Текст книги "Красная ртуть"

Автор книги: Айдын Шем

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 25 страниц)

Ничто не удерживало семью Афуз-заде в Чинабаде, где в школе не было класса выше седьмого, где работники госбезопасности пугали людей карами за общение с семьей врага советской власти, где лишившейся мужа женщине грозило остаться без работы. В столичной области Узбекистана в вполне приличном городке проживала тетя Камилла. К весне от нее пришел вызов, и полковник Ша не препятствовал выезду этой враждебной советской власти семьи из Чинабада.

В один из апрельских дней Камилл купил на рынке три фунта хлопкового масла, четыре фунта баранины, семь фунтов риса, а также пять фунтов моркови и лука квантум сатис – что означает на латыни «сколько нужно». В заимствованном по этому случаю у соседей-узбеков большом казане был задействован замечательный плов, на который были приглашены все друзья семьи. На следующий день женщина с двумя сыновьями покидала Чинабад.

Может быть, надо пояснить, почему здесь фигурирует такая экзотическая мера, как фунт. Дело в том, что в базарных лавках среди гирь чаще можно было встретить не килограммовые или полукилограммовые гири, а оставшиеся с прежних времен чугунные шарики с ручками весом в один кадак или кратные ему. Кадак – это и есть узбекское название фунта. Все расчеты при готовке любой еды узбеки вели на языке фунтов, обменивались продуктами в фунтах, и только обоюдные расчеты с государством производились в метрической мере – в килограммах. Кстати, объем большой пиалы был таков, что заполняющий ее «с горкой» рис имел массу ровно один кадак.

Побывать бы нынче, уже в новые времена, в древнем Чинабаде и поглядеть, осталось ли там что-либо от той прежней жизни…

Итак, маме, Камиллу и малышу, не перестававшему ранить сердца взрослых вопросом «А когда приедет папа?», предстоял неблизкий путь. «Мы едем к папе?» – спрашивал теперь малыш, и получал от всех утвердительный ответ. И он бегал по всей округе и радостно кричал, что он едет к папе, что они опять будут все вместе.

– Не огорчайтесь, я скоро вернусь, мы все вернемся вместе с папой! – так успокаивал он сидящих в чайхане дяденек, и они, обо всем ведающие, говорили ему, чтобы он не задерживался там, чтобы возвращался поскорее. И дарили малышу конфеты на дорогу, денежки на гостинцы.

По месту выбытия в тамошнюю комендатуру соответствующие сведения были отправлены спецпочтой, разрешение на выезд из Чинабадского района для семьи спецпереселенцев было выписано. Комендант вручил его женщине, после ареста мужа ставшей главой семейства, и предупредил, что в случае промедления с выездом более трех дней разрешение будет аннулировано, а если будет задержка с явкой в комендатуру того города, то «по закону вы будете считаться совершившими побег, и будете подвергнуты аресту». Кроме того, в качестве надзирающих комендант назначил двух молодых татарок Урмус и Ремзие, которым наказал довезти отъезжающую семью антисоветчика Афуз-заде до железнодорожной станции и тотчас возвращаться для доклада.

Широкая общественность Чинабада так и осталась в неведении в отношении того, находились ли эти две молодки по какой-то причине давно уже на крючке у коменданта, или они согласились стать надзирающими единовременно, ради возможности побывать в Хакулабаде, поселке с железнодорожной станцией, бывшем в сравнении с захолустным Чинабадом крупным экономическим и культурным центром. Девушки прибежали в дом заканчивающей дорожные сборы семьи и весело заверещали, что с машиной они договорились на хлопковой базе, что заплатить шоферу придется немного, что лучше всего выезжать после полудня во вторник, потому что поезд подойдет только в двенадцать ночи. Камилл благодарно улыбался девушкам, мама же весьма сухо отвечала, что после полудня во вторник она будет готова выехать.

Однако в понедельник утром пришел Шодмон-ота с известием, что на завтрашний день он нанял арбу с навесом, которая подъедет к дому пораньше, пока еще прохладно, арбакеш сам погрузит всю поклажу, и через два часа они будут в Хакулабаде, где он, Шодмон-ота, встретит их в доме своей сестры, они там отдохнут, а вечером пойдут к поезду. Мама с благодарностью приняла предложенную старым узбеком помощь, а Камилл встрепенулся:

– Пойду предупрежу Урмус-апте!

– Не надо, – жестко произнесла мама, – иди на базар за продуктами для плова.

Камилл был удивлен реакцией мамы.

– Почему, мама?

Лицо мамы оставалось холодным.

– Ты представляешь меня в роли надзирателя? – спросила она.

Камилл не ответил, взял большую сумку и в раздумье отправился за покупками. И в самом деле, он не представлял себе кого-нибудь из близких к их семье людей выполняющими задание коменданта. И сам он не согласился бы на подобную роль! Да, еще многому надо ему учиться у своей мамы, унаследовавшей бескомпромиссность и смелость представителей своего рода!

Уже с раннего утра все были полностью готовы к отъезду. Камилл то и дело выглядывал за угол дома, на дорогу, откуда должна была подъехать арба. И соседи поглядывали в сторону дома, перед которым были выставлены тюки отъезжающей семьи. И вот послышался скрип колес узбекской большеколесной двуколки, предназначенной для поездок по непредсказуемости сельских дорог с их рытвинами и буграми. Колеса были действительно очень большими, в рост взрослого человека. Зато такая арба не чувствовала малых неровностей дороги, а большие преодолевала с легкостью. Платформа ее располагалась тоже высоко, что было хорошо и летом на глубокой лессовой пыли азиатских коммуникаций, и в их вязкой грязи в зимнюю или в другую дождливую пору. А на этой арбе, присланной старым узбеком, еще возвышался сооруженный из толстых ивовых прутьев навес, на который был наброшен большой шелковый палас.

– Будем ехать под шелковым шатром, как в сказках! – воскликнул восхищенный Камилл.

– Как в сказке, сочиненной Шодмон-ота, – заметила мама, утирая выступившие на глазах слезы.

Соседи собрались вокруг отъезжающей семьи, последовали прочувствованные возгласы, объятия, слезы, рукопожатия. Маленький братишка подбегал то к одной, то к другой женщине и успокаивал:

– Мы скоро вернемся! Вот только найдем папу и сразу вернемся все вместе!

Когда в полдень Урмус и Ремзие пришли к опустевшему дому, соседка Фатима-апа сообщила им, что семья еще утром уехала на арбе.

– Ой, надо бежать и уведомить коменданта! – встрепенулась Ремзие.

– Не надо, – таким же тоном, как давеча мама Камилла, произнесла Урмус. – Иди лучше скажи шоферу, что поездка отменяется.

…Вечером после обильного ужина в доме хакулабадовской сестры белобородого Шодмона родственники его, молодые ребята, подняв на плечи тюки, проводили своих гостей до вокзала и посадили в поезд, который уже следующим днем доставил женщину и ее сыновей в городок неподалеку от Ташкента.

Глава 4

Половина крымскотатарского народа не пережила страшные сорок четвертый и сорок пятый годы. Для выживших жизнь продолжалась, приобретя двойную значимость – надо было брать на себя то, что теперь не совершат погибшие от голода и болезней. После тяжелейшей поры выживания начинались годы восстановления сил, годы наращивания мяса на костях, годы единения перед враждебной властью. И куда не забросила бы судьба крымчанина, в каком окружении он не оказался бы – его связывали с земляками невидимые нити общей судьбы, судьбы, которая теперь вела всех аборигенов Крыма на неизбежную битву с коммунистическими властями за свои национальные права. И каждый крымский татарин, будь он невольником на хлопковой плантации, счетоводом в районной конторе, рабочим на стройке или на заводе – ненавидел советскую власть и знал, что впереди будет борьба.

Даже запуганные москвичи-крымчане ночами плакали в подушку, скрывая, может быть, свои слезы от «рускоязычных» супругов, и ждали, когда же их страдающие в Азии соплеменники поднимутся с колен и потребуют восстановления своих прав.

Крымчане не обособлялись, не рвали своих связей с другими людьми, и хотя более всего были обременены своими национальными заботами, но вместе с тем и ситуация во всей стране, изнывавшей под игом Партии коммунистов, не была им безразлична. Крымские татары отличались своими успехами в общественной жизни, в труде, в учебе, но не о «строительстве коммунизма» была их забота – они стремились вырваться вперед, возвыситься для того, чтобы голос их был услышан, и свою назревающую борьбу мыслили как этап борьбы всего советского народа против коммунистического режима.

Таким всегда был и таким остался менталитет аборигенов Крыма.

В южном городе Мелитополе нелегко жила в своем доме Валентина Степановна, бывшая Хатидже-оджапче. Хоть и проживала она в нескольких часах езды от Крыма, но не решалась посетить родной свой Полуостров, и не только из опасения быть кем-то узнанной, – вероятность этого была очень мала, – а по причине боли душевной. Каково увидеть родные города и села опустошенными, заселенными пришлыми носителями других обычаев, других житейских норм – пьянства и матерщины! Именно так, ибо учительница понимала, что заселен был опустевший Крым не носителями русской культуры, а теми, кто не нашел самого себя на своей родной земле – всякими человеками, типа носящихся по пустошам иссохших шаров «перекати-поле». Приехать и увидеть обезображенную родину – это было выше ее сил! И без того жизнь ее была полна горечи – ведь не было вокруг на тысячи километров ни одной близкой души, ни одного единоплеменника, с кем Хатидже-оджапче могла бы вместе поплакать над горестной судьбой! А Валентина Степановна не могла позволить себе близко общаться ни с кем из соседей, потому что раскрылась бы ее тайна. Слава Аллаху, что вернулась к ней ее младшая дочь, ее Сафие!

Сразу после ее возвращения Хатидже пыталась называть девочку Соней, дабы подчеркнуть, что не покушается на ее идентичность самой себе. Однако это очень обидело девочку.

– Теперь, значит, ты мне не мама? Теперь, значит, я трижды сирота? Потеряла я двух мам и одного папу! – эти слова прорывались сквозь рыдания несчастной.

К детским рыданиям присоединились рыдания Хатидже, и много слез пролили вместе две женщины, старая и молодая, пока успокоились. Впредь таких, претендующих на деликатность, но по сути жестоких поступков со стороны Хатидже не было.

Сафие «в прежней жизни» успела проучиться в школе до конца первой четверти второго класса, и с той поры прошло четыре года. После прихода немцев ходить в школу она не могла – хорошо уже и то, что никто не донес, что в семье татарской учительницы вдруг появилась «племянница». Во время недолгого пребывания в узбекском кишлаке девочка, естественно, школу также не посещала, ибо русскоязычная школа находилась в районном центре, и до нее нужно было идти пешком не менее двух часов. Но все эти нелегкие годы грамотности ее обучала Хатидже, а другими предметами, такими, как математика, с младшей сестренкой занималась Айше. Теперь здесь, в Мелитополе, решался вопрос – идти ли тринадцатилетней девочке в четвертый класс, как того хотела, боясь недостаточности своих знаний, сама Сафие, или же рискнуть и поступить в пятый, на чем настаивала еще прежде Айше, да и Хатидже-оджапче придерживалась того же мнения.

– Ты будешь чувствовать себя стесненно среди младших тебя на два или даже три года детей, – не очень уверенно говорила девочке Хатидже, понимая, что скачок из второго класса в пятый довольно таки дерзок. – Конечно, год или два потеряли многие детишки, но ты потеряла четыре года…

Умница Сафие однажды сама сосредоточенно продумала ситуацию и решила идти в пятый класс. И не пожалела: уже вторую четверть она закончила на одни пятерки!

Прежде, в Симферополе в годы войны, Сафие хотя и понимала разговор мамы Хатидже с Айше, понимала и обращенные к ней татарские слова, однако отвечала она в основном по-русски. За год пребывания в узбекском кишлаке она вдруг стала разговаривать с совершенно незнающей русского языка тетушкой Холида по-татарски – это, как говорят очень умные преподаватели иностранных языков, застрявшие в пассиве слова перешли по необходимости в актив. Теперь она все чаще отвечала маме Хатидже на татарском, а вскоре все беседы в доме уже шли на этом языке.

Не надо думать, что Хатидже вовсе уж избегала встреч и бесед с соседями – нет. Но эти встречи и беседы были короткими и происходили на улице, на базаре или в магазине. И все равно Хатидже испытывала дефицит общения с людьми. Она, когда девочка находилась в школе, часто плакала, сетуя на свою личную судьбу и печалясь о судьбе своих соплеменников. Часто она пела грустные татарские песни, и однажды пришедшая из школы Сафие заслушалась замечательным голосом мамы, и после этого почти каждый вечер они вместе исполняли на два голоса песни степного и горного Крыма – и те, и другие изумительно мелодичные и наполненные глубоким философским смыслом.

Летом Айше после учебной практики пробыла две недели в Мелитополе, и все в этой маленькой семье были счастливы. Хатидже расспрашивала дочь о ее друге Исмате, о сложившихся между ними отношениях и пришла к выводу, что это, кажется, серьезно. «Пусть будет, как повелит Аллах! Айше уже взрослая девушка» – думала она.

Казанская подруга Хатидже, которая опекала Айше, еще год назад при помощи своего бывшего ученика, работающего ныне в органах внутренних дел, смогла получить для Айше паспорт как для своей племянницы. Дело в том, что родная сестра тети Галии жила в приграничном городке и пропала в войну без вести. Она была, как и Галия Измайловна, незамужней и бездетной, но без специального расследования, проводить которое не было оснований, это обстоятельство обнаружить было нельзя. Безусловно, был послан официальный запрос в тот городок, куда уже раньше обращалась с запросами о своей сестре Галия Измайловна, и пришедший ответ был такой же: весь архив сгорел в первый же день войны. Айше была признана племянницей тети Галии, ей выдали паспорт с фамилией ее мнимой матери – что поделаешь, приходилось ради выживания идти на подобные подлоги! Так что Айше уже стала свободным человеком, не спецпереселенкой, и могла свободно перемещаться по всей стране.

Это было в конце сорок шестого года, когда Айше получила от Гульчехры письмо, в котором та сообщала, что Исмата отправили на Фархад-строй, откуда мало кто возвращается.

 Айше много раз перечитывала концовку письма: «Мне сказали, что были случаи, когда мужчину из Фархад-строя удавалось вытащить матери или жене. Нужно для этого достать справку о болезни или беременности», – писала Гульчехра, давая понять, что только Айше может попытаться спасти молодого мужчину.

Айше осознавала, что судьба человека в ее руках. Пусть даже ей не удастся освободить Исмата, но, не предприняв такой попытки, она не могла бы дальше жить. Айше обо всем рассказала подругам по комнате, и девушки приняли безрассудное решение доучиться до лета и отправиться спасать парня своими силами.

– Моя цель – освободить его, вытащить его из этой “трудовой армии”. Я не уверена, что хочу выйти за него замуж. Но ведь кроме любовных отношений мужчины и женщины есть и дружеские отношения, есть понятие человеческого участия в судьбе, особенно если другу грозит гибель! – взволновано говорила Айше своим подругам, и те понимали ее волнение.

– Может быть, достать справку о том, что у Айше родился ребенок? – спросила Ифет, мама которой работала медсестрой в Шамордане.

Девушки переглянулись, задумались, потом псковитянка Аня неуверенно заметила, что, не имея свидетельства о браке, воспользоваться фальшивой справкой о рождении ребенка вряд ли удастся. Девушки опять подумали и пришли к мнению, что Аня, пожалуй, права. Тем не менее, никто не усомнился в необходимости ехать выручать Исмата.

Если они посоветовались бы с кем-то из старших мужчин, – с братом или с отцом, – то услышали бы обоснованные доводы безнадежности задуманного ими дела. Но возможности получить совет у близкого взрослого человека у них не было, а были у них, студенток, оканчивающих второй курс техникума, две недели каникул, после которых начиналась производственная практика.

Девушки получили стипендию за летние месяцы, а еще достали из-под матрацев денежки, сэкономленные за год и предназначенные для удовлетворения скромных девичьих желаний. Подсчитали возможные затраты и подзаняли еще немножко – благо, что за предстоящую производственную практику должны были заплатить какие-то деньги. Ехать в Узбекистан вознамерились трое – Айше, псковитянка Аня и Ифет из Шемордана. Билеты взяли до Коканда, где Айше должна была на вокзале дожидаться Ифет и Аню, которым предстояло отправиться вдвоем в колхоз, встретиться там с Гульчехрой и разузнать подробности об Исмате...

Когда девушки, наученные своей многострадальной подругой, появились у правления колхоза и уселись на лавочке под старым тутовником, конторские женщины, сразу же углядевшие в окно редких здесь посторонних, вышли во двор.

Мило улыбаясь, золотокудрая Аня обратилась к женщинам, молча, поджав губы, глядящим на незваных гостей:

– Можно мы у вас здесь немного отдохнем?

Лица женщин сразу потеплели, они подошли к девушкам и, как принято между узбечками, обняв вставших на ноги гостий, произнесли слова приветствия:

– Келинг! Исанмысыз!

Потом, едва подбирая русские слова, стали приглашать гостий:

– Иди чай ичамиз. Каердан пришел? Куда иди?

Девушкам все было понятно. Они приняли приглашение попить чаю и готовы были рассказать заранее выученную легенду, что они приехали к родителям, которые работают на строительстве моста, и вот вышли с утра пораньше прогуляться по окрестностям – километрах в трех, действительно, интернациональная бригада строителей возводила новый мост через реку.

Только Гульчехра заподозрила, что девушки оказались в этих краях не случайно – она помнила, как “случайно” забредший в колхоз косарь увел Айше с сестренкой. Когда, попив за конторским столиком чай с парвардой – мучнистыми узбекскими конфетами – девочки, попрощавшись, уже выходили из конторы, Аня сделала глазами знак Гульчехре, приглашая ее за собой. Молодая женщина громко засмеялась, довольная своей проницательностью.

– Нет, ничего, просто так! – ответила она на безмолвный вопрос своих сослуживиц, вопрошающе посмотревших на нее. – Я провожу гостей.

Следуя за девушками за угол дома, она уже знала, о чем будет секретный разговор.

– Мы приехали по поручению Айше, – начала Ифет на татарском языке, который был для узбечки понятнее русского.

– Я догадалась! – Гульчехра опять радостно засмеялась. – Как у нее дела, где она сейчас?

– Она далеко, в России, – поторопилась ответить Ифет, а Гульчехра поняла, что Айше где-то не очень далеко. Она хотела высказаться по этому поводу, что, мол, ей можно довериться, но Ифет сразу перешла к главному.

– Где Исмат, как мы можем его найти? – жесткие нотки в голосе вопрошающей исключали возможность отвлеченной болтовни. Гульчехра тотчас посерьезнела:

– Исмата отправили на Фархад-строй. Оттуда редко возвращаются.

– Это как тюрьма? – спросила Ифет.

– Говорят, что они свободные люди, но живут за колючей проволокой, их охраняют солдаты с винтовками. Жены и матери получают разрешение на свидание, а некоторым с большим трудом удается забрать своего мужчину на два-три дня и пожить с ним в соседнем кишлаке. Нужно заплатить большие деньги, чтобы получить разрешение на такой краткий отпуск.

Какое-то время все трое шли молча. Ни у кого из них не было больших денег. Вдруг Гульчехра что-то неразборчиво воскликнула и остановилась.

– Подождите меня здесь! – понизив голос произнесла она. – Нет, лучше пройдите вон туда к кустам и присядьте, чтобы не бросаться людям в глаза. Холида-хон, когда осталась одна и заболела, однажды дала мне свое золотое кольцо с рубином. Она просила меня передать его Исмату или Айше – бедняжка верила, что Айше вернется к ее сыну. Старинное кольцо, теперь такого не купишь. Я сейчас его принесу.

– Гульчехра, осторожней, чтобы никто не догадался, что мы тут от Айше, – предупредила Ифет.

– Буду осторожной, я же понимаю. В кишлаке сейчас одни старушки, всех остальных погнали на хлопковые поля.

Гульчехра ушла, а девушки быстро прошли к кустарнику и притаились в его низкой тени. Минут через двадцать Гульчехра вернулась с довольно большим цветастым узлом в руках. Из-за ворота платья она достала что-то завернутое в белую марлю, развернула и показала девушкам потускневшее золотое кольцо с ярким, однако, темно-красным камнем размером с вишню.

– Я не знаю, сколько оно может стоить, – сказала Гульчехра, – но мне известно, что такие кольца у нас в Узбекистане ценятся. За это кольцо могут Исмата отпустить на несколько дней. Найдете, с кем там договариваться?

– Найдем, найдем! Спасибо тебе! Какая ты хорошая! – девушки стали обниматься и, как у них положено, обливались при этом слезами.

– И вот еще, – Гульчехра протянула гостьям узел. – Здесь шелковый мужской халат и чистая рубаха со штанами. Это тоже покойная Холида-хон велела сыну передать... А вот это какие-то документы, какая-то солдатская книжка.

Наконец, после очередной серии объятий и поцелуев, девушки распрощались со своей новой знакомой, ставшей за полчаса такой близкой и надежной, и поторопились в город к Айше.

Долгий летний день приближался к вечеру, когда Ифет и Аня вошли в зал ожидания вокзала, где на деревянной скамье волнуясь от неведения сидела Айше. Увидев входящих подруг, она стремглав бросилась к ним:

– Ну, как? Что удалось разузнать?

– Почти ничего нового, дело обстоит так, как ты рассказывала, – отвечала Аня. – Давай выйдем на улицу.

– И зайдем куда-нибудь, чтобы перекусить, – добавила Ифет.

– Идем в чайхану, а вы по пути рассказывайте, – Айше повела подруг в уже известную ей чайхану у городского парка.

Аня достала кольцо, оставленное несчастной матерью Исмата и передала его Айше.

– Вот, Холида-хан перед смертью дала это кольцо с камнем Гульчехре, велев отдать его Исмату или тебе.

Взяв кольцо, Айше приложила его к губам и заплакала. Девушки не стали успокаивать подругу и дали ей выплакаться. Потом Ифет сказала главное:

– Гульчехра считает, что за это кольцо твоему Исмату могут дать отпуск на несколько дней. Так что можно будет ему побыть на свободе в соседнем кишлаке.

Айше остановилась и несколько секунд молча постигала, какой великолепный шанс даровала им судьба.

– Это же спасение! – вскликнула она. – За несколько дней можно хоть на Камчатку убежать!

Девушки радостно смеялись, будто бы дело уже сделано. Наконец, трезвая Аня строго произнесла.

– Все трудности впереди. Рано радоваться. Будем действовать осторожно.

Посерьезнев, девушки пошли в чайхану. Заказав большой чайник чая, они достали из рюкзачка сухари, кусочки сахара и скромно перекусили.

– Мне надо переодеться в узбекское платье, – объявила подругам Айше.

 Девушки пошли по парковой аллее, в поисках укромного места, где Айше могла бы переодеться. В этот предвечерний час в парке никого не было. Девушки увидели круглую эстрадную сцену. Айше вошла в грязный уголок за кулисами и, стараясь не испачкаться, переоделась. Из-за кулис вышла типичная узбечка в узорчатом шелковом платье и в безрукавке. Из-под цветастой тюбетейки ниспадали две толстые косы.

– Можно бы заплести сорок косичек, но можно и так оставить, – сказала Айше, оправляя ворот платья.

Подруги ее были восхищены.

– Как красиво! Что же ты нам прежде не показывала этот наряд? – с некоторой завистью промолвила Ифет.

Айше кокетливо повертелась перед подружками. Потом озабоченным голосом напомнила:

– Мы так и не узнали, как добираться до Фархад-строя...

Вернулись на вокзальную площадь. Найдя взглядом надежного пожилого мужчину, Айше подошла и спросила по-узбекски:

– Ака-джан, Фарход-стройгя къандай етиб бормак мумкин? Дяденька, как можно добраться до Фархад-строя?

Мужчина оглядел девушку и приветливо ответил:

– Ленинабодгаджа поездман бориш керак. У ердан сораб биларсиниз, машиналаркатнаб туради. До Ленинабада надо ехать поездом. Там спросите, туда машины ходят.

– Рахмат, ака-джан! Спасибо, ака-джан!

Девушки поспешили к кассе, узнать, когда будет ближайший поезд до Ленинабада.

Рано утром три подружки сошли с поезда на Ленинабадском вокзале. Ленинабад – так ныне назывался один из древнейших городов Центральной Азии Ходжент – находился в соседней Таджикской республике, но именно оттуда был самый короткий путь до Фархад-строя.

– Соат ба вакту Сталинобод нуу бис дакика! – объявило вокзальное радио, что означало, что сейчас четверть девятого утра по Сталинабадскому времени. Девушки сразу же обратились к дежурному на перроне и узнали у него, откуда можно доехать до Фархад-строя. Дежурный посоветовал им выйти на шоссе и добираться на попутке.

Три девушки, одна в узбекском одеянии, две другие в простеньких цветастых платьицах из набивного искусственного шелка, с соломенными шляпками на головах, встав у края дороги поднимали руки навстречу идущим машинам. Каждая машина останавливалась, и шофер, улыбаясь, высовывался из дверцы кабины. Но только пятая или шестая машина держала путь к Главному управлению строительства Фархадской ГЭС, и девушки забрались в открытый кузов, в котором стояло несколько деревянных ящиков с какими-то инструментами. У кабины поперек кузова была приделана широкая доска, на которой сидели два белобородых старика и одна женщина в парандже. Наши девушки потеснили их, а никогда прежде не видевшие паранджу Аня и Ифет почему-то с опаской посматривали на таинственную спутницу, лица которой за густым черным чачваном нельзя было разглядеть. Машина тронулась. Аксакалы безучастно перебирали четки, женщина в парандже то и дело поворачивала черный плотный балахон то в одну, то в другую сторону, с видимым интересом вглядываясь в окружающий горный ландшафт.

– Какая любопытная старушка, – вполголоса произнесла Аня.

Машина въехала в сень нависающей над дорогой горы. И, по-видимому, из-за внезапно набежавшей тени женщина откинула чачван, и изумленным взглядам Ани и Ифет предстало юное личико красивой узбечки. Девушки рассмеялись, и к их смеху присоединила свой веселый заливчатый смех скинувшая тяжелую паранджу узбечка...

Шофер остановил машину возле разукрашенного плакатами двухэтажного здания с беленными известкой колоннами у входа. Это было Главное управление стройки. Девушки не без труда выбрались из кузова и, помахав на прощание рукой вновь надевшей паранджу молодой женщине, вошли в здание.

Охранник у дверей спросил, по какому делу пожаловали, и Айше на узбекском языке спросила, где дают разрешение на свидание с присланными из колхозов строителями.

– Вон в том окошечке узнай, на каком участке работает твой человек, – ответил охранник.

Айше постучала в закрытое фанерой окно, и когда оно отворилось, обратилась с вопросом, стараясь говорить певуче, по-деревенски:

– Пожалуйста, тетушка, скажите, где мне найти Исмата Исматова, его год назад прислали сюда из колхоза имени Карла Маркса...

Пожилая узбечка, одетая в зеленый френч, прекратила разговор на высоких тонах со стоящим рядом с ее столом рыжим бородатым мужчиной в заношенной клетчатой рубашке, и, затянувшись дымящейся в левой руке папиросой, переспросила фамилию.

– Исматов Исмат... Кокандский район... Год назад, говоришь?

– Исмат Исматов, фронтовик он. Да, год назад уехал на стройку, – так же певуче говорила Айше, и не заметила она, как мужчина с окладистой рыжей бородой испуганно вперился в нее взглядом.

– Какой, значит, год? – женщина с тоской поглядела на заполненные амбарными книгами шкафы и тяжело поднялась, было, из-за стола.

Ее рыжий собеседник вдруг будто взбесился.

 – Ты сначала закончи мое дело, – кричал он. – Я так весь день здесь потеряю, а меня народ ждет! Я к Ахмаджанову пойду жаловаться!

– Ох, и надоели вы мне все! – в свою очередь заорала женщина. – Жди, когда освобожусь, позову! – это она крикнула Айше, и окошко захлопнулось.

Вот гад! – в сердцах произнесла Аня. – Придется ждать, пока они там не прекратят свою драку.

Мужчина за закрытым окошком продолжал что-то кричать. Вслушивающиеся девушки все же разобрали то, что касалось их дела:

– А этого Исматова можешь не искать, я его как облупленного знаю, он с пятого участка, – кричал мужской голос. – Не теряй на это время! Давай, вызывай с объекта мне двух помощников, я за инструментом заеду на склад и этих девиц прихвачу на обратном пути.

– Ты что разорался! А кто мне этих двух помощников назад привезет? – отвечала ему женщина. – Мне же прораб все тут разнесет!

– Не дашь мне сейчас же двоих мужиков, я тебе еще раньше здесь все разнесу! – орал рыжебородый.

Наконец, за окошком наступила тишина, свидетельствующая о достигнутом согласии. Выглянул рыжебородый скандалист, внимательно оглядел девушек и совершенно спокойным голосом произнес:

– Подождите меня, я сейчас выйду и все объясню.

Женщина начала куда-то звонить, а из-за отворившихся дверей вышел рыжебородый и велел девчатам идти за ним на улицу. Там он еще раз внимательно оглядел молчащую троицу и, улыбнувшись, произнес:

– Вон там, в торце длинного здания, столовая. Идите туда, перекусите, никуда не отлучайтесь. Я к вам приду и отвезу вас к Исматову.

Он посмотрел на Айше и со значением повторил:

– Только никуда не отлучайтесь.

– Нет, дяденька, мы будем ждать только вас, – насмешливо проговорила Аня, на что рыжебородый спокойно ответил:

– Вот и хорошо! – и вернулся в контору.

Дядька хорошо говорил по-русски, хотя и с заметным акцентом. По этому поводу Ифет заметила:

– Он из наших, из волжских татар. У нас рыжих много! – и девушки отправились к столовой.

Путешественницы заказали по тарелке лагмана и чайник чая. Только они закончили свою трапезу, как вошел рыжебородый.

– Подкрепились? – он как-то подозрительно оглянулся. В столовой в этот час посетителей не было и это, по всей видимости, пришлось по душе бородатому. Он сел на четвертую табуретку у шаткого деревянного столика и, как это он уже не раз делал, молча обследовал взглядом каждую девицу. У нетерпеливой Ани уже вертелось на языке язвительное замечание, но мужчина начал говорить:

– Я догадываюсь, что к Исматову приехала ты? – он остановил взгляд на Айше, и продолжал, не ожидая ответа:

– Вы, конечно, близкие подруги и доверяете друг другу. Дело в том, что Исмат мой друг, он жив и здоров. Но у него сейчас другое имя, и не дай вам бог назвать его Исматом! Это погубит его! Хотите подробностей?

Девушки смотрели на этого странного человека с опаской и с явным недоверием. Рыжебородый с пониманием отнесся к сомнениям своих слушательниц.

– Хорошо, рассказываю подробнее. Исмат совершил поступок, за который…, – тут мужчина остановился на полуслове, потом решил смягчить то, что в действительности произошло. – В общем, его могли наказать, и он с моей помощью взял себе имя другого человека…