Текст книги "20-ть любительских переводов (сборник)"
Автор книги: авторов Коллектив
Соавторы: Нэнси (Ненси) Кресс,Роберт Рид,Леви Тидхар
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 21 страниц)
2.
– Ты опоздала, – недовольно сказала Кора.
– Извини, Гиперлуп был…
– Мне без разницы, готовься к сеансу, – прервала она мои объяснения.
Я кинула взгляд на Яна, который выглядел как всегда смущенным. Этот третий сеанс показался мне неприятным, еще до его начала.
Но не после того, когда произошла очередная сцепка с разумом Марии. Все было потом довольно необычно.
Я стою рядом с отцом, протягивая указательный палец. Резкий укол – он вонзает маленький нож в мой палец и на подушечке распускается ярко-красное соцветие. Он осторожно прикрепляет предметную иглу к платформе своего новейшего маленького микроскопа с одной линзой, подносит его к свету и начинает двигать винт, который регулирует расстояние иглы, относительно линзы. Я кладу палец в рот и облизываю его.
«Теперь я могу идти, отец?»
«Естественно нет. Ты будешь записывать. Питер!»
Пожилой художник выходит вперед, неся бумагу и перо.
«Но я должна идти сейчас. В… в церковь», – говорю я.
Отец хмуро смотрит на меня и говорит то, что он всегда говорит: «Домхейд. Ваанвурстеллинген (голландский). Ты нужна мне здесь».
«Но...»
«Достаточно, но! Неси книгу!»
Негодование. Отчаяние. Послушание.
Сцепка разорвалась.
– Полагаю, что этого достаточно, – произнесла неохотно Кора, – к сожалению изображения, не такие четкие, как на вчерашнем втором сеансе. – Елена! Не будь такой неряхой со мной!
– Это не моя «неряшливость», – ответила я. Боже, она вызывала во мне неприязнь.
– Сеанс был… странным, необычным, – продолжала я рассказывать, – Мария была рассеяна, расстроена, потому что половина ее разума, была заполнена образом Виллема.
– У меня сложилось впечатление, что она должна была встретиться с ним в церкви, пока ее отец не сорвал ее планы.
– Ян, что значит слово Домхейд?
– Глупость, дурость, – ответил он.
– А Ваанвурстеллинген?
– Суеверие, заблуждение, а кто из них это произнес?
– Отец, это он адресовал Марии.
– Касательно чего?
– Ее похода в церковь. Она говорила…
– Если наш уважаемый историк не возражает, – прервала меня Кора, – может быть мы запишем воспоминания Елены о разговоре до того, как она начнет забывать их последовательность?
Почему-то она на него злилась. Интересно почему?
Он улыбнулся мне и сказал: «Тогда мы начнем с самого начала. Но сначала я только сообщу что у Левенгука была репутация… как вы американцы говорите? «хладнокровного рационалиста», который презирает веру во что-либо сверхъестественное. Для него не существовало ничего, чего он не мог бы потрогать или увидеть».
– Я не думаю, что Мария действительно собиралась в церковь, – высказала я свои наблюдения, – думаю, что у нее там была назначена встреча с Виллемом.
– Ты думаешь? – вопросила Кора, – разве ты не знаешь? Боже, ты же была в ее разуме!
Ян произнес спокойным тоном: «Воспоминания несут в себе вторичные впечатления и эмоции. И они также являются информацией. В 1674 году Левенгук написал в Королевское общество об исследовании клеток крови. Итак, теперь у нас есть сведения, что в тот год Виллем еще не исчез из жизни Марии. Да, Кора, мы начнем прямо сейчас».
* * *
Позвонив на мобильный Лейлы, почему-то ответила наша кузина Донна и неясный холодок пробежал у меня по спине.
«Где она?»
«Вернулась в больницу, – ответила Донна, – мне позвонил сосед твоего отца. Мне жаль, Елена». Но в голосе Донны слышались нотки нетерпения. Она никогда не говорила так неприкрыто, но я знала, что на каком-то уровне, Донна считала депрессию, даже клиническую депрессию, эгоистическим потаканием своим желаниям.
Она верила в самый худший стереотип энергичных людей: «Просто приди в себя». «Просто смирись с этим». «Не думай так много о себе». Домхейд. Ваанвурстеллинген.
Я спросила: «Что случилось?»
«У Лейлы был один из… один из «приступов». Она забралась на крышу и пригрозила спрыгнуть. Полиция отговорила ее».
«Если будет рейс сегодня вечером, я завтра прилечу».
«Нет, не надо».
Донна поднесла телефон ближе к лицу, как будто это могло лучше убедить меня. На два десятилетия старше нас с Лейлой, она внезапно напомнила мне Марию средних лет из нашей первичной фиксации, женщину чьи воспоминания я разоряла каждый день.
«Послушай, Елена. Ты не сможешь здесь ничем помочь. Доктор сказал мне, что Лейла не может принимать посетителей, а также контактировать с кем-либо из внешнего мира, по крайней мере в течение недели. Это один из этапов лечения. Тебе лучше оставаться на месте и просто продолжать свои исследования».
«У нас осталось двенадцать дней, на аренду оборудования».
«Используй их все», – посоветовала Донна.
Я-то была уверена, что она и понятия не имела, в чем заключалось мое исследование, и не одобрила бы его, если бы знала: «Насколько это полезно?»
Донна могла выглядеть как Мария ван Левенгук, но внутри, она была больше похожа на то, как Ян характеризовал Антония ван Левенгука: «Хладнокровный рационалист».
Я попросила: «Как только будет разрешено, ты навестишь Лейлу, а потом сразу же позвонишь мне?»
«Конечно. Тебе дать номер ее доктора?»
«У меня он есть».
«А ну да, – произнесла Донна, и в ее голосе я услышала, что она то знает не только о предыдущих пребываниях Лейлы в больнице Брайарклифф[104], но и обо всем, что связано со смертью моего отца. Или это была просто моя чувствительная внушаемость?»
«Благодарю тебя, Донна».
Ее лицо смягчилось: «Сожалею, что это происходит с тобой».
И хотя на этот раз слова ее были искренними, мне захотелось крикнуть ей, что это произошло не со мной, это случилось с Лейлой, как это случилось с папой, и никто из них, не мог ничего с этим поделать. Донне следовало бы благодарить всех богов, в которых она верила, возможно ни в одного, что своенравная удача семейного генетического проклятья пощадила ее, как частично пощадила и меня.
Нет никакого учета генов.
* * *
В сеансе следующего дня, Мария была одета в безжалостный черный траур.
Отец рявкает: «Носи… какие-то более жизнеутверждающие одеяния…». Я не отвечаю и он, качая головой, возвращается обратно к своей бесконечной работе. Я нахожусь рядом с ним и записываю все, что он говорит, измерения, процедуры и описания. Он будет использовать мои записи, в своем письме Королевскому обществу. Питер ожидает, сидя своей очереди, чтобы посмотреть в микроскоп и зарисовать увиденное. Образец дерева, волосы из его парика, зубной налет – все это занимает много времени.
Кто-то взывает у двери.
Отец говорит: «… не открывай, гости незваные».
Я встаю и заглядываю в щель между закрытыми ставнями: «… это сын мясника, отец. Он приносит…».
«Получи мясо. Питер… это...».
Я подхожу к двери, забираю посылку, отдаю мальчику монеты. Передаю мясо Джозьфьену, он делает реверанс. Я наливаю глоток воды из кувшина, стою неподвижно и не пью.
И снова образы в моем сознании были расплывчатыми, сформированными только наполовину, соответственно я и улавливала всего лишь несколько слов из каждой произнесенной речи. Мария не обращала внимания на свою собственную жизнь. Образ Виллема был почти также прочен в ее сознании, как и предметы в комнате, образ, наполненный отчаянием. Почему повзрослевшая Марина вообще вспомнила этот день? Возможно это было похоже на то, как многие другие помогали ее деспотичному отцу в его работе, скорбя по своему погибшему солдату.
«Мария! Подойди!»
В голосе отца слышится возбуждение. Я спешу в мастерскую, где отец держит крошечный микроскоп, разглядывая что-то на предметной игле. «Взгляни!»
«Я не хочу…».
«Посмотри!»
Обиженная, я повинуюсь и… чуть не роняю микроскоп от удивления.
«Неумёха! Осторожней!»
«Что это?»
Отец-отец! – ухмыляется как мальчишка. Питер встает, держа перо и в замешательстве смотрит на нас. Отец говорит слова, которые я, Елена, тщательно выучила на голландском, он произносит: «Маленькие зверюшки».
* * *
– Опять 1674 год, – констатировал Ян, когда этот долгий сеанс наконец-то закончился, – это был год, когда Левенгук впервые увидел своих «зверюшек» в воде из озера Беркельс[105]и никто, даже Гук, никогда не видел их раньше.
– Так, приземляемся! – ликовала Кора, – мы получили это!
Ян продолжал, как будто и не было Коры, причудливо скакавшей по лаборатории: «Он отправил описания и рисунки в Королевское общество, говоря что движение «зверюшек» было «удивительно наблюдать» и также…
– Елена, ты в порядке?»
– Голова разболелась, – я уселась на кушетке, отчего боль только усилилась.
– Запиши разговор, пока ты не забыла его, – как всегда забеспокоилась Кора, – прямо сейчас!
– Елена… – произнес Ян.
– Нас там трое, – выпалила я, – не двое.
– Трое? – переспросил Ян.
– Я, Мария и ее память о Виллеме, он настолько силен, что это практически его ясное присутствие. Я никогда не испытывала ничего подобного.
– Разговор! – еще раз напомнила Кора, немедленно, или это не будет считаться «сразу после сеанса!»
Мы записали его. Моя головная боль стала еще сильней. Теплые карие глаза Яна, смотрели на меня с беспокойством. Это почти так же дезориентировало меня, как и сеанс. Я беспокоилась о Лейле, о папе. И я это не получала.
«Получи мясо...».
Я перегнулась через спинку стула и меня вырвало на пол.
* * *
Ян настоял на том, чтобы отвезти меня домой, на своей миниатюрной машине. Кора наблюдала за нашим уходом, и когда он взял меня под локоть, чтобы вести вниз по ступенькам, я мельком увидела ее лицо. Так вот почему она была так раздражительна с ним вчера и так холодна сегодня. Она подкатывала к нему, а он не отреагировал.
Когда машина проехала Рыночную площадь, я произнесла: «Пожалуйста, не входи. Я в порядке».
«Хорошо, – ответил он, – но ты позвонишь мне, если вдруг тебе станет хуже? Я указан в списке университетских контактов».
««Да, благодарю», – сказала я, зная, что не сделаю этого, ни звонить, ни чувствовать себя хуже, потому что сегодня вечером, мне нужно поговорить с врачом Лейлы.
Я могла бы и не тревожиться. Лейла была «в том же состоянии». Никаких изменений.
* * *
Вот что происходит, когда умирает ваш последний родитель. В современном мире умереть бюрократически, очень сложно, так так существует огромное количество бумажной волокиты. Необходимо организовать похороны. Соседи приносят запеканки, пирожные и сковородки с лазанью, вам ничего из этого не хочется. Вы и ваши близкие, ощущают себя сиротами, независимо от того, сколько вам лет. И в конце концов, по крайней мере один из вас, должен разобраться с одеждой, мебелью и домом умершего родителя. И если этот человек не вы, ощущение вины не покидает вас не на миг, из-за того, что вы в этом не участвуете.
Вот что происходит, когда ваш последний родитель направляет девятимиллиметровый глок (марка пистолета) сначала на свою любимую собаку, а затем на себя, в саду за домом в престижном районе пригорода, в котором никогда не происходит ничего насильственного. Полиция окружает территорию места преступления, желтой лентой. Детективы задают вопросы напуганным соседям. Группа криминалистов все фотографирует и берет на анализ кровь, которая еще не успела попасть в почву. После этого соседи шарахаются от вас и вашей сестры, пресса вторгается во двор дома, пытаясь фотографировать через окна и названивает вам с расспросами.
Из-за собаки, социальные сети взрываются потоками информации о вашем родителе, дезинформацией, со злобными нападками, с аргументами о том, может ли клиническая депрессия привести к насилию или это клеветническое предубеждение. Даже если вы не носите фамилию своего родителя, вас все равно подозревают: «Можете ли вы сделать то же самое? Есть ли у вас собственная собака? Проверял ли SPCA[106] благополучие вашей собаки? Если медицинские записи каких-либо его детей, которые до смешного легко взломать, показывают госпитализацию в связи с клинической депрессией, и с ними обращаются так, как если бы они все были потенциальными убийцами домашних животных.
И все равно кто-то должен заниматься одеждой, мебелью и домом. Если это не ты, то это не имеет значения. Вы, как и многие другие в похожей ситуации, будете винить себя. Даже если ваше оправдание – это шанс, раз в десятилетие воспользоваться самым сложным неврологическим оборудование планеты, для развивающейся научной дисциплины.
Я поставила на то, что Лейла, которая справилась со смертью папы лучше, чем я смела надеется, что она будет в порядке одна, в течении трех недель. Я сделала ставку на то, что ее депрессия не возобновится. Я рискнула и проиграла. Хуже того, так же поступила и Лейла.
Мой просчет.
Моя вина.
3.
Ранним утром, я забронировала рейс домой на послезавтра. Я сообщила университету, что мы проведем три сеанса сегодня и два завтра, и они же могут быть и последними. Коре бы это не понравилось. Она бы конечно запланировала больше сеансов. Потому что растущий объем исследований показал, что полученные воспоминания всегда были более сильными и подробными, по крайней мере с одним днем отдыха между сеансами.
Ей и не понравилось: «Нет!.. Черт возьми, Елена, это несправедливо по отношению ко мне! Мы же здесь все тянем одну лямку, не будь такой эгоисткой!»
«Прости, но мне надо…»
«Ты должна выполнить контракт, который мы подписали с университетом! Что такого важного, что это не может подождать лишнюю неделю? Еще одна семейная перестрелка?»
В тот же миг Ян оказался перед Корой, его хрупкое тело было каким-то угрожающим: «Кора заткнись!» – сказал он. Еще один американизм, несмотря ни на что, заставил меня моргнуть.
Кора сделала шаг назад, нахмурилась, но сумела, напрягаясь выдавить: «Извини». И вот в такой атмосфере мы и начали работать.
Я спешу домой из Ньиве Керка, Виллем занимает мой разум. Отец ожидает перед домом, хмурится: «Где ты была?»
Я не отвечаю, но, когда я снимаю плащ и передаю его Джозьфьену, он смотрит на крошечный золотой крестик, который теперь я ношу на цепочке.
«Опять в церкви? Домхейд. Ваанвурстеллинген. Они кормят тебя ложью: зиелен, энгелен. (голланд.) В тебе нет никакого зиелена, дочь моя. Мир является таким, каким ты его видишь и каким я вижу его через линзу. Все остальное – сказки и россказни».
Я в замешательстве. Он говорит со мной с добротой, с… нет, не с пониманием, с какой-то другой интонацией, может с жалостью?
Я еще в большем замешательстве, когда он, взяв меня за руку, повел в мастерскую мимо Джозьфьена, смотревшего нам вслед с отрытым ртом.
Отец протягивает мне микроскоп: «Взгляни, что я обнаружил, Мария. Мы обязаны это записать».
Я смотрю через линзу микроскопа. Головастики с длинными тонкими хвостами плавают как угри, но они слишком малы, чтобы быть головастиками: «Что они такое?»
Отец кажется смущен, что еще больше сбивает меня с толку: «Они от моего … это мое семя. Это откуда приходит жизнь. В каждой из этих зверюшек, содержится все необходимое, для формирования ребенка».
«И мамы?»
«Он лишь приютила в себе, ребенка для развития, – а затем, когда Джозьфьен принес поднос с сыром, элем и ароматным свежим хлебом для ужина отца, он причудливо добавил: – Мама сама испекла ребенка. Она сама как печка».
Его голос меняется: «Ты должна приступить к работе. Поскольку ты здесь отсутствовала, чтобы делать заметки, мне пришлось самому написать письмо в Королевское общество. Теперь сделай пожалуйста копию».
Виллем. Виллем. Виллем…
Я сижу за столом, подтягиваю к себе письмо отца, написанное им темно-коричневыми чернилами и начинаю копировать его в книгу.
– Ее книга записей включает копии его писем! – воскликнул Ян, прежде чем я что-то смогла сказать, – этот факт никогда не был известен!
– Что значит зиелен? – спросила я, – душа, Левенгук говорил о душе?
– Только для того, чтобы сказать Марии, что это сказка? А энгелен, это ангелы? Он говорил, что это тоже сказка? – продолжала я свои расспросы.
Ян улыбнулся: «Это именно то, что его соседи и даже поначалу многие из его английских современников, говорили о «маленьких зверюшках» Левенгука. Что ты увидела через линзу?»
– Его собственное семя.
– 1677. Дайте мне диалог для записи, – как всегда потребовала Кора.
Я дала. Она понаблюдала за визуальным переводом моих мозговых волн, подслушивая воспоминания Марии, когда я сопоставляла их со словами Марии и ее отца.
Затем Кора кисло резюмировала: «Он размышляет о женщинах, как о простых печах, выпекающих детей? А как насчет наших яйцеклеток?»
Ян разъяснил: «Всего лишь хранилище питательных веществ. Антони думал, что яйцеклетки не могут быть живыми, потому что они не двигаются».
Кора как всегда в своем репертуаре для начала высказалась, а потом продолжила: «Сексисткий ублюдок. Ну что ж, у нас есть достаточно хорошее соответствие между действием и речью, хотя изображения все еще довольно размытые. Полагаю, что вы захотите подождать до обеда. Не то, чтобы одного часа свободного времени было бы достаточно для тебя, просто это для твоей же более сильной проницательности».
Я пояснила: «Такие изображения не из-за меня. Они размыты, потому что половина сознания Марии все еще занята Виллемом».
«Спустя три года? Тогда будем надеется, что вскоре она его забудет».
* * *
Она не забыла.
Во время моего дневного сеанса, я наконец-то увидела то, что уже давно должна была понять: депрессию Марии. Это оставляет отпечаток в сознании, своего рода невидимые миазмы, до сих пор замаскированные настойчивой, непреодолимой и постоянной тоской по Виллему.
К ее тоске и депрессии добавилась новая эмоция: страх. Левенгук был болен. Он лежал в кровати, слабый и вызывающий отвращение, пока Мария подносила чашку эля к его губам, а бедный Джозьфьен опорожнял и чистил поддон за поддоном, от его водянистого поноса. Мария была терпелива, несмотря на свой страх, Левенгук был раздражителен, и я была очень рада, что воспоминания, пережитые в запутанных ситуациях Мейера, не включали в себя обоняние.
«Фуу…», – брезгливо протянула Кора в конце сеанса.
Ян проинформировал: «В 1680 Левенгук перенес кишечную лямблию, болезнь, которая передается через воду. Как нам известно, он выжил. Но интересен один момент, Мария понимала, как спасти его от обезвоживания и давала ему эль, вместо большого количества воды».
– Мария это тоже понимала?
– История об этом умалчивает.
Конечно нет.
Мы записали то, что я запомнила из этого диалога, но ни один из них не показал Левенгука в лестном свете. Ворчливый, требовательный, он полагал что жизнь Марии существует для того, чтобы служить ему.
– О да, сказал Ян.
– Это ее ошибка, – заключила Кора, – ей следовало бы просто уйти от него.
Мой гнев поразил меня своей силой: «Просто уйти? И куда уйти? С какими деньгами? Да, Кора была инженером до мозга костей и никак не историком, но все же…
Я произнесла натянуто: «Иногда обстоятельства удерживают человека от того, чтобы уйти».
Она не ответила. Думаю, что она даже не услышала меня.
. . .
Остаток дня я пролежала на кушетке, набираясь сил. Ян принес мне ужин. На вечернем сеансе бледный, но уже выздоравливающий Левенгук исследовал кусочки своих собственных фекалий, в то время пока Мария записывала его наблюдения в книгу, а Питер смотрел через линзу микроскопа, чтобы зарисовать увиденное.
Позже Кора поразила меня, фактически задав исторический вопрос: «Ян, он увидел, что вызвало его кишечное расстройство, это бактерия или вирус, или что?»
– Паразит. Да, он описан в 1680 году в письме Королевскому обществу и включал подробные рисунки, – ответил он.
– Значит он был первым, кто сказал, что микробы вызывают болезни?
– Нет, как раз наоборот, Левенгука критиковали за то, что он никогда не указывал на эту связь.
– Но он же знал. Он должен был знать.
– Вполне вероятно.
– Тогда почему он на это не указывал...?
Я предположила: «Потому что он не хотел, чтобы Королевское общество рассматривало его драгоценных маленьких зверюшек в негативном свете. Он заботился о них больше, чем о людях. Включая его дочь».
– Вот он сукин сын, – Кора как всегда, за эпитетами в карман не лезла, как будто одно уничижительное слово могло вынести вердикт человеку, – разве не ты говорил нам, что у него не было ни одного ученика и он даже не показывал на всеобщем обозрении, свои лучшие микроскопы?
– Говорил, – подтвердил Ян.
Я чувствовала себя достаточно слабой, поэтому позволила ему отвезти меня домой. Пока его маленькая машина, резво сновала в городском движении, я сидела, откинувшись на спинку сиденья с закрытыми глазами.
Сегодня вечером не будет звонка врачу Лейлы. К завтрашнему вечеру я буду дома в Калифорнии, в частично опустевшем доме, где жила Лейла и мой отец, и передо мной встанет задача работать с Корой на расстоянии в 9000 миль, чтобы подготовить наши совместные выводы для публикации.
Ни Ян, ни я не разговаривали, пока не дошли до моего дома.
Затем он сказал: «Мария любила своего отца, и ты знаешь это, и очень гордилась им. Это были… довольно сложные отношения».
«Да, я знаю», – подтвердила я.
