Текст книги "Жития новомучеников и исповедников российских ХХ века"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 91 страниц)

Они попросили ее выйти из комнаты, так как решили приступить к личному обыску и раздеть священника донага. Перед уходом Ольги Павловны отец Феодор тихо сказал ей:

– Ты ничего не знаешь.

Обыскав священника, они разрешили ему одеться. Ольга Павловна вошла в комнату, и начался обыск дома, который продолжался до пяти часов утра. Сотрудники НКВД перелистывали и трясли каждую книгу.

– Вот сколько икон понавесили, моя мать давно выбросила из своей хаты все иконы, хоть и старая уже, – сказал один из офицеров НКВД.

Отец Феодор сказал на это:

– Ну что же, остается ее только пожалеть, что на старости лет она потеряла разум.

Это услышал сотрудник НКВД и, перехватив сочувствующие взгляды молодых солдат, обращенные на священника, с яростью закричал:

– Ты что тут пропагандой занимаешься! Как смеешь еще разговаривать!

Отец Феодор на это спокойно ответил:

– Я не разговариваю, а отвечаю на то, что вы говорите.

Они стали обыскивать нижние ящики книжного шкафа. В одном из них хранился в футляре наперсный деревянный крест с распятием из золота. Он принадлежал другу отца Феодора иеромонаху Косме, который, перед тем как отправиться в ссылку, отдал его Ольге Павловне на хранение. Увидев крест, сотрудник НКВД, не говоря ни слова, положил его в карман и протянул руку к серебряной дарохранительнице, стоявшей на столике у окна рядом с кроватью отца Феодора. Заметив это движение, отец Феодор сказал:

–К этому вы не смеете прикасаться, это Святые Дары!

Он сказал это таким решительным тоном, что рука того невольно опустилась.

Затем они перешли в комнату Ольги Павловны и стали что‑то искать в стоявшем под образами шкафчике. На его верхней полке они увидели маленький золотой крестик, который Ольга Павловна не носила из‑за того, что оборвалась цепочка. К нему уже протянулась рука, но она сурово сказала, что в этом шкафу все вещи принадлежат ей, и они прекратили обыск и расхищение.

Затем они вывели иеромонаха Феодора на веранду и стали осматривать содержимое шкафа, откуда вынули и забрали все фотографии, все письма отца Феодора из заключения, зарисовки, сделанные им в лагере, его студенческую фотографию, две фотографии отца Космы. В шкафу находились также разные портреты совершенно незнакомых Ольге Павловне людей. Она объяснила им, что изучала фоторетушь и этим подрабатывала, но они все же вытащили все портреты и положили на большой стол, за которым сидел отец Феодор. Ольга Павловна увидела в руках сотрудника НКВД, несшего эти портреты, большой конверт оранжевого цвета, которого у них раньше не было. Сотрудник НКВД с отвратительной усмешкой вынул из него портрет Гитлера с немецкой надписью.

– А что это такое? – спросил один из них отца Феодора.

– Я не знаю и никогда в жизни этого не видел.

Ольга Павловна поняла, что они решили устроить провокацию и, не найдя при обыске ничего предосудительного, подсунули этот конверт.

Сестра предложила отцу Феодору покормить его, но он отказался и попросил их, чтобы ему дали возможность помолиться перед уходом.

– Только смотри, чтобы это недолго было, – согласились они.

Но вскоре, собравшись все в одну комнату, грубо сказали:

–Ну, собирайся, шевелись, пойдем!

Ольга Павловна в ответ твердо заявила, что они обязаны выполнить данное обещание и позволить брату помолиться. Они нехотя согласились, но прибавили:

– Только по–быстрому.

Отец Феодор надел полумантию и отслужил в комнате молебен перед Казанской иконой Божией Матери, перед которой когда‑то Ольга Павловна молилась, чтобы дать ответ на вопрошение брата, по какому пути идти. Двери в этой комнате не было, и сотрудники НКВД наблюдали за ним из соседней комнаты.

Помолившись, отец Феодор подошел к платяному шкафу, достал из него свою зимнюю ватную рясу, скуфью, которые хранились у Ольги Павловны, так как ему все время приходилось ездить в штатском, чтобы не подводить людей, у которых он бывал, и надел. При виде этого один из сотрудников НКВД закричал:

– Это еще что за маскарад?

На это отец Феодор с достоинством спокойно ответил:

–Это не маскарад, я счастлив, что могу наконец надеть одежду, мне подобающую.

Затем он подошел попрощаться с сестрой, которая горько заплакала, поцеловал ее и сказал:

– Глупенькая, ну что ты плачешь, радоваться надо, а не плакать!

Услышав эти слова, она открыла глаза и увидела перед собой светлое, совершенно преображенное, сияющее радостью его лицо.

Отца Феодора вывели из дома, перед крыльцом стояла легковая машина. Прежде чем сесть в нее, он обернулся, перекрестил широким крестом сестру и весь дом, потом сел в машину и его повезли в тюрьму.

Допросы начались на следующий день после ареста.

– За какие преступления вы были арестованы органами ОГПУ в 1933 году? – спросил следователь.

–В 1933 году я был арестован по обвинению в принадлежности к церковной группировке. Но виновным себя в предъявленном мне обвинении я не признал, – ответил иеромонах Феодор.

– Кто, кроме вас, в 1933 году был привлечен к судебной ответственности из числа ваших сообщников в антисоветской церковной группировке?

– Как на следствии, так и на суде мне не были предъявлены материалы обвинения, а поэтому я абсолютно не знаю, кто привлекался вместе со мной и были ли такого рода привлечения.

– Чем вы занимались в Завидове и на какие средства жили?

–В период своего проживания в Завидове я выезжал к своей сестре и получал у нее чертежно–художественную работу. Несколько раз я ездил в Волоколамский район, где я проживал по нескольку дней у своих знакомых в селах Гряды, Амельфино, Лысово и в самом Волоколамске. Мои знакомые поддерживали меня материально.

–Назовите ваших знакомых, у которых вы останавливались в селах Волоколамского района и в Волоколамске после того, как вам было запрещено пребывание в Московской области.

–Я считаю невозможным называть этих людей и впутывать их в свое следственное дело и поэтому называть их не хочу.

– Несмотря на то, что вы разоблачены как враг народа и советской власти, вы вместо откровенных признаний своей вины решили следствию оказывать сопротивление. Мы предупреждаем вас, что это бесполезная затея, так как вы будете разоблачены.

Затем допрос был прерван; по–видимому, были применены пытки, после чего следователь спросил:

–Состояли ли вы на учете как военнообязанный?

– До декабря 1940 года, а затем с военного учета я был снят по болезни. В декабре в Завидове я проходил переучет и был признан годным к несению нестроевой службы, и мне был выдан на руки военный билет, который отобрали во время обыска и ареста.

– Вам было известно, что, согласно указу Президиума Верховного Совета Союза ССР, 1905 год, в котором вы родились, мобилизуется на войну с фашистской Германией?

– Да, это мне известно было.

– Явились ли вы в военкомат, в котором состояли на учете как военнообязанный?

– Нет, не явился.

– Значит, вы уклонились от мобилизации и службы в Красной армии и стали дезертиром?

– Живя в Завидове до 24 июня 1941 года, я никакого мобилизационного листка не получил и поэтому выехал в город Волоколамск, договорившись со своей хозяйкой, что в случае вызова меня по мобилизации в военкомат она мне об этом сообщит.

– Сообщили ли вы в местный военкомат, на учете которого состоите как военнообязанный, куда и по каким делам вы выезжаете?

– Нет, такого сообщения я не сделал.

–Значит, зная, что ваш год подлежит мобилизации и что вы, может быть, будете также мобилизованы, вы без разрешения военкомата уехали с прежнего места жительства, правильнее говоря, дезертировали от военной службы в военное время?

–Злого умысла у меня не было, и поэтому дезертиром я себя не считаю.

–Как вы можете так нахально врать, отрицая свое дезертирство? Ведь мобилизация началась 23 июня, а вы из Завидова уехали 24 июня 1941 года. Разве это не дезертирство?

– Я отрицаю свое умышленное уклонение от службы в Красной армии. Уезжая из Завидова на несколько дней, я предполагал вернуться, но, приехав в Волоколамск, не мог выехать из‑за создавшихся трудностей.

– Куда вы выехали из Волоколамска?

– Из Волоколамска я выехал в город Каширу.

– Сколько времени вы прожили в Кашире?

–В Кашире я был только один день – 27 числа. Из Каширы уехал к своей сестре Ольге Павловне Богоявленской, проживающей в Востряково. 29 июня 1941 года я прибыл в Москву и пытался достать билет на проезд в Завидово, но билет я не достал и вернулся к сестре.

– Назовите фамилии, имена и отчества лиц, у которых вы проживали в Волоколамске, Кашире и Москве.

– Я считаю для себя нравственно невозможным называть следствию лиц, у которых я проживал, и на этот вопрос давать ответ отказываюсь.

– Вы после того, как вам было запрещено пребывание в Московской области, приезжали в город Москву?

–Да, после того как получил запрет на проживание в Московской области, я раз десять приезжал в Москву и каждый раз жил два–три дня.

– Зачем вы ездили в Москву?

–В Москву я заезжал проездом и останавливался у своих московских знакомых, некоторых из которых я исповедовал у них на дому.

– Назовите этих ваших знакомых.

–На этот вопрос я давать показания отказываюсь и называть своих знакомых, у которых я в Москве останавливался, не буду.

– Вы арестованы за проводимую вами организованным путем антисоветскую работу, и по этому вопросу на следующем допросе вам придется давать развернутые показания, а сейчас допрос прерывается.

Следствие велось сначала в Москве, а затем, когда немцы стали стремительно приближаться к столице, иеромонах Феодор вместе с другими заключенными в московских тюрьмах в конце июля 1941 года был перевезен в Саратов. Отца Феодора ежесуточно в течение долгого времени вызывали на допросы ночью, не давали спать, а на допросах беспощадно избивали и топтали ногами. Однажды его приволокли с допроса в камеру с лицом, превращенным в одну кровавую массу, у него была вырвана часть бороды вместе с кожей. От него требовали, чтобы он назвал всех своих духовных детей и людей, с которыми близко общался. Понимая, какой вред это может им принести, отец Феодор отказался называть их имена.

– Вам предъявлено обвинение в том, что вы, находясь на нелегальном положении, являлись одним из руководителей контрреволюционной организации церковников и проводили антисоветскую пораженческую агитацию. Вы признаете себя в этом виновным? – спросил следователь.

– В предъявленном мне обвинении виновным себя не признаю, так как выдвинутое мне обвинение является необоснованным, – ответил священник.

–Вы напрасно пытаетесь скрыть от следствия свою преступную деятельность. Следствие располагает вполне проверенными неопровержимыми материалами, изобличающими вас в антисоветской работе. Намерены ли вы после этого говорить правдиво следствию о своей преступной работе?

– Никакой преступной антисоветской деятельности я не вел, и, следовательно, никакие материалы, свидетельствующие о такой деятельности, мне неизвестны.

8 сентября закончился отведенный законом срок следствия, и следователи испросили у прокурора разрешение на его продление, мотивируя тем, что «по делу необходимы дополнительные допросы арестованного с целью вскрытия его антисоветской работы и связей». Затем допросы с применением избиений и пыток возобновились.

– Какие связи вы имеете по Москве и по другим городам Советского Союза?

– Связей у меня никаких нет, но в Москве и в других местах у меня имеются знакомые.

–Назовите фамилии и адреса ваших знакомых.

– Поскольку эти знакомства носят личный характер, я назвать их фамилии и адреса не считаю возможным.

–Вы не желаете назвать фамилии и адреса ваших знакомых, потому что они являются вашими соучастниками по контрреволюционной деятельности. Так ведь?

– Нет, не так. Я не хочу, чтобы в моем следственном деле фигурировали знакомые, которые даже не принадлежат к священнослужителям.

–При вашем аресте вы уничтожили какую‑нибудь записку?

– Да, во время моего ареста я разорвал одну записку, которую мне прислала одна из моих знакомых.

–Назовите фамилию этой знакомой.

–Фамилию этой знакомой я также назвать не могу.

– Следствие вас предупреждает, что за провокационное поведение на следствии, выражающееся в отказе назвать свои связи, вы понесете большее наказание. Поэтому еще раз предлагаем назвать этих лиц.

– Я не считаю провокационным поведением то, что не желаю назвать своих знакомых.

За время, дополнительно отведенное для ведения следствия, следователи ничего не добились, и следствие было продлено еще на месяц.

– Когда вы встали на путь борьбы с советской властью? – спросил следователь.

–Я никогда не вел борьбы с советской властью и считаю это несовместимым с моими религиозными убеждениями, – ответил священник.

– Вы говорите неправду. В марте 1933 года вас судили за контрреволюционную деятельность, значит, сама деятельность началась значительно раньше. Вот вас и спрашивают, с какого времени вы ведете борьбу с советским государством.

–Я не вел борьбы с советской властью, и судили меня в 1933 году неправильно.

– Следствию известно, что вы после выхода из лагеря вновь возобновили работу по созданию контрреволюционной организации под видом создания в Москве и Московской области так называемых домашних церквей.

–Я утверждаю, что и до первого своего ареста, а также и после выхода из лагеря я никакой контрреволюционной работы не проводил и никаких домашних церквей не создавал.

– Вы были знакомы с Давыдовой?

– Да, Давыдову Елизавету Никифоровну я знаю.

– При каких обстоятельствах вы познакомились с Давыдовой?

– С Давыдовой я познакомился в селе Ивановском Московской области Волоколамского района, где я был священником и куда приезжала Давыдова.

– Зачем приезжала Давыдова в село Ивановское?

– Зачем приезжала Давыдова в село Ивановское, я не знаю. Могу сказать только, что она заходила несколько раз в церковь, где я с ней познакомился.

– Вы бывали на квартире Давыдовой в Москве?

– Да, у Давыдовой я бывал раза два–три. К Давыдовой я заходил потому, что ее отец портной и он мне переделывал пальто.

– А Сольдину вы знали?

– Да, Евгению Алексеевну Сольдину я знаю.

– При каких обстоятельствах вы познакомились с Сольдиной?

– С Сольдиной я познакомился в 1938 или 1939 году в селе Ивановском, куда она приехала к знакомому священнику, но, узнав, что этот священник уже в церкви не служит, обратилась ко мне с просьбой отслужить панихиду по умершему отцу. На этой почве у меня и возникло знакомство с Сольдиной.

– Вы в Москве бывали у Сольдиной?

– Да, к Сольдиной на квартиру я заходил несколько раз.

– Зачем?

– Приезжая в Москву за продуктами, я иногда заходил к Сольдиной отдохнуть, попить чаю.

– Давыдова с Сольдиной знакомы?

– Да, знакомы.

– Они приезжали к вам в село Ивановское вместе?

– Не помню.

–А как часто ездили Давыдова и Сольдина в село Ивановское?

– Как Давыдова, так и Сольдина приезжали в село Ивановское два–три раза.

– Зачем?

– Давыдова и Сольдина приезжали молиться, других причин я не знаю.

– На каком расстоянии находится село Ивановское от Москвы?

–От Москвы до Волоколамска сто двадцать километров и от Волоколамска до села Ивановского километров пять.

– Так какой же смысл ехать молиться за сотни километров, когда и в Москве есть достаточное количество церквей?

–Я лично думаю, что в силу большой загрузки московских священников они не могли уделять каждому достаточно времени, а у меня они могли отслужить панихиду и другие религиозные обряды.

– Бывая на квартирах Давыдовой и Сольдиной, кого вы там встречали?

– Не помню, чтобы кого‑нибудь встречал.

– Вы говорите неправду. Следствию известно, что, бывая на квартирах Давыдовой и Сольдиной, вы там встречались с другими лицами и проводили с ними контрреволюционные совещания. Теперь вспомнили?

– Я утверждаю, что никаких контрреволюционных совещаний я на квартирах Давыдовой и Сольдиной не проводил. Что же касается встреч с другими лицами на указанных квартирах, то я таких случаев не помню.

–Следствие рекомендует вам «вспомнить», с кем вы встречались на квартирах Давыдовой и Сольдиной.

–Я не помню, чтобы на квартирах Давыдовой и Сольдиной были посторонние лица.

– Вы намеренно скрываете лиц, с которыми встречались у Давыдовой и Сольдиной, потому что связаны с ними по контрреволюционной деятельности. Так ведь?

– Нет, не так. Никого я не скрываю. Я просто не помню, встречался ли с кем‑либо на квартирах Давыдовой и Сольдиной, так как не придавал этому никакого значения.

– Когда вы официально остались без места?

–В декабре 1940 года мне выдали новый паспорт с запрещением проживать в пределах Московской области, таким образом, я должен был выехать из села Язвище, где я был священником.

– С декабря 1940 года по день вашего ареста чем вы занимались?

– Через своих знакомых, проживавших в Москве, а также через свою сестру я получал работу по графике, ретушировке портретов и тому подобному, этим и занимался.

– А церковной деятельностью вы в этот период занимались?

– Нет, не занимался.

– Значит, вы утверждаете, что с декабря 1940 года по день вашего ареста занимались художественной работой, которую получали через своих знакомых?

– Да, это именно так.

– Назовите ваших знакомых, которые давали вам художественную работу.

«На этот вопрос обвиняемый дал столь контрреволюционный ответ, что я его не записал», – написал в протоколе следователь и продолжил допрос.

– Вы отказываетесь назвать своих знакомых, которые вам якобы давали художественную работу, потому что таких знакомых не существует в природе.

– Нет, такие знакомые есть, но говорить о них я не могу.

– Вы были знакомы с Грошевой?

– Больше никаких своих знакомых я следствию называть не буду, потому что они знали, что я являюсь священником и что мне был запрещен въезд в Москву, а они, зная об этом, тем не менее, меня принимали и давали мне возможность ночевать. Я прекрасно понимаю, что их за это могут привлечь к ответственности, и поэтому фамилии их назвать отказываюсь. Но одновременно с этим я утверждаю, что никакой контрреволюционной деятельностью я с ними связан не был.

В течение месяца шли допросы, и 9 ноября 1941 года был составлен очередной протокол.

–Вы намерены рассказывать о своей антисоветской деятельности?

– У меня никакой антисоветской деятельности не было, и поэтому мне нечего рассказывать.

–Вы намерены назвать своих соучастников по антисоветской деятельности?

– У меня не было антисоветской деятельности, и поэтому соучастников никаких нет.

–В 1933 году, когда вас арестовали в первый раз, вы на следствии назвали своих соучастников?

–Мне тогда такого вопроса не ставили.

– Хорошо. Тогда назовите их сейчас.

–Так как антисоветской деятельностью я не занимался, поэтому и никаких соучастников у меня не было.

– Вы как и в 1933 году, так и сейчас пытаетесь скрыть своих соучастников по контрреволюционной деятельности. Еще раз предлагаем назвать таковых.

– Больше ничего показать не могу.

–Следствию известно, что одним из видов вашей контрреволюционной работы была агитация против службы в Красной армии.

– Я это отрицаю. Никогда такой агитации не проводил.

– Вы должны были явиться в призывной пункт, когда фашистская Германия напала на Советский Союз?

– Так как мой год подлежал призыву, то в военкомат я должен был явиться.

– Почему же вы выехали с места призыва?

–С места призыва я выехал потому, что желал справить свои христианские обряды, а именно исповедаться и причаститься.

– Ну, а потом почему не явились на место призыва?

– Потому что не давали билетов из Москвы до Завидова.

–Сколько километров до Завидова?

–От Москвы до Завидова сто двадцать километров.

– Почему же вы не пошли пешком?

–Мне и в голову этого не пришло.

– А почему же вы не обратились в первый попавшийся военкомат, чтобы он вам помог выехать к месту призыва?

–Я боялся идти в военкомат, потому что не имел права проживать в Москве и Московской области.

– Вы читали воззвание Московского митрополита Сергия, в котором он призывал верующих идти служить в Красную армию?

– Да, такое воззвание я читал.

– Значит, по закону вы должны были явиться на призывной пункт, плюс к этому же вас призывала и Церковь, и все‑таки вы не явились.

– Да, не явился и в этом признаю себя виновным.

–Почему же все‑таки вы не явились?

– На призывной пункт я не явился по причинам, изложенным выше.

– Ваши доводы неявки в военкомат для призыва слишком неубедительны. Вы не явились на призыв, потому что, являясь врагом, не хотели защищать Советский Союз, так ведь?

– Нет, это не так. Справив свои христианские обряды, я готов был явиться на призыв, но не смог, так как не мог достать билета для проезда к месту призыва.

Следствие по делу иеромонаха Феодора продолжалось около двух лет. К февралю 1943 года благодаря его стойкой позиции были освобождены все, кто привлекался по делу вместе с ним и у кого он останавливался, бывая в Москве, и начальство НКВД, ознакомившись с материалами дела, предложило начать новое следствие – на этот раз по обвинению в дезертирстве.

3 февраля 1943 года следователь вызвал иеромонаха Феодора на очередной допрос.

– Вам предъявляется дополнительное обвинение в том, что вы с целью уклонения от призыва в Красную армию по мобилизации проживали на нелегальном положении, то есть совершили преступление, предусмотренное статьей 193–й, пункт 10 «а» УК РСФСР. Признаете ли себя виновным в этом?

– Виновным я себя в уклонении от призыва в Красную армию не признаю. Могу признать себя виновным только в том, что я в период мобилизации без разрешения Завидовского райвоенкомата, в котором состоял на учете, выезжал к сестре, чтобы повидаться, зная о том, что мой год призывной и я могу быть призван в Красную армию. У сестры я рассчитывал пробыть дня два, а потом возвратиться обратно к месту, где состоял на воинском учете. Ввиду того, что билета для проезда я достать не смог, не смог и выехать на место жительства. В результате чего я прожил у сестры на станции Востряково дней семь или восемь, где и был арестован.

– Ваш ответ неубедительный, стараетесь скрыть от следствия действительность! Намерены ли вы давать правдивые показания по поводу уклонения от призыва в Красную армию, так как к сестре вы поехали не с целью повидаться, а с целью уклониться от призыва в Красную армию? Так ли это?

– Уклониться от призыва в Красную армию я цели не имел, а к сестре ездил, чтобы повидаться, где и задержался ввиду того, что не мог достать билет для проезда. А потому повторяю, что виновным себя в предъявленном обвинении в уклонении от призыва в Красную армию по мобилизации не признаю.

В начале июня 1943 года следствие было закончено и составлено заключение, в соответствии с которым отец Феодор обвинялся в том, что «вел антисоветскую агитацию и уклонился от службы в Красной армии… виновным себя не признал. Изобличается специальными материалами». Следователи предполагали приговорить иеромонаха Феодора к пяти годам исправительнотрудовых лагерей. Но когда документы поступили на заключение руководства НКВД и прокуратуры, мнения разделились. Прокурор предложил ограничить наказание пятью годами ссылки. 26 июня Особое Совещание при НКВД постановило приговорить иеромонаха Феодора к пяти годам ссылки в Красноярский край. После приговора священника перевели из Саратовской тюрьмы № 1 в город Балашов Саратовской области в тюрьму № 3. Суровые условия длительного тюремного заключения и пытки сокрушили здоровье священника. Иеромонах Феодор (Богоявленский) скончался в тюрьме в городе Балашове 19 июля 1943 года и был погребен в безвестной могиле.

ИСТОЧНИКИ:

ЦА ФСБ РФ. Арх. № Н-17172.

Богоявленская Ольга Павловна. Воспоминания. Рукопись.

Июля 21 (3 августа) Священномученик Петр (Голубев)

Составитель Н. М. Новиков

Священномученик Петр родился 12 января 1880 года в селе Коледино Подольского уезда Московской губернии в семье Григория и Пелагии Голубевых. Его отец был псаломщиком в Троицком храме в селе Коледино и умер, когда мальчику исполнилось три года. До восьми лет Петр жил с матерью, а затем был отдан в подготовительный класс Перервинского Духовного училища, которое окончил в 1894 году и как примерный учащийся был зачислен в первый класс Московской Духовной семинарии без сдачи приемных экзаменов. В 1900 году, по окончании Духовной семинарии, Петр Григорьевич был определен на должность учителя в церковноприходскую школу в село Старое Коломенского уезда. В 1904 году он был рукоположен во диакона к Покровской церкви в селе Покровское на Городне и определен законоучителем церковноприходской школы в этом селе, а также земской школы в деревне Чертаново. В 1914 году диакон Петр был рукоположен во священника ко храму в селе Шебанцево Подольского уезда, в 1925 году переведен в Успенскую церковь в село Петрово–Дальнее Красногорского района, на место своего брата, который зимой 1924 года расшибся во время гололеда и не мог служить. Отец Петр прослужил здесь до своего ареста.

Отец Петр служил все праздники и воскресные дни, часто служил молебны в домах прихожан и во время крестных ходов по селу. Прихожане любили священника за приветливость и доброту, которая сказывалась в том, что он помогал всем бедным, старикам, привечал детей, всегда одаривая их какими‑нибудь подарками, и в особенности, конечно, на Пасху. Переехав в ПетровоДальнее, отец Петр сначала снимал комнату, так как дома для священника в селе не было, а в 1931 году он по разрешению местных властей выстроил дом. В 1935 году власти запретили священнику крестить, и отец Петр стал крестить дома. Положение священника в селе стало особенно тревожным с того времени, когда его племянник поступил в сельсовет помощником председателя; он неоднократно, ходя по селу, говорил: «Я своего дядю уберу, надо мной насмешничают».

В конце тридцатых годов сотрудники НКВД предложили председателю местного сельсовета доносить на тех, кого они предполагали арестовать, и в частности на священника. Председатель старался добросовестно исполнить данное ему поручение и всячески вызывал отца Петра на откровенный разговор. Впрочем, и разговаривая с председателем, священник не сказал ничего такого, в чем его можно было бы обвинить. Впоследствии, вызванный на допрос, председатель сельсовета показал, что будто бы священник ему говорил: «Трудно верить теперь коммунистам из вышестоящих работников, так как все они оказываются подлецами. Борьба за власть приносит в жертву и правых и виноватых». А о выборах отец Петр будто бы сказал: «Все равно выборы пройдут односторонние; партия большевиков проведет своих людей, а кого хочет выбрать народ, тот выбран не будет».

Другой лжесвидетель показал, будто священник жаловался ему, что его советская власть ободрала налогами, и говорил: «Неужели все это так будет продолжаться? Нет, советская власть не может долго существовать». Лжесвидетель также сказал, что летом встретился со священником на дороге и отец Петр говорил ему, что он не верит в советский суд и считает, что Тухачевского расстреляли потому, что «это промеж себя руководители партии и правительства не поделили мягких кресел», никакого заговора против власти не было. «Летом 1937 года Голубев говорил мне о своем племяннике, называя его дураком, что он лезет в коммунисты. Я понял его слова так, что Голубев чужд советской власти».

22 марта 1938 года священник был арестован и первое время содержался в камере предварительного заключения при Красногорской милиции. На следующий день после ареста следователь допросил его.

–Признаете ли вы себя виновным в том, что систематически среди окружающего населения проводили контрреволюционную агитацию против советской власти, высказывали суждения о расстрелянных врагах народа?

– В предъявленном мне обвинении виновным себя не признаю, – ответил священник.

– Весной 1937 года вы говорили, что советская власть обобрала вас налогами, неужели так будет продолжаться, и сами себе ответили: нет, не может так продолжаться.

– Таких разговоров я никогда не вел, так что виновным себя в этом не признаю.

– Летом 1937 года вы высказывали суждение о расстрелянных врагах народа. Заявили, что враги народа, такие как Тухачевский и другие, расстреляны как невинные и что руководители партии и правительства не поделили мягких кресел.

– Разговор о расстрелянных врагах народа и о Тухачевском был, но с кем и когда, не помню.

–Следствию известно, что вы систематически среди окружающего населения проводите контрреволюционную агитацию, высказываете сожаление о расстрелянных врагах народа.

– В предъявленном мне обвинении виновным себя не признаю.

– Что вы еще можете сказать по данному делу?

– На стороне врагов советской власти я никогда не был, политическими вопросами не занимаюсь, недовольств по отношению к советской власти не высказываю, – ответил священник.

По окончании следствия отец Петр был перевезен в Таганскую тюрьму в Москве. 16 июля тройка НКВД приговорила отца Петра к расстрелу. Священник Петр Голубев был расстрелян 3 августа 1938 года и погребен в безвестной общей могиле на полигоне Бутово под Москвой.

На следующий день после ареста священника храм, где служил отец Петр, был разграблен. Вскоре вслед за этим приехала бригада татар, которые сбросили колокола и свалили купол церкви. Примерно через год после расстрела священника председателем колхоза стал Аарон Львович Альперович. Задумав использовать кирпич храма для строительства теплиц, он приказал взорвать церковь. После взрыва храм обратился в груду щебня, в которой не было ни одного целого кирпича.

ИСТОЧНИКИ:

ЦИАМ. Ф. 234, оп. 1, д. 2060, л. 29–30, 366. Там же. Д. 2129, л. 9. РГИА. Ф. 831, д. 237, л. 144–145. ЦГАМО. Ф. 66, оп. 25, д. 128, л. 20. Там же. Д. 146, л. 23. ГАРФ. Ф. 10035, д. П-34713.

Августа 7 (20) Преподобномученик Афанасий (Егоров)

Составитель игумен Дамаскин (Орловский)

Преподобномученик Афанасий (в миру Алексей) родился 7 марта 1884 года в селе Сурушино Новоторжского уезда Тверской губернии в семье крестьян Егора Иларионовича и Агафии Ефремовны Егоровых. Окончил церковноприходскую школу.

18 января 1908 года Алексей поступил в Валаамский монастырь. 19 октября 1911 года он был зачислен в послушники обители, а 21 февраля 1914 года – пострижен в мантию с именем Афанасий. Послушание он проходил на монастырском подворье в Петрограде, при иконно–книжной лавке. С 1917 года он нес послушание на Валаамском подворье в Москве.

В 1921 году митрополит Сергий (Страгородский) пригласил монаха Афанасия к себе в качестве келейника, так как хорошо знал его еще с 1913 года, когда был архиепископом Финляндским, а тот был заведующим архиерейскими комнатами Валаамского монастыря в Финляндии. Монах Афанасий пробыл келейником митрополита Сергия до своего ареста, и владыка всегда относился к нему с исключительным доверием.