Текст книги "20-ть любительских переводов (сборник)"
Автор книги: авторов Коллектив
Соавторы: Нэнси (Ненси) Кресс,Роберт Рид,Леви Тидхар
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 21 страниц)
На небе ни облачка, пригревало солнце. Под кустом гербера[118] на земле, валялись пустые раковины улиток. Джордж не спеша направился к фермерскому дому. На полосе грунтовой дороги, его ожидал груз. Джордж подметил, что на некоторых ящиках, были приоткрыты крышки и их внутренне содержимое освещалось солнцем. Содержимое отражалось золотым блеском.
– Эй, ау! – позвал он, – есть кто-нибудь?
В ответ тишина. Джордж пожал плечами.
– Ну и ладно.
Вернувшись к самолету, он начал самостоятельно выгружать партию контрабанды. Ничего необычного не было в том, что кто-либо отсутствовал. Так даже было лучше. Хотя… было жарковато.
Он укладывал ящики на землю, заполненными бесполезным хламом: туалетной бумагой, мылом, настольными играми, игрушками и прочей рухлядью – которую оптом и за гроши, закупала компания по ту сторону граничащей черты.
Джордж сложил контрабанду у стены дома фермера. Белокаменная стена, была вся увита плющом.
Он сходил к кабине пилота, и взяв бутылку воды, сделал большой глоток. Затем вернулся к работе.
Загружаемая контрабанда, на вес была довольно тяжелой. Похоже это были старые золотые монеты, украшения, какие-то ювелирные изделия, которые больше не нужны были на этой стороне. Джорджу было без разницы. Но когда он схватил последний ящик, напрягаясь под его тяжестью, он услышал пушистика.
– Обнимашки? – с надеждой произнес пушистик.
Джордж опустил ящик на землю. Расцветка пушистика была сине-сине-розовой, большие и любопытные глаза, плюшевая округлая форма. Пушистик стоял под лучами солнца, в двух метрах от Джорджа и моргал.
– Обнимашки! – воскликнул он.
Джордж сделал осторожный шаг назад, потом еще один. Пушистик не шелохнулся, но вид его стал обиженным из-за отступления Джорджа.
– Ну же, давай обнимемся? – повторил пушистик и снова заморгал.
Джордж осознавал, что ему следует подальше убраться от пушистика, но почему-то он больше не двигался. Он уставился на него. Когда Джорджу было четыре или около того, мама купила ему точно такого же, что стоял сейчас перед ним. Он обожал его, засыпал с ним каждую ночь, и куда бы ни шел, везде таскал с собой.
– Ну же… обнимашки-черепашки, – умоляюще повторил он.
– Нет-нет, – ответил Джордж.
Пушистик подпрыгнул на месте. Потом каким-то непонятным образом, он вдруг оказался близко к Джорджу… так он и не понял, как пушистик преодолел такое расстояние. Теперь пушистик находился слишком близко. Джордж ощутил, как его переполняет теплая и дурацкая любовь, и он произнес:
– Обнимашки-прижимашки.
В объятиях Джорджа, пушистик ощущался теплым и естественным. Прижимая его к себе, он вспоминал то странное чувство, когда любишь что-то так сильно, что хочется просто прижать и продолжать прижимать сильнее и сильнее. Но пушистик и не возражал. Он был мягким, податливым, и его можно было обнимать бесконечно. Его огромные глаза, с любовью смотрели в глаза Джорджа.
– Обнимашки-черепашки, – снова произнес он и уткнулся носом в шею Джорджа, а мордочкой в изгиб плеча. Он вернулся в кабину пилота, держа пушистика на руках. Назад пути уже не было. Посмотрел на него и тот произнес:
– Возьмешь… с? – и потом, – помоги… пушистику-волосатику!
«Эх… сколько еще жизненного времени осталось у него в запасе?» – он вспомнил Джонни Лаки, который уже навеки поселился в пластиковом гробу. В планах Джорджа – такой исход отсутствовал. Можно было бы и не возвращаться обратно. Некоторые пилоты так и сделали, и их задания были списаны со счетов. Компания не сильно от этого расстраивалась, пока общие поставки продолжались, пилотов находили всегда – готовых довести эти миссии до конца.
Он посадил пушистика на откидное сиденье и пристегнул. Пристегнулся сам. Запустил двигатель, ожил воздушный винт. Самолет начал набирать скорость, готовясь к взлету, затем подпрыгнул в воздух и взлетел. Пушистик что-то пропел, но Джордж не расслышал что.
Ровный гул мотора успокаивал нервы. Обратно, Джордж летел тем же курсом, каким и прилетел сюда. Внизу проплывала маленькая деревня, где сине-сине-розовые цветы, росли в изобилии: на обочине дорог, в садах и в горшках на подоконниках.
Джордж вдруг почувствовал запах сигаретного дыма с ментолом, с заднего сиденья самолета.
– Следи за дорогой, Джордж! – рявкнула его мать. Он повернул голову и увидел её, сидящей там, в руках была длинная и тонкая сигарета, она попыхивала и сбрасывала пепел быстрым и отточенным движением. Она была такой, какой она и была, с тех пор как он её помнил.
– Мама? – удивился он.
– Смотри вперед!
– Мам, это не машина, – сказал он. Как-то раз она с ним летала и очень неохотно. Его переполняла тогда гордость, за только что полученные «крылышки».[119] Всю дорогу до аэродрома она ныла, а потом все полчаса полета в маленьком самолете, сидела и молчала. Джордж тогда запомнил то смутное разочарование, которое ему так и не удалось выразить словами.
Он снова пролетел над маленьким городком, а потом просто и без проблем пересек черту. Джордж оглянулся назад – ну да конечно, кто бы сомневался, там никого не было… откидное сиденье пустовало.
Чувствовал он себя прекрасно. Небо было сине-сине-розовым. Вскоре показался аэродром, палатки и припаркованные самолеты. Джип женщины из компании, все еще находился на старом месте. Джордж отпустил штурвал и выровнялся с посадочной полосой. Плавно приземлился. Наземная бригада как обычно продезинфицировала его, однако он ничего не почувствовал. Наземная команда начала выгружать груз, а Джордж отправился переодеться, надо было избавиться от мокрой одежды. Пушистик сидел в углу палатки, пока Джордж переодевался.
– Обнимашки? – вопросил он с надеждой.
Джордж оглядел себя в изогнутом зеркале, висевшим над умывальником. Ничего он там не увидел, кроме задней стенки палатки, тусклого света и москитов. Закончив переодевание, он вышел из палатки и направился в магазинчик-бар-закусочную.
– Пива сможешь подать?
Пушистик неумело толкнул бутылку, через деревянную стойку.[120]
Джордж сделал глоток, на вкус – пиво напоминало жевательную резинку, и он поставил бутылку на стол. На Джорджа упала тень, он поднял глаза и увидел женщину из компании.
– Вы получили груз?
Джордж отмахнулся, затем ответил:
– Безусловно.
– Будьте добры посмотреть на меня, когда я с вами разговариваю, – потребовала женщина. От нее пахло сигаретами с ментолом.
– Да, мам, – подтвердил он. Пушистик прыгнул ему на колени и посмотрел на него большими блестящими глазами, затем произнес:
– Обнимашки-черепашки.
– Обязательно, – совершенно серьезно ответила на это женщина из компании. Она опустилась на колени и обняла Джорджа. Он снова ощутил себя четырехлетним и было все просто замечательно.
– Прижимашки-обнимашки, – промолвила женщина.
И вечно, и навсегда, теперь все было сине-сине-розовым.
* * *
Цветущая Венера
* * *
Потеря близкого человека, всегда будет печальным событием в любые времена и в любом месте, включая и планету Венера.
* * *
© Venus in Bloom by Lavie Tidhar, 2019
© Genady Kurtovz, перевод с англ., январь 2022
* * *
Саммит умер ночью, окруженный цветами.
Снаружи, на планету обрушился очередной кислотный дождь. Бегущие за ветром, гоняли своих воздушных змеев по облакам, и мысли их, блуждали свободно, через Канал Связи. На торжественном приеме, происходящем на верхней палубе «облачного города», джазовый оркестр играл песни старой Земли, приветствуя знаменитого, хоть и второстепенного поэта из Лунного Порта.
Над ними, на уровне обслуживания, под большим воздушным шаром, молодая пара спряталась за служебным желобом и целовалась со страстью первой любви. Далеко внизу, на планете бушевали штормы и ничто не жило, и ничто не умирало. В больничной палате облачного города, родились два младенца.
В знаменитых садах, где Саммит работал при жизни, расцвел редкий цветок Королевы Ночи. Все это происходило, и даже больше, и некоторые из них были свидетелями, а некоторые – нет. И Саммит умер ночью, окруженный цветами.
– Он любил цветы, – произнес робот.
– Это факт, – улыбнулась Майя в ответ.
Она обнаружила его утром. Он находился на своем ложе, выглядящий умиротворенным. Она еще подумала в тот момент: «Ему было бы жаль пропустить цветение кактуса».
Это было так не похоже на него – пропустить такое важное событие. Только когда она подошла, чтобы встряхнуть его, она осознала, он не дышит. Когда она открыла свой сетевой узел для связи с его, она поняла, он больше не транслирует. Когда разум покинул его, узел замолчал.
Она не плакала, ни тогда, ни сейчас. Комнатный воздух был влажен и горяч. И был пронизан ароматом жасмина и роз. Саммит любил розы. Лунная черная роза, росла в горшке на его подоконнике. Ему нравилось проводить время, наблюдая в окне кислотные дожди, плывущие облака, игривые завихрения и параболы воздушных змеев. Нравилось видеть медленный дрейф воздушных шаров и возвышающиеся формы других облачных городов, медленно появляющихся в поле его зрения. Ему нравилось настраиваться на какой-нибудь общедоступный канал и слушать латиноамериканскую музыку, которую он радушно воспринимал в дневное время.
Несомненно, снаружи не было настоящего дня и ночи. Но растения и люди помнили Землю, пришли с Земли и в их корнях была Земля. Итак, в облачном городе были день и ночь, и именно ночью умер Саммит, окруженный цветами.
– Мне жаль, – промолвил робот.
Его звали Р. Брат Мекем и ему нравилось что-то создавать. Он был достаточно стар, чтобы помнить, как его самого создали на Земле, во времена, когда еще производили роботов. Делали их похожими на людей, чтобы помогать старикам или присматривать за детьми. Созданная жизнь, чтобы служить людям.
А теперь все роботы были старыми, и многих из них уже не существовало, но Р. Брат Мекем все еще помнил. Иногда ему думалось, что это его проклятье… слишком много помнить.
Р. Мекем мог вспомнить каждого ребенка, которого он помог вырастить. Его всегда поражало, как быстро они росли и менялись. И он помнил каждого пожилого человека, которому также помогал, и как быстро они старились и умирали. Люди жили так интенсивно и так скоротечно. Но каждый из них был неповторим и уникален, практически как робот.
– Мне жаль, – промолвил он снова, на этот раз более растерянно.
Майя успокаивающе положила руки на плечи робота и произнесла:
– Его время пришло.
– Да, – ответил робот, – во вселенной бесконечно много времени и бесконечно его мало, для жизни. Иногда я думаю о том, что если бы все было по-другому.
Блестящие слезы, застыли в глазах Майи. Она не осознавала еще этот печальный факт до конца. Саммит всегда был там. И кто теперь будет поливать цветы? Кто будет пропалывать цветочные клумбы, кто будет возделывать хороший чернозем? Когда она была маленькой, он брал ее с собой в сад, во время своих обходов и показывал ей оливковое дерево, которое росло там в центре на протяжении веков, с тех самых пор, как первый садовник посадил его как саженец, в тот первый год, когда облачный город был совсем новым.
Тогда это было естественно. Город был блестящим, новым и пустым. А теперь он показал свой возраст, когда он плавал там, в умеренной зоне – пятьдесят километров над поверхностью Венеры. Город обзавелся воспоминаниями, легендами и прожитыми жизнями. Он вобрал в себя всю историю.
Р. Брат Мекем прибыл в облачный город всего столетие назад. Он жил на Земле и совершил несколько ужасных поступков, о которых теперь сожалел. Он был захвачен во время одной из давних войн, так он и выжил, как выживали люди, возможно так не должно быть. Ведь люди совершали чудовищные поступки, чтобы выжить. И роботы, подобные Р. Мекему, были созданы настолько человечными, что в подражании им, Р. Брат Мекем также мог умереть, как и многие из его ордена. Но он предпочел этого не делать.
Возможен ли свободный выбор для робота? А была ли эта возможность для человека? Вся жизнь состоит из выбора.
Выбирая, он жил. Проживая, он выбирал.
Размышляя об этом, Р. Мекем отправился на Луну. Он жил с монахами на видимой ее части, которая носила название – Море Познанное,[121] в течение нескольких десятилетий, принимая обет молчания, обитая на холоде безвоздушной поверхности Луны, наблюдая за восходом Земли, размышляя о Пути и трех законах робототехники, которые какой-то древний человеческий мудрец, неудачно придумал одним бесцельным осенним днем в городе, которого больше не существовало. Эти законы были полны противоречий и парадоксов, как восторженное творение человеческого подросткового воображения, но они сохранились в разуме Р. Мекема.
В конце концов, после этих долгих десятилетий, Р. Мекем утомился от пыли Луны и от передвижения гигантских пауков по ее поверхности, которые представляли из себя огромные механизмы, размером с город и с разумом, который ничем не отличался от его собственного. Цифровые интеллекты, обитающие в Канале Связи, никогда не знали, что делать с роботами и их странным существованием, не совсем одно и не совсем другое. Итак, Р. Мекем отправился на Венеру и стал зарабатывать на жизнь, священником.
Пытаясь снова быть полезным.
Пытаясь быть хорошим.
– Ты хорошо его знал? – спросила Майя.
– Мы вместе играли в Бао[122], почти каждый день, – сказал Р. Мекем. Его длинные пальцы двигались все время, пока он говорил, скручивая кусочки проволоки, в форму игрушки. Не осознавая, робот понял, что создал розу. С неловкостью, он протянул это изделие Майе.
Теперь она позволила себе заплакать. Прижавшись к роботу, она оросила его водопадом слез.
– Мне казалось, что у нас больше времени, – всхлипывала она, – казалось…
– Я знаю, – осведомил ее робот и снова повторил древние слова, – мне жаль.
Роботы всегда выражали сожаления. За то, что сделали что-то недостаточно, за разочарование, за то, что они просто существовали. Мекем помнил ту войну. С неба падали бомбы, военизированные формирования двигались по разрушенному городу. Выстрелы. Человеческие тела такие хрупкие. Белые фосфорные боеприпасы, осколки снарядов. Кошмарные воспоминания.
Он думал о людях, которых убивал.
Убивать было на удивление легко, даже для робота.
Майя отпрянула от него. Смахнула слезы и спросила:
– А он выигрывал?
– Что? – переспросил робот.
– Ну, в ту игру, Бао.
– Он был ужасным игроком, – пояснил Мекем, и они оба рассмеялись.
– Да знаю.
– Но был прекрасным садовником. Его розы были радостью для всех. Он пытался научить меня, и не один раз. Но у меня нет дара ухаживать за цветами.
– У меня тоже, – сказала Майя. Она не сообщала Саммиту, что уезжает. Он чувствовал себя нехорошо, и она все откладывала свой отъезд, несмотря на все это, она страстно желала уехать. Сейчас она ощущала грусть, смешанной с виной, ибо в отъезде была какая-то свобода. Теперь она могла свободно отбыть, больше она не была привязана к облакам.
Далеко внизу, над поверхностью Венеры, двигались Вальдо, гигантские бронированные создания, построенные для того, чтобы выдерживать огромное давление, гравитацию и ветры, а также ревущие кислотные шторма. Они ползли по Плато Лакшми[123], управляемые сверху специалистами – людьми, как и она. Для Майи, размещенной в ракушке меха, Венера была реальным миром, а облачные города, в умеренной зоне, просто отвлекающим маневром. Для нее, олицетворяющей Вальдо, жестокие ветры превратились в легкий бриз, а пересеченная местность – до боли знакомая и любимая карта, которую она рисовала заново, с каждым шагом. Ее сердце, было гелиевой тепловой помпой, ее кишечник, превратился в затвердевшую керамику. За Плато Лакшми, возвышались горы Максвелла, и к этому горному хребту, двигались Вальдо, чтобы однажды построить гору, еще выше, чтобы сделать еще один дом для людей, в котором они могли бы жить и умирать. Обитать и любить, и конечно же выращивать цветы.
Она грезила Венерой, ее поверхностью, хотела сама управлять, одним из таких гигантских механизмов. Она знала, что Саммит будет волноваться. Она не говорила ему.
Укрывшись внутри, как зародыш в утробе матери, она была защищена, и у нее имелся прямой контакт с ее мехом. Один год, два. Или столько, сколько потребуется. Эта вольность дикой планеты – потрясающие ощущения!
– Но на Венере нет цветов, – сказал бы он.
– Но могли бы быть, – ответила бы она.
– Тогда пусть будут дикие места, – ответил бы он.
Что она знала о своем дедушке? Он уже был стар ко времени, когда она родилась. Родом он был не с Венеры. Она вообще не знала точно откуда он. Возможно с каких-то кольцевых мест обитания Сатурна, как однажды говорила ей мать. Или Титана. Общался он, с неторопливым акцентом Внешней системы. Как и почему он совершил переход на Внутренние планеты, он никогда не рассказывал, а она никогда не спрашивала. Она знала точно одно – он был молод, когда появился здесь на Венере. И как-то раз, она обнаружила изображение, спрятанное в частном архиве, и оно показывало молодого мужчину, который мог бы быть ее дедушкой, худой и угловатый, с винтовкой, перекинутой через плечо, где-то на одной из Лун Галилейских Республик, а позади него поднимается великая буря Юпитера. Но она не понимала, что все это значит.
Какая-то война, давным-давно. И скрепленные болтами корабли, битком набитые телами, медленно плывущие, как консервные банки, через огромный темный залив, навстречу солнцу.
Он никогда не рассказывал об этом прошлом и об этом периоде своей жизни, а Майя никогда и не допытывалась. Вероятно, при желании, она бы разузнала, ведь Канал Связи, был наводнен этими данными. Но она любила своего дедушку.
Она помнила совместные прогулки в саду, подкормки растений. Раз в неделю он выбирал одну особенную розу, по каким критериям она конечно не знала, аккуратно срезал стебель и нес ее домой, бабушке Майи.
Также она помнила прогулки, как они, держась за руки, прохаживались по окружному мосту верхнего уровня города, и там возникало реальное ощущение, что находишься в облаках и можешь смотреть вниз, на эту невообразимую высоту, на отвесный обрыв на Венере… И кажется тогда, в ней вспыхнуло это необузданное желание спуститься на поверхность.
Ей страстно захотелось сейчас вернуться в свою ракушку Вальдо и оказаться подальше от всего этого. Еще одна потеря.
По всей видимости, эти чувства отражались на ее лице, и робот это видел. Хорошие роботы, должны хорошо читать по лицам.
Р. Мекем предложил:
– Может немного освежающего напитка? Стакан апельсинового сока, например?
Апельсиновые деревья, на садовых уровнях города, славились своей красотой.
Там было четыре парковых террас, нависающих над городом. Много акров цветов и деревьев, капельные линии и сети микро-орошения, столь же сложных по-своему, как и сам Канал Связи.
Она покачала головой:
– Нет, благодарю. Мм… касательно организации похорон…
– Несомненно. И я так понимаю, что необходимость в сборе фантомных образов отсутствует, не так ли?
Она кивнула:
– Мой дедушка не желал, чтобы беспокоили его сетевой узел. Те воспоминания, которые все еще закодированы там, должны быть оставлены такими, какими они и были при жизни.
– Безусловно. И так…
– Он присоединится к моей бабушке Внизу.
Робот кивнул:
– Я займусь организационными мероприятиями.
Майя произнесла:
– Спасибо.
* * *
Робот вспомнил, как однажды обсуждал войну с Саммитом. Они играли в Бао, по древним правилам Занзибара, на доске, привезенной со старой Земли, вырезанной из коряги и украшенной листьями.
– Это очень неприятный факт, – сообщил робот, – суммируя в этом одном коротком слове весь ужас, свидетелем которого он был и который он сам творил. Старик почти улыбался, выглядя удивленным, а затем даже каким-то потешным.
– Да, – отвечал он,– поверь, для меня это такой же отвратительный факт.
Вероятно, именно поэтому они так ладили. И это было замечательно, думал робот, делиться чем-то подобным с человеком. В этом было что-то интимное, общеопределяемое сходство. Да, теперь уже точно понятно. Они были друзьями, однозначно были.
И это было одновременно и хорошо, и грустно.
Р. Мекем подошел к окну. Пальцы его все время двигались, на этот раз формируя журавля. Расправились крылья. Робот наблюдал бегущих за ветром, которые управляли в небе, своими воздушными змеями, смотрел на паутину тонких канавок, что улавливали падающие кислотные дожди и извлекали из них драгоценную воду.
Венера действительно была раем, думалось ему. И если бы он существовал, то по мнению Р. Мекема, это был бы скорее идеал. И совсем не похожий на настоящий рай, который священники в Роботизированном Ватикане на Марсе, пытались создать в поле нулевой точки…
Но об этом тайном знании Брат Р. Мекем, не должен был распространяться.
Он вздохнул записанным голосом человека, умершего столетия назад, а затем приступил к организации похорон. Он решил, что уделит больше внимания цветочной композиции. Несмотря на то, что цветы предназначались для живых, а не для мертвых, тем не менее Саммиту это понравилось бы. И осознание этого, было утешением.
* * *
Майя двигалась по Плато Лакшми, размахивая по сторонам руками. Она была гигантским мехом, прыгала по пересеченной местности, бодрясь от порывов ветра, планета непрерывно пыталась сбить ее с ног и разорвать на части. Ее внутренности были ядерным реактором, ее руки могли сокрушать камни. Были там и другие Вальдо, двигающиеся вниз, но они были далеко, а ей хотелось побыть одной. И они ее не беспокоили.
Она подумала: «Однажды Венеру можно будет создать заново, разорвать на части и собрать заново. Что такое терраформирование, если не разрушение, уничтожение дикой природы, ради прихотей скоротечных органических существ?»
«Оставь эти дикие места в покое», – говорил ей дедушка.
И она никогда не понимала, что чувствует то же самое, что было бы неприятно видеть эту неистовую и необузданную планету, непригодную для жизни, прекрасную и дикую в своей изоляции, и было бы горько видеть ее разрушенной. Но однажды они обрушат гигантские метеориты на поверхность, высосут яд из атмосферы и засеют планету микроскопической жизнью… Они создадут новые океаны и засеют поля там, где раньше было запустение.
Но она была рада, что ей не придется быть свидетельницей всего этого.
Майя, передвигаясь по поверхности Венеры, горевала о дедушке, умершего ночью, среди цветов.
Над головой, без особой суеты, первый из гробов мягко опустился сквозь бурю.
