Текст книги "тема: "Псы любви""

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 23 страниц)

Они были крепкие и жилистые, и первый из них, к которому я подобрался сзади, издал удивленный всхлип, когда мои когти разорвали пополам его плотную тушку. Фонтан огня вырвался из рта его товарища, опалив мои лапы, и я взмыл в воздух, чтобы перегруппироваться для атаки, в то время как…

…Я потягивал недорогое вино из кружки, и слушал очередной анекдот, а Оля сидела напротив, и загадочно улыбалась. Затем кто-то попытался оттаскать меня за уши, а часы за окошком пробили семь. И почему-то как раз в этот момент веселая Иринка вытащила из-за спины подарок, завернутый в фиолетовую фольгу. Я развернул его, и обрадовался, потому что ничего не может быть приятнее, чем получить на юбилей черную кружку со стильной надписью «Capuccino» и большую открытку с кучей автографов, а потом кто-то спросил у Ольги, где она умудрилась столько раз переломать себе нос, и она ответила, что слишком часто дралась в школе…

…И вытерла меч о рукав своей куртки, потому что как раз зацепила последнего из нападавших. Фонари мерцали, словно умирающие светлячки, а парк менялся на глазах. Скамейки растворялись в темноте, превращаясь в большие серые валуны. Статуя великого поэта изогнулась в немой конвульсии и обзавелась богатой серебристой кроной, сплетаясь ветвями с парочкой возникших ниоткуда деревьев. Огни города стали маленькими, далекими, и наступила тишина.

– Черт, тебя ранили, – произнесла принцесса.

Я не мог с этим не согласиться. Прежде чем я окончательно утратил способность мыслить, лазурная Луна подмигнула мне и со смехом унеслась прочь по небосводу.

Небытие сменилось неудобством. Я не мог пошевелиться. Холод, исходящий от мраморного пола, пробирал до костей.

– Приветствую тебя в моем доме, мой старый верный враг! – донесся сверху чей-то строгий баритон. Я с трудом поднял голову и увидел трон из червленого серебра, на котором восседал его несомненный обладатель – высокий крепкий мужчина в черных одеждах. Его левое око пересекал шрам, вместо глазного яблоко сиял большой изумруд.

– Извини, что мешаю тебе подняться, – он усмехнулся. – Вы, грифоны, чрезвычайно неуравновешенные создания. Знаешь, я рад, что не убил тебя, когда мог.

Человек встал, в два шага преодолел разделяющее нас расстояние и склонился надо мной. Его тень пахла ночным дождем, одиночеством и властью. Я попытался справиться с удерживающей меня невидимой силой, но осознал, что даже если мне удастся преодолеть ее, человек, все еще существующий во мне, вряд ли когда-нибудь сможет смириться с четырьмя лапами и парочкой крыльев. Все, на что хватило моих сил – распахнуть клюв, и издать клекот, совсем не похожий на обычный человеческий крик.

– Ты разучился говорить? – Король нахмурился. – Ты слишком долго обитал в том мире, куда сбежал со своими собратьями во время Войны. Говори!

– Я… да… кр-р-р… иак-к-х-х, – мои голосовые связки отказывались слушаться. – Я… не тот. Я… его сын. Отец состарился. Его нет. Давно.

– Значит, Золотой Грифон мертв, – лицо Короля стало печальным. – Жаль. А впрочем, и сын его мне пригодится!

– Где… она?

– Я бы на твоем месте беспокоился исключительно о себе. Твоя подружка в клетке.

– Отпусти ее. Или я поклянусь в вечной мести тебе и твоему роду, – кажется, я справился с непослушным птичьим языком.

– Не спеши с клятвами, малыш, – Король усмехнулся в усы. – Впрочем, я с удовольствием поиздеваюсь над парочкой влюбленных. К примеру, что ты будешь делать, если я вырву тебе глаза? Как ты будешь ее защищать?

– Я буду слышать ее голос, приятный и звонкий, как лесной ручей. Я узнаю его где угодно. Сквозь завывания ветра и шум городской толпы.

– Тогда я выжгу тебе уши.

– Я буду чувствовать запах ее кожи, свежий, как первый снег в притихшем лесу. Я узнаю его даже в потоках горного ветра, и пойму, что это она.

– Твои ноздри изувечить – тоже не проблема.

– Я все равно буду чувствовать прикосновение ее рук, тонких и нежных, словно настоящий шелк, и если она возьмет меня за руку, я не спутаю это ни с чем на земле.

– Я отниму у тебя и это. К тому же, ты грифон. Какие еще руки?

– В таком случае, у меня останется всего лишь сердце, но и его будет достаточно, чтобы подсказать мне, где она сейчас. И я приду, чего бы мне это ни стоило.

– Вырвать у тебя сердце – тоже неплохой вариант.

– Это будет всего лишь смерть. Думаешь, я испугался?

– Нет. И это хорошо. Из тебя, малыш, выйдет отличный защитник для моей дочери…

– Дочери?

Король улыбнулся еще раз.

– Это было проверкой, малыш. Возвращайся домой. Парень ты неплохой, а вот грифон из тебя паршивый. Да и человеком быть – гораздо приятнее. Ты же понимаешь, о чем я?

Я понимал. Поэтому вздохнул с облегчением.

Именно так все и было. Если не здесь, не в этом мире, то по крайней мере в той далекой стране, куда человек еженощно уходит, опуская свою тяжелую голову на подушку. Иногда мне кажется, что я прожил одновременно две жизни, а стало быть стал вдвое старше, чем есть.

Все изменилось быстро. Так быстро, что я не успел заметить зябкой границы между «до» и «после». Ольга частенько пропускала занятия в институте, но со мной своими проблемами не делилась. О том, что она уезжает, мне сказали в деканате, когда было уже слишком поздно. Оля не стала прощаться. В один прекрасный день она просто исчезла, не оставив ни адреса, ни телефона. По этому поводу я обзавелся жуткой депрессией, которая со временем становилась все больше, беспокойство сменилось равнодушием и апатией к окружающему миру. Я уже и сам рад был забросить дурацкую учебу, но в этой сложной и увлекательной беготне на занудные лекции я вдруг обнаружил свое единственное утешение. Вы спросите, почему я не попытался найти ее? Наверное понял, что выбор всегда существует для двоих. Не для одного.

Через полтора месяца Ольга прислала мне письмо. Пять разноцветных марок и четыре неразборчивые печати убедительно доказывали, что летело оно издалека. Обратного адреса, разумеется, не было.

«Если бы я не ушла, – писала принцесса, – сказка превратилась бы в тошнотворное приложение быта. Мечта, ставшая реальностью – это уже не мечта. Утро, вечер, завтрак, ужин… Может так и надо – уткнуться носом в чье-то теплое плечо, и понять, что в сказке нет ничего хорошего. Но мы оба слишком безумны, чтобы пожертвовать такой свободой.

Не бывает лощеных прекрасных принцев и принцесс. Влюбленным приходиться выбирать – либо остаться в памяти силуэтом из снов, несбывшейся мечтой, либо – быть рядом до самой смерти. Чем больше любишь – тем больнее этот последний вариант. Надо быть очень сильной, чтобы остаться рядом с тем, кого любишь.

Может быть, я неправа.

Но это испытание я с удовольствием запорола…»

Спустя четыре года я покинул институт, и больше не вспоминал маленькую голубоглазую девушку, чей портрет рисовал с таким трудом и усердием. Прошлое – миф, и жить им не стоит. А найти другой объект для ухаживаний – не такая уж и проблема.

В один из холодных октябрьских дней я ехал в битком набитом автобусе на работу. Шел снег – обычный, крупнокалиберный, заваливая улицы дурацким белым покрывалом. В нем уже не было ничего романтического. И сквозь кривое автобусное стекло я вдруг увидел Олю. В ее короткой курточке и неизменных кроссовках, шустро перебирающую ножками по грязному промерзшему асфальту.

Я ничего не сделал. Я не выскочил из автобуса. Не побежал за ней. Я просто стоял, и, строго по инструкции, держался за поручень.

Спорю, что каждый из вас сделал бы то же самое – в нашем деловом мире не принято плевать в лицо неотложным делам, тем более ради странного призрака из несбывшегося сна. Бежать, чтобы остаться в памяти – это слишком пафосно. Даже для сказки.

Я постарался забыть много из того, что могло случиться, но не случилось.

Может быть, даже себя, но знаете что?

Мне нравится такой расклад.

…Где-то далеко, среди обломков старой сказки, маленькая девушка и огромный золотой грифон шли по заснеженным холмам в сторону королевства Тарии.

Ведь мир – всего лишь сон.

А настоящая любовь вечна. Или почти вечна.

Разве это имеет значение, пока ты рядом с тем, кого любишь?

Они выглядели безумно счастливыми.

Сергей Лукьяненко
МЫ НЕ РАБЫ

Девушка была такой очаровательно глупенькой, что ей, наверное, даже не снились сны.

– Вы не боитесь? – спросила она. Не дожидаясь ответа, продолжила: – А я так ужасно боюсь! Этот ужасный экзекутор…

– Экзекьютор, – поправил я.

Милый лобик сморщился, будто пытаясь компенсировать недостающие внутри извилины.

– Он же экзекуцию проводит? Экзекутор?

– Эк-зе-кью-тор, – повторил я, разглядывая картины на стенах. Вроде бы обычные классические полотна, но с вариациями. Такие картины вошли в моду год назад и до сих пор не приелись публике. Чего там только не было – и «Последний день Помпеи», где на фоне рушащихся зданий шла веселая оргия, и скабрезные «Охотники на привале», и совершенно непристойная смесь «Утра в сосновом бору» и «Аленушки». – Эк-зе-кью-тор. Исполнитель. Он выносит приговор. По сути, он даже его не исполняет, но слово прижилось…

– А экзекуция? – жалобно спросила девушка.

Я покачал головой. Снял и протер очки.

Она и впрямь была удивительно хороша. Чудесная фигурка, где надо – тонкая, где надо – округлая. Красивое личико – слово «лицо» будет слишком грубым. Чудные светлые волосы. Губы… манящие.

И полная дура. Как и положено лицензированной девушке для удовольствий. Большинство девушек, подписывая стандартный годовой контракт, включают в него пункт о временном оглуплении.

– Мне пора, – сказал я.

Девушка вздохнула. Сказала с такой неподдельной грустью, что я на миг заколебался, – стоит ли уходить…

– Говорят – все блондинки дуры. А я считаю, что это неправда!

Я ждал продолжения. Вдруг какая-то мысль прорвется через дремлющие нейроны?

– А почему он не экзекутор? – спросила девушка.

Улыбнувшись, я встал и чиркнул карточкой по кассовому терминалу:

– Не сложилось, милая… Я буду по тебе скучать!

Она расцвела в ответной улыбке:

– Я тоже, милый!

И я вышел из помещения, где десяток беленьких, черненьких, рыженьких и лысых девиц ожидали клиентов. Все как одна – красавицы. Все как одна – дуры.

И я дурак.

Дурак-экзекутор.

Додумался, где искать будущую любимую – в городском борделе!

На улице, несмотря на раннее утро, было жарко. Климатизаторы в городе не работали. То ли местные жители привыкли к такой погоде, то ли в мэрии проворовались сильнее, чем считали на Земле. Я двинулся по Проспекту Первопоселенцев к Площади Независимости. На любой земной колонии есть такой проспект и такая площадь.

И любую колонию рано или поздно посещает экзекьютор.

Прохожих было немного, и почти все лица оказались мне знакомы по трехмесячному путешествию на «Левиафане». Местные сейчас радостно разгружают грузовые боты… Плечистые японцы в зеркальных очках последней модели деловито оглядывали достопримечательности – церковь, ратушу, мечеть, здание суда, памятник кому-то-из-колонистов-спасшему-колонию-от-бедствий. Временами стекла очков подергивались радужной пеленой: не удовлетворившись видеосъемкой, туристы делали голографическую съемку местности. Другая группа туристов усаживалась в экскурсионный автобус. Их ждала обычная программа – экскурсия к месту посадки колониального баркаса, визит в деревню аборигенов, охота на диких зверей в ближайших джунглях, ужин в ресторане с местной кухней, а после, для лиц с крепкими желудками, невинные ночные шалости. Маятниковый лайнер будет ждать на орбите еще сутки, а потом неумолимые законы гиперпространственной физики швырнут его к следующей планете. Надо спешить, надо успеть повидать все, за что заплачены немалые деньги.

А вдвойне спешить надо мне. За сутки я должен влюбиться и вынести приговор.

Памятник, как ни странно, мне понравился. Он изображал благообразного бородатого мужчину с короткой стрижкой. В руке бородач держал что-то вроде посоха, что придавало ему внешность сказочного мага. Но подпись на постаменте гласила, что передо мной старший механик колониального баркаса, на четвертом году полета добрым словом и обрезком титановой трубы усмиривший мятеж. Я даже посмотрел короткий игровой ролик, из которого следовало, что главную роль в усмирении сыграли-таки добрые слова, а обрезок трубы служил лишь вспомогательным фактором. Ролик был хороший, но мои очки, подключенные к закрытой базе данных, немедленно выдали иную версию событий, где злосчастной трубе отводилась более заметная роль.

Возле памятника меня и начали пасти.

Вначале я заметил двух топтунов – один азиат, другой европеоид. Потом появился третий – пожилой негр. Потом четвертая – хорошенькая рыжая девица.

В окружении этой четверки я свернул в узкий проулок между мэрией и двухэтажным универсальным магазином.

Там меня ждал симпатичный интеллигентный юноша, похожий на музыканта или молодого перспективного актера. Очки, однако, отработали его сразу – перед глазами побежали строчки досье.

Сын мэра был вовсе не музыкантом, он возглавлял местную тайную полицию. По колониальным масштабам – серьезный пост. По земным… достаточно сказать, что все подчиненные юноши, в количестве четырех человек, стояли сейчас за моей спиной.

– Здравствуйте, господин исполнитель, – сказал юноша.

– Здравствуй, Денис, – ответил я. – Что ж ты всех служак сюда собрал? А если кто-то из туристов наркоту провез?

– Все чисто, – быстро ответил юноша.

– А если кто-то собирается контрабандой кристаллы с рудника вывезти?

Перед глазами замигала оранжевая точка – Денис напрягся:

– Это серьезно, исполнитель?

В общем-то это не было моим делом. Но почему бы не помочь законной власти?

– Приглядитесь к толстому рыжему немцу, – посоветовал я. – Особенно поинтересуйтесь, нет ли у него контейнера-импланта в брюшной полости.

Почти неуловимый жест – и азиат с девушкой ушли.

– Спасибо, исполнитель, – сказал юноша. – Скажите, что нам грозит?

Я молчал. Мы никогда не отвечаем на такие вопросы.

– У нас самая обычная колония, – будто себя уговаривая, сказал сын мэра. – К Земле лояльны, общих законов придерживаемся… в целом.

Я ничего не сказал.

– А с теми аборигенами… было не ясно, что они разумны, – продолжал юноша. – Да это и сейчас еще не до конца доказано! И виртуальный притон мы закрыли… как только директива с Земли пришла…

Что я мог ему сказать? Что эта колония – и впрямь не худшая из сотни мелких человеческих поселений. Что у них хотя бы не процветают изуверские культы, не практикуется рабство, к местным формам жизни относятся достаточно гуманно. Что я еще не вынес приговор, да и вряд ли он окажется суровым?

Нам запрещено отвечать на такие вопросы. Первое правило, которое я усвоил, с пяти лет обучаясь на экзекьютора: никаких дискуссий с подследственными. Ребенком я проверял школы, в возрасте этого паренька – контролировал мелкие фирмы. И никогда, никогда не отвечал на вопросы.

– Ты уже вынес приговор, исполнитель? – спросил юноша.

Я повернулся и двинулся обратно.

– Что случается, если исполнитель гибнет? – Вопрос ударил в спину будто выстрел.

– Следующий экзекьютор учитывает этот факт. – Я обернулся. – Но нас не так-то легко убить.

Эмоциональный индикатор пульсировал багровым.

Неужели на этой планете и впрямь творится что-то серьезное?

– Какое ты имеешь право судить? – выкрикнул юноша. – Двадцать лет колония была изолирована от Земли! Потом – тридцать лет без единого корабля! Вы наконец-то соизволили наладить транспорт – и первым делом прислали палача! Спасибо! Наконец-то прибыл палач, прибыл царь и бог, который вправе судить!

Вот тут я счел себя вправе ответить:

– У меня нет этого права. Пока – нет. Но будет.

Мимо изрядно нервничающего негра, мимо второго, более спокойного агента я вышел из переулка. Что ж, разговор состоялся. Он обязан был состояться – в той или иной форме. Со мной мог встретиться сам мэр или местные криминальные заправилы… или представитель тех и других вроде этого честолюбивого паренька.

Мысленно я отметил: «Явная тенденция к наследованию власти». Это не большое преступление. Но все-таки.

С летающим транспортом на планете было плохо. «Левиафан» должен сгрузить полсотни легких флаеров, но пока весь планетный авиапарк состоял из старых, еще на колониальном баркасе привезенных шлюпок. Десяток машин находились в общественном пользовании, две или три – в личном. Еще пять служили в качестве такси.

Я не стал реквизировать общественный транспорт, а пошел и нанял последнюю тачку – четыре уже были арендованы японцами. Пилот прилагался – рослая молодая женщина с чуть грубоватыми манерами.

– Жанна, – протягивая руку, сказала она. – Вас за пульт не пущу, и не просите.

– Даже не подумаю, – пообещал я, пожимая крепкую ладонь. Управлять старой техникой нас учили, но куда спокойнее довериться местному пилоту.

Женщина чего-то ждала. Наверное, хотела, чтобы я представился.

– Полетели? – сказал я. – Времени очень мало.

– Странный вы, – пожимая плечами, ответила Жанна. – Я землян другими представляла.

– А много землян вы видели? – не удержался я.

– Телевидение уже тридцать лет работает. Земляне, они… – Жанна заколебалась.

– Веселые? Открытые? Симпатичные? Кампанейские?

Женщина кивнула.

– Земляне разные, – сказал я.

Милая девушка из борделя ничего бы не поняла. А Жанне хватило нескольких секунд.

– Так вы передачи для колоний фильтруете? – воскликнула она. – Точно?

– Конечно. Гиперсвязь – дорогое удовольствие, зачем транслировать в колонию всякую ерунду?

Жанна захохотала и открыла дверцу кабины:

– Со мной сядете? Или в пассажирский салон?

– С вами, – устраиваясь в кресле второго пилота, сказал я. – Неудобно гонять такую махину ради одного пассажира?

– Вы же заплатили, – коротко ответила Жанна. – Других машин пока нет… Правда, что на «Левиафане» сотня флаеров?

– Полсотни.

– Все равно хорошо, – кивнула женщина. – Как хочется водить хорошую машину, а не этот утюг… А вы меня насмешили, да! Значит, земляне врут колонистам?

– Случается. Родители тоже не рассказывают детям о всех своих проблемах.

– Если так рассудить – то все верно, – согласилась Жанна. Опустила руки на пульт: торжественно, будто пианист на клавиатуру. Спросила: – Мы вам кажемся смешными? Дикими?

– Вовсе нет, – ответил я, не кривя душой. – У вас вполне процветающая колония. Вы даже способны торговать с метрополией. Хороший прирост населения, неплохая нравственность…

Завыла турбина, шлюпка медленно поднялась над землей.

– Значит, наказывать нас не будете, господин экзекьютор? – с усмешкой спросила Жанна.

– Один-ноль в вашу пользу, – признал я. – Но как вы меня опознали?

– На миллионера вы не похожи, а шлюпку арендовали без споров. Да и маршрут странный… три поселения аборигенов, старый рудник, новый рудник… Летим к первому стойбищу?

Машина резко взмыла в небо.

– Может быть, я этнограф? – спросил я.

– Еще скажите – ботаник! – фыркнула Жанна. – Прегрешения наши ищете, верно?

– А они есть?

– Наркотой кое-кто балуется, говорят, что виртуалка есть подпольная, мэр зажрался, скотина, сынок его трапперов данью обкладывает, – принялась перечислять Жанна. – Обычное дерьмо.

– В том-то и дело, что обычное.

– А против Земли мы не бунтуем, – усмехнулась Жанна. – Аборигенов… в цепи не заковываем.

Очки высветили оранжевый огонек.

– Что все-таки неладно с аборигенами? – спросил я.

Жанна замолчала. Голубовато-зеленое небо планеты раскинулось над нами, зеленый ковер джунглей стлался внизу.

– Я знаю, что лет тридцать назад произошло вооруженное столкновение, – мягко сказал я. – Битва у реки, так?

– Битва, – фыркнула Жанна. – Две очереди из пулеметов… матушка там была, рассказывала.

– Но вы не из-за этого волнуетесь, – сказал я.

– Что еще вам очечки подсказывают?

– Вам двадцать девять лет, разведены, маленькая дочь, две собаки, живете с мамой, вас уважают, но считают излишне резкой… и прямой в высказываниях.

– Это у нас семейное, – мрачно сказала Жанна. – Ладно, спасибо, что не все досье пересказали. Не хочу знать, что про меня власти думают.

– Так что с аборигенами? – повторил я.

Жанна не отвечала. Шлюпка начала снижаться.

Стойбище располагалось у кромки леса, рядом с маленьким озерцом. Сотня примитивных хижин, точнее, даже просто шалашей, несколько костров. Жанна посадила шлюпку у воды, там, где проступал скальный грунт. Я потер камень носком ботинка – на застарелом нагаре остался светлый след. Здесь часто садились.

Жанна молча смотрела на меня, привалившись к бронированному боку шлюпки.

От стойбища шли аборигены. Ну просто образчик отсталой инопланетной расы – мохнатые, низкорослые гуманоиды в одежде из шкур, с деревянными копьями, заостренными и обоженными на костре. Впереди – то ли вождь, то ли шаман. За ним – два десятка крепких мужских особей с корзинами.

– Я бы не сказал, что об их разумности трудно догадаться с первого взгляда, – мягко заметил я.

– Никто и никогда не сомневался, – презрительно бросила Жанна. – А что было делать? Беспилотный зонд следов разумной жизни не обнаружил. Колониальный баркас не имел запаса топлива на возвращение. Пришлось… сосуществовать.

Аборигены остановились. Поставили на землю корзины. Старейшина, неуверенно переводя взгляд с Жанны на меня, сделал все-таки выбор в пользу мужчины.

– Фрукты, – довольно разборчиво сказал он, тыча пальцем в корзины. Вытянул руку по направлению к носильщикам, добавил: – Рабочие.

Я молчал. «Рабочие» переминались с ноги на ногу.

– Они не рабы, – сказала Жанна. – Они вправе уйти.

– Мы не рабы! – заволновался старейшина. – Мы вправе уйти!

– Что вы хотите взамен? – спросил я его. – Еда, огонь, лекарства? Оружие?

Старейшина запустил руку под шкуру, достал пластиковую фляжку с остатками жидкости на донце. Сказал:

– Оружие – нет, нет! Знаем закон! Лекарство – нет, нет! Питье!

Я взял из дрожащих рук фляжку, открутил колпачок, понюхал. Спросил Жанну:

– Настолько близкий метаболизм?

– Пробовать не советую, там большая доза метилового спирта. Для них это не опасно.

– Быстро спиваются? – спросил я.

– Год… два. – Жанна пожала плечами. – Кому это интересно? Работают – и ладно.

Вернув фляжку старейшине, я сказал:

– Потом. Другой раз. Сейчас нет питье. Подожди.

– Вождю лучше дать, а то может обидеться, – пробормотала Жанна. Нырнула в кабину, появилась с бутылкой местного виски. Протянула вождю, сказала: – Тебе! Привет!

– Привет! Привет! – хватая бутылку, воскликнул вождь.

Я молча забрался в кабину. Жанна села в кресло пилота. Аборигены торопливо двинулись прочь от шлюпки.

– Что, сволочи мы? – почти весело спросила Жанна. – А нечего было матушке Земле рассылать колониальные баркасы!

– Вы же знаете, Жанна, тогда существовала опасность гибели всей цивилизации.

– И вы складывали яйца по разным корзинам, – фыркнула Жанна. – Знаю, знаю… Ну вот, вы увидели очередного гадкого утенка, вылупившегося из уцелевшего яичка. Велико ли наше преступление?

– Велико, – сказал я.

Не мог и не хотел я говорить ей всего. Про первую и вторую нарковойны, про эпидемию виртуальной наркомании, про табачные бунты, про введение полного запрета на химические и электронные средства для изменения сознания. Она это, конечно, знала… отчасти. По передачам ти-ви «Метрополия». Она только не подозревала, как безобразно и страшно все это было.

– У вас только пиво, да? – спросила Жанна.

– Уже запретили.

Жанна фыркнула.

– Мы чистим планету, – сказал я. – Латаем генофонд. Я… я пробовал пиво. И вино тоже. Даже виски. Нам дозволено больше, чем рядовым гражданам.

– Так всегда, – ехидно сказала Жанна. – И вам понравилось?

На этот вопрос я не ответил. Признался:

– Возможно, сейчас мы перегнули палку в другую сторону. По большому счету, достаточно было победить электронную наркоманию… Но человечество стояло на грани гибели, и в средствах церемониться не приходилось.

– И что будет с нашей колонией?

– Вы будете наказаны, – ответил я. – В первую очередь, конечно, виноваты властные структуры. Но достанется всем. Таков закон. Распространение дурманящих веществ среди иных форм разумной жизни – очень тяжелое преступление.

Жанна помолчала. Потом сообщила:

– Приближаемся ко второму стойбищу.

– Там то же самое?

– Да.

– Тогда летим в город. Аборигенов вы временно убрали не только с улиц, но, полагаю, и из рудников? Возвращаемся в город.

– Как прикажете, экзекьютор, – презрительно сказала Жанна. С неожиданно прорвавшимися эмоциями воскликнула: – Ну почему я? Именно я? Повезла бы этих амбалов-японцев на охоту, сидела бы сейчас у костра, байки травила! Нет, влипла! Стала пособницей экзекьютора! Вы улетите, а меня вся планета проклянет! Сашеньке станут говорить, что ее мама – предательница!

– На вашем месте мог…

– Но оказалась-то я! Им нужен будет козел отпущения, и козел теперь имеется!

Она помолчала и поправилась:

– Коза отпущения… А что мы должны были делать? Продавать аборигенам сталь? Оружие? Они не нуждаются в пище, не нуждаются в лекарствах. Им пока не интересен прогресс. А вот выпивка – это лучшая валюта!

– Я знаю. Так случалось на всех планетах, где колонисты встретили разумную жизнь. Иногда в ход шел алкоголь, иногда синтетические наркотики.

– На всех планетах? – поразилась Жанна.

– Ну… вроде бы мормоны обошлись без этого. У них обычное рабство.

– Значит, все так делают… – пробормотала Жанна. – И все равно вы нас накажете?

– Да.

Шлюпка пошла на посадку. Жанна молчала. Лишь перед самым касанием пробормотала:

– И почему вы считаете себя вправе судить нас?

Это все решило.

– Подождите минутку, – попросил я. – Не выходите.

Жанна удивленно посмотрела на меня.

– Вы правы в одном, – сказал я. – Правосудие не может быть беспристрастным. Не должно. Мы люди, а не математические формулы. Потому и существуют суды присяжных, прецедентное право… чтобы над строчкой закона всегда стоял живой человек.

– Соберете присяжных? – удивилась Жанна. – Если из наших – вердикт будет один. Если из ваших – другой. Где тут справедливость?

– Экзекьютор – сам себе присяжный, – сказал я. – Одну минуту, Жанна.

Я достал из кармана упаковку, открыл. Там лежала таблетка – одна-единственная. Они очень дорогие, эти таблетки. Наверное, самый страшный наркотик, придуманный человечеством. Позволенный лишь экзекьюторам… и, наверное, тем, кто стоит над нами.

– Я люблю вас, Жанна, – сказал я. И раскусил маленький белый диск.

Во рту стало солоно. Голова закружилась.

– Что вы несете? – возмутилась Жанна. Заглушила турбину шлюпки, обесточила пульт.

– Это… тест… – пробормотал я. – Если бы времени было больше… я постарался бы обойтись без таблеток… но времени всегда не хватает…

– Дурак вы, экзекьютор, – пробормотала Жанна. – Дурак и напыщенный осел.

Она выпрыгнула на бетон посадочной площадки, хлопнула дверцей кабины, пошла к ангару. Я был уверен, что сейчас она кроет меня отборной местной бранью. И мне это было неприятно, горько, тягостно, потому что… потому что… потому…

Потому что любимая женщина ненавидела меня!

– Жанна… – пробормотал я. – Я же люблю тебя…

Люблю! Эту упрямую прямоту, эти резкие манеры, за которыми ты прячешь одиночество и слабость… Пусть многим ты кажешься самой обычной, а кому-то даже некрасивой – я-то знаю, сколько в тебе очарования, сколько настоящей, не показной женственности и нежности…

– Жанна… – закрывая лицо руками, прошептал я.

Я экзекьютор. Я выполню свой долг.

И каким бы суровым ни был мой приговор – это будет приговор неравнодушного человека. Потому что я сужу не только колонию с банальным именем Новая Надежда, а любимую женщину.

И самого себя.

Коммутатор пискнул, когда я включил его на прямую связь.

– Экзекьютор-один… доклад… – прошептал я. Мне никто не ответил, но я знал, что меня слушают. – Колония Новая Надежда, вторая планета четвертой Лебедя… Обнаружены следующие преступления третьей степени: злоупотребление властью, коррупция, антидемократические настроения… Следующие преступления второй степени: употребление алкогольных напитков, недостаточная борьба с наркоманией, предположительно – недостаточная борьба с электронной наркоманией. Следующее преступление первой степени: вовлечение местной формы разумной жизни в употребление дурманящих веществ. Согласно закону о Спасении Разума выношу приговор… временное ограничение прав и свобод, размещение на планете полицейского гарнизона, наложение на все… все население штрафных санкций согласно пункту D… поправка – согласно пункту G закона о Спасении Разума, ликвидация всех лиц, пользовавшихся электронными наркотиками более трех раз, ограничение высоких технологий… отгрузку флаеров прекратить, доставленные на планету – передать под контроль гарнизона…

Я говорил еще долго, прежде чем произнес последнюю уставную фразу:

– Доклад закончен, приговор привести в исполнение.

И добавил не по уставу:

– Прощайте.

Японец подсел ко мне в ресторанчике, где я героически сражался с твердым кукурузным хлебом. Надо было привыкать к местной кухне – и я старался изо всех сил.

– Санкции согласно пункту G – не слишком ли сурово? – спросил японец. Он ничем не выделялся из толпы других туристов, такой же генетически улучшенный японец, высокий и с большими круглыми глазами.

Экзекьютору-два и не положено выделяться.

– Необходимо, – сказал я.

Японец кивнул. Заметил:

– Три часа до отлета корабля. Пойдем?

– Я остаюсь, – сказал я. – Это теперь и мой дом. Я останусь здесь. Рано или поздно Жанна поймет и простит меня.

Японец вежливо покивал:

– Жанна – та женщина-пилот? Хорошая женщина, крупная…

Я сдержался. Что он может понимать, глядя на этот мир холодными глазами чужака?

– Значит, таблетка еще действует, – флегматично продолжил японец. – И ты хочешь разделить судьбу с любимой женщиной?

– А ты бы поступил иначе? – взорвался я. – Возвращайся на корабль! Я вынес приговор, что еще от меня требуется? Я – не раб!

– Я выпью кофе, – сказал японец. – Можно?

– Пей, – сказал я. – Только не пытайся меня уговаривать.

Японец кивнул. Снял очки, печально посмотрел на меня. Спросил:

– Ты же понимаешь, что полюбил ее только под действием таблетки?

– Сейчас я люблю ее сам, – ответил я.

Японец на миг надел очки, видимо, посмотрел на часы. Снова их снял. Повторил:

– Я выпью кофе…

Минут через десять он заказал вторую чашку. Я торжествующе улыбнулся.

– Все индивидуально, – пробормотал японец.

Еще через десять минут японец встал и сказал:

– Пошли?

Я огляделся.

Чужие люди чужой планеты обедали и пили алкоголь, не подозревая, что через два с половиной часа от «Левиафана» отделится боевой бот, набитый вымуштрованными солдатами.

– Это… всегда так? – спросил я.

Японец кивнул.

– Почему все стало так пусто?

Он опустил руку мне на плечо, сочувственно заглянул в глаза. Сказал:

– Это пройдет, брат. У тебя это первый раз, но ты привыкнешь. Впереди другие планеты. Если ты полюбишь по-настоящему – то уйдешь и разделишь судьбу приговоренных.