Текст книги "Красная ртуть"

Автор книги: Айдын Шем

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 25 страниц)

Как это принято, была создана экспертная группа по оценке значимости работ заведующего лабораторией доктора наук Афуз-заде за прошедшее пятилетие. Сколь не желали того некоторые инстанции, в эту группу из трех человек не могли быть включены работники рангом ниже доктора наук, будь они, эти низкие рангом, хоть трижды членами компартии и кагебешниками. Единственно чего удалось добиться ученому секретарю Института, кандидату наук с подозрительным статусом, которого в качестве уступки за некую льготу со стороны городских властей утвердил директор-академик, так это создать экспертную комиссию из трех докторов, работающих в подразделении Института, находившемся в пригороде и выполнявшем спецзадания – почему-то было решено, что повязанные со спецорганами ученые будут более послушны.

– Тем более эти доктора не знакомы лично с Афуз-заде, – уповали инстанции на послушливость членов создаваемой экспертной комиссии.

Парторг института в присутствии меланхолического начальника отдела кадров без обиняков заявил членам экспертной комиссии при передаче им касающихся Афуз-заде материалов:

– Необходимо очень критически отнестись к работе Афуз-заде. Есть мнение высокой инстанции, что он малопригоден к работе в нашем институте. Вы меня понимаете?

Трое в высшей степени интеллигентных докторов были шокированы, но именно по причине своей интеллигентности не стали спорить с руководителем партийной организации. Однако, оставшись втроем, обменялись между собой несколькими фразами, из которых следовало, что, действительно, необходимо особо тщательно разобраться в научной продукции коллеги Афуз-заде – акцент, однако в таком решении был иной. Результатом проведенной экспертизы оказался вердикт о безусловной успешности научной деятельности переизбираемого заведующего лабораторией.

В Совет по переизбранию входили заведующие отделами и заведующие лабораториями, но не все. Кроме того, в этот Совет входили освобожденный секретарь партийного комитета, секретарь комсомольской организации, а также председатель профсоюзного комитета Института. Смешно, но в Совет входил, по установленной во всех научных и учебных учреждениях традиции, кто-то из совершенно не имеющих отношение к науке работников – «представитель рабочего класса». Это могла быть уборщица тетя Нюся, слесарь дядя Вася, стеклодув Григорий Иванович. В данном случае это был толстогубый блондин, бывший шофер одного из посольств в Африке, а ныне начальник институтского гаража Семенов. Начальник отдела кадров и начальник 1-го отдела в Совет не входили.

Инстанции, волю которых в данном случае исполнял парторг, были уверены в покорности перечисленных выше служителей системы. Кроме того, среди докторов наук была у инстанций пара «своих». Еще два-три человека могли по личным причинам не любить переизбираемого кандидата на должность. Можно было надеяться, что члены экспертной комиссии тоже проголосуют как надо, тем более что с ними еще однажды была проведена наводящая беседа, на этот раз руководителем их в значительной мере автономного подразделения, находящегося, как уже упоминалось, в пригороде Москвы. Но все равно необходимое число «черных шаров» не набиралось! Этот Афуз-заде имел больше друзей, чем врагов, черт бы его побрал!

Между прочим, напрасно парторг причислял к надежным противникам Камилла секретаря комсомольской организации, которой была Катюша из подразделения множительной техники.

Так или иначе, поручение вышестоящих инстанций оказывалось под угрозой срыва. В этих условиях необходимо было, не прибегая пока к мероприятию третьей степени, переходить к степени второй.

Заседание Совета проходило под руководством одного из заместителей директора института. Перед началом заседания сам парторг подходил к каждому члену Совета, за исключением безнадежных либералов, и произносил шепотом одну фразу:

– Рекомендуется голосовать против Афуз-заде.

В наступившем похолодании политического климата в стране можно было не опасаться последствий такой рекомендации, являющейся, по сути, давлением на членов Совета. А ежели кто и возмутился бы, то с рядового члена Совета, коим был парторг, взятки гладки – высказал, мол, свое мнение, и все.

Однако многоопытные доктора наук свое возмущение могли выразить и в протестном голосовании. Тогда уж спасти положение могла только третья степень.

Трое членов экспертной комиссии тут же обменялись впечатлениями о методе проведения заседания комиссии по переизбранию, и очень быстро единогласно, что было неудивительно, приняли решение, огласить кое поручили одному из трех, недавно получившему Государственную премию по закрытому списку:

– Я уполномочен заявить от имени экспертной комиссии, что все три члена нашей комиссии открыто подают свои голоса за переизбрание товарища Афуз-заде, – спокойно произнес лауреат Государственной премии и, передав секретарю Совета три бюллетеня, спокойно сел на место.

Такое заявление могло оказаться решающим: к числу подающих безусловное «за» при тайном голосовании, присоединялись три демонстративных открытых «за».

Вот вам результат распространения идей этого академика Сахарова!

Было очевидно, что без третьей степени не обойтись, и парторг с досадой подумал, что надо было сразу переходить к этой, самой надежной методе. Механизм здесь был простой: в работу счетной комиссии, выбираемой в начале заседания, внедрялся, по крайней мере, один «свой» человек, который при подсчете бюллетеней нагло писал в протокол нужные цифры. При подсчете голосов в комнате находился ответственный за мероприятие товарищ, который при возникновении недоразумения вмешивался, хотя права на это не имел, и требовал подписать протокол, апеллируя на недостаток времени для пересчета.

– Не будешь подписывать, не надо! Подпишет за тебя кто-нибудь другой. Мы же не можем заставлять ждать уважаемых докторов наук!

В этот раз воспротивилась внесению в протокол фальсифицированных данных та самая Катенька, секретарь комсомольской организации и ответственная за множительную технику.

Ей было грубо (пусть почувствует силу!) сказано, что она срывает работу занятых людей. А протокол вместо Катюши подписала председатель профкома, «свой», естественно, человек, которую задним числом ввели в счетную комиссию.

Потом Катю подверг дома обработке собственный ее папаша, а начальник 1-го отдела, старый приятель и собутыльник этого папаши, в последующие дни отстоял девушку перед инстанциями, убедив их одной фразой:

– За одного битого двух небитых дают…

Это было потом, а сейчас Камилла слегка качнуло, когда ему сообщили о результатах голосования, хотя неожиданности никакой не случилось – все шло к тому.

На следующий день к нему подошел один из докторов наук, членов экспертной комиссии, и сказал:

– Прошу не использовать сказанное мной, ибо разглашать эти сведения я, как член партии, не имею права. На экспертную комиссию и на Совет оказано было давление с целью недопущения вашего прохождения. Несмотря на это члены экспертной комиссии открыто заявили, что они подают свои голоса за ваше переизбрание. Мы не хотели бы, коллега, чтобы вы думали, что мы причастны к случившемуся безобразию.

А заместитель директора, проводивший заседание Совета по переизбранию в качестве заместителя председателя этого Совета, так разъяснил Камиллу произошедшее:

– К сожалению, сработал неконтролируемый механизм тайного голосования, – и улыбнулся, пристально глядя через стекла очков на забаллотированного доктора наук.

Сам же председатель Совета, он же директор института, неслучайно отсутствовал, уведомленный неким товарищем из высших инстанций о неизбежности того, что случится с заведующим лабораторией института Афуз-заде. Старый академик переживал нынче третий подобный период, когда из науки изгоняют неугодных коммунистическим карательным органам людей. Но тогда, в конце тридцатых и в конце сороковых, исход таких чисток бывал обычно трагическим для их жертв.

В душе Камилла занозой ныла недоуменная обида на коллег, которые, казалось бы, всегда к нему благосклонно относились, и вот, поддавшись давлению, все же проголосовали «против». Обида эта исчезла, когда в конце дня к нему в лабораторию зашла Катенька и плача рассказала, как был подтасован протокол счетной комиссии. Камилл гладил Катеньку по ее русой головке и советовал не оглашать свой протест, не рассказывать о приключившемся никому.

– Только себе навредишь, Катюша, а мне уже здесь помочь нельзя. Да ничего страшного и не случилось! Работу я всегда найду!

Камилл сдал оставшуюся у него в лаборатории красную ртуть по «совершенно секретному» протоколу, причем по поводу испарившейся при маленьких взрывах ртути пришлось писать специальное объяснение: испарилась, мол, при экспериментальном нагреве в боксе под вытяжкой – ищите следы в земной атмосфере. И не знал никто о трехлитровой канистре с красной ртутью, спрятанной в деревенском домике.

Глава 20

Зря был так уверен в своем ближайшем будущем Камилл – работу по специальности он так и не получил. Каждый раз отказ следовал сразу после того, как работник отдела кадров связывался по телефону с некоим вышестоящим учреждением.

Той же осенью был изгнан из своего института и Валентин. В отличие от Камилла у него был приготовлен запасной плацдарм благодаря его жене-еврейке – семья имела шансы получить разрешение на выезд в Израиль.

– Камилл, ты должен срочно жениться на «выездной» еврейке! – уговаривала веселая красавица Анна, валентинова жена, Камилла. – Я могу познакомить тебя с Жанной. Бюст – во!

И никак не могла понять, как не втолковывал ей Камилл, почему, «когда твой народ страдает в изгнании, лишенный элементарных гражданских прав», невозможно эмигрировать, как бы тебя не обижали в этой стране. А вот ее папа, Арон Моисеевич, все понимал и одобрял позицию Камилла.

Камилл информацию о систематическом отказе принять его на работу распространял среди знакомых и даже малознакомых людей, каждый раз сопровождая ее кратким комментарием. По известным каналам уведомление о незатухающей активности живущего в Москве крымского татарина попало к высокопоставленному столоначальнику.

– Значит надо вызывать на профилактическую беседу, – недовольно сказал столоначальник, выслушав краткий доклад офицера, сидящего напротив стола по левую сторону. Недовольство генерала было обусловлено тем, что эту проблему он считал ничтожной.

– Бесполезно – отвечал этот офицер, который знал Камилла так, как своего родного брата не знал. – Все его поведение доказывает отсутствие способности к социальной адаптации. Такие на компромисс не идут. Надо здесь и сейчас решать, как с ним быть.

– А как? – столоначальник пригубил чай из тонкого стакана в мельхиоровом подстаканнике, который ему принесла секретарша. – Гнать из столицы как тунеядца. Статья-то на таких у нас есть, слава богу. Или срок дать, или высылку.

– Дело в том, что у него связи с антисоветскими группами, – заметил другой офицер, который сидел тоже напротив, но справа.

– Ну и что? Боимся мы их, что ли? – столоначальник был старой закалки чекист, не понимал новых веяний.

– Видите ли, товарищ генерал, он же доктор наук, известен в научных кругах. Шум будет нежелательный.

Генерал подумал о тех, числящихся теперь в корифеях всемирной науки всяких там генетиках и физиках, – не этому чета! – которых он в свое время мочил, и никто не смел его упрекнуть в том, что он на допросе бил морду какому-нибудь там академику. Но времена нынче другие, и после паузы он произнес:

– Но он же не еврей, кому он нужен? Крымский татарин какой-то! Не станут из-за него шум поднимать. А? – генерал вопросительно глянул на сидящего справа.

– Товарищ генерал, – сказал тот, что справа, – мы проработаем этот вопрос и поставим вас в известность.

– Ну, тогда добре! – генерал с явным облегчением встал и протянул руку офицерам, давая понять, что разговор окончен. Оставшись один, какое-то время сидел с неподвижным взглядом, обдумывая происшедший разговор, которым он остался недоволен. Дался им этот Заде! Разбирались бы, коли так, сами!

Никакой корысти не было заниматься генералу этим татарином, тут с евреями вопросы решать надо!

Офицеры же пошли в буфет попить чаю.

– Я же сказал тебе, что принимать решение придется нам, – сказал тот, который недавно сидел справа, тому, кто сидел слева.

– Да уж, и в случае чего мы же будем крайние, – недовольно пробурчал тот, что знал Афуз-заде лучше, чем родного брата.

А между тем душа Камилла, выкинутого советской властью на обочину жизненного пути, все более и более приходила в смятение. Он вполне владел своим рассудком, но из-под контроля выбивались эмоции. Молодой мужчина, в ссыльном детстве своем умевший трансформировать невзгоды и обиды в решимость, теперь, во всесилии зрелости, терял себя, у него возникало ложное чувство своей ненужности в этой жизни – потому, может быть, что он оказался вне энергетического поля своего народа, обитал в окружении людей, если и не вполне благополучных, то, конечно, не изгоев, у которых отняли право жить на родине. С этими людьми нельзя было поговорить о главной мучавшей его проблеме, излить им душу – не поняли бы, а, может быть, нашлись бы и такие, которые ответили чем-либо вроде «А зачем вы немцам Крым продали?». И вместе с тем он понимал, что если сейчас он, спасая себя, уедет в Узбекистан к своим, то он лишит своих борющихся земляков той, в значительной степени уникальной помощи, которую он оказывает, проживая в столице. Но и оставаться в Москве, где он оказался лишенным привычной атмосферы научного труда, он тоже не имел сил – энергетика его иссякала, а соратники из Узбекистана или Крыма появлялись все же нечасто. Естествоиспытатель, он понимал, что ему, лишенному любимой работы, нужно окружение тех людей, которые имеют одинаковые с ним корни, с которыми он одних кровей, одной судьбы.

И друг Валентин свалил таки в Палестину…

Со временем понимание того, что все зло от сатанинского «интернационала» приверженцев «мировой революции», от ЦК коммунистов СССР и их метастазировавших по всей планете сателлитов, стало его больной мыслью. «Хорошо бы окружить место очередной кремлевской сходки этих претендентов на мировое господство кольцом из красной ртути», – думал он все чаще и чаще. «И окружающие строения в Кремле не пострадали бы, Дворец съездов рухнул бы сам в себя», – будто подсказывал ему кто-то.

Погубить множество людей…Чем же тогда он, лелеющий такие кровожадные мысли, лучше тех нынешних поселенцев Крыма, которые не стесняются говорить, что надо бы в сорок четвертом расстрелять всех татар?

Однако попытку трезво размышлять подавляла мстительная мысль – «я могу сделать это!».

До поры до времени такого рода болезненные размышления были на уровне тех отвлеченных фантазий, которые появлялись у него в достопамятном Чинабаде, когда он, умирающий от голода мальчишка, мечтал найти на дороге оброненную кем-то лепешку. Потом, однако, когда под влиянием общего потока событий в стране и поступающих из Крыма и Узбекистана сведений об издевательствах властей над его соотечественниками, нервозность московского безработного достигла крайних пределов, он стал вполне серьезно обдумывать возможность уничтожения своим способом тех, кто нес прямую ответственность за все наглеющий по всей планете коммунистический беспредел. И опять же кто-то лукавый подсказывал ему, что да, что он может сделать это.

Он стал ходить в Кремль и убедился, что окружить чем-либо Дворец Съездов нет никакой возможности. Тогда его мысль переключилась на Большой театр, в котором тоже иногда собиралась вся эта свора – здесь проблему «замкнутого кольца» легче было решить. Еще одним объектом было главное здание КГБ на Лубянке – так в народе продолжали называть площадь, на которой стоял главный корпус этого учреждения. «Но этот вариант был бы просто вымещением зла, практической пользы от него не будет», – думал Камилл. Оставался вариант с Большим театром.

Начав серьезно обдумывать этот диверсионный акт, Камилл столкнулся с большой трудностью – как создать замкнутое ртутное кольцо? Прорыть канавку вокруг намеченного объекта не представлялось возможным, да и такого количества ртути неоткуда было взять. Камилл додумался до того, чтобы найти волокно, которое смачивалось бы красной ртутью, пропитать ею нить из этого волокна и найти возможность выложить эту нить вокруг здания. Эта процедура была крайне сложна, но при наличии помощников или хотя бы одного помощника, можно было попробовать это выполнить. Надо было искать подходящее волокно, хотя само существование такового в природе было под большим сомнением.

Оказалось, что обычная шерстяная нить превосходно смачивается этой ненормальной красной ртутью! Но нужны были дополнительные опыты.

И однажды, уложив пропитанную этой ртутью и завернутую в полиэтиленовую обертку шерстяную нить между страницами книги – чтобы не образовалось замкнутое кольцо! – он отправился в лес. Там, зайдя в безлюдную глушь, он выложил на крепком пне кольцо из нити и резво отпрыгнул в сторону. Раздался взрыв, и в небо взметнулась тонкая струя пламени – это древесина вспыхнула необыкновенно горячим огнем.

– Идея работает! – возликовал Камилл.

…На шатком базальтовом карнизе в Злых Щелях два беса из сектора провокаций хохотали, подпрыгивая и похлопывая один другого по спине:

– И этот теперь наш, и этот скурвился! Ну, не думал я, что так легко его возьмем! – торжествовал Лохмач. – Подвезло нам с этой красной ртутью!

– Да, но над ним долго пыхтели наши коллеги из отдела Перспективных Программ. Только после их нелегкого труда мы взяли его! – Косокрыл был скромнее.

– Взяли голыми руками, тепленького! – хохотал бес.

– Все здесь будут! – поддержал Косокрыл своего коллегу, и оба закатились в новом припадке веселья.

Камилл, хотя и уверял себя в моральной оправданности принятого решения, все же мучался сомнениями. Теперь, когда оружие было испытано и задуманное дело стало вполне реальным, Камилл пытался вырваться из кольца мыслей, которые предсказывали ему удачное завершение его недоброго замысла. Он бродил по пустынным ночным улицам и продумывал ситуацию.

«Что лежит в основе моего плана, – спрашивал он себя, – месть или стремление спасти мир? Конечно, избавить мир от коммунистических режимов! Предотвратить худшее! Ведькоммунисты уже захватили почти всю Азию, пол-Европы, в Африке и в Южной Америке их все больше и больше… Я могу прекратить расползание этой раковой опухоли!»

«Но, – возражал он сам себе, – разве уничтожение главных коммунистов уничтожит идею? История учит, что устранять некомпетентных властителей террористическими актами дело бесполезное. Только системные изменения могут направить страну по новому пути».

– Вот бы взорвать Дворец Съездов, когда в нем соберутся все коммунистические вожди, – как бы в шутку сказал он однажды отцу. – А то, смотри, уже полмира прибрали к рукам.

– Нет, мой сын, нет! – жестко отозвался отец, отложив газету, которую он перед этим раскрыл. – Свою задачу утвердиться на всей планете они, коммунисты, осуществить не смогут. Признаки гибели идеи коммунистической экспансии витают в воздухе, но не все их ощущают. Однако есть и ощущаемые всеми обстоятельства, которые указывают на нежизнеспособность так называемого социалистического миропорядка. Это, в первую очередь, гиблая экономика.

Старый профессор встал, взял с полки серванта фланелевый лоскуток и протер очки.

– Так называемая социалистическая система не может накормить своих граждан. И разрушит эту нежизнеспособную систему не Америка, не НАТО, не террорист-взрывник – она подтачивает себя изнутри. Или сами коммунистические бонзы изменят свою экономику и отношение к своим гражданам, или население пойдет штурмовать Кремль и Лубянку.

– Нужна организация, которая поведет на штурм…

– Все будет. Когда плод созреет… Может быть и я доживу.

– А если придется долго ждать? – все с тем же деланно несерьезным тоном возразил Камилл.

– Нет, уже недолго. Но в любом случае что угодно, только не взрывы, не террор, – серьезно произнес отец, – Этот путь Россия уже проходила.

Сказанное отцом совпадало с пониманием проблемы Камиллом – теоретически. Однако он не мог избавиться от мысли, какое огромное удовлетворение он все же получит, когда сможет обрушить огромный зал со всей этой сворой, когда не станет этих всемирных монстров, сеющих ложь и смерть!

«Наказать их, чьи физиономии примелькались, наказать за Венгрию, за Чехословакию, наказать за мой народ!».

Так спасения человечества он хочет достичь или мести?

Проанализировав свое понимание ситуации в мире и высказывания по этому вопросу отца, Камилл должен был признать, что в его настроениях доминирует месть, именно месть. Он жаждет мести, наказания за горе своего народа – это ясно. Но кому мстить?

Уничтожение нации, геноцид – такое преступление не может быть искуплено никаким человеческим наказанием. Разве может повешение нацистских главарей быть искуплением за смерть еврейских детишек в газовых камерах или у расстрельного рва? Разве трупики татарских мальчиков и девочек на дорогах Узбекистана можно искупить казнью Берии и его приспешников?

Нет человеческого отмщенья за преступления против человечности!

За этот великий грех может воздать полной мерой только Божий суд!

Камилл, опытный естествоиспытатель, чувствовал вмешательство во все события, связанные с этой кровавой ртутью, чего-то постороннего, не вписывающегося в парадигму, в систему современной науки. Он пытался найти в допускаемых мыслителями всех времен формулировках хотя бы самое поверхностное определение происходящему с ним и с этим загадочным веществом и не мог найти. И, конечно, беспокоил его вопрос – почему для исполнения зловещего замысла избран он? Кто-то искал, где тонко? Искал изгоя? Обида и унижения способны сделать фанатика и мстителя из любого человека – но почему же именно он?

Ответа Камилл не знал. Он только, желая очистить усилием воли свое сознание от наваждения, пытался убедить себя, что на том этапе, на котором находится его страна, его народ, нужны другие, мирные методы борьбы.

Что касается лично его, то было очевидно, что КГБ всерьез решило с ним покончить. Почему? Помять его, а потом попытаться использовать его в своих интересах органы вряд ли надеялись – не тот материал. Значит, по-видимому, госбезопасность выполняла общую программу по недопущению выхода представителей крымских татар на всемирную арену. Допустили, вот, нескольких, так теперь с ними хлопот не оберешься!

Звериным чутьем органы кагебе выискивали и ликвидировали тех крымских татар, которые могли привлечь к этому поверженному народу внимание мировой общественности – кого убивали в подворотне, кого замучивали в тюрьмах, кому делали инъекцию раковых клеток, а кому перекрывали кислород на операционном столе.

Раньше, отчетливо видя все пороки страны, в которой ему довелось родиться и жить, Камилл с одной стороны полагался на свою пробивную силу, а с другой – надеялся на изменения в политическом климате. Теперь в свете грязных и кровавых акций, проводимых государством против не только крымских татар, но и людей других национальностей, причем тех, кто действовал только из желания улучшить ситуацию в родной стране, он все более разуверялся в том, что человек и его нужды будут уважаться властями когда-либо в ближайшем будущем. Так, может быть, все же красная ртуть?