Текст книги "Красная ртуть"

Автор книги: Айдын Шем

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 25 страниц)

…После того, как вытащили ребенка лет шести-семи и отпоили его водой из небольшого хауза, которая не вся ушла во время земных содроганий, мужчины поспешили к раскопу, оставив девочку на попечение радостно облизывающей ее лицо собачки. Но в маленькой пустотке, чудом возникшей над выбегавшей, по-видимому, из помещения девочкой, никого больше не было, не видно было ничьих торчащих рук или ног. Исмат не стал задавать мужчине страшный вопрос о том, сколько его близких оказались погребены обрушившейся кибиткой. Никаких звуков из-под груды земли не слышалось.

Мужчина подошел к спасенной дочке и взял ее на руки. Девочка молча прижималась к отцу, временами оглядываясь на то место, где стоял их дом, и не до конца понимала, что тут произошло. Не отпуская дочь, мужчина подошел к Исмату и протянул ему руку:

– Рахмат! Спасибо!

Исмат погладил девочку по голове:

– Пусть Аллах поможет всем нам… Скажи, далеко ли отсюда до персидской границы?

Мужчина, нисколько не удивившись вопросу чужеземца, ответил, указывая рукой:

– Иди в этом направлении до трех холмов. От последнего сверни налево, иди по руслу сухой речки. Там в колючих кустах и спрятаться можно, если пограничники появятся. Дойдешь до склона, где арчовая роща, обойди скальную гряду справа и иди…, – он взглянул на солнце, которое уже почти достигло наивысшего своего положения, – …иди на широкий пологий подъем так, чтобы тень твоя отклонялась от тебя влево на восьмую часть круга. Дойдешь до крутого обрыва и увидишь внизу слева селение. Спускайся к нему не напрямик, а обойди гору, которая справа, и по ущелью выйдешь к селу с нагорной стороны. Идти тебе, если повезет, часа четыре. Если русские тебя не заметят, то вскоре заметят персы. Но лучше, если никем не замеченный, ты доберешься до поселения. Там живут туркмены, они тебе помогут. Но не попадайся на глаза тамошней полиции.

– Спасибо, брат, – ответил Исмат. Он напился воды из мутной лужи на дне хауза и пошел в сторону гор, предоставив себя воле Аллаха.

…Он шел по сухой песчаной земле, радуясь, что не приходится идти по осыпающимся барханам. Он увидел справа от себя три холма, прошел по сухому руслу, обогнул хилые заросли саксаула и увидел арчовую рощу из полутора десятка старых деревьев. Он шел, поминутно оглядываясь, чтобы успеть скрыться в случае опасности в каменных нагромождениях. Но встречи с пограничным дозором ему удалось избежать – то ли по причине случившегося землетрясения, то ли потому, что подсказанный ему отцом спасенной девочки маршрут был минимально опасен.

По пологому склону он дошел до вдруг открывшейся кручи, и увидел внизу дымки – дома селения сливались с окружающим ландшафтом, и их можно было издали принять за каменный обвал. У Исмата все же не было уверенности, что он уже находиться на территории соседнего государства. Но пока что подсказанные ему ориентиры оказывались верными и, по всей вероятности, это было то самое туркменское село на территории Ирана. Что ж, надо обогнуть теперь гору с правой стороны, что, кажется, будет делом не очень легким. Однако, пройдя за склон, он увидел спускающуюся вниз по неглубокому ущелью осыпь, которая вывела его к площадке на задворках селения, откуда все оно было хорошо видно. Он пригляделся и убедился, что дома в селении целы, хотя какие-то признаки не очень значительных разрушений можно было угадать. Он еще раз внимательно оглядел весь кишлак и увидел над крытой шифером крышей одного из зданий флаг с полумесяцем. Исмат твердым шагом направился к этому зданию.

Войдя в селение, он убедился, что разрушений здесь неизмеримо меньше, чем на противоположной стороне государственной границы. В некоторых домах оползли стены, накренились крыши, такие же тяжелые, земляные, но полностью обрушившихся домов не было видно. Мужчины, занимающиеся возле своих домов их укреплением, оглядывались на чужого человека, но особого их внимания Исмат не привлекал. Он прошел без препятствий к дому с флагом и прочел выведенную над дверями арабской вязью надпись, из которой явствовало, что здесь расположен полицейский участок. Под пространной этой надписью, в которой указывалась территориальная принадлежность селения, стояло написанное латинскими буквами слово "Polizei" – почему-то в немецкой транскрипции. Когда он поднялся на крыльцо навстречу ему выбежал человек в военной форме с недобрым лицом: его заметили из окна.

– Кто такой, откуда пришел? – зарычал на него сидевший в полупустой комнате за большим столом большой усатый человек, не поднимаясь с табуретки, только угрожающе наклонившись вперед.

Исмат, до сыта набоявшийся в стране Советов, не собирался здесь раболепствовать, даже под угрозой быть отправленным назад.

– Ас-саляму алейкум, – миролюбиво произнес он, почтительно наклонив голову. – Я пришел к вам, чтобы рассказать кто я и откуда.

Вопрошавший говорил на туркменском языке, Исмат же ответил ему на узбекском. Полицейский, не ответив на приветствие, спросил так же грубо:

– Так ты узбек? Как ты проник в мою страну? – на этот раз он говорил по-узбекски.

– Господин, дайте мне попить воды, я много часов шел по пустыне, и у меня горло просохло.

– Хасан, принеси воды, – велел полицейский чин тому, который выскочил на крыльцо навстречу входящему Исмату.

Исмат жадно выпил воду и, испросив разрешения, сел на табуретку.

– Господин, я бежал из России, прошу дать мне убежище, – начал он, называя страну, включающую в свой состав Центральную Азию, "Россией". И вправду, ведь не из суверенного Узбекистана он бежал, а из Империи. Но такое именование сопредельной державы – «руси» – было принято и в Иране, так что Исмат подсознательно угадал верную геополитическую терминологию.

– Многие хотели бы жить в моей стране, – высокомерно произнес чиновник. – Нам не нужны всякие бездельники, – продолжил он, оглядывая посетителя.

Его помощник, который стоял у двери, охраняя, наверное, путь к бегству посетителя, произнес фразу на персидском, из которой Исмат, немного знающий этот язык, понял, что тот напоминает своему начальнику о директиве направлять всех пойманных нарушителей границы на строительные работы в центральные области страны. Исмат подумал, усмехнувшись, что и здесь есть аналог Фархад-строя, великой стройки коммунизма. Его усмешка не осталась незамеченной местным пинкертоном, который резко обернулся:

– Ту ба форсий балад хасти? (Ты знаешь персидский язык?)

– Ха, медонам, – произнес смиренно Исмат, что означало "Да, знаю". Потом добавил не без умысла: – И русский язык хорошо знаю.

– Ты, что, образованный? – спросил полицейский.

– Да, я окончил школу и после этого учился еще, – отвечал Исмат, не вдаваясь в подробности.

Полицейский задумчиво поглядел на пробравшегося из соседней страны человека. Затем потянулся к телефонному аппарату, стоящему на соседнем столике, и начал вращать его ручку, не отводя отрешенного взгляда от Исмата. Пока шло соединение с вызываемым абонентом, полицейский продумал свою мысль.

– Уважаемый господин Реза, – проговорил он в телефонную трубку. – Я здесь обнаружил для вас подходящего человека. Да, я всегда внимательно отношусь к вашим заданиям. Да, успех венчает труд. Конечно, вы сами еще должны с ним встретиться. Я все понял, спасибо за доверие. Благословение Аллаха да пребудет с вами!

Опустив трубку на рычажки, полицейский обратился уже с другим тоном к Исмату:

– Кушать хочешь?

– Да, добрый господин. Я очень голоден, – отвечал Исмат, который все понял из происшедшего разговора, и который именно на такую реакцию иранских чиновников рассчитывал – образованного человека, хорошо знающего язык коварной соседней державы, в тюрьму отправлять не разумно.

– Хасан, принеси этому человеку чего-нибудь поесть. Нет, погоди. Сходи в ашхану, вели принести хорошей еды на двоих. Скажи, я велел.

Полицейский начальник оторвал, наконец, свой зад от сидения, встал и обошел стол. Поднялся и Исмат, обернувшись к подошедшему нему полицейскому. Тот, и впрямь, оказался гигантом. Исмат, сам не малого роста, приходился ему по подбородок, к тому же этот иранец был в два раза шире его в плечах. Довольный произведенным впечатлением полицейский потрепал своего пленника по плечу:

– Во дворе чашма. Иди умойся, сейчас перекусим. Как твое имя?

– Меня зовут Исмат. Исмат Исматулло я.

– Хорошо, Исматулло. Иди, приведи себя в порядок. Нет, вот в эту дверь.

Исмат оказался в небольшом дворике при полицейском участке, где вдоль стены росли пыльные кусты мелких роз, за которыми стояла будочка для отправления нужды, а в одном из углов в керамическом обрамлении был установлен медный кран.

Пока Исмат приводил себя в порядок полицейский стоял подбоченясь на крыльце.

– Воды у нас много, – с гордостью произнес он, когда Исмат открыл кран, и из него щедро полилась вода. – У нас тут своя артезианская скважина.

Исмат помылся по пояс, вытерся принесенным вернувшимся к тому времени младшим полицейским полотенцем и, натянув вновь рубаху, поднялся в комнату.

– Давай поедим, – большой полицейский указал рукой на установленные на покрытом скатеркой углу стола касы с тыквенным супом и с шавля – мясной рисовой кашей.

Произнеся обязательное "бисмилля", пленник и полицейский принялись за еду.

– Меня зовут господин Нияз. – представился полицейский. – Расскажи, почему ты убежал из своего Бейнелмилела?

– Этот Бейнелмилел (интернационал) – государство, где плохо всем, но особенно плохо нам, мусульманам, – отвечал Исмат. Он многое мог бы поведать об этом, как человек, прошедший войну, трудармию, знавший о судьбе крымских татар. Но не место, да и нецелесообразно.

– Ты о себе расскажи, – прервал его полицейский.

Исмат уже раньше решил, что расскажет все, оставив вне своего повествования убийство им охранника лагеря и то, что касается Айше.

– Я бежал с Фархад-строя, – начал Исмат, но господин Нияз перебил его:

– Неужели из коммунистической тюрьмы так легко убежать? Из нашей не убежишь! – и полицейский плотоядно засмеялся, потом спросил: – А за что тебя посадили в тюрьму?

– Почему в тюрьму? – удивился, было, Исмат, потом, сообразив, ответил: – Да, на стройке был участок, где работали заключенные, им было еще хуже. Но Фархад-строй назывался народной стройкой, туда насильно привозили людей из всего Узбекистана. И меня однажды ночью записали "добровольцем" на стройку. Наша жизнь там мало отличалась от каторги, но у нас было право раз в год выходить с территории стройки на один день. Я воспользовался этим – и вот, убежал. Но оставаться в Советах я не мог, на меня был объявлен розыск по всей стране. И если Иран меня не примет…

Рассказ показался господину Ниязу убедительным. Однако окончательно вопрос о дальнейшей судьбе перебежчика будет решать чиновник из жандармерии, который прибудет завтра.

– На той стороне тоже было землетрясение? – спросил после небольшой паузы полицейский. – Здесь у некоторых домов обрушились стены.

– О-о! – воскликнул Исмат, и рассказал о полностью разрушенной окраине города Ашхабад, о ребенке, с трудом извлеченном из-под руин.

– Да хранит нас Аллах! – воскликнул господин Нияз, услышав ужасное повествование гостя.

Приближался вечер. Помощник убрал со стола и, попросив у начальника разрешения удалиться, ушел.

– Ты, Исматулло, не обижайся. Я тебе поверил, но выпустить тебя я сейчас не могу. Переночуешь в арестантской комнате, а завтра должен приехать важный чиновник, он решит, что с тобой делать. Я, ты же понимаешь, только здесь, в приграничном селе, большой начальник.

– Вы, господин, везде будете большим, – улыбнулся Исмат, и оба мужика, примерно одного возраста, рассмеялись.

Полицейский открыл находящимся на его поясе ключом маленькую дверь в сенях, за нею оказалась комната с забранной толстой решеткой окном, в которой лежала на полу только камышовая циновка. Полицейский выразительно посмотрел на Исмата, потом вынес из другой комнаты стеганный ватный халат и вручил его своему пленнику:

– Ничего, переночуешь, – проговорил он строго.

– Ничего страшного, переночую, – ответил Исмат, и мужчины расстались, пожелав друг другу доброй ночи.

Полицейский Нияз полночи не спал, обдумывая ситуацию. Не имея претензий к судьбе в отношении своих не облагаемых налогами доходов, складывающихся из поступлений от торговцев, снабжающих приходящих из Туркмении контрабандистов товарами, он испытывал душевные муки по причине своего невысокого полицейского чина. Начальство в ответ на его покорнейшие обращения по этому поводу заявляло, неофициально, конечно, – а за что, мол, тебе повышать звание?

– Контрабандистов ты не ловишь…

– Нет их на моем участке! Хорошо поставлена профилактика преступлений!

– Ага… Так… Доходов в казну от твоей службы никаких.

– Какие доходы могут быть в наших маленьких бедных кишлаках! – означенный полицейский участок контролировал несколько приграничных селений.

– Ну да, конечно! Ну, так чего же ты хочешь?

Разумеется, те, кто платили начальнику полицейского участка, платили тем, кто сидел ступенькой выше, более крупные суммы. Ясно, что не проявляющий рьяности господин Нияз сидящих выше вполне устраивал, но поощрять его не было нужды. Мало ли что может случиться, а потом еще обвинят в поддержке нечестного чиновника. Пусть чувствует свою зависимость от вышестоящего начальника.

И вот совсем недавно в жандармское управление округа поступило указание найти среди приходящих из-за кордона отчаянных мужчин – эти хождения не были тайной и для самых высоких инстанций! – найти такого, который был бы грамоте обучен и знал бы русский язык. Припугнуть его, привлечь деньгами и заставить выполнять задания иранской стороны. Жандармский начальник округа, объезжавший приграничные селения, обещал господину Ниязу посодействовать в получении очередного звания, если тому удастся найти подходящего человека. И вот, кажется, Ниязу повезло – к нему своими ногами притопал человек, наряду с узбекским и персидским знающий хорошо еще и русский язык. Впрочем, было одно неприятное обстоятельство: этот человек не мог возвратиться назад, в Советы. Да и знает ли он в действительности русский язык или, как многие, может только с горем пополам объясниться с русским покупателем на базаре?

В общем, полночи не спал господин Нияз, не ведая, повезло ли ему с этим Исматулло или ничего из этого дела не выйдет?

Назавтра около полудня Исмат, пребывающий в запертой комнате рядом с кабинетом начальника, услышал звук приближающегося автомобиля и увидел в окно, как новенький "виллис" щегольски развернулся и резко притормозил. Из-за баранки соскочил бравый мужчина лет пятидесяти, в военной форме, подтянутый, и быстрым шагом зашагал к крыльцу. Исмат услышал в коридоре топот ног – это весь небольшой штат полицейских устремился навстречу прибывшему чину из жандармского управления.

Конечно же, гостя за конфиденциальным разговором угощали чаем. Только через час по прибытии жандарма Исмат был введен в кабинет. Круглолицый, с чисто выбритой головой жандармский чиновник не ответил на приветствие перебежчика, в то время как Нияз приветливо пригласил пришельца из-за кордона сесть поближе к столу.

– Ну, Исматулло, расскажи господину Реза о себе.

Жандарм Реза, между тем, с подчеркнутой подозрительностью исподлобья глядел на облаченного в бедный дехканский наряд перебежчика.

Исмат обратился к полицейскому:

– Господин Нияз, могу я говорить по-узбекски?

Наверное, этот вопрос уже обсуждался двумя представителями власти, потому что Нияз сразу, без согласования с высокопоставленным посетителем, ответил:

– Господин жандарм знает узбекский язык.

Исмат кратко, как и вчера, начал рассказывать о себе, начиная со дня своей насильственной отправки на Фархад-строй.

– Начни с событий лета сорок первого, когда Германия напала на Советы, – перебил его жандарм.

Исмат поведал о том, как он перед самой войной посватался к девушке из соседнего кишлака, как закончил отделывать дом и как на второй месяц войны, казавшейся жителю узбекского колхоза такой далекой, он получил повестку из военкомата. Потом была трехмесячная подготовка на специальных курсах где-то возле Москвы, затем отправка на фронт и два года в полковой разведке в звании старшего сержанта.

Слушая Исмата, жандарм особое внимание обратил на факт обучения того на военных курсах и, в особенности, пребывание на фронте в качестве разведчика. "Если не врет, – думал жандарм, – и если он не заслан русской тайной службой, то высшее начальство будет весьма довольно вербовкой такого человека".

– А теперь продолжай говорить на фарси, – вдруг перебил он рассказчика, когда тот дошел до своего ранения и отправки в госпиталь.

Исмат перешел на персидский язык, на котором он мог связно передать суть событий, но без сопутствующих деталей.

– Говорить русский теперь, – вновь перебил его жандарм.

– Русский язык я знаю намного лучше, чем персидский, – ответил Исмат и только начал говорить по-русски, как жандарм велел ему перейти на узбекский.

"В персидском языке он быстро усовершенствуется, – соображал жандарм. – А русский, кажется, он действительно хорошо знает".

И он вдруг опять перебил рассказчика:

– Do you speak English? – английским господин Реза владел вполне прилично.

Исмат только смог догадаться, что вопрос задан на английском, и он ответил на немецком, которому он, будучи на фронте, обучался по необходимости:

– Nein, mein Herr, ich spreche Deutsch, aber sehr schlecht.

"Так-так, – думал жандарм. – Нет, с ним, конечно, надо еще разбираться, но это дело специалистов. Они из него вытряхнут все. Но как сырой материал он подходит. А там видно будет. Если нужно, то и перевербовать можно".

А вслух он сказал:

– Ну, хорошо. Надо ехать, путь не близкий. Господин Нияз, документы на Исматулло оформлены?

– Так точно! – отвечал господин Нияз, и в комнату быстро вошел его помощник с бумагами.

Прощаясь с Исматом, полицейский Нияз одобрительно пожал ему руку и, улыбаясь, сказал:

– Все будет хорошо. Не забывай нас.

В тряском "виллисе", за руль которого сел солдат, а Исмат с жандармским офицером разместились на заднем сидении, два часа добирались по бездорожью до Ширвана и там передохнули. Затем еще два часа ехали до Кучана, где отмылись от дорожной пыли и заночевали. Наутро уже на другой машине доехали, наконец, по сравнительно приличной дороге до Мешхеда – главного города роскошной провинции Хорасан.

Жандарм Реза, уже много узнавший во время дорожных бесед о своем пленнике и проникнувшийся симпатией к жертве коммунистического режима, оставил его на попечение сопровождающего их от Кучана вооруженного охранника и пошел с докладом к высшему начальству. Вскоре он явился в сопровождении другого офицера и передал ему пленника, на прощание в первый раз пожав ему руку:

– Желаю вам, господин Исматулло, удачи!

Исмата отвели в комнату с зарешеченными окнами, и только на следующий день чиновник в штатском пришел к нему с пером и бумагой и приказал письменно изложить свою биографию с самого рождения, упомянув также и об отце.

Исмата допрашивали четыре недели. То обстоятельство, что в соседнем Афганистане нашли людей знавших его отца, не изменило в лучшую сторону положения пленника иранской жандармерии. Но, по крайней мере, Исмат теперь узнал, что отец его жил в Кандагаре, обзавелся там новой семьей и умер только в сороковом году.

Особо расспрашивали его о судьбе высланного из Крыма народа. Поначалу его рассказ о тотальном выселении крымских татар восприняли с недоверием. Но Исмат подробно поведал не только о событиях, которым он был свидетелем в своем колхозе и в Коканде, но и об услышанных на нарах Фархад-строя повествованиях других людей об их контактах с высланными учителями, врачами, артистами из числа крымских татар. У иранских спецслужб, до того не располагавшими информацией о таком жестоком деянии коммунистов, не было оснований не доверять подробным рассказам Исмата. Особенно поразило их то, что высланными вместе с семьями оказались и сражавшиеся на фронтах и в подполье крымские татары.

Содержали беглеца из советской империи взаперти в жандармском управлении Мешхеда. На окнах были решетки, в железной двери имелось окошечко, через которое пленник мог позвать охрану, водившую его в туалет. Правда, кормили хорошо, никакого сравнения с питанием строителей коммунизма на Фархад ГЭС.

Когда Исмата освободили из-под стражи, предоставив комнату в том же здании жандармского управления и выдав в качестве компенсации за месячное заключение некоторое количество реалов, первым делом он заказал в мечети молитву-дуа по умершему отцу. Он хотел установить связь с семьей отца, с братьями и сестрами, которые у него, оказывается, были, но жандармский чиновник, который теперь курировал его, сказал, что этого делать нельзя, потому что господина Исматулло готовят к работе нелегала.

Во время прохождения обучения в спецшколе Исмат оказал несколько услуг по переводу документов с фарси на русский, а также наоборот. Поскольку у него вдруг возобновился процесс в легких, его решили не использовать на оперативной работе, а употребить его знания на должности чиновника при управлении. Да и шрам на лбу был очень специфической отметиной. Исмат прошел курс лечения и вышел на новую службу свободным человеком.

Через некоторое время господин Исматулло был вызван на работу в Тегеран. Ему было разрешено по совместительству сотрудничать в газетах, где он печатал обзоры советской прессы.

Со временем, несмотря на свое сравнительно недавнее нелегальное появление в Иране, он получил право при желании покинуть работу в учреждении, которое его приютило и пригрело, мог переехать в другую свободную страну. Но, естественно, такого желания у него не возникало, он материально, и теперь уж профессионально был связан с этой системой и понимал, что выполняет здесь богоугодную работу. Он не возненавидел Советский Союз, из которого бежал, но он сознавал, что разведывательная деятельность свободных стран против сталинского режима направлена, в конечном счете, на изменение этого режима. Часто он думал о том, чем отплатила ему страна, которую он защищал в окопах, за которую проливал свою кровь? А разве в колхозе он не работал честно и с полной отдачей? Работал, хотя сознавал, что все здесь работают на неведомые и, безусловно, недобрые интересы державы, которая грабила колхозников, подавая им за нелегкий крестьянский труд нищенскую плату, непосильными налогами разрушая их домашнее хозяйство. Он по роду своей нынешней деятельности изучал историю России и дивился тому, какой рок тяготеет над ней. Он не мог уяснить, почему ее правители во все времена так недобры к своим подданным. Что за необходимость творить зло своим гражданам?

Иногда вечерами он устремлял взгляд на северную сторону неба и просил Всевышнего помочь всем людям великой страны, из которой он вынужден был бежать. Он поминал своих товарищей военных лет, и погибших и выживших, поминал своих односельчан, своих родителей и, конечно же, свою возлюбленную и ее сестренку, просил у Аллаха блага для них.

Об Айше он думал постоянно, хотя понимал, что шансов на то, что он когда-нибудь вновь увидит ее, практически нет. Еще в свою бытность в Мешхеде он попросил знакомого коммерсанта, имевшего связи с жандармским управлением, при очередном посещении Советского Союза отправить несколько строк по мелитопольскому адресу. Так называемый коммерсант сразу запомнил адрес и предлагаемый текст. В результате Хатидже получила по почте записку следующего содержания:

"Дорогая Айше! Я жива и здорова, всегда помню о тебе и о наших прогулках на красных горах. Твоя Персиянка".

 Конечно, Хатидже ничего не поняла, но переслала этот текст старшей дочери, которая уже была студенткой Казанского медицинского института. Айше немного подумала и разгадала этот ребус: Исмат жив, он на свободе, находится в Персии! Она была бесконечно рада тому, что ее дорогой друг жив и свободен, но плакала, понимая, что связь с ним разорвана навсегда. Она не решалась рассказать об этом послании подругам, но однажды не выдержала и договорилась о встрече с Аней. Умная Аня, едва прочитав краткий текст, сразу воскликнула:

– Это Исмат тебе пишет из Персии!

– Тише, – осадила ее Айше, у которой после этой реплики подруги исчезли те крупицы сомнения, которые все же оставались. – И чему ты радуешься, если это означает, что мы навсегда потеряны друг для друга?

– Никто не знает, что случится завтра! – ликовала Аня. – Может быть, еще и встретитесь! Главное, что он помнит и любит тебя!

…Они встретились через сорок пять лет. Недавно вышедший на пенсию ответственный сотрудник одной из западных радиостанций господин Исматулло с младшим внуком Герхардом приехал, заранее уведомив о своем приезде, в один из городков Крыма, где он через свои разветвленные связи разыскал Айше, все еще не оставившую работу детского участкового врача. Десятилетняя внучка доктора очень подружилась со своим ровесником Герхардом, имя которого она долго не могла выговорить, в то время как мальчик сразу четко выговорил ее имя – Хатидже! А совсем старенькая бабушка Хатидже-оджапче наконец-то обняла Исмата, который так много места занимал в жизни ее старшей дочери почти полвека назад. Муж Айше, строгий татарин Джемиль, бывший инженер-строитель, а теперь загорелый огородник, сначала проявил признаки ревности, но однажды, после бессонной ночи, наутро уже не бычился, а братски обнимал Исмата и даже поговорил с ним на узбекском языке.

И Айше тоже пережила минуты ревности, когда увидела, как глубоко огорчен Исмат тем, что не приехала на встречу с ним Сафие. Но Сафие через два дня появилась – ведь жила она здесь же в Крыму.

А я так и не знаю, которая из двух сестер больше любила Исмата.