Текст книги "Чудесный рог: Народные баллады"

Автор книги: авторов Коллектив

 
Долиной реки
И по горной стране
Доблестный Кемпбелл
Скакал на коне.
 
 
Оседлан и взнуздан
Был конь вороной.
Без всадника в полночь
Пришел он домой.
 
 
Встала с постели
Старая мать.
Жена молодая
Вышла встречать.
 
 
«Зелен мой луг,
Но никем он не кошен.
Бедный ребеночек мой
Не доношен!»
 
 
Оседланный, взнузданный,
Конь вороной,
Обрызганный кровью,
Вернулся домой.
 
 
Тяжко вздымались
Бока у коня.
Стремя о пряжку
Билось, звеня.
 

 
Три девушки шили в саду над водой,
Дженнифер, Джентль и Розмари.
К ним рыцарь приехал гостить молодой,
А в роще поют соловьи до зари.
 
 
Одна усадила его у огня,—
Дженнифер, Джентль и Розмари,—
Другая овсом накормила коня.
А в роще ноют соловьи до зари.
 
 
Постель приготовила третья сестра,—
Дженнифер, Джентль и Розмари,—
И сна пожелала ему до утра.
А в роще поют соловьи до зари.
 
 
Но девушкам рыцарь сказал перед сном:
– Дженнифер, Джентль и Розмари,
Загадки мои разгадайте втроем! —
А в роще поют соловьи до зари.
 
 
– Что в мире звучнее, чем рог егерей?
Что в мире колючек терновых острей?
 
 
Что слаще, чем хлеб, утоляет сердца?
И что на земле тяжелее свинца?
 
 
Что в мире длиннее дороги мирской?
Что глубже на свете пучины морской?
 
 
Продумали сестры всю ночь до утра,
Дженнифер, Джентль и Розмари.
И вот что придумала третья сестра.
А в роще поют соловьи до зари.
 
 
– Звучнее молва, чем рога егерей,
А голод колючек терновых острей.
 
 
Для совести грех тяжелее свинца,
И хлеба дороже нам слово отца.
 
 
Длиннее дороги лишь ветер один,
И глубже любовь всех подводных глубин!
 
 
Загадки разгаданы все до одной,—
Дженнифер, Джентль и Розмари,—
Отгадчица рыцарю станет женой.
А в роще поют соловьи до зари.
 

 
– Где был ты, мой Рональд? – В лесах, моя мать.
– Что долго скитался, единственный мой?
– Гонял я оленя. Стели мне кровать.
Устал я сегодня, мне нужен покой.
 
 
– Ты голоден, Рональд? – О нет, моя мать.
– Где нынче обедал, единственный мой?
– В гостях у невесты. Стели мне кровать.
Устал я сегодня, мне нужен покой.
 
 
– Что ел ты, мой Рональд? – Не помню я, мать.
– Подумай и вспомни, единственный мой!
– Угрей я отведал. Стели мне кровать.
Устал я сегодня, мне нужен покой.
 
 
– А где же борзые? – Не помню я, мать.
– Подумай и вспомни, единственный мой!
– Они околели… Стели мне кровать.
Устал я сегодня, мне нужен покой.
 
 
– Ты бледен, мой Рональд! – О мать, моя мать!..
– Тебя отравили, единственный мой!
– О да, я отравлен! Стели мне кровать.
Мне тяжко, мне душно, мне нужен покой.
 

 
– Проснись поскорее, мой лорд, мой супруг,
Надень свой тяжелый доспех.
Пусть люди не скажут, что Дугласа дочь
Обвенчана тайно от всех.
 
 
Проснитесь, проснитесь, мои сыновья,
Седлайте коней вороных.
Пусть люди не скажут, что Дугласа дочь
Венчалась тайком от родных!
 
 
Беглянка несется на белом коне,
А рыцарь – на сером за ней.
В руке его – меч, на поясе – рог,
И оба торопят коней.
 
 
Назад оглянулся и слушает он,
Что слышится в поле глухом.
Там слышится топот и ржанье коней —
Семь рыцарей скачут верхом.
 
 
– Мой шелковый повод, подруга, возьми.
Держи моего жеребца.
Средь чистого поля я встречу один
И братьев твоих, и отца!
 
 
Стояла она, смотрела она,
И горько ей было смотреть,
Как шестеро братьев один за другим
Должны за нее умереть.
 
 
Стояла она, смотрела она
И слез удержать не могла,
Когда наконец ее старый отец
Свалился с крутого седла.
 
 
– Опомнись, опомнись, безжалостный лорд.
Постой, не рази до конца.
Я нового друга могла бы найти,—
Найду ли другого отца?
 
 
Сняла она с шеи узорный платок
Голландского полотна.
Но алая кровь из отцовской груди
Бежала, как струйка вина.
 
 
– Ты хочешь ли дальше поехать со мной
Иль, может, вернешься к родне?
– Поеду с тобой, мой единственный друг,—
Других не оставил ты мне!
 
 
Опять они скачут вперед и вперед.
Луна над полями взошла,
С коня он спустился у бледной воды
И снял свою даму с седла.
 
 
Вот оба склонились уста освежить
Студеной водою ручья.
Но кровью горячего сердца его
Под ним обагрилась струя.
 
 
– Ты ранен, ты ранен, – сказала она,—
И кровь твоя в воду бежит!
– О нет, дорогая, пурпурный мой плащ,
В воде отражаясь, дрожит.
 
 
Опять они скачут при свете луны,
Несутся всю ночь напролет.
У темного замка сошел он с коня
И крикнул, стучась у ворот:
 
 
– Открой поскорее, сударыня мать,
Усталого сына впусти.
Желанную гостью на краткую ночь
Ему довелось привезти.
 
 
Спеши приготовить для сына постель,
Вели ее мягче постлать.
Жену молодую со мной положи —
И долго мы будем спать!
 
 
Он тихо скончался ночною порой,
Подруга – в предутренней мгле.
Пусть горестный жребий влюбленной четы
Не ждет никого на земле!
 
 
У церкви Марии беглянка лежит,
А рядом – погибший любовник.
Над ней белоснежная роза цветет,
Над ним – темно-красный шиповник.
 
 
Кусты разрослись и ветвями сплелись,
И в мае цветут они оба,
И шепчут они, что лежат в их тени
Два друга, любивших до гроба.
 

 
– О, кто мне станет надевать
Мой легкий башмачок,
Перчатку тесную мою,
Мой новый поясок?
 
 
Кто желты косы гребешком
Серебряным расчешет?
Кто, милый друг мой, без тебя
Мое дитя утешит?
 
 
– Тебе наденет твой отец
Нарядный башмачок,
Перчатку – матушка твоя,
Сестрица – поясок.
 
 
Твой братец косы гребешком
Серебряным расчешет.
Пока твой милый далеко,
Господь дитя утешит!
 
 
– Где взять мне лодку и гребцов,
Готовых в путь опасный?
Пора мне друга навестить…
Я жду его напрасно!
 
 
Родной отец ей дал ладью.
С семьей она простилась.
Младенца на руки взяла
И в дальний путь пустилась.
 
 
Златые мачты далеко
Сверкали в синем море.
Шелка зеленых парусов
Шумели на просторе.
 
 
Она плыла по гребням волн
Не более недели,
И лодка к замку подошла —
К ее желанной цели.
 
 
Глухая ночь была темна,
И ветер дул сердитый,
И плакал мальчик на груди,
Плащом ее прикрытый.
 
 
– Открой, лорд Грегори, открой!
Мне страшен мрак глубокий,
Гуляет ветер в волосах,
И дождь мне мочит щеки.
 
 
Она стучалась без конца,
Но спал – не слышал милый.
Вот вышла мать его к дверям.
– Кто там? – она спросила.
 
 
– Открой, открой мне, милый друг.
Я – Анни из Лох-Роян.
В моих объятьях твой сынок
Озяб и не спокоен.
 
 
– Поди ты прочь, поди ты прочь!
Русалка ты из моря,
Ты фея злобная – и нам
Сулишь печаль и горе!
 
 
– Я не русалка, милый друг,
Клянусь, не злая фея.
Я – Анни верная твоя.
Впусти меня скорее!
 
 
– Коль Анни вправду бы ждала
Там, за моим порогом,—
Она явилась бы ко мне
С любви моей залогом!
 
 
– А ты забыл, как пировал
У нас в отцовском зале,
Как наши кольца мы с тобой
Друг другу передали.
 
 
Прекрасный перстень ты мне дал
И взял мой перстень чудный.
Твой был червонно-золотой,
А мой был изумрудный.
 
 
Открой, открой мне, милый друг.
Впусти меня скорее.
Твой сын к груди моей прильнул,
Дрожа и коченея!
 
 
– Поди ты прочь, поди ты прочь!
Я двери не открою.
Тебя давно я позабыл
И обручен с другою.
 
 
– Коль ты другую полюбил,
Коль ты нарушил слово,
Прощай, прощай, неверный друг.
Не встретиться нам снова!
 
 
Она пошла от замка прочь,
Лишь выглянула зорька.
В свою ладью она вошла
И стала плакать горько.
 
 
– Эй, уберите, моряки,
Вы мачту золотую.
На место мачты золотой
Поставьте вы простую.
 
 
Достаньте парус, моряки,
Из грубой, серой ткани.
В шелках и золоте не плыть
Забытой, бедной Анни!
 
 
Проснулся милый той порой,
И грустно молвил он:
– Мне снился сон, о мать моя,
Мне снился тяжкий сон.
 
 
Я видел Анни, мать моя,
Мне страшно и теперь.
Она под ветром и дождем
Стучалась в нашу дверь.
 
 
Мне снилась Анни, мать моя,
Я вспомнить не могу.
Лежала мертвая она
У нас на берегу.
 
 
– Мой сын! Тут женщина была
С ребенком в эту ночь.
Я не решилась их впустить
И прогнала их прочь…
 
 
О, быстро, быстро он встает,
Бежит на берег моря
И видит: парус вдалеке
Уходит, с ветром споря.
 
 
– Вернись, о милая, вернись!
Эй, Анни, слушай, слушай! —
Но каждый крик под грохот волн
Звучал слабей и глуше.
 
 
– Эй, Анни, Анни, отзовись.
Вернись, пока не поздно! —
Чем громче звал он, тем сильней
Был грохот моря грозный.
 
 
Там ветер гнал за валом вал.
Ладья неслась, качалась.
И скоро Анни в пене волн
К его ногам примчалась.
 
 
Она неслась к его ногам
В бушующем прибое,
Но не вернулось вместе с ней
Дитя ее родное.
 
 
К груди подруги он припал.
В ней не было дыханья.
Он целовал ее в уста,
Хранившие молчанье.
 
 
– О злая мать! Пусть ждет тебя
Жестокая кончина
За смерть возлюбленной моей
И маленького сына!
 
 
О, помни, помни, злая мать,
Страданья бедной Анни,
Что за любовь свою ко мне
Погибла смертью ранней!
 

 
Королева Британии тяжко больна,
Дни и ночи ее сочтены.
И позвать исповедников просит она
Из родной, из французской страны.
 
 
Но пока из Парижа попов привезешь,
Королеве настанет конец…
И король посылает двенадцать вельмож
Лорда-маршала звать во дворец.
 
 
Он верхом прискакал к своему королю
И колени склонить поспешил.
– О король, я прощенья, прощенья молю,
Если в чем-нибудь согрешил!
 
 
– Я клянусь тебе жизнью и троном своим:
Если ты виноват предо мной,
Из дворца моего ты уйдешь невредим
И прощенный вернешься домой.
 
 
Только плащ францисканца на панцирь надень.
Я оденусь и сам, как монах.
Королеву Британии завтрашний день
Исповедовать будем в грехах!
 
 
Рано утром король и лорд-маршал тайком
В королевскую церковь пошли
И кадили вдвоем и читали псалом,
Зажигая лампад фитили.
 
 
А потом повели их в покои дворца,
Где больная лежала в бреду.
С двух сторон подступили к ней два чернеца,
Торопливо крестясь на ходу.
 
 
– Вы из Франции оба, святые отцы? —
Прошептала жена короля.
– Королева, – сказали в ответ чернецы,—
Мы сегодня сошли с корабля!
 
 
– Если так, я покаюсь пред вами в грехах
И верну себе мир и покой!
– Кайся, кайся! – печально ответил монах.
– Кайся, кайся! – ответил другой.
 
 
– Я неверной женою была королю.
Это первый и тягостный грех.
Десять лет я любила и нынче люблю
Лорда-маршала больше, чем всех!
 
 
Но сегодня, о боже, покаюсь в грехах,
Ты пред смертью меня не покинь!..
– Кайся, кайся! – сурово ответил монах.
А другой отозвался – Аминь!
 
 
– Зимним вечером ровно три года назад
В этот кубок из хрусталя
Я украдкой за ужином всыпала яд,
Чтобы всласть напоить короля.
 
 
Но сегодня, о боже, покаюсь в грехах,
Ты пред смертью меня не покинь!..
– Кайся, кайся! – угрюмо ответил монах.
А другой отозвался – Аминь!
 
 
– Родила я в замужестве двух сыновей,
Старший сын и хорош и пригож,
Ни лицом, ни умом, ни отвагой своей
На урода отца не похож.
 
 
А другой мой малютка плешив, как отец,
Косоглаз, косолап, кривоног!..
– Замолчи! – закричал косоглазый чернец.
Видно, больше терпеть он не мог.
 
 
Отшвырнул он распятье, и, сбросивши с плеч
Францисканский суровый наряд,
Он предстал перед ней, опираясь на меч,
Весь в доспехах от шеи до пят.
 
 
И другому аббату он тихо сказал:
– Будь, отец, благодарен судьбе!
Если б клятвой себя я вчера не связал,
Ты бы нынче висел на столбе!
 

 
Цыгане явились на графский двор,
Играя на тамбурине.
Так звонко гремел их веселый хор,
Что в замке проснулась графиня.
 
 
Танцуя, сбежала она на крыльцо,
И громче цыгане запели.
Увидев ее молодое лицо,
Они ее сглазить успели.
 
 
– Шелка дорогие снимите с меня,
Подайте мне шаль простую.
Пускай от меня отречется родня,—
С цыганами в степь ухожу я.
 
 
Вчера мне служанки стелили кровать
У мужа в богатом доме.
А нынче в амбаре я лягу спать
С цыганами на соломе!
 
 
– Пойдешь ли со мною, – спросил ее
                                                                           Джек,—
Скитаться в ненастье и стужу?
Клянусь я ножом, не вернешься вовек
Ты в замок оставленный – к мужу!
 
 
– С тобою я рада весь мир обойти
И плыть по морям-океанам.
С тобою готова погибнуть в пути,
С моим кареглазым цыганом!
 
 
Дорога бежит по лесам, по горам,
То низко бежит, то высоко,
Но вот выбегает она к берегам
Шумящего в скалах потока.
 
 
– Бывало, я в воду спускалась верхом,
И лорд мой был рядом со мною.
Теперь перейду я поток босиком
С тяжелым мешком за спиною!
 
 
Покинутый граф воротился домой.
Скликает он нянек и мамок.
Ему говорят: – На шатер кочевой
Она променяла твой замок.
 
 
– Седлайте живей вороного коня.
За ним не угнаться гнедому.
Пока ее нет на седле у меня,
Дорогу забуду я к дому!
 
 
Дорога бежит по лесам, по горам,
То низко бежит, то высоко.
Но вот выбегает она к берегам
Шумящего в скалах потока.
 
 
– Вернись, молодая графиня, домой.
Ты будешь в атласе и в шелке
До смерти сидеть за высокой стеной
В своей одинокой светелке!
 
 
– О нет, дорогой! Не воротишь домой
Меня ни мольбою, ни силой.
Кто варит свой мед, тот сам его пьет.
А я его крепко сварила!
 

 
1Вернулся мельник вечерком
На мельницу домой
И видит: конь под чепраком
Гуляет вороной.
 
 
– Хозяйка, кто сюда верхом
Приехал без меня?
Гуляет конь перед крыльцом,
Уздечкою звеня.
 
 
– Гуляет конь,
Ты говоришь?
– Гуляет,
Говорю!
– Звенит уздечкой,
Говоришь?
– Уздечкой,
Говорю!
 
 
– С ума ты спятил, старый плут,
Напился ты опять!
Гуляет по двору свинья,
Что мне прислала мать.
 
 
– Прислала мать,
Ты говоришь?
– Прислала,
Говорю!
– Свинью прислала,
Говоришь?
– Прислала,
Говорю!
 
 
– Свиней немало я видал,
Со свиньями знаком,
Но никогда я не видал
Свиньи под чепраком!
 
 
2Вернулся мельник вечерком,
Идет к своей жене
И видит новенький мундир
И шляпу на стене.
 
 
– Хозяйка, что за командир
Пожаловал в мой дом?
Зачем висит у нас мундир
И шляпа с галуном?
 
 
– Побойся бога, старый плут,
Ни сесть тебе, ни встать!
Мне одеяло и чепец
Вчера прислала мать!
 
 
– Чепец прислала,
Говоришь?
– Прислала,
Говорю!
– И одеяло,
Говоришь?
– Прислала,
Говорю!
 
 
– Немало видел я, жена,
Чепцов и одеял,
Но золотого галуна
На них я не видал!
 
 
3Вернулся мельник вечерком,
Шагнул через порог
И видит пару щегольских
Начищенных сапог.
 
 
– Хозяйка, что за сапоги
Торчат из-под скамьи?
Свои я знаю сапоги,
А это не мои!
 
 
– Ты пьян как стелька, старый плут!
Иди скорее спать!
Стоят под лавкой два ведра,
Что мне прислала мать.
 
 
– Прислала мать,
Ты говоришь?
– Прислала,
Говорю!
– Прислала ведра,
Говоришь?
– Прислала,
Говорю!
 
 
– Немало ведер я видал
На свете до сих пор,
Но никогда я не видал
На ведрах медных шпор!
 

 
Под праздник, под воскресный день,
Пред тем, как на ночь лечь,
Хозяйка жарить принялась,
Варить, тушить и печь.
 
 
Стояла осень на дворе,
И ветер дул сырой.
Старик старухе говорит:
– Старуха, дверь закрой!
 
 
– Мне только дверь и закрывать,
Другого дела нет.
По мне – пускай она стоит
Открытой сотню лет!
 
 
Так без конца между собой
Вели супруги спор,
Пока старик не предложил
Старухе уговор:
 
 
– Давай, старуха, помолчим.
А кто откроет рот
И первый вымолвит словцо,
Тот двери и запрет!
 
 
Проходит час, за ним другой.
Хозяева молчат.
Давно в печи погас огонь.
В углу часы стучат.
 
 
Вот бьют часы двенадцать раз,
А дверь не заперта.
Два незнакомца входят в дом,
А в доме темнота.
 
 
– А ну-ка, – гости говорят,—
Кто в домике живет? —
Молчат старуха и старик,
Воды набрали в рот.
 
 
Ночные гости из печи
Берут по пирогу,
И потроха, и петуха,—
Хозяйка – ни гугу.
 
 
Нашли табак у старика.
– Хороший табачок! —
Из бочки выпили пивка.
Хозяева – молчок.
 
 
Все взяли гости, что могли,
И вышли за порог.
Идут двором и говорят:
– Сырой у них пирог!
 
 
А им вослед старуха: – Нет!
Пирог мой не сырой! —
Ей из угла старик в ответ:
– Старуха, дверь закрой!
 

 
В Шервудской чаще стоял Робин Гуд
Под сенью зеленого древа,
Когда узнал он худую весть,
Исполнясь печали и гнева.
 
 
– Вильям Статли, – сказал гонец,—
Шерифом брошен в темницу,
И тот поклялся вздернуть его,
Как только увидим денницу!
 
 
Шериф подкупил негодяев троих.
С двоими расправился Вилл:
Предателям головы снес он, пока
Шериф его изловил.
 
 
Силы небесные, как Робин Гуд
Был удручен этой вестью!
Воскликнул он: – Вильяма Статли спасти,
Друзья, поклянемся честью!
 
 
Доколе на свете есть лук и меч,
Мы Вилла в беде не оставим.
Пускай нам костьми доведете я лечь,—
Мы в Шервуд его доставим!
 
 
В пурпур был облачен Робин Гуд,
А лучники все подряд
Зеленого цвета – что твой изумруд —
Надели красивый наряд.
 
 
Подобного зрелища свет не видал!
Любой Робин-Гудов стрелок
Тиссовый лук имел за спиной,
А сбоку широкий клинок.
 
 
Они отважно отправились в путь.
Был каждый погибнуть рад,
Лишь бы Вильяма в Шервудский лес
Живым привезти назад.
 
 
При виде замка Робин Гуд
Людей остановил.
Там, на холме, в глухой тюрьме
Ждал казни Статли Вилл.
 
 
Сказал им Робин: – Под стеной
Ночует пилигрим.
К нему лазутчика пошлем
И с ним поговорим.
 
 
Один к паломнику идет,
Другие ждут в засаде.
– Святой старик, ты напрямик
Ответь мне бога ради!
 
 
В темницу брошен Статли Вилл,
Сподвижник Робин Гуда.
В какое время поведут
На казнь его оттуда?
 
 
– Уже и виселица есть!
Шериф неумолим.
На зорьке вздернут молодца,—
Промолвил пилигрим.—
 
 
Когда бы славный Робин Гуд
Об этом деле сведал,
Шерифу за неправый суд
Небось он спуску б не дал!
 
 
Послал бы горстку храбрецов
И – господи помилуй! —
Они дружка наверняка
Отбить смогли бы силой!
 
 
– Что правда, то правда, поспей Робин Гуд
На место казни к восходу,
С шерифа спесь он сбил бы здесь
И Статли дал свободу.
 
 
Прощай! Спасибо тебе, пилигрим.
Порукой луна и созвездья:
Кто Статли убьет, живым не уйдет.
Мы ждать не заставим возмездья!
 
 
Гремя, железные створки ворот
Раскрылись, как бы с усильем.
Из замка, стражниками окружен,
Выходит Статли Вильям.
 
 
Он огляделся, путы влача:
Подмоги нет ниоткуда.
– Не умер, – сказал он, – от рук палача
Никто из людей Робин Гуда!
 
 
Вели, шериф, принести мне меч,
Вели развязать мои путы,
Чтоб мог я сражаться со стражей твоей
До последней минуты.
 
 
– Как бы не так! – отвечает шериф.—
В драке помрешь ли, нет ли,
А я поклялся, что ты у меня
Будешь болтаться в петле!
 
 
Иное дело, когда б я сказал,
Что будешь заколот мечом!
Но клятва дана – и тебе суждено
Повешену быть палачом.
 
 
– Хоть путы разрежь! Обойдусь без клинка,
И будь я взят преисподней,
Если вздернуть меня, шериф,
Удастся тебе сегодня!
 
 
– Ты будешь повешен, – сказал шериф.—
Довольно с меня причуд.
А рядом с тобой – попадись он мне! —
Будет висеть Робин Гуд.
 
 
Воскликнул Статли: – Ничтожный трус!
Ты против Робина слаб.
При встрече он разочтется сполна
С тобой, малодушный раб!
 
 
К тебе и шайке твоих сосунков
Питает презренье Робин.
Дурацкий выродок, вроде тебя,
Взять верх над ним неспособен.
 
 
Стоял меж столбов с перекладиной Вилл,
Кару принять готов.
Нежданно-негаданно Маленький Джон
Выпрыгнул из кустов:
 
 
– Почтенный шериф, если есть у тебя
В груди состраданья крупица,
Беднягу хотя бы на миг отпусти.
С друзьями он должен проститься!
 
 
– Черта с два, – отозвался шериф.—
Такому смутьяну и плуту
Не дам от виселицы отойти
Ни на одну минуту!
 
 
Не долго думая, Маленький Джон
У стражника выхватил меч
И крепкие путы на друге своем
Тотчас ухитрился рассечь.
 
 
– Ты, Вильям, отменно владеешь клинком:
Бери, – защищайся, покуда
Из ближней рощи к нам прибегут
Лучники Робин Гуда!
 
 
Спина к спине отбивались они
Парой добрых клинков,
Пока из засады привел Робин Гуд
Бравых своих стрелков.
 
 
И первой слетела стрела с тетивы
Не чья-нибудь, а Робин Гуда.
Сказал он: – Шериф, коли хочешь быть жив,
Скорей убирайся отсюда.
 
 
Шериф пустился тотчас наутек,—
Себя упрашивать не дал!
А следом за ним – его молодцы,
Поскольку начальник их предал.
 
 
– Бежит без оглядки! – сказал Робин Гуд.—
Видать, пришлось ему худо.—
Покойся в ножнах, сегодняшний труд
Закончив, меч Робин Гуда!
 
 
– Мог ли я чаять, когда был один
И недругами окружен,
Что явятся доблестный мой господин
И храбрый Маленький Джон?
 
 
Мой добрый хозяин, спасибо тебе:
Вилл Статли обрел свободу!
Не то висеть бы ему на столбе,
Шерифу-злодею в угоду.
 
 
Теперь упоительный звон тетивы
В зеленой Шервудской чаще,
Друзья мои, снова услышите вы!
Для нас он музыки слаще.
 

 
Как Робин и Джон повстречались в лесу,
Поведаю вам без прикрас.
Про это знакомство узнает потомство,
И вас рассмешит мой рассказ.
 
 
Маленький Джон был крепко сложен,
Скорей дороден, чем худ.
Семь футов росту детина имел,
И весил кулак его пуд.
 
 
Хоть маленьким люди прозвали его,
Кому была жизнь дорога,
От юного Джона не ждали разгона,
А сами пускались в бега.
 
 
В дубраве себя дожидаться велел
Веселым стрелкам их вожак.
– Пусть каждый стрелок услышит рожок,
Если я попаду впросак.
 
 
Две долгих недели не видели мы
Ни дерзких забав, ни утех.
От этакой скуки рассохнутся луки!
Размяться мне, право, не грех!
 
 
Беспечно отправился в путь Робин Гуд
И видит – шагает чужак,
Семи футов росту, по узкому мосту.
Нельзя разминуться никак!
 
 
Не тронутся с места ни тот ни другой;
Обычай у них не таков.
Никто на пядь не отступит вспять.
Уперлись, как двое быков.
 
 
Стрелу из колчана берет Робин Гуд
С широким гусиным пером.
– Тетиву натяну, и пойдешь ты ко дну,
Когда не уступишь добром!
 
 
У нас в Ноттингэме, – сказал Робин Гуд,
Играть мы приучены так!
– За эту игру я шкуру сдеру
С тебя, – обещал чужак.
 
 
А Робин воскликнул: – Ты просто осёл!
В надменное сердце твое,
Прежде, чем глазом успеешь моргнуть,
Вопьется стрелы острие.
 
 
– Ты трус! – говорит незнакомец ему.—
С чего поджимаешь ты хвост?
При мне только сук, зачем же за лук
Хвататься, ступив на мост?
 
 
– Я слышал упрек, но им пренебрег.
На землю сложив свой лук,
Я разве не вправе себе в дубраве
Выбрать увесистый сук?
 
 
Торопится Робин из чащи лесной
Покрепче дубину принесть:
– Неужто не муж я и мне без оружья
Нельзя отстоять свою честь?
 
 
Сказал Робин Гуд: – Уговор будет прост:
Кто с моста в проток угодил —
Считай, что погиб, кормить ему рыб!
А кто устоял – победил!
 
 
Чужак согласился: – По мне – уговор!
Не любишь ты обиняков.
Я тоже не струшу, за милую душу
Тебе надаю тумаков.
 
 
Робин дубиной хватил чужака
Так, что звякнул костяк.
Сказал незнакомец: – Тебе возмещу
С лихвой за этот пустяк!
 
 
Мне страшно твоим должником умереть,
Поверь моим словам! —
Дубье, как цепы, что молотят снопы,
Гуляло по их головам.
 
 
Смельчак в это время дубиною в темя
Нанес Робин Гуду удар.
Как брызнет оттуда кровь Робин Гуда!
Его даже бросило в жар!
 
 
Незлобен был Робин, однако способен
Сто за сто воздать за зло.
Росла свирепость ударов и крепость,
А пуще всего – их число.
 
 
Метнул незнакомец убийственный взор
На Робина – и неспроста:
Он с видом дерзким ударом зверским
Противника сбросил с моста.
 
 
– Ау, – вскричал со смехом чужак,—
Откликнись, приятель, ты – где?
– Клянусь, я тут! – отвечал Робин Гуд,
Стуча зубами в воде.
 
 
– Ты малый отважный, повадка твоя
Мне, право, пришлась по нутру.
Да будет известно, что выиграл честно
Ты нынче нашу игру!
 
 
Схватился герой за кустарник сырой
И выбрался вон из воды.
Не вплавь, так вброд, – говорит народ,—
Робин Гуд ушел от беды.
 
 
В рожок затрубив, пробудил Робин Гуд
Дремавшее эхо долин.
В одеждах зеленых – что твой изумруд —
Стрелки собрались как один.
 
 
– В чем дело, хозяин? – Вилл Статли спросил.
С чего ты до нитки промок?
– Промок я до нитки затем, что прыткий
Юнец меня бросил в проток!
 
 
Тут лучники, крепко схватив чужака,
Кричат: – Не уйдешь невредим!
Ты тоже в проток нырнешь, как нырок,
А вынырнуть мы не дадим!
 
 
– Моих сподручников, метких лучников —
Семьдесят без одного!
Ты парень отважный, – сказал Робин Гуд.—
Не бойся теперь никого.
 
 
Зеленый наряд, приятный на взгляд,
Придется тебе по плечу.
По красному зверю тебя я сам
Из лука стрелять научу.
 
 
– Джон Маленький – люди прозвали меня.
И, сколько осталось мне жить,
Пусть проклят я буду, когда Робин Гуду
Не стану верно служить!
 
 
Сказал Вильям Статли: – Придется сменить
Имя ему в добрый час!
Я рад быть крестным, но день этот постным
Не должен остаться для нас.
 
 
На случай крещенья вкусней угощенья
Никто не придумал досель,
Чем жирная лань или нетель оленья
И добрый разымчивый эль.
 
 
Малыш миловидный – крепыш был завидный:
Семь футов рост – не порок!
А стан в перехвате был у дитяти,
Что кряжистый дуб, широк.
 
 
Вокруг младенца – новокрещенца —
Лучники стали кольцом.
Вилл Статли краткую речь произнес,
Будучи крестным отцом:
 
 
– Джон Маленький – имя ему не под стать.
Но мы переставим слова,
И Маленьким Джоном его будет звать
Везде и повсюду молва.
 
 
Тут клик веселый холмы и долы
Потряс – и унесся ввысь.
Обряд крестильный свершив, за обильный
Пенистый эль принялись.
 
 
В зеленый наряд, ласкающий взгляд,
Дитя Робин Гуд одел
Из собственных рук и дал ему лук
С колчаном отточенных стрел.
 
 
– Нам злато жалеть нет нужды, заметь!
Ты станешь отважным стрелком.
Нам волей небес дан Шервудский лес
И епископ с тугим кошельком.
 
 
Как сквайры, как лорды, беспечны и горды
Живем от забот вдали!
Вина – что воды и вдоволь еды.
Без фута земли – короли!
 
 
Помедлив, багряное солнце сползло
На лесом поросший склон.
Шла пляска, покуда людей Робин Гуда
Не принял в объятья сон.
 
 
Их крестник был мужем, рослым и дюжим.
Вдобавок на диво сложен,
Храбр и не лжив, и, – сколько был жив,—
Он звался Маленький Джон.