афуз-заде вместе с классом на культмассовое мероприятие» уже состоялось в горкоме партии, где все же решили не будоражить школьную общественность такими проблемами. Кстати, инициатором этого обсуждения был третий секретарь, получивший донос Лилианы через своего младшего братца. И совместно с городскими органами безопасности, которые тоже были уведомлены о случившемся, было решено не препятствовать и в дальнейшем поездкам Афуз-заде в Ташкент совместно со школьным коллективом – возбуждение школьной общественности по случаю дискриминационного задержания одного из лучших учеников было признано нецелесообразным. И по факту грубого ответа Афуз-заде секретарю школьной комсомольской организации было рекомендовано шума не поднимать. Но при этом школьным сексотам, более ответственным, чем семиклассница Лилиана, было дано указание наблюдать во время последующих поездок за этим Афуз-заде, а то, неровен час, останется в Ташкенте, станет «невозвращенцем».

Может быть, не все знают, что означает слово "сексот"? Представьте себе, я тоже долго не знал происхождения этого слова. Оно было самым страшным ругательством в годы моего довоенного детства, и произносили мы его как "сиксот". Так противнее звучит, правда? А происхождение у этого ругательного слова вполне легитимное – это сокращение от "секретный сотрудник".

…Камилл осмотрелся. Налево шла просторная улица, обсаженная тополями, справа, совсем близко, был какой-то парк. Камилл пошел направо, и, перейдя дорогу, оказался в роскошном сквере. Посреди широких аллей цвели высокие красные канны, обсаженные по краям где желтыми, где синими, низко растущими цветами. Вдоль аллей стояли длинные скамьи с выгнутыми спинками, над которыми нависали густые, уже сильно пожелтевшие, каждая в своем неповторимом оттенке, кроны чинар, платанов, каштанов. Справа за темно-зелеными кустами давно отцветшей сирени виднелся деревянный павильон с остроконечной крышей, с резными кружевными капителями колонн. Камилл подошел ближе. На открытой веранде сидели за столиками молодые парни и девушки, на столиках стояли бутылки с сухим узбекским вином, с безалкогольной «крем-содой», печенье было в вазочках, пирожные были на блюдечках. Молодые люди были веселы и беззаботны, и Камилл подумал, что когда он станет ташкентским студентом, он тоже будет приходить с друзьями в этот павильон. Он не знал, что эти молодые люди были, действительно, студентами Университета, строения которого стояли здесь же рядом, с другой стороны сквера. Как раз сейчас закончились лекции, поэтому филологи и историки вместе с физиками и математиками, и, конечно же, с самыми беззаботными шалопаями – геологами, праздновали окончание учебного дня, не задумываясь о дне завтрашнем, когда с утра их вновь ожидают тишина аудиторий и теснота лабораторий. Увы, есть среди студентов мрачные одиночки или скромные маменькины сыночки и папенькины дочки, которые после лекций отправляются в домашнюю скукоту или бытовую суету. Но существует и цвет студенчества всех времен и народов, который украшает печальную нашу планету, и который, как сказано, и песни поет, и горькую пьет, и еще кое-чем занимается…

Поглядев оценивающе на студентов и выпив стакан газировки, Камилл продолжил осмотр так понравившегося ему маленького живописного парка. И тут он увидел возвышающуюся в центре сквера посреди прекрасной цветочной клумбы огромную статую Сталина. Вождь держал одну руку за пазухой, другая безжизненно свисала вниз. Голова его была чуть наклонена, взгляд устремлен на гуляющих по аллеям людей, которые вовсе и не замечали наблюдающего за ними гранитного истукана – привыкли. Камилл вспомнил, что гипсовая статуя Сталина, стоящая на центральной площадке в парке его городка, совсем иная. Там тоже одна рука Вождя свисает вниз, но другая воздета ввысь, а взгляд у Учителя орлиный и тоже устремлен в выси поднебесные…

Камилл прошел до конца аллеи и на противоположной стороне сквера, через дорогу, перед ним предстали солидного вида, тяжеловесные трехэтажные здания старой постройки. Подойдя ближе, он прочел: Средне-Азиатский Государственный Университет имени В. И. Ленина. Как это здорово, возликовал Камилл, что Университет, студентом которого он собирается быть, стоит рядом с этим чудесным цветочным островом, где его ждут не дождутся столики на открытой веранде и широкие, с гнутыми спинками, скамейки в аллеях!

Так, в состоянии неясной эйфории он дошел до Театра, там сел на уже знакомый трамвай и доехал до шоссе Ташкент – Самарканд, на котором стоял его городок. В кабине полуторки, в познавательной беседе с шофером об окружающей местности он доехал до дому.

На следующий день после уроков он пришел в комендатуру. Комендант был озадачен неудачей своего поднадзорного.

– Вот что, – сказал Иванов, – дать вновь разрешение я не могу, потому что ваша оказавшаяся неудачной поездка уже зафиксирована. А так часто у нас разрешения не выдаются. Вы поезжайте самовольно. Если вас поймают, то приведут ко мне, а я уже решу вопрос с минимальным ущербом.

Камилл принял сказанное к сведению.

– Но лучше не попадайся, – продолжал комендант, перейдя на «ты». – Обойди контрольный шлагбаум по берегу Кара-Кульдюка, но ни в коем случае не по железной дороге. А там, через пару километров, выходи на шоссе и голосуй.

Камилл, очень довольный общением с Ивановым, пошел домой, намереваясь завтра с утра отправиться в Ташкент. Он так и сделал. В Министерстве ведающая такого рода вопросами женщина приняла его по-деловому, без каких-либо лишних расспросов. Она вышла в другой кабинет и вернулась с бумажкой, которая давала Камиллу возможность пересдать (но только один раз!) экзамен по Конституции СССР.

Глава 8

При расставании с подругами Айше передала им письмо для мамы, в котором кратко сообщала, что она срочно выехала «по учебным делам» в Узбекистан, где она останется до осени, а потом приедет в Мелитополь. Свой адрес Айше обещала сообщить в следующем послании. Хатидже, получив такое письмо, была взволнована, но ее успокоило то обстоятельство, что поездка дочки в пугающий ее Узбекистан был вызван «учебными делами». Что же, иногда люди вынуждены прибегать ко лжи, именуемой в этих случаях «святою». Конечно, какие-то сомнения у мамы были, но она надеялась, что дочь в следующем письме сообщит подробности. Айше же не знала, какими конкретными «учебными делами» оправдать свой внезапный отъезд из Казани на все лето. Написать правду она не могла из-за опасения перлюстрации писем, да и по соображениям случайной невоздержанности языка, которая могла посетить ее бедную маму или младшую сестренку. Наконец, она сочинила пространное письмо, в первой части которого убедительно обосновала необходимость заработать во время летних каникул деньги, а большую часть письма посвятила рассказу о том, в какую чудесную экспедицию ей удалось устроиться на лето, какие тут хорошие люди, какой замечательный человек начальница экспедиции Елена Александровна. И опять приписала, что по окончании работ она приедет к маме и сестричке.

Хатидже была, как и предполагалось, заморочена описаниями прелестей гор и рассказом о необычайно хороших людях, среди которых довелось оказаться ее дочке. Но ее обеспокоило то, что о техникуме в письме не было ни слова. И как же Айше приедет осенью в Мелитополь, если в это время уже должны начаться учебные занятия? В ответном письме она изложила все волновавшие ее вопросы. Айше как-то отписалась, успокоив маму относительно дальнейшего развития событий, но сама находилась в беспокойстве именно из-за неопределенности ближайшего будущего.

…Молодые люди прекрасно проработали в отряде Войцеховской до поздней осени. Отношения девушки с ее женихом не получили дальнейшего развития. Елена Александровна, убедившись, что Айше избегает сближения с молодым мужчиной, предприняла со своей стороны меры, которые должны были оградить девушку от неожиданностей экспедиционной жизни.

Когда пришла пора сворачивать полевые работы, то по совету Елены Александровны, которая стала добрым ангелом молодых людей, было принято такое решение: Айше возвращается к маме, Исмат же остается на зимовку в числе трех человек на горной базе экспедиции.

Зиму Айше провела с мамой и сестренкой. Им она рассказала только часть правды, сочинив историю, связанную с тем, что Исмат хочет учиться, а его из колхоза не отпускают. Вот, мол, он и вынужден был убежать, а чтобы подзаработать денег устроился на работу в горную экспедицию.

Сама Айше приняла решение уйти из техникума и сдавать экзамены экстерном за десятый класс, чтобы попытаться поступить в медицинский институт там же в Казани. Хатидже поразмыслила и согласилась, что ее старшая дочь выбрала правильный путь.

 Исмату ташкентский милицейский чиновник, хороший знакомый Войцеховской, без особых хлопот выправил паспорт на основании его фронтовых документов и наградных книжек – все было в рамках закона, но хорошие стороны закона в стране действовали только по блату. Исмат дважды побывал в Ташкенте, остальное же время с утра до ночи вместе с товарищами трудился на занесенной снегом базе, где работы было невпроворот.

С Айше он не переписывался – так было решено из соображений безопасности. Поэтому обговоренного мая месяца он ждал с огромным нетерпением.

И в мае, в середине месяца, Айше приехала в Ташкент на главную базу Красногорской экспедиции, откуда через два дня на том же самом старом студебеккере та же самая компания выехала в горы, где прибывшие ранее сотрудники уже развернули фронт полевых работ.

Молодые люди за лето обдумали жизненные планы на ближайшие годы. По окончании экспедиционного сезона они поедут в Мелитополь, где Исмат устроится на работу, Айше же будет всю зиму готовиться к экстернату. Потом девушка поедет в Казань, где будет уже держать экзамены сначала за десятилетку, потом – вступительные в медицинский институт. Если удастся в институт поступить, – а Айше твердо надеялась одолеть этот порог, – то приедет в Казань и Исмат. Он поначалу найдет себе подходящую работу, а потом они с Айше будут думать о том, куда ему поступить на учебу в следующем году.

В замыслах молодых людей не было конкретных сроков вступления в супружескую жизнь, но это подразумевалось – в то или иное время, в зависимости от свершения намеченных планов по выбору жизненного пути.

В ноябре, заработав некоторую сумму денег, да и окрепнув здоровьем в горах, молодые люди распрощались с друзьями-геологами и договорились не прерывать дружеских связей. Елена Александровна наказала им держать ее в курсе всех важных событий и предоставила машину до железнодорожного вокзала в Ташкенте.

 Они приехали на вокзал утром, приобрели билеты и сели дожидаться своего поезда. Пошел дождь, в зале ожидания было душно и влажно.

До поезда оставалось чуть больше часа.

– Пойти купить какой-нибудь еды? – обратился Исмат к подруге.

– Есть не хочется, а попить чего-нибудь я бы не отказалась.

Айше достала из стоящей рядом сумки бумажный пакет и протянула Исмату:

– Ну, если что вкусненькое увидишь, тогда возьми. Вообще-то еда у нас на дорогу есть.

…Уже знакомый нам отпрыск председателя колхоза из-под Коканда, которому мы дали имя «байбоча», что означает «байский сынок», увильнул, как всегда, от поездки вместе со своим техникумом в целинные районы Узбекистана на сбор хлопка, получив «вызов» на ту же хлопкоуборочную кампанию в отцовский колхоз. Байбоча маялся от безделья в родном селении, мозоля всем глаза и раздражая папашу, занятого день и ночь в эту страдную пору. И когда однажды он попросился съездить в столичный город Ташкент, отец не отказал ему – пусть этот великовозрастный болван хоть неделю не путается под ногами. Байбоча приехал в шумном и грязном вагоне местного поезда на ташкентский вокзал с зашитым на поясе потайным карманом с денежными знаками – карманники в хлебном городе Ташкенте были высшей категории. Он шатался по мокрой после дождя привокзальной площади в поисках, где бы поесть после почти суточной тряски в идущем без расписания поезде, который останавливался и подолгу стоял у каждого, как говорится, столба. Вдруг возле тетки в замызганном белом халате, торгующей из большого алюминиевого бака «беляшами» – пирожками с неизвестного происхождения мясом, он увидел загорелого бородатого человека. Байбоча сразу, несмотря на бороду, узнал его: это был Исмат Исматов, ненавистнейший его враг, о смерти которого на Фархад-строе правление колхоза было уведомлено два года тому назад.

Исмат тоже увидел своего односельчанина, вперившего в него удивленный взгляд. Первым побуждением бывшего фронтового разведчика было спокойно удалиться, сделав вид, что он это не он. Но на лице у застывшего в десяти шагах от него байбочи появилась такая довольная ухмылка, что сомнений не оставалось – Исмат опознан им со всей очевидностью. Также не было сомнений в том, что байбоча сейчас отправиться искать милиционера.

Председательский сынок именно так и поступил. Исмат увидел, как тот заметался по площади, высматривая человека в форме. Какое было бы несчастье, если бы этот мерзавец натолкнулся случайно на Айше! Увидев, как байбоча побежал к выстроившимся у левого крыла вокзального здания одноэтажным домикам, Исмат быстро пошел к сидевшей на скамье в зале ожидания девушке. Разговор был очень коротким.

– Айше, я встретил только что байбочу. И он меня видел. Сейчас он ищет милиционера. Времени, чтобы спрятаться, у нас нет. Ты укутайся и сиди. Через час подойдет поезд, ты с вещами уезжай. Я отвлеку его и скроюсь в городе. Приеду, как только смогу. До свидания, милая.

Он пожал руку ошеломленной девушке, взял одну из своих сумок, и последними его словами были:

– Укутайся, чтобы он тебя не узнал! – с этим Исмат, не оглядываясь, вышел на привокзальную площадь.

Из-за крайнего ларька выбежал байбоча, без разбору шлепая по лужам. Видно было, что он нервничает и не может отыскать милиционера – этих службистов, и впрямь, никогда не бывает рядом, когда они нужны! Но тут из боковой двери домика, где, по всем признакам, располагалась какая-то харчевня, неспешно вышел человек в синей форме и в фуражке с красным околышем. Байбоча чуть не столкнулся с ним и сразу же стал ему что-то рассказывать, усиленно жестикулируя и показывая рукой в сторону зала ожидания. Исмат, быстро зашел за колонну, с биением сердца наблюдая за развитием событий. Но байбоча явно не понравился русскому милиционеру, который, наверное, и не мог разобрать его путаную речь, состоящую из смеси узбекских слов с осколками неправильно произносимых слов русских. Он что-то сказал ретивому доносчику и резко повернул назад, к дверям в харчевню, перед тем указав рукой в другую сторону, где, как понял Исмат, находилось отделение привокзальной милиции. Байбоча побежал в указанном направлении, и тогда Исмат, выйдя из-за укрытия, пошел спокойно ему наперерез, чтобы оказаться замеченным им. Байбоча увидел Исмата и остановился. Исмат, будто бы не видя его, прошел шагах в двадцати от замершего в испуге парня и направился к двухэтажному зданию универмага, возле которого была трамвайная остановка. Байбоча ринулся к милицейскому отделению. Как только он скрылся за дверьми, Исмат быстро свернул в сторону какого-то длинного павильона, который оказался пустынной платформой пригородных поездов. Похоже, что в ближайшее время поездов не ожидалось, и вновь превратившийся в беглеца молодой мужчина пошел, то и дело оглядываясь, по железнодорожным путям в другую сторону от вокзала.

Горько было на душе Исмата. Надо же такому случиться! Среди многомиллионного населения Узбекистана был у молодого мужчины один настоящий враг, и вот он оказался с ним в одно и то же время в одном и том же месте! И это случилось за полчаса до того, как он должен был надолго, если не навсегда, уехать в края, где не было людей, могущих его опознать!

То был перст судьбы, назначившей новую череду нелегких испытаний и без того немало бед перенесшим молодым людям. На все воля Аллаха!

Но Исмату было не до ламентаций и тем более не до философических размышлений. Он думал сейчас о том, удалось ли ему отвлечь преследователей от Айше. Хотелось надеяться, что байбоча поверил в то, что его недруг покинул вокзал со своей небольшой поклажей, и если в милиции примут его донос всерьез, то направят людей для поисков не в зал ожидания, где сидела Айше, а к трамвайной остановке и в само здание универмага, куда вроде бы шел не торопясь подозрительный субъект.

А в отделении милиции байбочу, пытавшегося путано и возбужденно что-то объяснить по-узбекски, поначалу не хотели слушать, хотя среди троих милиционеров двое были узбеками. И когда дежурный сержант уже поднялся, было, из-за своего стола, чтобы вытолкать назойливого парня, немолодой усатый служака с двумя лейтенантскими звездочками, не могущими уже много лет дождаться третьей, вдруг уловил некий смысл в сбивчивой речи парня.

– Тохта! Погоди! – осадил он сержанта, и обратился к байбоче:

– Ну-ка, зайди в кабинет!

Он закрыл за дрожащим парнем дверь и велел ему рассказать обо всех своих подозрениях с самого начала. Тот опять завелся, что-то говорил маловразумительное, размахивая руками и брызжа слюной, но милиционер прикрикнул на него и велел все пересказать спокойно и внятно. Байбоча взял себя в руки и пересказал все, начиная с того, что знает Исматова с детства, поведал о получении известия о его смерти на стройке и о сегодняшней встрече с мнимым мертвецом. Выслушав парня, лейтенант ненадолго задумался, потом вскочил и крикнул в коридор: