Чудесный рог: Народные баллады
Текст книги "Чудесный рог: Народные баллады"
Автор книги: авторов Коллектив
Жанр:
Поэзия
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 21 страниц)
[Закрыть]
В селе однажды юноша жил,
Свою подружку семь лет любил,
Любил ее семь – и больше – лет,
А конца любви и вовсе нет.
Крестьянской дочкой она была,
С красавицей первой поспорить могла;
И счету не было женихам:
«Крестьянин, дочку просватай нам».
«Никому не отдам я дочки своей,
Не дам я ни злата, ни дома ей;
Ей черное платье куплю одно:
Страдать и молиться ей суждено».
В Нидерланды юноша держит путь,
А с милой его приключился недуг;
Он слышит весть: подружка больна,
Три дня, три ночи молчит она.
И как только он услышал весть,
Что с милой его приключилась болезнь,
Он бросил все именье свое
И спешит домой – навестить ее.
И как только он на порог вступил,
У милой и вовсе не стало сил:
«Входи, заходи, любимый мой,—
Не ты, а смерть будет жить со мной».
«Встань, радость моя, встань в добрый
Зачем в постельку ты улеглась?»
«Прощай, прощай, друг верный мой,
Скоро усну в могиле сырой».
«Постой, постой, подружка моя,
Любовь и верность спасут тебя;
Свечу, свечу принесите тотчас,
Вдвоем с любимой оставьте нас!»
Что вынул он из котомки своей?
Яблочко – нет розовей и белей!
К бело-розовым губкам подносит плод,
Красавице он здоровье вернет.
Спешит ее милый обнять-согреть,
А в ней ни тепла, ни дыханья нет,
Она у него на руках скончалась,
Она с чистотой своей не рассталась.
Что вынул он из котомки вновь?
Платочек, тканный из тонких шелков;
Он вытер глаза об его края:
«Ах, господи, кончится ль скорбь моя?»
Себе он черное платье сшил,
Он платье скорби семь лет носил,
Носил его семь – и больше – лет,
А скорби конца и вовсе нет.
[Закрыть]
Был рыцарь Конрад в пути утомлен,
Привязал коня у гостиницы он.
Красавица молвит: «Слезай, слезай»,
То вскинет глаза, то потупит глаза.
«Ах, милая девица, постой!
Поднеси мне кубок своей рукой!»
«Ах, рыцарь, милый рыцарь мой!
Подношу тебе кубок своей рукой».
«Румяный ротик, отпей вина,
Ты выпей кубок весь до дна».
«Хозяйка, хозяюшка вы моя,
Не с дочкой ли вашей беседовал я?»
«Никогда не была она дочкой моей,
Служанкой ей быть до конца своих дней».
«Ее мне отдайте на ночь одну,
За то уступлю вам свою казну».
«Коль мне отдадите свою казну,
Ее уступлю вам на ночь одну».
«Угодно ноги омыть господину,
Нарви майорану и розмарину».
Пошла она в садик и травы рвет,
«Бедняжка невеста! – скворец поет,—
Была она в ванночке принесена —
В ней мыть ему ноги теперь должна.
В нужде и беде скончался отец
И матери близок был конец.
Невеста моя, найденыш мой,
Где мать твоя, где отец родной?»
Тут вносит ванночку она,
Где рыцарю постель постлана.
Воды налила, что чуть тепла,
И горько плакать начала.
«О чем ты плачешь, невеста моя?
Или тебе не по сердцу я?»
«Ах, не о том печаль моя,
Над песней скворушки плачу я.
Я травы рвала, как ты велел,
«Бедняжка невеста! – скворец запел,—
Была она в ванночке принесена —
В ней мыть ему ноги теперь должна.
В нужде и беде скончался отец
И матери близок был конец.
Невеста моя, найденыш мой,
Где мать твоя, где отец родной?»
На ванночку рыцарь глядит, смущен,
Бургундский герб там видит он.
«Отцовского ль мне не узнать герба?
Как ванночка эта попала сюда?»
Запел тут скворушка близ окна:
«Была она в ванночке принесена.
Невеста моя, найденыш мой,
Где мать твоя, где отец родной?»
На девушку рыцарь глядит, смущен,
На шее родинку видит он.
«Сестричка моя, ты нашлась наконец,
Король на Рейне – твой отец.
Зовут Христиной твою мать,
И Конрад я – твой двойничный брат».
Тут преклонились брат и сестра
И господа славили до утра
За то, что их от погибели бог
Скворцом и ванночкой уберег.
И как только петух забил крылом,
Кричит хозяйка на весь дом:
«Эй ты, невеста, пора вставать,
Хозяйке комнату подметать!»
«Не невеста она, не пора ей вставать,
Не будет комнату подметать,
А вы, хозяйка, давайте вина —
Нам подкрепиться после сна».
И как только хозяйка внесла вино,
Ей молвил Конрад словечко одно:
«Откуда девушка у вас?
Она принцессой родилась».
Хозяйка стала стены белей,
Пришлось во всем повиниться ей.
То было в саду, где трава зелена,
Сидела там девочка одна.
Цыганка злая мимо шла,
Ребенка и ванночку унесла.
Встал Конрад, кровь закипела в нем,
Хозяйкино ухо пронзил мечом.
Тут стал он сестричку обнимать,
Та губки ему протянула сама.
За белую ручку берет ее,
Сзади себя сажает в седло.
В руках у ней ванночка с гербом,
Так скачут к родной матушке в дом.
И как только он доскакал до ворот,
Навстречу матушка идет.
«Ах, сын, сыночек милый мой,
Что за невесту везешь с собой?
В обнимку с ванночкой она,
Словно младенца ждать должна».
«Приехал к вам не с невестой я,
Это – Гертруда, сестра моя».
И как только дочь спрыгнула с седла,
Мать пошатнулась, мать обмерла.
И как только снова в чувство пришла,
Милую дочку свою обняла.
«Родная, сомненья гоните прочь,
Гертруда я – ваша милая дочь.
Тому осьмнадцать лет как раз —
Тогда украли меня у вас.
И увезли меня за Рейн
Вот в этой ванночке моей».
Тут снова прилетел скворец,
Пропел нашей песенки конец:
«Болит мое ухо, ой, беда,
Детей не буду красть никогда,—
Чеканщик, добрый чеканщик мой,
Золотую клеточку мне построй.
Ее ты над ванночкой построй,
Пусть там и будет скворечник мой».
[Закрыть]
Так прощай же, сокровище мое,
Теперь разлучаюсь с тобой —
До будущего лета —
Там снова свижусь с тобой.
И как только вернулся парень домой,
Про милую спрашивать стал,
Где, где моя подружка,
С кем разлучился я?
Лежит она на погосте,
Уж третий нынче день,
Печалью и слезами
Загублена она.
Пойду на погост, найду я
Могилу милой моей,
Звать буду ее, доколе
Она не ответит мне.
Гей, радость моя, любовь моя,
Могилу свою раскрой,
Тебя колокольчик не кличет,
Тебе и птичка не свищет,
Не светит солнце с луной!
[Закрыть]
Граф Фридрих именитый
Пустился в путь со свитой,
Везет невесту он домой,
Там назовет ее женой.
Шла в гору пестрая толпа,
Вела их узкая тропа,
Тропа оборвалась,
Тут переправа началась.
Был стиснут граф со всех сторон,
Меч острый выпал из ножон,
Невесту в сердце поразил,
Ей очи болью замутил.
Тут он рубашку белую снял,
Он раны ей перевязал,
Рубашка стала так красна,
Словно в крови стиралась она.
Он не жалел и нежных слов,
Он сам заплакать был готов,
Таких стенаний, ласк таких
Вовек не слетало с уст мужских.
«Граф Фридрих, жених нареченный,
Я к вам с мольбой смиренной,
Скажите свите вы своей,
Чтоб так не шпорила коней!»
Граф Фридрих кричит своей свите:
«Так быстро не скачите!
Невеста ранена моя,
Ах, господи, что наделал я!»
Граф Фридрих стукнул у ворот,
Навстречу матушка идет:
«Привет тебе, сыночек мой,
И всем, кто прибыли с тобой!
Что так невеста твоя бледна,
Неужто родила она?
Что так сердечна и грустна —
Неужто младенца ждет она?»
«Ах, тише, тише, родная,
Беда приключилась большая,
Она не ребеночком больна,
Смертельно ранена она».
Тут, по обычаям двора,
За пир садиться им пора,
Давно и стол уж был накрыт,
Как то на свадьбе надлежит.
Невесту за стол сажают,
Ей рыбу и дичь предлагают,
Ей цедят лучшего вина,
Она по-прежнему грустна.
Питье и еда ей не милы,
Ее покидают силы,
Тут молвит: «Встав из-за стола,
Тотчас в постельку б я легла».
То слышит родня женихова,
Ее осуждает сурово:
«Где слыхана такая речь?
Спешит невеста в постельку лечь!»
«Ах, тише, тише, родная,
Не мучь ее, осуждая;
Дурного в мыслях нет у ней,
Неможется смертельно ей».
Невесту ведут к постели,
Очи ее потускнели,
Без счету флаконов и свечей,
Средь них невеста еще бледней.
Графиня идет со свечами,
С графами и князьями,
Со всей семьей именитой,
С дворцовой рыцарской свитой.
«Граф Фридрих, жених нареченный,
Я к вам с мольбой смиренной:
Коль вами чтится воля моя —
Хочу остаться девушкой я!»
«Моя невеста, жена моя!
Заране исполнена просьба твоя.
Отрада моя, друг нежный мой,
Лишь о тебе я скорблю душой.
Любовь моя, мой бесценный клад,
Одно лишь слово уста твердят:
Тебя я насмерть ранил мечом,
Прости меня пред своим концом!»
«Любимый супруг, повелитель мой,
Так горько не сетуйте надо мной!
Вина вам простилась, коль была,
Никогда вы мне не сделали зла».
Она отвернулась к стенам
И сном забылась блаженным,
Прияла в боге свой конец,
Девичий свой сберегла венец.
Наутро отец именитый
Приехал в замок со свитой,
Услышал он по дороге:
Дочка почила в боге.
Отец расспросил все, как было,
Что дочку его сгубило?
Граф Фридрих сказал: «Несчастный я
То – смилуйся, боже! – вина моя».
Отец невестин тогда изрек:
«Коль юность ее ты на смерть обрек,
Твоей я юности воздам —
От рук моих погибнешь сам».
Он острый меч извлек потом,
Ударил графа тем мечом,
От боли весь затрепетав,
Пал мертвым наземь юный граф.
Высокий конь его везет,
В глубокий мох тропа ведет.
Там тело в склеп водворено,
И вскоре расцвело оно.
На третье утро возросли
Три лилии из той земли;
Стояло там реченье:
Дано ему спасенье.
Небесный голос возвестил,
Чтоб он из склепа вынут был,
А тот, кем рыцарь умерщвлен,
На вечную муку осужден.
Тут вынули его из мхов,
В пышнейшем замке склеп готов,
Он был с невестой погребен,
Обрел красу былую он.
Три дня он в гробе пролежал,
Но лик его, как роза, ал,
Он был и телом чист и бел,
Как будто смерти не узрел.
Свершилось чудо в этот час,
О том поднесь ведут рассказ:
Он обнял ту, кого любил,
И глас из гроба слышен был.
Он рек: всевышнему хвала!
К нам радость вечная сошла!
Зане с возлюбленной вдвоем
В тот путь без страха мы пойдем.
[Закрыть]
Мария, ты где допоздна загостилась?
Мария, дочурка моя!
У бабки я допоздна загостилась.
Ах, горе мне, матушка! Горе!
А чем же тебя старуха кормила?
Мария, дочурка моя!
Она меня жареной рыбкой кормила.
Ах, горе мне, матушка! Горе!
А где же она ту рыбку поймала?
Мария, дочурка моя!
Она в огородике рыбку поймала.
Ах, горе мне, матушка! Горе!
А чем же она ту рыбку поймала?
Мария, дочурка моя!
Она ее палкой и прутом поймала.
Ах, горе мне, матушка! Горе!
А что же с объедками рыбки сталось?
Мария, дочурка моя!
Она их черной собачке скормила.
Ах, горе мне, матушка! Горе!
А что же с той черной собачкой сталось?
Мария, дочурка моя!
На тысячу клочьев ее разорвало.
Ах, горе мне, матушка! Горе!
Мария, где стлать тебе на ночь постельку?
Мария, дочурка моя!
На кладбище будешь стлать мне постельку.
Ах, горе мне, матушка! Горе!
[Закрыть]
Мой милый – он вязальщик,
Он вяжет ночь и день,
Подружке вяжет чепчик,
Чепчик, чепчик,
Да кончить, видно, лень.
А чепчик тот шелковый,
Он с бархатной тесьмой,
Коль хочешь быть ты честной,
Честной, честной,
Носи ты чепчик мой.
Ах, волосам позволь ты
По ветру полетать,
До будущего лета,
Лета, лета
Позволь мне поплясать.
На пляску – с ликованьем,
С печалью – по домам,
Девичья наша доля,
Доля, доля —
Так всем судила нам.
Стоит гора крутая,
И дом на той горе,
Оттуда смотрят трое,
Трое, трое
Красавцев на заре.
Один – родной мой братец,
Другому я мила,
А третьего я знаю,
Знаю, знаю,
Но вам не назвала.
И рыжая корова
Пасется под горой.
Когда доить я выйду,
Выйду, выйду,
Они следят за мной.
Ведерко расплещу я,
Долью его водой:
Родимая, ты глянь-ка,
Глянь-ка, глянь-ка,
Какой у нас удой.
Корову продадим мы,
Повычистим навоз,
Тогда молодчик знатный,
Знатный, знатный
Заглянет к нам авось.
Два деревца пахучих
Кивают за холмом,
На первом-то мушкаты,
Мушкаты, мушкаты,
Гвоздички – на втором.
Орех мушкатный сладок,
Гвоздички жгут нам грудь,
Отведай их, мой милый,
Милый, милый,
Да милой не забудь.
Тебя забыть я не в силах,
Мечтаю лишь об одном,
Срослась с моим ты сердцем,
Сердцем, сердцем,
Как роза с черенком.
Есть мельница в долине,
Бежит в колесо вода,
Одну любовь она мелет,
Мелет, мелет —
И день, и ночь, всегда.
То колесо сломалось,
Любви той нет конца,
Дадим друг другу руки,
Руки, руки,
Коль разлучат сердца.
Разлука, ах, разлука —
Не горькое былье;
А то нашла б я травку,
Травку, травку,
Чтоб выполоть ее.
Ты вырой травку, вырой —
Да принеси домой;
В своей девичьей спаленке,
В спаленке, в спаленке
Ты травку спрячь-укрой.
Датские баллады
В переводах Веры Потаповой
Я знал хорошо этот царственный лес,
Что рос вдалеке у фьорда.
Там пышный навес до самых небес
Деревья раскинули гордо.
Деревья там гордо раскинули сень.
Звались они липой да ивой.
Там зверь благородный, чье имя – олень,
С ланью играл боязливой.
Олени и лани, куда ни глянь,
Играли в лесной глухомани.
И с шерстью златой миловидная лань
Резвилась на светлой поляне.
* * *
В ту пору Нилус Эрландсен дичь
Выслеживал утренней ранью.
Он дивную лань пожелал настичь
И стал гоняться за ланью!
Гоньба продолжалась не меньше трех дней,
И сердце стучало тревожно.
Сдавалось, вот-вот он приблизится к ней!
Но было поймать невозможно.
Три дня скакал он, объятый тоской,
И думал: «Сколько ни бейся,
Если даже ее коснешься рукой,
Все равно поймать не надейся».
Наставил он ей вдоль опушки тенёт,
Следил за каждой тропинкой.
А она, избежав ловушки, сверкнет
Где-нибудь золотою спинкой!
Не мог ее Нилус поймать никак.
Облазил овраги, пригорки,
И гончих своих пятерых собак
Он в чаще спустил со сворки.
Лань досталась бы гончим псам,
Да, облик принявши птичий
И серым соколом взмыв к небесам,
Не стала собак добычей.
На липу зеленую сокол сел,
А Нилус бросился к древу,
Схватил топор и ну рубить,
Волю давая гневу.
Раздался скрип, но ив и лип
Явился туда владетель.
В землю с угрозой воткнул копье
Здешнего леса радетель.
«Станешь валить мой лес родовой
Или чинить мне худо,
Прикинь, во что обойдется тебе,
Нилус Эрландсен, эта причуда!»
«В целом лесу дозволь мне срубить
Только одну лесину!
Иначе тоска меня может убить.
Без этой птицы я сгину!»
«Ты об ней, молодец, позабудь
До самого смертного часа
Либо где-нибудь ей раздобудь
Твари домашней мяса».
Нилус не убоялся мук.
Он грудь, по своей охоте,
Рассек и приманку на липовый сук
Повесил из собственной плоти.
Птица кровавое мясо хвать!
Повадка исчезла птичья.
Откуда взялась девичья стать
И красота обличья?
В сорочке из алого шелка пред ним
Стояла прекрасная дева.
Нилус Эрландсен обнял ее
Под сенью зеленого древа.
«Из роз и лилий за отчим столом
Узор вышивала я шелком.
Мачеха в горницу вдруг ворвалась,
Слова не вымолвив толком.
Она меня превратила в лань
И в лес отправила с бранью,
А семь служанок – в лютых волчиц
И послала вдогон за ланью».
Дева чесала злато кудрей
Под сенью ветвей зеленых.
Из чащи не волки сбежались к ней,
А семь служанок смышленых.
«Спаси тебя бог, Нилус Эрландсен,
Как ты меня спас от мук!
Будешь ты спать и видеть сны
В кольце моих белых рук.
Спаси тебя бог, Нилус Эрландсен,
Мой избавитель смелый!
Будешь ты спать и видеть сны
На груди моей белой».
Рыцарь Олуф, покинув усадьбу,
Ехал гостей созывать на свадьбу.
А танец легко плывет по поляне…
В горы увлек его путь незнакомый —
Туда, где плясали эльфыи гномы.
Прыгали эльфов четверки, пятерки
Вокруг своей королевны на взгорке,
Что руки, манящие белизной,
Простерла: «Олуф, танцуй со мной!»
«Если пойду я с тобой танцевать,
Завтра свадьбе моей не бывать!»
«Танцуй со мной, Олуф, на склонах
зеленых.
Я дам тебе пару шпор золоченых.
Обую тебя в сапожки из сафьяна,
Что будут сидеть щегольски, без изъяна.
Олуф, танцуй со мной до упаду!
Сорочку из шелка получишь в награду.
Из тонкого шелка получишь сорочку,
Что мать отбелила в лунную ночку».
«Если пойду я с тобой танцевать,
Завтра свадьбе моей не бывать!»
«Олуф, танцуй со мной до заката!
Я дам тебе слиток червонного злата».
«Хоть и приманчив золота глянец,
Не должно идти мне с тобою в танец!»
«Если не хочешь плясать со мной —
С мором пляши и заразой чумной!» —
И ткнула в панцирь, под левым плечом,
Корень сердца пронзив, как мечом.
В седло усадив молодца, честь по чести,
«Езжай, – сказала, – к своей невесте!»
А танец легко плывет по поляне…
Встречает Олуфа мать у ворот,
Коня гнедого за повод берет.
«Олуф, сын мой, чело твое бледно,
Свежий румянец пропал бесследно».
«На игрище эльфов поблек мой румянец.
Где их королевна влекла меня в танец!»
«Выйдя юной невесте навстречу,
Что я завтра ей, сын мой, отвечу?»
«Скажи, – коня и собак, для забавы,
Пробует Олуф под сенью дубравы».
В усадьбу, наутро заветного дня,
Въезжает невеста и с ней родня.
Когда наполнили чаши для них,
Невеста спросила: «Где мой жених?»
«Жених твой домой не вернется никак:
Он пробует в роще коня и собак!»
«Неужто Олуфу лошадь и псы
Дороже моей девичьей красы?»
А танец легко плывет по поляне…
Наверх она поднялась втихомолку
И разыскала его светелку.
На синей подушке жених желанный
Под пурпурной тканью лежал,
бездыханный.
Живыми устами его чела
Коснувшись нежно, она умерла.
Три мертвых тела остались в усадьбе,
Где быть надлежало веселой свадьбе.
Олуф, и дева, и мать в одночасье
Скончались, как бы в полном согласье.
А танец легко плывет по поляне…
Агнете ступила на Хейланнский мост,
И вынырнул вдруг Водяной во весь рост.
– Хо-хо-хо! —
И вынырнул вдруг Водяной во весь рост.
«Послушай, Агнете, – сказал Водяной,—
Желаешь ты стать мне любимой женой?»
«Охотно, – сказала Агнете, – но вплавь
На дно морское меня переправь!»
Он, замкнув ей уста и уши,
На дно морское увлек ее с суши.
За восемь лет, средь морских зыбей,
Она родила семерых сыновей.
Сидит, поет, колыбель колышет
И колокола энгелландские слышит.
«В церковь сходить бы мне, в край родной!»
В церковь ее отпустил Водяной.
«Но к маленьким детям, рожденным со мной,
Должна ты вернуться! – сказал Водяной.—
Двор церковный пройди поскорей,
Не распуская роскошных кудрей.
В церкви мать отыщешь ты взглядом.
Не садись на скамью с ней рядом!
Имя божье услышав с амвона,
Господу не отбивай поклона!»
Перстами зажал он ей рот и уши,
И очутилась Агнете на суше.
Кудри златые, ласкавшие взор,
Распустила, ступив на церковный двор.
В церкви увидела мать свою
И села рядом с ней на скамью.
Кудрями златыми касалась подножья
Амвона, где имя звучало божье.
«Агнете, дочь моя, дай мне ответ:
Как ты жила без меня восемь лет?»
«Я за восемь лет средь морских зыбей
Прижила с Водяным семерых сыновей».
«За девичью честь – какова была плата?»
«Он дал мне запястье червонного злата.
Запястья такого не видели девы
На белой руке самой королевы!
И туфли на пряжках златых – нет спору,
Носить их самой королеве впору!
И дал златострунную арфу – пусть
Звучит, если в сердце закралась грусть».
К церковной ограде от кромки воды
Тропой пролегли Водяного следы.
Фигурки святых повернулись спиной,
Когда показался в дверях Водяной,
Чьи волосы блеск золотой излучали,
А очи были полны печали.
«Агнете, малые дети твои
Горюют и слез проливают ручьи!»
«Пусть плачут, пусть плачут! О них
не тоскую.
Вовек не вернусь я в пучину морскую!»
«Вспомни, Агнете, хоть на минутку,
Старших, и младших, и в люльке малютку!»
«Не вспомню ни на одну минутку
Ни старших, ни младших, ни в люльке
малютку!
– Хо-хо-хо! —
Ни старших, ни младших, ни в люльке
малютку!»
Олуф Святой, отважный король,
Сидел на норвежском престоле.
В ту пору была Хорнелуммер-гора
Полна ненавистных троллей.
Как червонное золото, солнце горит
над Тронхеймом.
Велит он построить и с брега столкнуть
Ладью отменной оснастки.
«Отсель отправимся мы, чтоб задать
Нечистой силе острастки!»
Кормщик взобрался на груду добра.
«Стоянка с худою славой
У Хорнелуммера: эта гора
Захвачена троллей оравой.
Множество лет живет на земле
Старшой их, по прозвищу Аред.
Наши ладьи с молодцами в скале
Замыкает злодей и скаред.
Пышут кострами гляделки его.
Ногти, чернее дегтя,
Загнуты вроде козлиных рогов,
Длиной не менее локтя.
Его бородища у самых колен
Треплется конской гривой.
Тошно глядеть на когти его
И видеть хвост шелудивый».
На штевень «Зубра»Олуф Святой
Вскочил и крикнул: «Сегодня
Отплыть мы готовы! Отдайте швартовы,
Друзья, во имя господне!»
Как ни пыхти, как ни кряхти —
«Зубру», с волнами споря,
Пришлось короля с дружиной везти
К Хорнелуммеру, троллям на горе.
Шел дозором чудовищный тролль
По синим скалам и кручам.
Вдруг появляется Олуф-король,
На «Зубре» своем плавучем!
«Скажи мне, Рыжая Борода,
Как ты со страху не умер?
Большая тебя ожидает беда!
Попомнишь ты Хорнелуммер!
Никто не причаливал к нашей земле!
Вот собью с тебя спесь:
В скалу одной рукой засажу
Ладью, что болтается здесь!»
«Ты не кобенься зря, старикан,
Аред, пышуший злобой!
В утробу горы, накинув аркан,
«Зубра» втащить попробуй».
Он «Зубра» за штевень схватил и за рог,
Но сразу в скале по колена
Увяз и не мог вытащить ног
Из каменного плена.
«Я в камне завяз, но хребта и рук
Ничуть не утратил силу.
На собственной шкуре испробуешь ты
Мою молодецкую жилу!»
«Каменной глыбой, нечистый дух,
На глазах у крещеного люда
Ты простоишь до судного дня,
Никому не делая худа!»
Отколь ни возьмись, прибежала карга,
Вытянув шею отвратно.
Она что есть мочи таращила очи,
Визжа: «Убирайтесь обратно!»
Велела она, чтоб Олуф Святой
Немедля ноги унес,
А он приказал ей недвижно стоять
И каргу превратил в утес.
Малые тролли, сидя в норе,
Хватают железные крючья:
«Коль скоро матушка наша молчит,
Нет ли в том злополучья?
А если виной не кто иной,
Как недруг рыжебородый,
Железными прутьями угостим
Губителя нашей породы».
Славной шуткой дружину свою
Позабавил Олуф Святой:
Заклятьем он камень с камнем свел
И стену свел со стеной.
Наглухо гору замкнули они
Так, что не стало ходу
С этой поры из недр горы
Ни троллям, ни их приплоду.
Тролль меньшой взаперти бушевал
И такие выкрикивал речи:
«Нам глыбы тяжеле этой горы
Взвалить случалось на плечи!»
Братья, хвост подпирая лбом,
Подсаживать стали друг друга.
Но им скала была невподъем:
Хребты раздробила натуга.
Прав был Олуф Святой, король,
Нечисти не мирволя.
К Хорнелуммеру хочешь причалить —
изволь!
Там нет ни единого тролля.
Как червонное золото, солнце горит
над Тронхеймом.
