Текст книги "Красная ртуть"

Автор книги: Айдын Шем

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 25 страниц)

И горько рассмеявшись, Амза добавил:

– Сейчас посетим отдельную татарскую квартиру.

– И сколько лет люди выносят такую жизнь? – спросила все еще не оправившаяся от потрясения Зульфие.

– Сколько… С самого лета сорок четвертого так все и жили, двенадцать лет, – хмуро произнес Амза. – Вот так, отгораживаясь от соседей фанерной или картонной перегородкой… Ну, идем в гости, нас ждут.

 К стенам цехов снаружи были пристроены кирпичные коробки шаговшесть-семь в ширину и столько же в глубину. Покрыты эти коробки были толем, прижатым рядом кирпичей. В коробки вели фанерные двери, но перед некоторыми из них были сооружены маленькие, тоже фанерные, сени. Грунт перед этими жилищами был засыпан шлаком, что, как пояснил Амза, предохраняло от образования луж.

– Вот так живем с недавних пор, – сказал он, отворяя легкую, сколоченную из фанерных ящиков, дверь. – До пятьдесят третьего года все жалобы татар на невыносимые условия считались антисоветской агитацией. Три года назад комбинат раскошелился и построил вот эти сарайчики здесь и еще внутри некоторых цехов, мы туда сегодня тоже сходим.

Войдя в тесные сени, хозяин и гости сняли здесь обувь и далее прошли, нагнувшись, в двери, за которыми оказалась маленькая каморка, где не было никакой мебели, только прибитые к стенам полки. На полу из плохо обструганных досок (Камилл вспомнил земляные полы хибарок, в которых пришлось жить в первые годы выселения) лежал палас из хлопковых нитей, поверх него у главной стены, вдоль которой шла, по-видимому, труба отопления, расстелены были матрасы с цветными покрывалами на них, к стене были прислонены подушки.

– Вот так и живем, – повторил хозяин закутка. – Я с женой и двое детей здесь помещаемся, а два года назад тоже жили в бараке.

Гости молча осматривались.

– А еду где готовите? – спросила Зульфие.

– Кухня у нас общая, там, в домике, мимо которого мы прошли. Тут у нас электроплитка, разогреваем на ней.

В углу на табуретке стояла электроплитка, над ней на навесной полке стояла кое-какая посуда. Здесь же был прислонен к стенке низкий квадратный столик.

– Нам сегодня в ночную смену идти. Себия, жена моя, детей повела в детский сад, он у нас круглосуточный, – предупредил Амза вопрос гостей, устанавливая столик на пол перед матрацами. – Она сейчас придет, присаживайтесь.

Разговор не клеился. Но минут через пять пришла молодая женщина и стала щебетать на хорошем татарском языке:

– Вай, как хорошо, что вы пришли. Амза мне вчера сказал, что придут студенты. Тебя как зовут? Зульфие? Ты пройди вон туда, прислонись к подушке, будет удобней. Ну, что вы так сидите? Располагайтесь получше, не стесняйтесь.

Откуда-то сразу появились маленькие чашечки, тарелочка с конфетами и еще другая, с магазинным печеньем.

– Как жалко, дети все курабие съели! Мама моя приезжала недавно, привезла. Здесь печь негде, очень трудно живем. Мама с папой и сестренки мои в Сырдарье живут, тоже в бараке, но там сад есть и огород.

Себия, не переставая говорить, поставила на электрическую плитку джезве, и по комнатке распространился запах кофе.

– Настоящий кофе, – гордо сказала Себия. – А в первое время, когда нас привезли в Узбекистан, люди мололи жареный ячмень. Помните?

– Мололи те, у кого сохранились кофейные мельнички, – Камилл вспомнил жизнь в Чинабаде. – А многие толкли этот подгорелый ячмень в ступках.

А Рустем добавил, улыбаясь:

– А моя бабушка давила жженый ячмень стеклянной бутылкой! – все рассмеялись, хотя впору было поплакать.

– Все, все прошло! Теперь все будет хорошо, иншалла! – Себия была полна оптимизма. – Не правда ли, Амза?

От милого щебетания хозяйки, от запаха кофе в каморке сразу стало уютней, и уже не казалась невозможной жизнь в этом закутке. Хозяина кто-то кликнул, и он вышел.

– Сейчас он вернется, его сосед позвал, – улыбалась милая Себия.

– А детский садик у вас хороший? – спросила Зульфие, все думающая, каково же тут приходится детям. – У вас двое детей?

– У нас мальчик и девочка. Мальчику уже пять лет, а девочке только три. У нас ясли-сад. Только садом это называть смешно, – Себия рассмеялась. – Три комнаты, теснота, а во дворе два куста сирени все лето пылятся. Есть еще другой, хороший садик, но туда крымских детей не берут. У нас в Сырдарье настоящий детский сад был, воздух чистый, цветы, яблони во дворе. Но что поделаешь. Они здесь с самого сорок четвертого года так живут – Себия разлила кофе по чашкам. – Буюруныз, угощайтесь.

Вернулся Амза и присоединился к пьющим кофе.

– У нас еще кладовка для всякого барахла есть, – сказал он. – У меня с соседом одна на двоих, я ему замок открывал.

– Здесь на заводской территории, наверное, и замков не нужно? – сказал Рустем, просто чтобы что-то сказать.

– Что ты! – возразил хозяин. – Шпана всякая шныряет, пацаны из ремесленного училища.

– Ну вот, – произнес Амза, когда кофе был выпит, и гости произнесли традиционное "Алла разы олсун". – Теперь посмотрим, как живут другие.

Студенты, попрощавшись с хозяйкой, вышли в сопровождении Амзы во двор, вернее – на территорию завода. Уже стемнело, за покрытыми вековой пылью окнами окружающих цехов вспыхивали голубые сполохи, вырывались наружу белые клубы то ли дыма, то ли пара. Камилл, подавленный виденным, думал, как можно так жить изо дня в день, рожать и растить детей в таких условиях. Амза, догадавшийся, о чем думают посетители, произнес:

– Зато работа рядом. Я вон в том цехе, в ремонтном, мастером работаю, я техникум при комбинате окончил. А Себия подальше работает, но тоже за пять минут добегает. Она за станком стоит, рабочая. А другие из наших вообще в цехах живут, сейчас к таким пойдем.

Территория комбината была огромная, занимала с десяток городских кварталов. Только за четверть часа дошли они до цехов, которые не дымили, не пугали вспышками огня, но из-за стен которых раздавался мерный, не утихающий шум. Амза повел посетителей к маленькой двери в торце здания. Вошли в тускло освещенный тамбур, из которого открытая дверь вела в пространство цеха, где работали механизмы, которые издавали тот самый равномерный шум.

– Нам сюда, – Амза достал ключ, открыл находящуюся рядом дверь, и посетители оказались в длинном коридоре с высоким потолком – это была отгороженная капитальной стеной часть цеха. По правую часть коридора тянулись такие же клетушки, как та, в которой проживал Амза, примерно метра четыре на три. Перед каждой фанерной дверью расстелены были половички, на которых стояла обувь. Пахло чем-то жаренным, – видно, кухня находилась тут же под крышей цеха.

– Здесь у них теплей, только плохо, что комнаты без потолков, все слышно, – Амза рассмеялся. – Летом вон те рамы, – он показал на тянущиеся по верху внешней стены окна, – они снимают, чтобы воздуха больше было. Жалуются, что шум постоянный, но здесь лучше, чем в бараках.

Трудно было студентам сделать выбор между жильем в цеху и в каморках, двери которых выходили прямо наружу, на территорию завода. Оба варианта показались им ужасными, а ведь люди эти довольны, что вырвались из бараков! И самое главное – как развиваются в этих условиях дети?

– Мумкюнми? – Амза постучал в одну из дверей. – Можно войти?

Гостей там уже ждали. Мужчина лет пятидесяти, приветливо улыбаясь, пожал всем руки, его жена, полная татарка в типично татарском деревенском наряде, в юбках до пят, стояла у стола:

– Кош кельдиниз! Кириниз! Добро пожаловать! Заходите!

Несколько стесняясь, молодые люди вошли вслед за Амзой в комнатку. Посередине стоял настоящий стол, вокруг стола табуретки, у стены расположилась сколоченная из досок лежанка.

– Нусрет-ага живет культурно, – рассмеялся Амза. – У него стол есть, и спит он с женой на кровати.

– Вай, какая кровать! – стала почему-то оправдываться жена Нусрета Шефика-апте. – Поясница у нас обоих болит, на полу спать не можем. Амза молодой, он на земле будет спать, ему ничего не будет.

– Главное то, что воздуха здесь нет, – включился в разговор Нусрет-ага. – У нас в деревне Коз, около Судака, такой воздух хороший! Там недалеко от нас московский санаторий был, воздухом лечились. У нас был большой сад, дом был большой.

– Ай, опять ты свое заладил, – махнула рукой жена. – Давай, усаживай гостей, сейчас Мелиха макарне принесет.

– Эта моя дочь, она с мужем и с сыном живут рядом, за стеной, – счел необходимым дать разъяснения Нусрет-ага.

– Спасибо, спасибо, мы же сейчас из-за стола пришли, – воскликнули дружно студенты, на что Амза заметил, лукаво улыбнувшись:

– Ничего, еще посидим, перекусим. Хозяев обижать нельзя.

Выпили по чашечке кофе – как же без этого у татар! – поели макарне, домашние макароны, с сыром, беседуя во время еды о сегодняшней ситуации.

– Я вас сейчас привел, – Амза тронул Камилла по плечу. – Слышишь, я вас привел к людям самостоятельным, сильным. У Нусрет-ага сын здоровый и смелый мужик, он сейчас в цеху, свою смену отрабатывает. Эта семья теперь, когда свободу дали, через некоторое время собирается уезжать к родственникам в Янги-Юль, как и я с женой, между прочим. Но таких здесь мало. Сейчас мы пройдем по каморкам, вы поговорите с людьми, расскажите о своей организации, пусть настроение у них поднимется. Все бы хотели отсюда уехать, но возможность такая только у тех, у кого родственники где-то живут. У большинства все родные умерли, и не только родные – даже односельчан не могут найти. Куда такие денутся? Зарплаты едва хватает на еду и на какую-то одежду. Дети в большинстве заканчивают четыре класса и идут в ремесленное училище здесь же на комбинате, потому что учащихся кормят. Никаких надежд на будущее здесь у людей нет, только была мечта о возвращении в Крым, но недавно на собраниях читали какой-то указ, что крымские татары высланы в Узбекистан навечно. Какой это был удар по появившимся надеждам! Куда людям деваться? Вот Рустем ходил недавно с письмом, читал, так для людей свет в окошке засветился. Там, в этом письме, все правильно написано.

Камилл достал кипу бумаг.

– Вот, надо людям раздать, – он протянул листовки Амзе.

– Нет, нет! – запротестовал тот. – Вы сами пройдите по комнатам, сами людям читайте, или хотя бы сами им вручите. Знаете, с того дня, как Рустем здесь с товарищем побывал, люди только о том и говорят. Ведь никого не видят, не слышат, только начальство, которое погоняет – давай, давай, работай!

– Мы для того и пришли, – сказал Рустем. – Спасибо за угощение! Мы пойдем по комнатам.

– А потом пойдем в мой "городок", – засмеялся Амза. – Там тоже вас ждут.

…В каждой каморке студентов пытались усадить за угощение, но Амза строго всем объяснял, что уже и попили, и поели, времени нет. Студенты разошлись по комнаткам поодиночке, иногда соседи собирались в одну из них. Текст листовки слушали благоговейно, с наивной надеждой, что получив уж такое хорошее обращение советская власть сразу же решит вопрос о возвращении народа домой. Но чтобы не внушать людям ненужных иллюзий студенты говорили о том, что наша судьба в наших руках, что надо перестать быть покорными, что надо протестовать, когда злостно нарушаются человеческие права.

– Вы должны, во-первых, требовать улучшения жилищных условий, – говорили студенты, стараясь оставаться спокойными. – Но основное – выступайте на собраниях с требованием, чтобы всех татар вернули в Крым. Предъявляйте требование коллектитвно, используйте профсоюзную организацию.

– Все эти профсоюзы подчиняются начальству, – заметил молодой рабочий.

– Конечно, везде так. Но надо использовать любые механизмы, чтобы власти поняли, что мы от своего требования возвращения на родину не откажемся.

– Вай, там в профкоме только узбеки и русские! – воскликнула немолодая татарка. – Если мы уедем, то на тяжелых работах им придется работать.

– А в коллективе кого больше? – спросил Камилл.

– Во всех почти цехах наших татар больше всего, – ответили ему. – Работа ведь здесь нелегкая, вредная для здоровья, по своей воле мало кто здесь работать хочет.

– Вот и берите профсоюзные комитеты в свои руки! На собрании смело выдвигайте своего кандидата.

– У нас каждый кандидат утверждается парткомом и дирекцией, крымского татарина никогда не утвердят! – воскликнула одна женщина.

– А вам не нужен утвержденный кандидат. Вас на собрании большинство?

– Да, конечно, – был ответ.

– Вот и выдвигайте прямо во время собрания своего кандидата и выбирайте его, используя свое большинство! Не ленитесь бороться за свои права. Под лежачий камень вода не течет. И не надо бояться! Пока мы живем в Узбекистане надо держать ситуацию под нашим контролем.

Одни, сомневаясь, покачивали головами, другие говорили, что все правильно, что надо подниматься с колен.

– И главное! – заканчивали свою беседу студенты, – не верьте, что наш народ переселен в Узбекистан навечно. Узбекистан – это навечно земля узбеков. Наша вечная Родина – Крым. Пусть ваши дети повторяют это когда просыпаются и когда ложатся спать!

После бесед в этом цехе пошли на территорию, где жил Амза. И там тоже те же разговоры, такое же неверие в возможность изменений у одних, вдохновение у других, и встречаемые слезами слова:

– Наша вечная Родина – Крым!

Прощаясь с Амзой ребята договорились, что через несколько дней придут к нему «в гости» студенты-медики, которые обойдут каморки, в которых побывали сегодня, а еще и посетят те бараки, куда сегодня не успели дойти.

Глава 14

В детстве Камилл был уверен в том, что врачи не болеют, а правители всех стран – самые умные люди на планете. О, если бы они были бы хоть на среднем уровне по интеллекту! Тогда не подводили бы эти амбициозные политики свои народы и весь мир к катастрофам. Тогда они смогли бы подняться над миропониманием, выражаемым формулой «что хочу, то и ворочу, и хоть трава не расти… на лужайке перед Коричневым домом!».

И не надо верить иезуитской фразе, что, мол, каждый народ имеет таких властителей, каких заслуживает. Поди поборись против административного ресурса или против неправедного золота, а то еще и вездесущей тайной полиции!

Тогда, в пятьдесят седьмом году, забурели до очередной одури властители одной шестой суши на планете. Сам черт им не брат и никакого общественного мнения! Четыре с боку, ваших нет! И ежели записали эти члены и получлены Политбюро в своем указе, что «укоренились» крымские татары на чужой земле, на земле трудолюбивых узбеков, то значит укоренились. Ежели поименованы татары многозначительно «прежде проживавшими в Крыму», то значит нет возврата к этому «прежде».

Так вот много брали на себя новоявленные боги со Старой площади!

После того, как в самом начале пятьдесят седьмого года были возвращены на родину все депортированные народы, кроме коренных жителей Полуострова, напряжение среди крымскотатарского населения увеличилось. И это стало причиной того, что к весне в деятельности организации, созданной студентами, произошел всплеск активности. В Движение оказались вовлечены кроме рабочих промышленных предприятий Ташкента и некоторых ближних городов, что предусматривалось стратегией организаторов, также и служащие различных учреждений. И уже в функционерах числились не только студенты, но и представители разных других слоев населения, иногда весьма почтенного возраста. Люди по своей инициативе переписывали тексты писем, собирали под ними подписи среди своих знакомых и приносили их свои шефам-студентам, которые доставляли эти листки в штаб Движения. Письма в Москву – а именно она была главным адресатом – Камилл отправлял уже не в конвертах, как раньше, а в бандеролях, но вскоре вынужден был только указывать число подписей, уведомляя, что собраны они представителями Крымско-татарского Национального Движения. В качестве обратного адреса он указывал «почта, до востребования» и свою фамилию. Он понимал, что он при этом ничем не рискует, ибо властям давно уже известны имена всех активистов Движения и все их дела. Правда читать мысли людей кагебэ еще не научилось.

Однажды вечером, возвращаясь домой, он шел не по дорожке вдоль фасадной стороны стоящих рядом зданий, а с их тыльной стороны – так случайно получилось. И под окнами их квартиры, находящейся на третьем этаже, увидел припаркованную впритык к стене военную машину с параболической антенной. Не думая ни о каком зловредном деянии, он спросил стоящего у машины солдата:

– А что это тут такое интересное происходит?

– Проходите! – сурово ответил солдат, и Камилл прошел, даже не обидевшись. Мало ли какие у этих вояк свои дела, тем более что в соседнем корпусе, стоящем под прямым углом к Камилловому дому, жили в основном военные, работники штаба Туркестанского округа.

Мысли его вернулись к этому событию несколько месяцев спустя, когда тетя Маша, жившая в квартире над ними, рассказала его маме, что в комнате ее, тети Машиной, соседки установлен под половицей аппарат для подслушивания разговоров, ведущихся в нижней, то есть в камилловой, квартире. Этому откровению предшествовала ссора тети Маши с соседкой, которая еще раньше проболталась ей, что в углу ее комнаты пришедшие с разрешения ее дочери люди отпилили кусок половицы и поставили подслушку. Надо сказать, что над полученной профессором Афуз-заде квартирой жили в трехкомнатной коммуналке три семьи. Одна из них состояла из той болтливой старухи, ее дочери и малолетней внучки. Муж старухи когда-то в Крыму (а была эта семейка из земляков Камилла) работал в органах, и дочь, наверное, теперь тоже имела к ним отношение. Старуха все возмущалась, почему это семья бывшего политзаключенного Афуз-заде имеет отдельную трехкомнатную квартиру, а она, вдова энкаведешника, живет в коммуналке. Когда над потолком нижней квартиры при ее попустительстве установили подслушивающее устройство, старуха вновь почувствовала свое превосходство над "этим Афуз-заде" и не могла, гордая, не поделиться с соседкой тетей Машей своим иллюзорным торжеством. Но согласие между бабами однажды нарушилось, и вдова раскулаченного рязанского крестьянина рассказала о коварстве своей соседки камилловой маме.

Камилл, естественно, догадался теперь, что машина с параболической антенной, в момент его встречи с ней, использовалась для настройки передающего контура подслушивающего устройства. Не долго думая, он забрался на чердак и обнаружил антенный провод, идущий дальше на крышу. Все было ясно. Несовершенство техники тех лет заставило чекистов установить над потолком гостиной квартиры Афуз-заде какое-то, по всей видимости, громоздкое устройство, провести от него провод на крышу здания и оттуда передавать через эфир происходящие в квартире разговоры на приемную антенну на крыше соседнего здания, в котором проживали свои в доску люди – офицеры Туркестанского военного округа. Камилл, конечно, выдернул, хотя и с большим трудом, провод, и при этом, наверное, на магнитной ленте чекистов записан был душераздирающий треск, что, по-видимому, послужило причиной разбирательства в кабинетах ташкентского ЧеКа. Но с Камилла взятки были гладки, привлечь его к ответственности за порчу казенного имущества, не было оснований – как докажешь, что провод выдернул он, а не какие-то гуляющие по крышам мальчишки?

А чего, спрашивается, подслушивали? И, главное, чего выслушали-то?

Число рвущихся в бой участников Движения резко возросло, когда к нему присоединились сотни учащихся ремесленных училищ города Ташкента. Энергия этих славных подростков била ключом, злость и обида на власть у них были неуправляемы. Камилл с одним из своих товарищей посетил по их требованию собрание в одном из общежитий, обитатели которого процентов на девяносто состояли из крымскотатарских мальчишек. Студенты, которым уже было далеко за двадцать, были рады видеть горящие глаза своих младших соплеменников, слушали их непокорные речи, и радовались, что эти ребята в своей приверженности к главной национальной идее – возвращению народа в Крым – не уступают им, а даже превосходят их в своей решительности и самоотверженности. Однако излишняя самоотверженность мальчишек могла привести к трагедии. Но как могли студенты говорить своим младшим братишкам слова о необходимости соблюдать осторожность, действовать не по позыву оскорбленной души, а подчиняясь некоей политической сдержанности – их не стали бы слушать! Они и сами, эти студенты, позволяли себе в своих письмах бросать в лицо советской власти такие обвинения, которые более зрелые люди произносили только шепотом. А теперь перед ними стояла трудная задача – ввести в более или менее спокойное русло то стихийное возмущение, которому сами открыли дверь, призвав всех крымчан к сопротивлению. На этой встрече договорились только о том, что учащиеся ремесленных училищ не будут предпринимать действий, не согласованных с остальными товарищами по борьбе. На очередное заседание штаба пригласили парня лет восемнадцати по имени Марлен, которому учащиеся доверили их представлять.

На этот раз заседание штаба проходило в поселке Эркин под Ташкентом, в недостроенном доме студента института иностранных языков по имени Руслан. Марлен пришел с двумя другими ребятами, и главным условием этой боевой троицы было требование немедленной организации уличных демонстраций с плакатами, призывающими незамедлительно вернуть всех крымских татар на родину. Трезвомыслящему руководству Движения стоило немалых трудов проявить сдержанность перед лицом такой очевидной глупости, похожей на провокацию. Горячему парню с вызывающим определенные ассоциации именем пытались объяснить, что такие мероприятия несвоевременны, что власть быстро изолирует демонстрантов, и об этой акции узнают только жители близлежащих домов.

– Какой смысл в этой демонстрации? – говорил Камилл, пытаясь сохранять спокойствие. – Просто дать выход своему возмущению? Надо думать о практически полезных делах.

– А какая практическая польза в том, что ваши активисты ходят по домам и собирают подписи под письмами к тем органам власти, которые виноваты в наших унижениях? – восклицал Марлен. – Они никогда не прислушаются к вашим просьбам!

– А та практическая польза, что, прочитав наши письма, ты и твои товарищи захотели от слов перейти к делу, – ответил Сейдамет, один из руководителей Движения, авторитетный среди студентов-активистов.

– Ну, где ваше дело? – кипятился Марлен. – Это мы предлагаем дело, а вы отказываетесь!

– Ты предлагаешь бесполезное дело. Ты хочешь выйти на улицу и просто выпустить пар, обмануть себя. А этот накопившийся пар должен привести в движение весь наш народ!

 Кадыр, студент-отличник, член комсомольского бюро факультета, сказал назидательно:

– Вспомните, как Ленин в конце прошлого века вместо того, чтобы вместе с народовольцами участвовать в террористических актах, организовал партию, которая пришла к власти. Нам нужно организовать единое движение, которое действовало бы по разработанной заранее программе, а не тратило бы энергию на шумные бесполезные выступления.

– Я читал вашу программу! У вас там нет конкретных действий, только слова, что надо всем объединиться, что надо рассматривать все предложения! – запальчиво воскликнул один из пришедших. – Вот и рассматривайте наши предложения!

– А мы сейчас все вместе их и рассматриваем, – отвечал спокойно Камилл. – А что касается программы, то наша программа учитывает особенности первого этапа нашей борьбы, она организационная. Мы имеем первоначальную цель – разбудить людей, показать всем, что есть возможность объединиться. Не стонать, не плакать, а объединиться и обдумать дальнейшие действия. Программа действий следующего этапа борьбы будет составлена потом. Мы это сделаем или другие – не важно. Надо сейчас заниматься задачами первого этапа – возбуждать людей, подстрекать их к организованному выступлению против намерений властей считать нас «укоренившимися» в местах насильственной высылки. Демонстрации уличные тут не нужны, но нужно проводить массовые собрания в местах работы, учебы или проживания. Власти должны увидеть, что наши люди объединяются, чтобы требовать возвращения в Крым. Как ты думаешь, Марлен?

Марлен, очень неглупый парень, понимал, в общем, справедливость сказанного. Но за его спиной бушевала необузданная энергия подростков, которые требовали уличных действий и немедленно. Поэтому он не высказал согласия со сказанным, но и возражать на этот раз не стал. Он только пробурчал, уже без давешней агрессивности:

– Ну и чего вы добились?

– Мы добились того, что сейчас сидим вот здесь, в доме Руслана, и обсуждаем тактику дальнейших действий! – воскликнул Закир, один из руководителей организации. – Мы добились того, что рабочие ташкентских заводов теперь говорят о возникшем народном Движении, о необходимости создавать группы на своих предприятиях, поднимать на борьбу весь народ. Мы добились того, что старики в бараках как праздника ждут прихода наших пропагандистов, что они со слезами говорят, о молодых людях, возродивших в их сердцах надежду в будущее нашего народа. А ваше предложение вызовет репрессии и на корню погубит зарождающееся движение.

– Да, и уже на заводах и фабриках возникают ячейки со своими руководителями, которые пока занимаются размножением и распространением наших писем, но вскоре они уже будут искать другие формы борьбы, – добавил Рустем. – Правильно сказал Камилл: мы подстрекаем людей к протесту.

– А письма, которые вы посылаете в ЦК, в Верховный Совет? Какая от них польза? Эти гады вашими письмами подтираются!

– Мы посылаем письма не только в ЦК и в Верховный Совет, – ответил Камилл. – Я уже говорил вам, что в Советском Союзе никто не знает, что сотворили с нашим народом. Даже здесь, в Узбекистане, некоторые думают, что из Крыма выслали только семьи, "сотрудничавших" с немцами татар...

– Ага! – один из ребят, пришедших с Марленом, перебил Камилла. – У нас соседи, русские, так и говорили. Отец мой им объяснил, что он с фронта с двумя ранениями вернулся, так они не верили, пока он им свои документы не показал. А он войну прошел с сорок первого года и до последнего дня.

– Вот, так оно и есть. Мы посылаем письма известным ученым и писателям, в редакции газет и журналов, создаем общественное мнение. А в ЦК, получая наши письма, узнают, что им предстоит еще решать наш вопрос, а они, сволочи, надеялись, что вопрос с крымскими татарами уже решен окончательно. Хрен вам! Мы сами решаем наш вопрос!

Этот эмоциональный всплеск, от которого Камилл не удержался, очень понравился гостям. Однако от их вожака Марлена поступило предложение:

– Надо собирать деньги среди населения и организовать печатание листовок. Листовки по ночам будем разносить по всему городу, а, кроме того, часть их будет пересылаться в другие области Узбекистана.

– Ну, ты кинофильмов всяких насмотрелся! – воскликнул Сейдамет.

– Кому адресованы будут листовки? – спокойно спросил Шариф.

– Всему населению, чтобы знали! Ну, конечно, и нашему несчастному народу! – воскликнул Марлен. – Будем распространять листовки по всему городу, бросать в почтовые ящики, оставлять в транспорте. Кстати, вы против листовок, а разве ваши письма не то же самое?

– Нет, – отвечал Шариф. – Письма мы легально, по почте направляем адресатам, после того, как собираем под ними подписи крымских татар. Так что гебисты напрямую не могут предъявить нам обвинения. А листовки другое дело, и органы, наверняка, очень хотели бы, чтобы мы начали бы нелегально распространять листовки, а еще лучше – вышли бы, как ты советуешь, на массовую демонстрацию.

– Да! Мы считаем, что выйти всем на демонстрацию необходимо, – не вникнув в подтекст воскликнул Марлен. – Если вы нас не поддержите, то мы сами организуем на Первое мая демонстрацию с плакатами!

Камилл начал было закипать, но Закир, заметив это его состояние, положил руку на его плечо, и тоже задал вопрос гостю:

– Значит, выйти с лозунгами «Требуем возвратить татар в Крым!» с целью, чтобы жители Ташкента поддержали и присоединились к нашей борьбе? – Закир говорил совершенно спокойно, хотя тоже был очень раздражен путаницей в головах своих оппонентов. – Да вас просто слово «листовки» и «демонстрация» гипнотизирует! Поиграть в революцию захотелось …

– Если не поддержат сразу, то со временем поймут! – Марлен был вдохновлен своей смелой идеей и игнорировал все насмешливые замечания.

– Ты только пошуметь хочешь, ты и сейчас шумишь, – нервно вступил в разговор несдержанный Мамут, которого тоже взяли с собой. – А сперва нужно организовать весь народ, тогда только выступать и идти вместе со всем народом на демонстрации!

– Ребята, все же надо немного думать, просчитывать вперед хотя бы на два шага, – воскликнул Рустем, жестом успокоив Мамута. – Ну, выпустим мы пар, порадуемся двадцать минут, нет, пять минут, держа в руках эти лозунги. Милиция и агенты в штатском сомнут нас, прочесть наши призывы успеет несколько десятков человек, которые побоятся об этом рассказывать другим. И ради этого поставить под удар нашу организацию? Этот случай будет так раскручен властями, такую чистку они проведут, что пройдет много лет, пока возникнет новая организация, мобилизующая народ на борьбу без шумных публичных выходок.

– Да, ты хочешь произвести шум, – спокойно, как всегда, вступил в разговор Кадыр. – Во-первых, громкого шума не получится, так и знай. Прихлопнут. Во-вторых – наша задача проводить работу среди крымских татар, а не садиться в тюрьму.

– Зачем это нужно! – воскликнул Марлен. – Татары, что, про свою жизнь не знают?

«Да, ему хоть кол на голове теши», подумал Кадыр, а вслух произнес:

– Чего ты добиваешься, я не понял? Чтобы о нашем положении сообщить узбекам и русским и потом умереть?

– Умереть, но со славой! Я не боюсь смерти за свой народ!

– Ага, славы захотел. Теперь понятно! – зло рассмеялся Мамут.

– Оставь, Мамут, – перебил своего молодого товарища Сейдамет. – Марлен, я думаю, неправильно выразился…

– Ну да…

– Во всяком случае, дорогой Марлен, – вмешался в разговор Камилл, которому уже надоел примитивизм оппонентов, но который хотел закончить встречу без скандала. – Прежде, чем класть на плаху свою голову надо пробудить наш народ к массовому мирному сопротивлению…

– Вот видишь, к мирному! – зло рассмеялся Марлен. – Вы боитесь, и этим все объясняется!

– Если бы мы боялись, то не создавали бы нашу организацию, – возразил все так же спокойно Камилл.

– Если мы начнем нашу справедливую борьбу за возвращение в Крым с уличных демонстраций, то все будем арестованы и не выполним нашей основной задачи – подготовить весь наш народ к массовым выступлениям за свои права, – произнес Кадыр, который также понял, что пора заканчивать этот разговор.

– Скажи, Марлен, кому это будет выгодно? – проникновенно спросил Рустем, переглянувшись с товарищами.