Текст книги "Красная ртуть"

Автор книги: Айдын Шем

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 25 страниц)

Савва, штатный доносчик, молча сидел тут же и старался подробнее запомнить весь разговор. Камилл же специально подогревал своих друзей к возмущению, чтобы Савва довел это возмущение до своих хозяев.

После работы в этот день ребята пошли в гости к своим однокурсницам, жившим в другом крыле той же школы. Камилл не забыл о девочках и привез гостинцы и им – конфет и сладкого вина.

Камилл пробыл в совхозе всего неделю, потом вернулся в город дожидаться окончания хлопковой компании. Только к осенним праздникам, а именно – 5 ноября, ташкентских студентов отпустили по домам. Сразу после праздников началась напряженная учебная страда – надо было наверстывать потерянные полтора месяца. Камилл посещал, как обычно, лекции и семинары, получил и стипендию за два хлопковых месяцев. И настал день, когда его пригласили в ректорат.

– Вот приказ о вашем восстановлении, – секретарша ректора протянула ему отпечатанный на машинке листок. – Нет, к Ташмухаммеду Алиевичу вам заходить не надо. Конечно, вашу благодарность я ему передам.

Сразу же Камилл пошел в деканат к Араму.

– Ну вот, все хорошо! – и Арам Дмитриевич потрепал студента по плечу.

Когда Камилл выходил из кабинета замдекана окликнул его:

– Камилл, вы будьте поосторожней. Понимаете?

Камилл, глядя в глаза замдекана, молча кивнул головой. В общем, они друг друга поняли.

Органы были недовольны восстановлением этого Афуз-заде в правах студента, но ничего поделать не могли. К ним уже поступили новые материалы на этого потомственного антисоветчика: о его вредных разговорах докладывал Савва, информация поступала и от других источников. Они еще предпримут соответствующие меры, в том числе и попытку провести спецоперацию, но у Всевышнего были, по-видимому, другие планы в отношении Камилла, который с Его помощью удачно избежал всех приготовленных ему ловушек.

Глава 17

Будучи уже в статусе стажера научно-исследовательского сектора Государственного Эрмитажа, Февзи закончил работу над дипломом. Защита прошла великолепно, и у молодого человека были все шансы оказаться штатным работником одной из археологических экспедиций. Через несколько дней отдел кадров затребовал у него соответствующие документы, после чего он был уведомлен, что вопрос о его трудоустройстве решен положительно. Оставалось определить, в каком подразделении работать молодому специалисту, вышедшему из рабочей молодежи.

В понедельник Февзи явился, как было предписано, в Управление экспедиций и не мог нарадоваться выпавшей удаче: его зачислили лаборантом в отряд, работающий ныне на раскопках мечети хана Узбека в Старом Крыму!

Февзи до того так ни разу и не был в Крыму. Причиной тому было не столько отсутствие необходимых средств – эту трудность он мог преодолеть, – сколько страх перед могущими возникнуть при посещении поруганной Родины эмоциями. Он понимал, что в такую поездку надо бы отправляться не одному, а с кем-то из своих земляков. Даже друга своего Олега он не мыслил в качестве подходящего для такой поездки товарища. Он очень хотел бы до поездки в Крым побывать в Узбекистане, среди татар, которых он так внезапно покинул – тому уже десять с лишним лет. Года три назад он написал письмо Мафузе-абла и получил от нее ответ на ломанном русском языке, но не настолько плохом, чтобы нельзя было понять какую радость испытала бедная женщина, узнав, что ее названный племянник жив-здоров и на воле! Потом, вскоре, когда режим спецпоселения был отменен и опасность для Февзи, как преступившего этот режим, миновала, ему написали и другие знакомые по Чирчику, так что связь со своими он поддерживал.

Теперь ему выпала удача работать до осени на Родине! Февзи в середине мая покинул Ленинград, уверенный, что к началу ноября вернется как раз к свадьбе друга, тогда уж найдет себе какое-нибудь жилье и будет ждать очередного летнего сезона.

Поезд домчал его за полторы суток до Феодосии. Там его и привезенные им посылки для экспедиционных работников ждал старомодный носатый автобус. Но Февзи, впервые за четверть века увидевший свое родное море, попросил приехавшего встречать его сотрудника повременить с отъездом.

– Я хочу побродить по берегу, – попросту сказал Февзи.

Сотрудник был рад:

– А я пойду в музей Айвазовского, давно собирался! – воскликнул он.

Только шофер автобуса был недоволен, но и он нехотя потащился в галерею знаменитого мариниста.

Железнодорожный вокзал в Феодосии располагался прямо перед пляжем, который в это время года еще пустовал. Спустившись вниз, Февзи шел по самой кромке берега, порой отбегая от накатывающей на берег волны. На молу загорали местные пацаны, которые только и осмеливались, привычные, окунаться в холодные еще воды. А на пляжной гальке можно было увидеть еще двух мужчин, которые время от времени входили в море, мощными рывками мускулистых рук рассекая волны, громко фыркая при этом. Февзи почему-то решил, что это моряки из Мурманска, для которых даже нынешнее пятнадцатиградусное Черное море кажется вполне теплым. Сам Февзи, ставший жителем берегов Балтики, не осмелился бы окунуться в эти привлекающие взгляд прозрачной синевой волны, хотя тоже не был избалован холодными водами Финского залива.

Он поднялся на набережную, отделенную от пляжа старыми, осыпающимися бетонными плитами, прошел до густолистой акации и уселся в ее тени на камень, спустив ноги вниз. От моря незнакомо пахло – то был запах черноморских водорослей, смешанный с солеными испарениями самой воды. Рядом пропылил грузовичок, обдав духом бензина, вслед за ним протарахтел горбатый «москвич», подняв тучу пыли. Февзи чертыхнулся и решил, что знакомство с морским простором надо отложить до других времен и на другом берегу. Он подошел к воде, подставил руки под набегающую пену прибоя и, не сумев уберечься от замочившей обувь волны, засмеялся и тоже отправился в музей Айвазовского.

Потом служебный автобус доставил его прямиком в древнюю столицу ханов Солхат, именуемый ныне Старым Крымом.

Надо признать, что Февзи выехал из Ленинграда на место работы в старокрымскую экспедицию совершенно не подготовленный – не оставалось времени. Вообще-то статус лаборанта, который был предоставлен ему, не предполагал в обязательном порядке знания исторических характеристик места проведения раскопок. Но, конечно, молодой специалист с университетским образованием не мог долго удовольствоваться уровнем компетентности лаборанта. В багаже экспедиции были некоторые материалы по древнему Солхату, но было их очень немного.

Все работники экспедиции занимались в той или иной мере "черной" работой, состоящей в рытье шурфов, в расчистке участков от бытового мусора недавних лет, однако в большей степени этой неинтересной, но необходимой работой были заняты наряду с рабочими, нанимаемыми из местных жителей, лаборанты. В то лето в Крым пришла ужасная жара. В непосредственной близости от городка водоемов для купания не было, поэтому под вечер работники экспедиции удовольствовались только обливанием друг друга водой из артезианской скважины.

Проживали члены экспедиции в двух больших палатках, хотя несколько человек, уже не впервые приезжающие в Старый Крым, предпочли устроиться в домах местных жителей, с которыми успели познакомиться в прежние годы.

После ужина Февзи доставал из ящика в углу палатки копии отчетов о проделанных ранее скудных исследованиях, старался понять из тех немногих брошюр, которые тут были, прошлое этого захолустного даже по масштабам Полуострова городка. Он сожалел, что не получив заранее уведомления о том, куда он будет направлен работать, не успел хоть что-то почитать о Старом Крыме, хотя бы поверхностно ознакомиться с историей мечети хана Узбека, на руинах которых проводилась работа их экспедиции.

– Что интересного можно обнаружить в этом историческом захолустье! – воскликнул он однажды в присутствии молодого, но уже обладающего опытом полевых работ, научного сотрудника Володи. – Я понимаю, если бы мы проводили бы раскопки в Бахчисарае!

Володя посмотрел на Февзи сверху вниз, потому что был на полголовы выше своего собеседника, который тоже не страдал от малого роста, затем, осознав, что новичок командирован под его руководство совсем недавно и, пожалуй, не успел ничего узнать об объекте работы, спокойно возразил:

– Бахчисарай по сравнению со Старым Крымом как Петербург в сравнении с Москвой. Как ты думаешь, где для археологов интересней работать, на островах невской дельты, или в Китай-городе в Москве?

– Ну, конечно, в Москве! – ответ даже для человека, не окончившего исторический факультет, был очевиден.

– Так вот, Старый Крым – это древний Солхат…

– Ну, знаю, конечно! – Февзи уже понял, что опростоволосился своим неуместным замечанием.

– Знаешь, да только очень мало! – трудолюбие и тщательность, которые успел продемонстрировать этот бывший студент-вечерник, уже были замечены многими в экспедиции, поэтому Володя и не чертыхнулся в ответ на услышанную от Февзи глупость, а решил, насколько это возможно в полевых условиях, ознакомить его с историческими реалиями.

– Вот у меня выписка из Истории Государства Российского Карамзина, – Володя однажды достал из коробки, засунутой под его раскладушку, тетрадь в затрепанной обложке. – Вот том…, глава третья. Слушай: «Город столь великий и пространный, что всадник едва может на хорошем коне объехать его в половину дня. Главная тамошняя мечеть, украшенная мрамором и порфиром, и другие народные здания, особенно училища, заслуживают удивления путешественника». Это, Февзи, написано о Старом Крыме в начале девятнадцатого века. Древняя мечеть, на территории которой мы сейчас находимся, была не самым богатым строением древнего города. Дело в том, что от караван-сараев, от медресе, от дворцов ничего на поверхности земли не осталось. Также нет никаких следов от упоминаемой Карамзиным Главной мечети, украшенной мрамором и порфиром. Ничего не осталось, увы…

– Почему? – Февзи нынче явно был не в самом лучшем состоянии своего интеллекта.

– Все когда-нибудь подвергается разрушению, – рассмеялся Володя.

Февзи задумался, потом перевел свой дилетантский вопрос в другую плоскость:

– Но мраморные стены сохранились даже со времен древних Афин!

Тут младший научный сотрудник посерьезнел:

– Есть самые разные толки на этот счет. Некоторые из приводимых историками сведений сейчас запрещено упоминать.

Он подумал, что так или иначе надо будет обсудить все эти вопросы со своим новым коллегой, но сейчас было не самое подходящее для этого время и место.

– Давай оставим обсуждение такого рода вопросов на другое время. Вот вернемся осенью домой. Ты ведь зачислен в мою группу? Вот и займешься в Ленинграде историей Солхата – Старого Крыма.

– Эски Кырыма, – со значением произнес Февзи.

– Да, так этот город называется по-татарски, это ты уже знаешь, хвалю. В Публичной библиотеке есть книги о Старом Крыме в открытом доступе. Ознакомишься с литературой по программе, которую я для тебя составлю, сделаешь доклад на семинаре. После этого нам будет с тобой легче вести беседу.

Февзи задумался, следует ли сказать сейчас своему руководителю, что его новый сотрудник – крымский абориген? Подумал, и решил повременить, полагая, что эта информация в какой-то степени ограничит свободу высказываний его шефа.

– Но если у тебя будут здесь возникать вопросы, то ты спрашивай меня, не стесняйся, – добавил Володя, который уже много лет был увлечен крымскими древностями. Будучи ровесником Февзи, он закончил Университет пять лет назад и любил свою работу в этом древнем городе, между тем как многие полагали более престижным участвовать в раскопках, например, на развалинах Херсонеса. Володя же считал, что открытия, которые можно сделать в греческом полисе, во многом предсказуемы, в то же время здесь, в долине у горы Агармыш, не только непочатый край работ, но и тьма удивительных загадочных сюжетов.

…Февзи вышел наружу. Глаза после света яркой электролампы, висящей под куполом шатровой палатки, ничего не видели в темноте летней южной ночи. Он присел на обломок стены и долго смотрел в черноту пространства, пока глаза его не стали различать белые стены приземистых домиков. Луны на небе не было, она должна была появиться позже из-за невысоких плоских гор, окружающих долину речки Серен-Су, прежде даже в летний зной остававшейся многоводной и холодной, а ныне почти полностью высыхающей уже в июле. Вскоре зрение его адаптировалось, и он стал даже различать на щербатой черепице старых татарских домов отражение света звезд, усеявших ясное крымское небо. И всколыхнулись в его душе давние и, казалось бы, забытые воспоминания о рисунке созвездий, которые он знал с детства. Он вспомнил, как по стоявшим в зените светилам умел определять время, как давал свои названия особо ярким и красивым звездам, некоторые из которых блуждали странным образом по небосводу, порой исчезали с него и появлялись только много месяцев спустя. Февзи иногда смотрел на звездное небо и в свою бытность в Узбекистане, но там оно было другое. Знакомые, казалось бы, рисунки созвездий, виделись ему на азиатском своде смещенными со своих мест и вследствие этого искаженными, поэтому он не полюбил тамошнее небо. И вот сейчас, по истечении стольких лет, над ним опять родной небосвод! Как он мог потерять десять ночей, проводя их под искусственными лучами электрической лампы, вместо того, чтобы лежать под звездами и узнавать каждую из них!

Он вытащил свою раскладушку из палатки, и отныне все ночи проводил только под звездами, которые, кажется, тоже потихоньку начинали узнавать его, чтобы под конец окончательно признать.

Однажды несколько лаборантов и младших научных сотрудников в день заслуженного ими отдыха пешком через горы отправились к морю. Володя, считающий себя знатоком Восточного Крыма, вел путешественников по живописнейшим долинам и горным склонам, держа путь к поселку Коктебель.

В Старом Крыму в ту пору негде было "культурно" отдохнуть, расслабиться. Функционировала в разрушенном и униженном за два века городе одна чахлая столовая, где подавали нечто похожее на котлеты с гарниром из серого цвета макарон, да еще вечером открывал двери так называемый ресторан, где подавали те же самые лжекотлеты, но с жареной картошкой. Ни шашлыков не было, ни, тем более, чебуреков, которые, возможно, были запрещены как злонамеренное напоминание о крымских татарах.

А здесь в малолюдном Коктебеле у самого моря готовили и шашлыки, и чебуреки, которые поглощались женщинами и мужчинами, выходящими из расположенных неподалеку немногочисленных домов отдыха. Ну и наши путешественники имели твердое намерение заказать себе после принятия соленных морских ванн и шашлычок, и чебуреки. Володя, между тем, объяснил своим товарищам, что эти пузатые дяденьки и громкоголосые тетеньки, гурьбой вышедшие из столовой, окнами глядящей на море, люди не простые, а писатели! И дом отдыха этот не просто дом, а Дом Творчества Писателей! Творят они здесь, значит.

О! О! – непритворно восклицали археологи, тараща глаза на творцов, в надежде узнать среди них дядю Степу Михалкова, увидеть чекистский прищур Фадеева, к тому времени, между прочим, уже покинувшего юдоль земную, или, на худой конец, Корнея Чуковского, такого же длинного и тощего, как и дядя Степа. Больше, пожалуй, даже цивилизованные ленинградцы никого в лицо не знали, так как еще не наступила эра всеобщей телевизоризации.

А писатели, которые в те времена, действительно, составляли большинство в Доме Писателей, завершив процедуру приятия пищи в своей столовой теперь с аппетитом ели чебуреки и шашлыки, запивая все поедаемое вином из полулитровых стеклянных банок, которое покупали тут же рядом в сколоченном из досок сарайчике.

Разумеется, и путешественники наши побежали в маленький дощатый сарайчик за крымским вином. Февзи же было поручено решить вопрос с чебуреками. И когда он стоял в ожидании своей очереди у пышущего жаром казана, он вдруг услышал знакомый говор!

– Бар айт бабана кыйма тартсын, – говорила немолодая женщина в длиннополом платье, какое носят татарки, парнишке лет четырнадцати, в то время как две по современному одетые девушки ловко раскатывали кружочки теста, накладывали в них мясной фарш, разбавленный, как и положено, водой, быстро залепляли края, обрезая их колесиком на деревянной рукоятке, а та самая немолодая женщина бросала белые полумесяцы в кипящее масло, большой шумовкой вынимая из него полумесяцы золотые. В то же время она успевала брать у каждого из жаждущих горячего чебуречного сока деньги, сдавала сдачу и вручала алюминиевые тарелки с готовым продуктом, да еще и давала указания своим помощникам:

– Бар айт бабана кыйма тартсын! (Пойди скажи отцу, чтобы приготовил фарш!)

И еще что-то говорила энергичная женщина, а Февзи глядел на нее как завороженный.

– Сиз татарсызмы! (Вы татары!) – не столько вопросил, сколько утвердительно воскликнул бедняга Февзи. – Качан кайтыныз? Кырымда татар чокмы? (Когда вернулись? В Крыму татар много?)

Женщина остановила взгляд на молодом человеке и в свою очередь, не прекращая, однако, работы, воскликнула:

– Вай, татар баласы, къайдан кельдин? (Вай, татарский сын, откуда ты явился?)

Она быстро сложила чебуреки для Февзи на гремящие тарелки, как раз новую вымытую партию которых притащил еще другой мальчишка, и сказала по-татарски:

– Мы караимы, – потом добавила не допускающим возражения тоном. – Сейчас эти люди разойдутся, ты подходи, поговорим.

Февзи и его товарищи, измученные квазикотлетами и липкими макаронами, поглощали вкусную еду, пили холодное белое вино, и договаривались, что возвращаться в Старый Крым будут ночью, после того, как вновь проголодаются и еще раз под вечер насладятся великолепной едой. Февзи при этом все посматривал в сторону старой караимки. Наконец, поток любителей чебуреков иссяк, и истосковавшийся по родной речи татарин подошел к опустевшему казану. Девушки с любопытством смотрели на него, что же касается мальчишек, то они подошли к Февзи, обменялись с ним рукопожатием, но не удовольствовались этим и щупали его одежду, трогали его спину, гладили его волосы. Старая караимка рассмеялась и произнесла, конечно же, по-татарски:

– Они впервые видят татарина. Два года назад приезжал сюда один мужчина родом из Отузов, но он был очень осторожен, обменялся со мной парой фраз и поспешил уйти. А ты не боишься этих?

Февзи сказал ей, что вроде бы крымские татары теперь освобождены, и выразил удивление, что в Крыму они не появляются. Он не знал, что снятие с татар комендантского надзора не означало их причисления к свободным людям, что посещение Крыма им запрещено – все же сильно оторвался "петербуржец" от жизни своего народа.

Пришел хозяин чебуречной старый караим и расцеловался с Февзи, пустив при этом слезу. Товарищи Февзи звали его на море, но он еще долго рассказывал караимской семье о том, что выпало на долю аборигенов крымской земли.

– Крым испоганен, – говорил в свою очередь старый караим, в маленькой истертой бархатной шапочке, в зауживающихся книзу штанах и в заправленной за кожаный пояс светло-коричневой рубахе домашнего кроя, – кладбища татарские распаханы, мечети разрушены, в домах татарских живут пришлые люди, которые так и не научились за пятнадцать лет хозяйствовать на крымской земле. Только самогон гнать из винограда наловчились Вино, которое продается в том сарае, делает один русский, но он из довоенных жителей Крыма.

– Что это за название "Коктебель", – спросил под конец молодой татарин у старого караима.

– Какой, к шайтану, коктебель! – взорвался старик. – Все переиначили! По-нашему этот край называется «Кок Тепе Эли» – Страна Голубых Вершин. Погляди на эти горы…

Старик-караим не оговорился, когда сказал: "по-нашему". Караимы, потомки тюркского племени хазар, признающие великими пророками Моисея, Иисуса и Мухаммеда, говорили на том же языке, что и крымские татары.

– Повезло моему маленькому народу караимов, – говорил еще старик. – И германские фашисты нас не тронули, и советская власть нас помиловала, как тюрков, не исповедующих ислам. Но ты не горюй, – вернется твой народ на свою Отчизну!

Февзи вдруг сообразил, что он ни разу не купался в родном Черном море! Он обнял на прощание старого караима и пошел к своим сослуживцам, расположившимся на пляже.

Потом Февзи долго сидел на парапете перед Домом, где писатели творят, и глядел в открывающуюся перед ним ширь, на голубой мыс слева, далеко уходящий в море, на громоздящуюся справа изуродованную в незапамятные времена гору – взорвавшийся вулкан. Июльское солнце раскалило асфальтовые дорожки, заборы, камни на пляже. Море, с утра покрытое рябью, нынче попало в полный штиль и стало похоже на огромную, серебристо-матовую пластину природной слюды. Даль, где водная гладь сливается с небом, казалась слегка розовой, или она представлялась такой уставшим от обилия света глазам Февзи, который во власти разыгравшейся фантазии искал в океаническом просторе белые лоскутки полотняных парусов.

Панорама моря в Стране Голубых Вершин отличалась от той, которая навсегда запечатлелась в памяти мальчика с отрогов южнобережных гор. С окраины его деревни море виделось сверху, и было оно ярко бирюзовым или темно-серым до черноты – в зависимости от времени года, от погоды. Летом море слепило перекрещивающимися в зрачке потоками лучей, частью идущими прямиком от нависшего над водной бездной солнца, а частью отразившимися от зеркальной поверхности этой бездны, и при том не потерявшими своей яркости. Иногда по океану проплывал большой белый пароход, и тогда мальчишки и девчонки со смутной тревогой провожали его медленный проход по расстелившемуся перед ними голубому пространству.

Над зимним морем нередко низко стлались тучи, которые с круч, на которых тавры, прямые предки рода Февзи, расположили свои жилища, казались кудельками белой шерсти, выложенной на камышовой подстилке. Наверное, в эту пору воины с бычьей шкурой на плечах, за что греки и дали им имя тавров, более обычного напрягали свое зрение: не выплывет ли из-под облачной пелены флотилия флибустьеров с берегов Эгейского моря – Полуостров всегда был лакомой приманкой для хищников со всех сторон света…

Февзи помнил, как порой с моря налетал холодный влажный ветер, завывавший в нависших над пропастями скалах голосами дэвов и джинов, этих существ из другого бытия, которые до появления в Крымских горах слова Аллаха докучали людям своим злым бесстыдством. А потом о тех дэвах и джинах потомки тавров, отстоявших свои жилища и от нелюдской нечисти, и от нечисти в обличье людей, рассказывали долгими зимними вечерами своим внукам, не помышляя, что уже в новые времена многоликой нечисти, объединившей свои силы, удастся отнять у них самое дорогое – вечную Отчизну.

Долгое время мне, пленнику России, было невдомек, почему же покрытое веселыми солнечными бликами светлое наше море носит название «Кара-дениз» – Черное море. И не знал я, с какой поры Понт Эвксинский стал называться Черным, и в этом моем непонимании меня поддерживала доступная мне, пленнику, советская историческая литература, каких только надуманных и невразумительных версий не предлагавшая. Но все оказалось гораздо более простым и естественным! И эта истина открылась мне, когда я узнал, что турки Анатолийского полуострова называют Средиземное море «Ак-дениз» – Белым морем, а бывший Понт Эвксинский для них море Черное. И сам я однажды побывал впервые на южном берегу Черного моря, и имея солнце за спиной, видел родную мне морскую гладь непривычно темной, ибо так и должно быть, если лучи Светила падают на водную поверхность из-за головы и, отражаясь, уходят на противоположный берег, в Крым, радуя тамошних жителей веселыми светлыми бликами. Я пересекал земли Анатолии и обращал свой взгляд на море Средиземное с его северного побережья, и лучи солнца, стоящего высоко в небе передо мной, отражаясь от его поверхности, попадали теперь в мой зрачок, а не уходили в противоположную сторону, и это море я видел светлым, в ярких солнечных пятнах. Именно так, именно с такой позиции, привык я созерцать собственное мое море с крымского берега, потому-то всегда внутренне протестовал против именования его Черным. И я понял, что турецкое Белое море – Ак-дениз для человека, взирающего на него с берегов Магриба или Синая, будет казаться черным.

Два летних сезона отработал Февзи в Старом Крыму, а возвращаясь на зиму в Питер жил в общежитии, в выделенной лично ему комнате. Олег уже был молодым папашей, и не реже раза в месяц Февзи проводил в его семье выходной день.

В один из студеных январских днейВолодя обратился к Февзи:

– Между прочим, наша экспедиция переводится в разряд комплексной. Фронт работ расширяется, предполагается, что у нас будет своя машина, а то и две. Понимаешь, финансирование будет идти от нескольких институтов. Короче говоря, нужен постоянно находящийся в Старом Крыму сотрудник. И не просто завхоз, а завхоз в ранге научного сотрудника. Я вот подумал, может быть, ты пойдешь на эту работу? Будешь считаться в длительной командировке, денежки, соответственно, пойдут. Тебя ведь семья в Ленинграде не держит, а прописка ленинградская сохранится. А?

– И думать нечего! – Февзи вскочил, будто бы его подбросило. – Бежим!

– Ты чего это? – Володя удивленно воззрился на товарища.

– Володя, ведь могут другого назначить! Надо мне срочно подать заявление о согласии на эту должность! – Февзи чуть ли не тянул товарища за руку.

– Погоди, не пори горячку, – спокойно ответил Володя. – Завтра надо просто позвонить в отдел кадров Академии, а потом пойдешь сам или можем, в конце концов, пойти вместе.

– Почему завтра? – нервно воскликнул Февзи.

Руководитель группы еще никогда не видел своего сотрудника таким возбужденным.

– Потому что сейчас уже без пяти шесть, – Володя показал на висящие на стене часы, потом добавил с некоторой обидой: – Я не знал, что тебе так не терпится покинуть наш коллектив.

– Володя, как ты можешь так говорить? Я никогда в жизни не работал в таких условиях, в таком окружении! – Февзи был тронут. – Но ты должен понять, что означает для меня жить и работать на родине.

– Для меня, например, весь Советский Союз родина, – несколько напыщенно произнес руководитель группы.

Чуткий крымский татарин готов был уже ответить, что, мол, «у тебя, мой друг, масса и других достоинств», но быстро сообразил, что честный малый Володя не заслуживает такого сарказма, хотя его заявление и дурно пахло.

– И для меня, наверное, было бы так, если бы меня не вывезли из Крыма насильно, – только мягко заметил Февзи.

 А Володе, хотя резонность такого ответа была неопровержима, все же что-то в нем не понравилось, что-то было в этом ответе от национализма, который лектор вечернего университета марксизма-ленинизма недавно изобличал на семинаре. Впрочем, Володя был человек думающий, и он постарался внушить себе, что, действительно, тут случай особый и что, пожалуй, поруганная родина вдесятеро дороже.

– Любовь к родному пепелищу, – произнес он с усмешкой, но без ехидства, потом добавил: – Ну, хорошо! Завтра созвонимся и вместе поедем устраивать тебя на новую работу. Расскажем, что ты родом из Крыма, это будет дополнительным обстоятельством в твою пользу. Все будет тип-топ.

Февзи молча кивнул, потом, понизив голос, произнес:

– Володя, если в отделе кадров узнают, что я крымский татарин, то последует стопроцентный отказ.

Володя вопросительно посмотрел на Февзи:

– У тебя же в паспорте записано, что ты родился в Ленинграде.

Да, такая запись была. Когда бывший зек получал паспорт, он не скрыл свой арест, однако указал местом рождения Ленинград. Проскочило. Считающаяся зазорной, но не утаиваемая молодым мужчиной правда о его «криминальном прошлом» отвлекла внимание паспортистки от маленькой лжи.

Камилл взволнованно объяснял Володе:

– Место рождения не будет принято во внимание. Крымским татарам в Крыму проживать не разрешено уже только потому, что они крымские татары.

– Этого быть не может! Это же нарушение элементарных человеческих прав! – воскликнул Володя.

– Вовочка, ты уже большой мальчик и, кажется, познал кое-что о нашей жизни. Нельзя же оставаться таким наивным, – ласково выговорил Февзи своему товарищу.

Да, Володя кое-что познал, и не без помощи Февзи, рассказавшего ему о гибели почти всей своей деревни в Азии, о тюрьме и лагере, о предательстве любимой учительницы, о своем друге Олеге, отец которого, герой войны, был арестован и погиб. Но, сталкиваясь с реальными случаями нарушений записанных в Конституции свобод, молодой ученый каждый раз оказывался неподготовленным к восприятию действительности. Его семья однажды пострадала в тридцать седьмом, однако разговоры об этом в их доме были под негласным запретом, поэтому рос он в родном городе Свердловске полный веры и любви к родимой советской власти. Потом уж, обучаясь в Ленинградском университете, он много узнал от своих однокурсников, которые были много старше его, и прошли до поступления в студенты по страшным дорогам войны. Пришла пора, и студентам стали известны материалы Двадцатого съезда, и немало бессонных ночей прошло в комнате общежития, где студенты-фронтовики давали свои комментарии к докладу Хрущева. Потом уже последовала открытая критика Сталина на Двадцать втором съезде. И вот, знакомство со своим ровесником, много горя пережившим крымским татарином – это знакомство сыграло значительную роль в понимании Володей действительного положения дел в стране.

На следующий день Февзи был назначен начальником экспедиционной базы с ежемесячной выплатой полной ставки младшего научного сотрудника плюс половины оклада заведующего хозяйством, а также с поквартальной выплатой полевого довольствия. Ну что тут скажешь, повезло человеку! Да еще два месяца оплачиваемого отпуска в родном Ленинграде в зимние месяцы! Если же откажешься от отпуска в городе на Неве, то вот тебе, пожалуйста, денежная компенсация!

Февзи ни разу не использовал двухмесячный зимний отпуск для поездки в Ленинград. Его тоска по ставшему любимым городу, вполне насыщалась срочными недельными, а то и более длительными, вызовами в Главное Экспедиционное Управление. Он в дни, когда позволяла погода, ездил на попутных машинах по Крыму, ближние же места, вплоть до Судака, объезжал верхом на лошади, пару которых экспедиция брала «на прокат» у одного из колхозов. Появился в собственности экспедиции и свой старенький автобус, на котором, однако, далеко ездить было рискованно из опасения, что он развалится на свои составляющие. Февзи, опытный авторемонтник, к началу сезона археологических работ приводил автобус в рабочее состояние, не требуя, между прочим, оплаты этих своих трудов.