Текст книги "тема: "Псы любви""

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 23 страниц)

Ли застряла. Лючок предназначался лишь для воздуха, а не для крупных женщин с большой грудью. Ныряй она в него вперед руками, может, и могла бы в аффекте выломать стопоры голыми руками. Или вырвать их из тонкой жести корпуса, к которому они крепились. Дергаясь, как в капкане, Ли расходовала драгоценные минуты. Ее не спасут. Помощь там, где народ давится возле стекла. Едва ли кто обнаружит, что она попыталась выбраться в одиночку. Самостоятельно. Вот за самостоятельность она и заплатит. Пытаясь найти, от чего бы оттолкнуться – поручни были уже вне досягаемости – Ли только царапала потолок салона и вовсе содрала себе ногти.

Когда кто-то схватил ее поперек талии и что есть силы дернул вверх, для верности упираясь в крышу ботинком на тракторной подошве, Ли уже не думала о том, что это приятно удивит ее в людях. Мозг требовал кислорода, организм, подчинявшийся его гибельным требованиям, уже не мог удерживать давление воздуха в носоглотке, не позволявшее воде проникнуть в дыхательные пути. Ли вдохнула воду. Забилась. Закашлялась… уже в воздух. Намного более холодный по сравнению с водой ночной воздух, прорезанный светом фонарей.

– Я доберусь! – она оттолкнула руки спасателя. – Я плаваю… хорошо. Там другие.

Он послушно выпустил ее, хотя и не сразу, и снова исчез с поверхности, бесшумно, Ли сказала бы – профессионально. Мокрая, обросшая водорослями каменная стена тянулась бесконечно, издевательски повторяя изгиб берега. Взлепиться наверх, цепляясь за трещины кладки Ли не смогла бы и в лучшем состоянии. Наконец она буквально наощупь наткнулась на ступеньки лестницы, ведущей наверх, на бульвар. Там уже лежало, слабо шевелясь, несколько человек. Она узнала среди них Кэти, сидевшую неподвижно, обхватив руками колени и всю в синяках. Плечи ее прикрывала чужая куртка большого размера. Издали приближался мигающий огонь службы спасения, сирена скорой помощи оглашала берег, в многоэтажных домах вдоль набережной, украшенных в честь Олимпиады, зажигались огни. Флаги и вымпелы, развеваемые ветром, казались черными.

Ли была последней, кого вытащили живой.

Кэти металась по номеру в непривычной для Ли цивильной одежде. Все остромодное: стеганая юбка, огромные высокие сапоги на тяжелом каблуке, короткий свитер крупной вязки в облипку. Хватала вещи, швыряла их в сумку или, забывшись, роняла там, где стояла. Номер был на четырнадцатом этаже, из окна виднелся залив в опаловой дымке, похожие на жирафов портовые краны и добрая половина города, раскинувшегося внизу. Ли сидела на своей кровати, подтянув колени к груди, и наблюдала молча. Неподвижно. В отличие от Кэти, у нее все еще было впереди.

– Я могла победить, могла! – во весь голос вдруг всхлипнула та. – Кой черт им померещилось… Дисквалификация… какой позор… неспортивное поведение! Как я оправдаюсь дома? И кому бы еще проиграть! Ты газеты читаешь?

– Нет, – без колебаний ответила Ли. Газет она не читала и была от того вполне счастлива. – Но мне ты можешь сказать, ты и вправду пропустила его вперед?

Кэти сделала неопределенный жест, свидетельствующий о том, что она не вполне доверяет Ли.

– Ты видела гонку?

– По телевизору. Ты же знаешь, дилетанту трудно рассмотреть такую мелочь.

– На том же месте, – тускло произнесла в воздух Кэти. – Там, где поворот на набережную с моста. Ненавижу этот город!

На том же месте. Эти слова вызывали ассоциацию, предельно точную для них обеих. До конца жизни оно останется «тем самым местом».

– Да, – наконец сказала Кэти. – Он прижимал меня к сфинксу моста. Наши оси цеплялись друг за дружку, но в поворот я входила по короткой дуге. Да, я дернула этот гребаный повод, потому что если бы он толкнул меня на гранит, я вылетела бы в воду птичкой! А они написали, что я сделала это… в знак благодарности! Жизнью я, типа, обязана этому длинноволосому жеребцу! И еще черт-те какую гадость, от того, что я подкуплена… тем или иным способом…

– Жизнью? – Ли подняла бровь.

– Я подарила чемпионский титул красавцу мачо, который вышиб наш автобус в залив. Убей, меня, Ли, я этого стою.

– По телевизору говорили – он, якобы, не виноват. Они обкатывали трассу в ночное время, когда нет ни людей, ни машин. Виновато чертово экскурсионное бюро с

его маршрутом по памятным олимпийским местам, да еще с попыткой вписаться в график наших тренировок и презентаций. Это наш автобус не должен был там оказаться. Кстати, этот монстр и не предназначен для таких узких улиц. Кроме того, парни оказали посильную помощь на месте. Они вытащили одиннадцать человек.

– А сорок два остались, – Кэти свирепо шмыгнула носом. – Все дело в том, подруга, что вторым в той каталке сидел принц! Скажи, возможен ли в такой ситуевине нелицеприятный разговор? Кстати, милая, сегодня вечером тебе с ним состязаться в вашем обалденном виде. Желаю успеха и всего…

– Ты останешься? Посмотреть?..

– Разумеется, – Кэти кинула к ней на колени бюллетень. – Ты – фаворит. На тебя ставят деньги. Я тоже охватилась.

Ли не читала газет, но в дневном выпуске спортивных новостей сказали, что по причинам этического характера принц Эудженио отказывается от участия в соревновании ныряльщиков. Показывали самого принца, который оказался приятным кудрявым парнем с серьгой в ухе, достаточно обыкновенным на вид. При встрече Ли никогда бы не заподозрила, что он голубой крови. К материалу об отказе последовало множество комментариев, большинство из них касалось темы катастрофы, а кое-где даже всплывало имя Ли как возможной причины… Не желая погружаться в это, Ли нажала на пульте красную кнопку.

То, к чему шло так долго, кончилось неожиданно, быстро. Ли дольше надевала костюм: прекрасный костюм для подводного плавания, подаренный спонсором, прорезиненный сверху, на хлопковом подкладе, который подразумевал, что кроме него на теле больше ничего не нужно. Прилаживала на пояс нож, без которого не входила в воду со своего самого первого дня, и который спасал ей жизнь… неоднократно. Погружалась в себя, прежде чем погрузиться в воду, в поисках света, дающего силы всплывать. Но сегодня она нашла только покой. Вода перед ее мысленным взором была спокойна, как стекло. Даже как стекло, покрытое жиром. Свет не проходил вглубь, отражаясь от поверхности. И, охваченная этим призрачным потусторонним спокойствием, Ли продолжала стоять на своей тумбе даже тогда, когда выстрел сигнального пистолета отправил в полет над заливом всех до единого соперников. Она холодно проводила их взглядом и продолжала смотреть на круги, расплывшиеся после них по воде. Там, внутри нее, не было ничего, что заставило бы ее погрузиться в этот омут, что ей захотелось бы искать на его дне, и что помогло бы ей всплыть. Там, под водой, не было ничего, кроме смерти. А смерть того не стоила.

Вот только костюм не хотелось снимать. Ни в трейлере, где на плечи Ли накинули одеяло, ни позже, в гостинице, в номере, затопленном зеленовато-голубой дымкой, скрывающей углы, да и весь мир по ту сторону. Костюм был как вторая кожа. Даже лучшая. Костюм – это было единственное, что оставалось от Ли, нырявшей лучше всех в мире.

Фантастика. Это она-то, ни разу в жизни не заплатившая психотерапевту.

А, да, олимпийскую медаль выиграли японцы.

На полу номера стояла раскрытая сумка с вещами. Теперь уже ее сумка. Ли тупо смотрела в пространство поверх нее.

– Тебя кто-нибудь встретит? – спросила Кэти. Ли дернула плечом.

– У тебя муж есть?

– Есть, – разомкнула она наконец бледные уста. – Много всех, до черта.

Например, отец с его гордыней бомжа, проводящий бесконечные дни на лавке у порога, с пенсией, чуть ли не от сотворения мира уходившей только на табак и газеты. То, что в газетах писали про его дочь, делало его самой значимой на селе фигурой, главой местного клуба, когда по телевизору шла трансляция. Он и знать никогда не хотел, что сперва Ли шарила руками по дну ради оплаты его счетов. И попробовала бы она ему это сказать! Замурзанная старуха-мать, не отрывающая глаз от стирки-уборки и прочего мытья посуды. Единственные слова, слышанные ею от матери – это жалобы на нехватку денег. Не будучи злопамятной, Ли все же помнила, чего стоило ей купить себе для работы приличный фонарик. Еще были братья и сестры, включая троюродных, некоторые уже семейные, которые вдруг, ни с того ни с сего, настойчиво напоминали ей о себе. Муж… да, муж. Смазливый, профессионально вежливый официант в прибрежном баре. Особенно предупредительный к коротко стриженной женщине, чье фото появилось в центральной газете даже прежде, чем в местной. Ли взяла его, потому что оставаться дома и оставаться одной не было больше никаких сил. Было время, когда она слишком торопилась уйти в мир галогеновых ламп и сотовых телефонов, автобусов с затененными стеклами и гостиниц, где полотенца подавали подогретыми, а на полке умывальника стояли пузырьки с шампунем и гелем. Где она могла позволить себе новый фонарик только потому, что он светит лучше. Она ныряла все чаще, чувствуя себя там лучше, чем на суше, но не могла же она в самом деле оставаться под водой вечно! К тому же, ей так хотелось, чтобы хоть кто-то был с ней предупредительным.

Она не знала, где допустила ошибку. Вероятно, оказалась сильной там, где следовало показать слабость. Муж охотно и сразу признал, что она круче него, и что это в порядке вещей. В то время как суммы денег, приносимые ею домой, становились все больше, его заработки падали. И предупредительность куда-то делась. Оказалось, у него есть много чего сказать. И сама Ли в свои тридцать три обнаружила, что уезжать ей проще, чем оставаться. В конце концов… она слишком много времени проводила в холодной воде.

Ее первый работодатель говорил: «Надеюсь, ты понимаешь, что я разговариваю с тобой до тех пор, пока получаю больше, чем вкладываю».

Теперь… что она с ними всеми будет делать теперь?

– Извини, – выговорила она нехотя. – Ты потеряла деньги. Я знаю, я должна была раньше заявить о своем неучастии. Клянусь, я думала, что смогу.

– Уж не думаешь ли ты, подруга, что я поставила на тебя последнее? Никто, лучше меня, тебя не понимает. Пойдем! – сказала Кэти, шлепнув ее по колену. – Прокатимся напоследок.

«Не надо меня понимать, – подумала Ли. – Меня надо взять на содержание».

Кэти с вожжами в руках оказалась совершенно другим человеком. Ветровка, кроссовки, джинсы, волосы, связанные в хвост. Легкая как девочка, или скорее, как мальчик. Ли буквально обалдела, обнаружив, что Кэти старше ее на семь лет, и только спустя некоторое время сумела отвергнуть эти размышления как бабские. В конце концов, эта Дюймовочка держит в руках две вполне конкретные лошадиные силы.

В гонках колесниц исторически всегда предусматривалось место для пассажира-лучника. На самом деле Ли слыхала хохму, что патриоты, без голоса коих не обходится ни одно начинание, предлагали модифицировать изначальную двухколесную персидско-эллинскую форму к легендарной тачанке. Ага, и ввести в экипаж второго, чьей обязанностью будет отстреливать соперников из пулемета! Но это была не та шутка, какую стоило бы повторять в лицо Кэти. Особенно сейчас, вцепившейся в полированное дерево остатками ногтей, едва держась на ногах под напором встречного ветра, дыханием и сердцем повторяя заданный лошадиными копытами ритм и только переступая с ноги на ногу, когда колесо встречало ухаб. Это сейчас колесницы оснащены резиновыми рессорами и амортизаторами. Каково же было стрелку в битве, в чистом поле, на голом деревянном ободе выцеливать врага и поражать его, или быть пораженным самому, если стрела от толчка свистела мимо цели! А темп Кэти взяла бешеный, словно торопилась за своей медалью. Словно и впрямь неслись рядом с ней, борт о борт, соперники. Благо, набережную и мост закрыли для автомобильного движения.

Слишком пострадали они от лошадей. Будучи представителем спорта «кто дольше» и «кто за время больше цацок соберет», Ли едва ли понимала упоение этих, которые «кто быстрее». Но все же было в этом что-то, вполне объяснявшее упоение некоторой части человечества страстью глотать ветер напополам с пылью и ощущать горячую дрожь коня как свою. Губы Кэти, насколько Ли могла видеть со своего места, были плотно сжаты, глаза – сощурены. Что-то свое читает возница в том, как подкованные копыта ударяются в асфальт, как качаются перед его носом расчесанные хвосты. Кэти как-то обмолвилась, что те, кто ездят в очках и перчатках, не скачут, а катаются. Для понта и красоты. Скача на лошади, надобно бежать вместе с лошадью. Иной раз – впереди лошади. Ну… что-то вроде того, ради чего сама Ли брила голову когда-то. Ну и доведенный до абсурда феминизм… мать его за ногу, так.

Они чувствовали себя в полной безопасности. Все улочки, выходившие на трассу, были перегорожены желтыми лентами. В некоторых устьях даже красовался полисмен. Катастрофа… чему-то научила службы безопасности. Жаль только, строчки их инструктажа всегда оплачены дороже, чем люди пожелали бы платить.

Ли пыталась когда-то водить машину. Сказать по правде, все время, пока у нее продолжалась эта дурь, она испытывала непрерывную благодарность ко всем тем, у кого это получалась лучше. Во всяком случае, ее уже не удивляла способность опытного шофера на всех четырех колесах буквально отпрыгнуть в сторону от ее крошечного таункара, становившегося на редкость неуклюжим, стоило только Ли сесть за руль.

Кэти оказалась больше, чем опытным шофером. Когда из дворика, отделенного от проезжей части коваными решетчатыми воротами, под истошный вой автомобильной сирены в бок ей вылетела упряжка гнедых, она дернула свою колесницу вправо, вплотную к гранитному парапету прежде даже, чем успела об этом подумать. Ли бросило на деревянный борт, и хорошо, что не выбросило вовсе. Грохнувшись об асфальт на этой скорости, едва ли она сохранила бы в целости много костей. Кстати… неужто Ли и вправду думала, что до сих пор у них была скорость?

Упряжка взбесилась. Ли, болтаясь в кузове беспомощным грузом, не сводила глаз с Кэти, всем телом повисшей на поводьях, упершейся кроссовкой в борт и немыслимым образом сохранявшей равновесие на одной ноге. Не помогало. Упряжка белых, от которой разлетались клочья розовой пены, казалось, потеряла чувствительность к боли ртов, разрываемых грызлом. Все, что Ли знала о лошадях, было почерпнуто ею из художественной литературы. Оттуда же она, скажем, знала, что лошадь, взбесившаяся с перепугу, будет нестись, пока не упадет. Или пока ее не пристрелят. Или пока ее не остановит нечто такое, что она признает над собой большей силой. И сейчас это явно была не Кэти.

Кэти, кажется, это тоже понимала. Поэтому вернувшись к стойке на две ноги, она только направляла коней, чтобы траектория их движения по крайней мере повторяла изгиб набережной. И еще, вероятно, молилась, чтобы путь оказался свободен.

Мужчина в упряжке, несшейся с ними бок о бок, что-то кричал, но Кэти, похоже, отключилась настолько, что слова его были для нее не больше, чем звуком, сопутствующим скачке, вроде топота копыт, или даже только ветра, бьющегося в ушах.

Набережная сделала крутой поворот, и Ли словно рухнула в холодную воду. Дальше дороги не было. Всю проезжую часть перегородил передвижной кран, с помощью которого поднимали из-под воды тот самый экскурсионный автобус. Работа шла, серебристая корма с синей полосой уже показалась из-под воды. Объехать кран было негде. Если бы она знала, что делать, она бы сделала это любой ценой.

Но поскольку, вероятно, она была не так занята, ей удалось сообразить, что мужчина в колеснице рядом обращается к ней. Повинуясь его приказу, она сжалась в комок в углу трясущегося короба. Было не время обижаться на слова, обычно не употребляемые в обществе дам. Некоторое время упряжки, не сбавляя хода, шли, цепляясь осями. Ноздря в ноздрю, так, кажется, говорят. А потом он бросил свои поводья, прыгнул через борт, и их колесница сильно осела влево. Какое-то время казалось даже, что она опрокинется.

Его упряжка шла, видимо, в здравом уме, потому что не будучи понукаема, сразу сбавила темп и отстала. Над ними же вырастала громада крана. Большие глаза страха уже позволяли Ли различать рисунок протекторов колес, каждое из которых было ее выше. Перешагнув через ее ноги, отчаянный прыгун встал позади Кэти и схватил поводья прямо поверх ее рук. Ли не рассматривала его специально– не до того было. Свободный джинсовый костюм, длинные цыгански-черные волосы, собранные в хвост. Какая-то ассоциация, которую Ли не удалось поймать. И только лишь немного спустя по наступившей тишине, по прекратившейся тряске, по воздуху, который наконец прошел в носоглотку, она осознала, что осталась жива, и осторожно приподнялась, держась за борт.

Пара белых стояла смирно, уткнувшись ноздрями в махину передвижной платформы крана, и словно сама себе удивлялась. Прямо перед носом Ли из свинцовой, покрытой рябью воды торчала корма автобуса. Скользкая округлая крыша наклонно уходила в глубину. Встав во весь рост, Ли ощутила, как холоден нынче ветер.

На крыше утопленника-автобуса стоял человек в одних только обрезанных до колена джинсах. Ну, еще в мурашках, сплошь покрывавших округлые мышцы рук. Кудрявые русые волосы, круглое лицо. В глазах выражение, знакомое ей из зеркала. Да, она знала, кто он. Вспомнила.

– Я знаю, что это такое, – сказал он. – Я должен тебе больше, чем могу заплатить. Прыгнешь со мной?

Ли медленно выбралась из повозки. Голова была на удивление пуста. За ее спиной Кэти колотила волосатого спасителя кулаками в грудь, вопя: «Психиатры чертовы… мать!» А потом, кажется, рыдала в его объятиях.

Любить можно одного мужчину… или другого. Или одного за другим, или нескольких сразу… Мало ли причин, да и мало ли женщин, которые поступают так или иначе. Перелезая через парапет на качавшуюся под шагами автобусную крышу, Ли думала про бледный свет, растворённый в воде, что раз за разом заставлял ее всплывать.

Николай Калиниченко
Дмитрий Хомак
ВОРЫ Б БАНКЕ

Если вам нужны деньги, не стоит полагаться на милость Божию. Спасти принцессу от дракона, поменять неожиданно подвернувшегося коня на половинку царства с умеренным климатом и видом на море, вступить в права наследования захудалой провинцией… посмотрите правде в глаза – у вас нет шансов. Лимит удачи был вычерпан много лет назад легендарными героями, и на долю потомков остались жалкие крохи, и найденный в грязи кошелек с десятком золотых расценивается как щедрый подарок судьбы.

Можно, конечно, вооружиться дубинкой и выйти на темные осклизлые улицы, надеясь, что жертва найдет вас раньше, чем простуда или городская стража.

Можно пойти в народ, предлагая темным крестьянам волшебные пятновыводители, магические мухобойки и уцененные индульгенции.

А можно взять на вооружение опыт предыдущих поколений и расхаживать по питейным заведениям, предлагая желающим послушать истории о тех славных временах, когда царства меняли на пару не слишком породистых коней. В таком случае вам хватит хорошо подвешенного языка, цепкой памяти и устойчивости к хмельным напиткам.

Старый Ламме был из таких.

– Историю, Ламме, историю! – хмельные посетители таверны «Голубой Кабан», покончив с употреблением грубой телесной пищи, возжелали теперь духовной. Под пивко она завсегда неплохо идет.

– Только не ту, которая про глупого тролля и волшебный котел, – наклонился к сказителю мрачный коптильщик в широкополой шляпе, – и не ту, что ты любишь рассказывать после восьмой кружки, ну та, что про богатого мельника и золотого барана.

– Расскажи нам что-нибудь про любовь, про морскую деву и бедного рыбака, – мечтательно выдохнула дородная Эльза, жена трактирщика.

Ламме прочистил горло и многозначительно посмотрел на пустую кружку. «Эля! Эля сказителю!», – зашумела немногочисленная аудитория. Эльза, всколыхнув пышным бюстом, лично отправилась на кухню.

Ламме немедля уткнулся в кружку и долго из нее не выныривал.

– Однажды много лет на месте этого благословенного города (да-да, и этой трижды благословенной таверны!) возвышался мрачный, угрюмый замок. В замке том обитал могущественный волшебник. Волшебник скучал. Вот уже много лет ни один искатель приключений не осмеливался переступить границу его владений. Ничто не могло развлечь старого мага, ничто его не интересовало.

Но однажды, хмурым ноябрьским утром…

– А чего нам здесь надо-то, любезный Персен? – Трюмо в очередной раз попытался перебросить крюк через замшелую замковую стену.

– Сокровища, друг мой, несметные богатства! – энтузиазму Персена позавидовал бы любой уличный проповедник.

– Трактирщик в деревне сказал мне, что в этом замке некогда обитал могучий колдун…

– Брось! Подвыпившие крестьяне сами придумывают эти сказки, чтобы пощекотать себе нервишки перед сном.

– Нет, ну а вдруг?

– Не дури! Если здесь кто и жил, то он давно отбросил и копыта, и рога, и свою богопротивную волшбу. Ты хотя бы на кладку взгляни! – Персен в запале пнул покрытую лишайником стену – и едва не поплатился за это. Старая кладка, не выдержав сотрясения, выпустила из своих объятий объемистый валун, и тот рухнул в пересохший ров, с хрустом врезавшись в панцирь некрупных размеров трилобита.

– Слушай, Персен, – Трюмо поскреб рыжую проволоку, заменявшую ему щетину, – а может быть, мы…

– Ничего-ничего. Мы войдем, заберем драгоценности и быстро канем в эту самую… в Ленту. Вроде того.

– Да нет же! Я хотел…

– Или все же в Лепту?..

– Персен!

– Ну, растворимся, исчезнем, рассыплемся в прах!..

– Ворота!

– Исчезнем, словно дым!.. Спокойствие, мой нервный друг. Что?

– Ворота открыты.

Внутри замок выглядел ничуть не веселее, чем снаружи. Давящая и сочащаяся мрачность обстановки напомнила Персену подвалы инквизиции, с которыми ему однажды довелось познакомиться несколько ближе, чем хотелось. Суеверный Трюмо нервно озирался, ожидая призраков, но углядел лишь пару влюбленных крыс. Друзья поднялись по пыльной лестнице, миновали заваленный пылью коридор и, с трудом открыв истерзанную временем и насекомыми дверь, вошли в огромный, чисто прибранный зал.

– Гляди, Трюмо, здесь когда-то проходили пиры и оргии, – Персен восхищенно огляделся. – Представляешь, благородные рыцари нажирались тут в мелкие дребезги, а потом приставали к прекрасным дамам! Ну, те, что еще могли шевелиться.

– Похоже, у них и сегодня намечается попойка, – Трюмо несильно встряхнул замечтавшегося товарища и указал вперед.

Посреди зала невозмутимо стоял длиннющий стол, плотно заставленный тарелками, блюдами, кувшинами, чашами и зачем-то канделябрами.

– Вот ведь дьявол!! – поперхнулся Персен, – клянусь сапогами покойного папаши – минуту назад здесь ничего такого не было.

– А ведь это еда-а, – мечтательно протянул Трюмо.

– Ловушка, – поморщился маленький вор, давясь скупою мужскою слюной. – Хотя… Но все равно, лучше не стоит.

Трюмо не отвечал, молча вгрызаясь в баранью ногу.

Персен принялся убеждать себя, что не может такой богатый стол торчать посреди заброшенного замка, но доводы голода одержали сокрушительную победу над здравым смыслом.

– Приятного аппетита! – разнесся по зале надтреснутый старческий голос, – добро пожаловать в замок Бринн. Чувствуйте себя как дома.

– Спасибо, – пробурчал вежливый Трюмо.

– Не за что! – торжественно провозгласил голос, – кушайте на здоровье! А вот вы, досточтимый Персен Попрыгунчик, оставьте в покое этот кубок, он не послужит вам ни в качестве холодного, ни в качестве метательного оружия.

– Э-э… Здравствуйте. Так я имею честь беседовать с тем самым великим, непревзойденным, прославленным… – Персен небрежно поставил кубок на стол и развернулся. В зале, кроме них, никого не было.

– Да. Вы поразительно догадливы, мой юный друг.

– Так этот старый пень еще жив? Персен, ты утверждал, что он давно врезал дуба, – блеснул сообразительностью Трюмо.

Раздался смешок.

– Вы почти угадали, мой юный друг. Меня одолевает смертная скука. Лет триста назад я собрался было покинуть этот негостеприимный мир. Да, да, чистая правда! Но воры… Ах, воры! Они заставляют меня вновь почувствовать себя молодым семидесятилетним магом. Ах, эти старые добрые времена: подпиленные волшебные палочки, растворяющиеся мантии, корсеты-удавки, и мои любимые отравленные манускрипты. В те благословенные времена все казалось таким новым, оригинальным; никогда не забуду, как заколдовал доспехи одного глупого самоуверенного рыцаря. В сущности, ничего особенного, тривиальное заклинание отождествления, но как же забавно они чавкали, закусывая хозяином!

– Впрочем, вам не понять, – двери, к которым Персен пытался толкать дорвавшегося до еды Трюмо, с резким стуком захлопнулись. – Нет-нет, куда же вы? Законы гостеприимства не позволяют мне вышвырнуть вас прочь. Во всяком случае, не сейчас.

– Ну вот, значит можно доесть! – Трюмо, наконец, стряхнул с себя Персена и решительно направился к столу.

– Извините, многоуважаемый вор, – голос хозяина звучал насмешливо, – но мне кажется, будто ваше место за столом уже занято.

– Э, постой. Откуда взялись эти парни? – Трюмо в замешательстве остановился.

Персен выглянул из-за широкой спины своего друга и обомлел. Перед богатым столом недвижно замерли два едока; одним из них был Трюмо, во втором маленький вор узнал себя.

– Забавно, мой милый Персен, не правда ли? – маг веселился, – вы здесь и там – одновременно. Такое случается с теми, кто пытается ограбить мага, не обладая достаточной квалификацией. Те же, кто подобной квалификацией обладают, стараются не подходить к подобным замкам ближе, чем на пять лье. Надеюсь, теперь вы поинтересуетесь, почему я не испепелил вас на входе?

– Мы тебе нужны, да? – блеснул интуицией Трюмо.

– Блестяще, о многомудрый мордоворот, просто блестяще, вы просто читаете мои мысли. Но позвольте мне ненадолго утаить свои замыслы, а чтобы вам не было скучно…

Персен всегда подозревал, что существует на свете такое понятие, как «уют». Доказательств, правда, у него не было – до нынешнего момента. Персен огляделся и решил обозвать комнату, в которой он очутился, уютной. Слово, обретавшееся где-то на задворках лексикона, примерялось к обстановке. Огромная кровать с балдахином, цветной витраж, подсвеченный утренним солнцем, золотые канделябры, черномраморные колонны, обнаженные статуи… Слово удовлетворенно кивнуло. «Красота-то какая, а!», – подумал Персен; чувство прекрасного ему отбили в детстве.

Откинув полог, Попрыгунчик углядел здоровенное зеркало, в котором отражалась добрая треть комнаты, включая кровать, балдахин, и его, Попрыгунчика, физиономию. Персен дружелюбно помахал отражению рукой – и только тут заметил, что из зеркала на него смотрит какая-то неизвестная, до омерзения привлекательная рожа. Нервы воришки не выдержали. Вскочив, он кинулся к зеркалу, изображая свежепридуманные магические жесты, долженствующие отгонять нечистую силу. Отражение эти жесты старательно повторяло.

Проведя еще пару опытов, Персен убедился, что тело мускулистого красавца с роскошной льняной гривой принадлежит ему, искателю приключений неизвестно скольких (но никак не менее двадцати пяти) лет от роду. Старого тела, конечно, жалко. Оно было каким-то… привычным, что ли. С другой стороны, это тело – Персен пристально рассматривал свою руку с длинными пальцами и холеными ногтями – это тело, пожалуй, было не хуже. Через три минуты извертевшийся перед зеркалом герой решил, что лучше.

Шуточки давешнего колдуна? Вряд ли. С чего бы вдруг мерзкому старикану понадобилось превращать его в писаного красавца?

На необозримой кровати что-то зашевелилось. Персен осторожно отдернул полог и обомлел. На кровати лежала баба. То есть девушка. Такой красивой бабы, ну, то есть, девушки, он не видел даже при дворе королевы Элоизы, где служил трубочистом и сверху мог наблюдать всех фрейлин, служанок, кухарок и прачек.

Дрожащей от волнения рукой Персен откинул с фарфорового личика незнакомки непослушную янтарную прядь и наклонился, чтобы…

– Ты кто? Ты какого? – поинтересовалась красавица.

– Я тот, кому вы подарили эту ночь, мадемуазель! – Персен очень старался быть галантным.

– Чего!? – прекрасная женская ручка чувствительно ткнула Персена в глаз. – Вот дьявол! – выругалась принцесса, потирая отбитый кулачок, – что это с моими руками?

– Вероятно, вы ушибли свою прелестную ручку о мою недостойную физиономию, – запасы галантности стремительно подходили к концу – сказывалось отсутствие тренировки. Персен даже в мечтах своих не заходил так далеко, максимум, на что он мог надеяться, это соблазнить какую-нибудь служанку… или украсть золоченый подсвечник из королевской опочивальни.

– Что ты несешь? – голос принцессы походил на пение серебряной флейты, – откуда ты взялся на мою голову? И где этот негодяй Персен, тысяча демонов ему в глотку?

– Как это где? Да вот же я! – Попрыгунчик задумался – неужели он сообщил свое имя этой красавице, и если да, то зачем? Надо же быть таким неосторожным! Посмотрев на красавицу, Персен решил, что надо.

Смех красавицы мог бы легко поспорить с журчанием лесного ручейка.

– Ты – Персен? – маленький пальчик уперся в грудь попрыгунчика. – Ты похож на него не больше, чем на холерную крысу! У Персена один глаз больше другого и правое ухо оборвано, а в левом – оловянная серьга!

– И вовсе не оловянная! – обиделся Персен, – чистое серебро! Я вынул ее из уха нечестивого мавра!

– Мавра? Х-ха! Ты спер ее у отца Игнасио, когда того переехала телега. – На лице красавицы нарисовалось замешательство. – Постой, ты что, и вправду Персен?

– Да. А ты – самая обворожительная и… Т-Трюмо? – голос Попрыгунчика дрогнул. – Нет, это не можешь быть ты. Ну, признайся, это ведь не ты?

– Как это не я? А кто ж тогда? Не Папа же Римский?

– М-да. Не папа. Скорее, мама. – Персен редко поддавался панике. Сейчас был как раз такой случай.

– Какая, к свиньям собачьим, мама? Ты чего несешь?

– Да ты на себя посмотри! А лучше – в зеркало.

Персен завороженно разглядывал открывшуюся картину. Принц и принцесса, словно вышедшие из волшебной сказки, молодые, красивые… На душе у Персена было погано. Что делать, он не представлял.

Внезапно зеркало пошло волнами, из которых постепенно выплыло знакомое бородатое лицо.

– Доброе утро, мои дорогие воры, – маг был сама любезность, – хорошо ли вам спалось, по вкусу ли вам эти молодые сильные тела?

– Мерзкий старикашка! Ты во что меня превратил? Дай только добраться до тебя! – от волнения высокая грудь Трюмо весьма аппетитно вздымалась.

– Что вы говорите, моя дорогая! Это слишком грубые слова для такого нежного создания. А вы, уважаемый Персен? Как вам, понравилось новое тело?

– Ну, оно вполне приемлемо. Однако к чему весь этот маскарад, многоуважаемый маг?