Текст книги "Эта гиблая жизнь"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 44 страниц)

Когда они в очередной вечер, усталые, уже шли домой, у подъезда из остановившейся машины вылез Гриша. Его единственные на все случаи жизни штаны и заношенная кофта дико смотрелись у не самой дорогой, но все равно ухоженной иномарки.

– Вот, – Гриша был торжественен и как-то тих. – Ездил за город. Дом смотреть.

– Ты что уезжаешь? Гриш? – засмеялась Лида, да и Олег улыбнулся. Настолько тот был тих и торжественен.

– Меняюсь. – Он и говорил солидно, с расстановкой, почувствовав себя уважаемым человеком, с которым считаются, возят куда-то далеко на машине.

– Зачем тебе дом? – поинтересовался Олег. – Свое хозяйство, морока одна. Брал бы лучше деньги.

– Нет. – Гриша помолчал и с каким-то усилием признался. – Нельзя мне деньги. Пропью. А дом – он что? Это свое! Хозяйство. Мне три разных предложили. Тихвин, Сланцы и... – Он, вспоминая, задумался, но так и не смог выговорить хитрое финское название. Все хорошие. Буду думать.

Гриша еще раз кивнул им и важно зашагал в подъезд.

* * *

– Ты домой хочешь? – Спросил Олег.

– Нет. А куда пойдем? На набережную?

– Да ну, сегодня же выходной. Там сейчас куда не плюнь – житель Москвы.

– А знаешь, – Лида от удовольствия оттого, что сейчас скажет, даже прикусила губу. – Полезли на крышу!

– Там не заперто?

– Нет. Сегодня рабочие что-то наверх таскали, и чердак открытым остался.

Крыша у дома оказалась неожиданно крутой. С низенькими, словно игрушечными перилами по краю. Они сели у самого конька лицом к Неве. Крыши, крыши, крыши – серые, коричневые, с новыми блестящими металлическими заплатками, торчащими антеннами. Солнца уже не было, и шпили Петропавловки и Адмиралтейства темными иглами втыкались в небо. Купол Исаакия на другой стороне Невы стоял перевернутой чашкой. Шпили и башни поменьше терялись, словно в серой дымке. И было тихо. Шум редких машин остался где-то внизу, лишь изредка по набережной или через мост проносился свет фар.

– Смотри, – сказала Лида, – все старые дома. Как наш. А знаешь, Олег, я домовую книгу смотрела. Кто в нашем доме только не жил... Какие-то капитаны Главсевморпути, скорняки, уполномоченные чего-то. Словно другой мир. В сорок первом, сорок втором просто где «куда выбыл» – «умер», «умер». А в шестидесятые, паспортистка сказала, старые жильцы потихоньку выезжать стали, отдельные квартиры получать. На Гражданку, в Полюстрово. И снова люди въезжали.

– Смотри, – указал рукой Олег, – вон наши мачты виднеются, выше всех. Словно знак вечности, как и века назад.

– А знаешь, Олег, вот наши профессии, получается, вечные. И тогда, когда эти дома строили, ведь библиотеки были, а уж парусники...

– Жалко, что мы сами не вечны... Кстати наш барк тоже с историей. Реквизирован у немцев после победы, а так он и до войны под парусом ходил. Сначала его у нас военным отдали. Приходил как-то в Балтийске дед, капитан 1 ранга, в отставке, конечно, рассказывал, что он на нем командиром мачты начинал служить. Так эту мачту чуть не целовал.

– Люди всегда тоскуют по прошлому. Кто-то там в Париже или на Колыме, кому как повезло, тосковал по этим вот квартирам, когда они не квартирами были вовсе, а особняками.

– Вот-вот, – подхватил Олег, – а вы переедете же когда-нибудь в отдельные панельные и будете тосковать по своим комнатам в коммуналках, приезжать с той же Гражданки или Полюстрово на Васильевский остров, а здесь уже снова особняки...

– Не знаю. Моя тетка в этой комнате и в блокаду жила, да все никак выбраться не могла, а я и вовсе уезжать отсюда не хочу. Смотри!.. – Лида вскочила, – мост разводят!

Вскоре сквозь разведенные ладони мостов пошли первые суда, стало совсем уж зябко, и они спустились вниз.

В квартире, несмотря на позднее время, горел свет. Сосед шел по коридору, крутя на пальце связку ключей и что-то напевая, да Гриша тихо, как мышь, шуршал в своей комнате.

– Ну, голубки, поздравьте, бабкину комнату я покупаю, уломал. А что вы вроде не с улицы? – встретил он их по-хозяйски.

– А где же баба Нюра жить будет? – спросила Лида.

– В Ломоносове или, говоря более красиво и исторически, Ораниенбауме – городе моряков и переселенцев из коммуналок. Отдельная однокомнатная квартира. Седьмой этаж – птичий полет. «Почему люди не летают, как птицы?» – спросил риэлтор на балконе несговорчивого клиента. Это я шучу. А вот вашу, Лида, комнату готов прикупить – так это серьезно.

– Что ж это вы старушку в такую дыру загнали? – не удержался Олег.

– Да ладно вам – дыра! Чистый воздух, парки, дворцы, и всего час на электричке. Не худший, скажу, вариант, поверьте специалисту. Вот Кронштадт – это дыра. Остров. Ни работы, ни добраться толком, одна сплошная морская слава.

Сосед бросив: «я по делу, на минутку» зашел следом в комнату и сел на стул со счастливым видом человека, сделавшего трудное и важное дело. Лида вышла на кухню поставить чайник.

– Так ты чего от девчонки хочешь? – спросил Олег, подойдя и встав напротив.

Сосед поднялся, смотрел на него в упор, тяжело.

– Ты, морячок, не суйся. Меня наши уже спрашивали, чего он, мол, трется? Ты не переживай, Лидку твою не обидим, получит, что захочет, в разумных, конечно, пределах. Но и ты не встревай не в свое дело. А то ведь знаешь: был свидетель посторонний, стал он вдруг потусторонний. – Захохотал он.

– Пошепты...

Сосед окаменел, Олегу даже показалось, что толкнул статую. Не толкнул, асам оттолкнулся.

Сосед схватил его за руку, крепко, до боли, ее сжал.

– Извини, капитан, – проникновенно и даже расстроенно сказал он, – это на меня иногда находит. Недостатки воспитания. Уж как ни сдерживаюсь... Ты ж тоже пойми, работа нервная. Расселяешь коммуналку комнат на десять, половину людей переселишь, и вдруг какая-нибудь бабка как упрется, и хоть плачь...

– Её право.

– Право-то её, это конечно, это правильно. Но и мы-то никому плохо, всем хорошо делаем. Коммуналки расселяем, и у всех отдельные квартиры. Было всем плохо, а стало хорошо. И государству выгодно.

Вот прибалты в Латвии там просто, закон о реституции. Вернуть дома прежним хозяевам. А те первым делом жильцов на улицу. А у нас по закону курс на ликвидацию коммуналок. Только мы за свою работу ни копейки с государства не берем. За все, как и положено в цивильном обществе, богатый дядя из своих доходов заплатит.

– Убьете Лиду, если что?

– С ума сошел?! – тяжело посмотрел на Олега сосед. – Мы в год десятки коммуналок расселяем. Оно нам надо? И так, то и дело, какую-нибудь сумасшедшую бабку приходится чуть ли не медом мазать и облизывать.

Он помолчал, пьяно улыбнулся.

– Ладно, ты вот есть, а парус поднял – нет тебя. Скажу. На радостях, в честь праздника. Мое ноу-хау. Мы теперь в нужную коммуналку своего человека поселяем. Он изнутри, из квартиры работу ведет. Это не агент, тому и дверь не всегда откроют, а сосед. А какой «тормоз» в квартире попадется, так к нему можно и несколько своих людей поселить. Тогда и работать веселее... И еще, штурман, или кто ты там. Грише сегодня не наливайте...

Белые ночи уже уходили. Уснуть Олегу пришлось лишь на три часа. В половине пятого он поднялся собираться на вахту. Но Лида поднялась еще раньше и уже что-то готовила на плите.

Олег, зевая стоял рядом, глядя из окна кухни на темный пустой квадрат двора.

– А правда, что у моряка в каждом порту девушка есть? – неожиданно спросила Лида.

– Так уж и в каждом. – Почесал он грудь. – Ну зашел пароход туда на три дня, так что ты успеешь?... Нет, успеть, конечно, можно. Но так, чтобы она тебя и потом ждала?!. Это лучше на регулярной линии работать. Санкт-Петербург – Гамбург – Манчестер – Санкт-Петербург. Чтоб, как трамвай. По расписанию. Хотя нет, это все страны-то развитые, в них моряк как временная работа, до лучших времен. Вот Африка, или если на ремонт где-нибудь на полгодика встать...

Олег понял, что сказал, что-то не то и сразу поправился:

– Да и не котируются нынче моряки. Это при социализме, рассказывают, они шмотки возили, магнитофоны на продажу...

– Она его за тряпки полюбила, – вздохнула Лида, – давай собирайся на свой парусник, романтик. А то еще что-нибудь скажешь...

Появился из своей комнаты сосед, уже одетый, буркнул «приветик» и, толкнув дверь, зашел в Гришину комнату.

Оттуда донеслось невнятное бормотание. Но вскоре появился и сам Гриша в сопровождении соседа.

Одет он был странно. На ногах кеды. Всегдашние вытянутые и потерявшие цвет, напоминавшие матросскую робу, спортивные штаны венчали вполне еще приличные рубашка, пиджак и галстук.

Сосед придирчиво осмотрел Гришу, сунул ему расческу.

– Ну вот, хоть на человека похож стал. Давай, быстрей, нам еще в твое Лодейное Поле ехать и ехать.

Гриша серьезно кивнул и, взяв расческу пошел в ванную причесываться. Сосед все это время нетерпеливо стоял у открытой входной двери.

– Давай, давай, красавец, – ласково подхватил он вышедшего из ванны Гришу под локоток, – с утреца, путь неблизкий, поехали.

– Дай хоть комнату напоследок глянуть, – неожиданно возроптал тот.

– Иди давай, что тебе комната, домовладелец!..

Гришу выпихнули за дверь и слышно было, как он ссыпался по лестнице.

Олег остался дома с Лидой один.

– Куда это они? – недоумевал он.

– Куда-куда, комнату менять.

– Да нет, я понял, а почему одели его так?

Лида задумчиво смотрела в окно на асфальтовый пятачок двора, стоявшую на чурках вместо колес старую ржавую машину, наконец, словно очнулась:

– Там, где регистрация, окошко в стене, его подведут, документы положат, нормальный человек в костюме и галстуке. Без перегара. Ему уже два дня пить не дают. Комната неприватизирована – продать нельзя, поэтому и обмен. Меняет комнату в коммуналке на собственный дом...

– Да что, это все серьезно было?... И что же, ты одна теперь в квартире с этим упырем осталась?

Лида молчала. Она прижалась к Олегу, не от желания, а словно ища защиты и опоры. Вздохнула.

– Видно пора и мне куда-нибудь собираться.

– Куда? Тоже в Тихвин, какой-нибудь? Слушай, давай уедем подальше хоть на месяц, я отпуск выпрошу? Или рвани к тетке в этот Остров. Глядишь, все здесь устоится.

– Да ничего не устоится. Что ты думаешь, это первый заход был? Нормальная квартира. Центр. Дом после капремонта. Всего шесть семей. И шесть комнат. Уже не первый год достают.

– Ладно, – Олег взял приготовленный пакет, – давай так. Одна пока не ходи. После работы встретимся и решим, что делать...

Как назло, с утра испортилась погода. К брошенной на борт парусника времянке Олег подсоединил электрическую плитку и кое-как грелся, держа руки над раскаленной спиралью. Лето уходило прямо на глазах.

Даже если парусник твой плотно ошвартован к берегу и, по сути, ты словно сторож на барже, все равно вахта твоя останется корабельной. Пусть из снятой вверху обшивки подволока свисают провода, торчат всюду ржавые трубы, сняты доски с палубы, отодран линолеум в коридорах, все равно за иллюминаторами плещется вода. Стоит промчаться мимо «Метеору», задравшему нос над вышедшими из воды крыльями, волна начинает зло бить в борт, и старый парусник со скрежетом трется кранцами о причальную стенку. Словно до зуда хочется ему сняться со швартовых и уйти куда-то далеко в море, где берег не увидишь и с поднятой на самый верх мачты будки. Да и сам Олег уже подустал на берегу. Все чаще его тянуло куда-то. Бывало, просыпался ночью и просто смотрел из окна Лидиной комнаты, как идут мимо по Неве к заливу суда, закрывая противоположный берег. Их огни медленно проплывали мимо. Никого кроме вахты и поднятой на проход узкости швартовой команды, не было видно у них на борту. Да и те зевали, торопили время, чтобы поскорее пройти Неву и потом, уже на большой воде, завалиться в каюте спать. А Олег, наоборот, мучился, потому что не мог уснуть, ложился лишь под утро, а потом зевал всю вахту или вполуха дремал в каюте, или целый день ходил по кораблю недовольный и хмурый.

Даже спокойная вода в Неве под ветром стала темной, с маленькими злыми волнами. Олег с неудовольствием поднял голову, когда сверху по железу со снятыми досками палубы прогромыхали чьи-то быстрые шаги. Он даже не поднялся. Все двери, кроме одной, задраены на кремальеры, и нежданный посетитель мимо не пройдет.

– Спишь, совсем тут распустился?! – распахнув дверь, в каюту ворвался старпом.

– Да я?! – Обрадовался Олег, – да я с механиком на пару эту консервную банку дни и ночи стерег!

Отпуск пошел старпому на пользу. Лицо загорело, а волосы, наоборот, выгорели. Он подсел к плитке, тоже протянул было к ней широкие мосластые ладони, но не усидел, энергия у него била через край.

– Холод собачий, – пожаловался он, – я же прямо с аэропорта сюда. Мне мастер телеграмму дал, ты что, не в курсе?

– А кто, меня, сторожа, извещать будет? – пожаловался Олег, пожимая плечами. – Никак деньги на ремонт нашли?

– Нашли! Через неделю в Бремен идем. Командный состав весь, что на вахту здесь и в машине, ну и матросов пяток в боцманской команде. Под движком как-нибудь дотопаем.

– Слушай, – старпом на минуту задумался, – мастер пока в Москве, не сегодня завтра подъедет. Ты мне пока не нужен, а вот механика гони сюда. Пусть дед машину готовит. Давай, прямо сейчас за ним и езжай и на сегодня свободен.

– Слушаюсь, – Олег даже шутливо козырнул и фазу засобирался на берег.

Механик жил на самой окраине. Олег вылез из метро среди когда-то новых и нарядных а теперь уже просто серых домов с потеками на панелях. Дальше еще надо было ехать на автобусе, и Олегу показалось, что он сошел с ума. Дома вдоль дороги были одинаковыми, как близнецы, и различались лишь огромными номерами, выписанными черной краской прямо на стенах. Несмотря на лето, между ними лишь изредка стояли деревья.

Зато нужный дом было отыскать легко. Отсчитав подъезды Олег нырнул в средний, мимо лифта, по лестнице взбежал на четвертый этаж и утопил кнопку звонка.

Дверь открыл сам механик, одетый по-домашнему в вылинявшую майку и спортивные штаны.

– Что случилось? – перепугался он. – Что, пожар?!

– Да окстись! – засмеялся Олег. – Хуже! Старпом приехал, в море идти пора. В славный город Бремен.

Механик стоял в дверном проеме, не говоря ни слова.

– Дед, ты что? Радуйся, валюты срубим. Давай, на пароход двигай. Машину-то корабельную не всю продал?

Наконец, он словно очнулся, совсем не радостный от близкого похода и вздохнул:

– Это конечно, машину подготовим, ты зайди, что ли...

Но Олег, мотнув головой, уже бежал вниз. Он прикинул, что встретиться с Лидой, как обычно, на мосту уже не успевает, и заторопился к дому. Он выбрался из метро на «Василеостровской» с удовлетворением огляделся и пошел к дому бормоча на ходу:

– И как там, в новостройках этих, люди живут...

Как к себе домой, он распахнул дверь подъезда и взбежал по лестнице.

Миллионы прошедших ног выдавили ямки в ступеньках. Лестница была широкой, со множеством поворотов, так что в середине оставался большой, похожий на колодец проем. Всего четыре этажа, и на каждом, пусть и испохабленные звонками и замками, но все равно величественные, как во дворце, двери. Между этажами были площадки, и оставалось место для скамьи. Олег, вспомнив, как они вчера лазили на крышу, поднялся мимо квартиры выше, на верхнюю площадку, решив подождать Лиду здесь. Он стоял у окна и смотрел в окно поверх деревьев на пустую улицу и краешек Невы. В доме напротив через окна виднелся кабинет с огромными столами, и несколько женщин, склонившись над ними, писали что-то на огромных белых листах бумаги. Олег вспомнил, что здесь управление гидрографии, и женщины наносят новые точки глубин на морские карты. Может быть, на те самые, которые он придет получать перед выходом в рейс.

Уже не раз простучали внизу чьи-то каблучки, хлопнула дверь какой-то квартиры, и Лида по времени должна была вернуться домой, а он все стоял и смотрел на здание напротив, на пустую улицу и узкий краешек Невы, видневшийся за набережной.

Его тронули за плечо. Сзади стояла раскрасневшаяся, запыхавшаяся Лида.

Олег потянулся к ней, но она отвела его руки.

– Сейчас позвонили, Гриша-то умер...

Они спустились на свой этаж. Квартира была непривычно пуста и тиха. Длинный темный коридор и светлые пятна света, падающие из комнат. Что-то жуткое было в их открытых дверях. На полу валялись обрывки каких-то бумаг, паркет был затоптан. Лишь последняя в ряду дверь была закрыта, когда она открылась, из своей комнаты показался сосед.

– Что? Уже знаете? – усмехнулся он. – Тогда разговор есть. Пошли. И он свернул в Гришину комнату.

– Деловой? – только и поинтересовался Олег.

– Деловой, только с твоей подругой, – отозвался сосед, – у тебя лишь право совещательного голоса.

Он подождал, пока Лида сядет на диван, и продолжил.

– Тут, Лида, такое дело. Комната, получается, освободилась.

– Что значит освободилась? Мне баба Нюра сказала, что поменялась она с вами, на квартиру где-то за Петергофом.

– Да не о ней речь... Знаете же, Гришка, урод этот, прости господи, помер.

– Ну, а как же дом в Тихвине или Лодейном Поле, – встрял Олег. – Он же вчера с вами поехал...

– Вот, не доехал... Ни до дома, ни до регистрации. Он же аванс, пятьсот рублей с нас вытребовал. По дороге у вокзала остановился пописать. Памперс ему, что ли, привязывать?! И когда успел какую-то гадость купить и выжрать?! С регистрации нас завернули, пусть, говорят, проспится. А тому на глазах все хуже. В больничку местную отвезли, на коленях, как отца родного, там и отошел, гад.

– Вроде как обманул он вас, – покачал головой Олег, – смотри, тихий-тихий...

– Не говори, – сосед махнул рукой, – наш прокол. Ну да ладно. Не о том речь. Комната-то его неприватизированная была, освободилась и по нашему гуманному закону в нее тогда соседи селятся. Очередники. Если таких нет, ее в квартире в дополнение отписывают судье, полковнику или Кулибину заслуженному. Лид! Ты случаем не полковник? Тогда тоже отпадает. Значит, тогда по закону соседи должны ее выкупать, вроде как аукцион. Кто больше заплатит, тому и комната.

– И сколько вы заплатите? – поинтересовалась Лида.

– Сколько нужно – столько и заплатим, – жестко ответил сосед, – на рубль больше, чем вы наскребете.

Лида подумала, глянула на молчавшего Олега:

– Ну, а если я замуж выйду и на очередь жилищную встану?

– Этот фокус не пройдет. Даже если к утру экстренно тройню родишь. Поздно. Все на момент события. Так что я пошел комнату столбить.

– Подожди, – Олег остановил его. – Скажи лучше, вот Гришу хоронить будут. Вы ему хоть брюки нормальные к пиджаку наденете?...

И все-таки он был сильно пьян. Медленно поднялся с тяжело скрипнувшего стула. Потянулся. Пошел к себе и уже в дверях обернулся:

– Тебе когда в моря-то? Завидую я тебе, морячок. Хоть ты и без дому, без пристани, как дворняга морская. Помудрил, посчитал, карандаш к карте приложил, чирк по линейке и четкая линия: куда плыть. А тут народ все мечется, мечется чего-то...

– Да, что-то мне все завидуют...

Сосед ушел к себе. Вокруг лежали Гришины немудреные вещи. Голая лампочка под потолком светила тускло. Из мебели здесь были лишь старый диван со скомканным одеялом и засаленной подушкой. Фанерная табуретка заменяла стол. На ней стоял стакан и открытая консервная банка с чем-то засохшим с воткнутой, торчащей вверх вилкой. Был еще чемодан. Большой, обитый деревянными рейками. Он, по-видимому, заменял и шкаф, и комод. Из-под приоткрытой крышки торчали какие-то тряпки.

Олег переглянулся с Лидой, подошел и откинул крышку. Среди грязных рубашек и маек лежал непонятно как уцелевший набор слесарного инструмента в деревянной коробке и большой альбом с фотографиями. Олег взял альбом, встал с ним под лампочкой. Вдвоем они стали листать его, переворачивая толстые картонные страницы.

Первые, еще довоенные фотографии. Семейные, где все взрослые и дети, рассаженные фотографом, старательно смотрели в объектив. Степенные торжественные, сидевшие на стульях взрослые, вставшая за ними мелкота. Среди нескольких, на одно лицо, пацанов-братьев и не угадать было Гришу. Потом сразу шли снимки послевоенные. Уже точно Гриша в похожей на военную форме ФЗУ – фабрично-заводской школы. Вложена пожелтевшая грамота. Наверху Ленин со Сталиным. Снова пошли снимки. Гриша с друзьями у проходной завода, все в широченных брюках, таких же безразмерных пальто. Какое-то строящееся судно, и среди труб уже точно Гриша, улыбающийся, с толстым, похожим на удава кабелем на плече.

– Не знаешь, у него родные есть? – спросил Олег Лиду.

– Родители и братья умерли в блокаду. Жена лет пять назад, уже здесь, а детей не было.

– Значит, теперь никого и ничего?

Прошлое смотрело со снимков людьми, которых уже нет. Появился дом, счастливый Гриша стоял у подъезда, указывая рукой на свои окна. Дом был все тот же, лишь люди на снимках старели, как в замедленной съемке, от страницы к странице. Кто-то снял и новоселье. Все было в этой комнате. Нехитрый стол, много людей и Гриша – хозяин, рядом невысокая женщина.

– Не могу больше! – Лида ладонью закрыла альбом. – Хватит. Пойдем к себе.

– Забрать альбом?

– Нет...

Утром, когда Олег собирался уже уходить, в квартиру зашла баба Нюра в черном платке. Словно и не замечая Олега, она кинулась мимо него к Лиде, обняла ее и заплакала:

– Уезжай, уезжай дочка, погубят они тебя!..

На паруснике было не протолкнуться. Снова нагнали рабочих, и они экстренно, в три смены, готовили корабль к выходу. Подъехал еще четвертый помощник, самый младший из штурманов, прошлый год отходивший простым матросом выпускник мореходки. Прибыли в помощь деду третий механик и электрик.

Олег с утра был на подхвате, но ближе к обеду стармех поднялся с машины, кое-как отмылся и махнул рукой:

– Пошли обедать, а то сейчас работяги повалят.

В заводской столовой было еще малолюдно и, загрузив подносы, они заняли место у окна. Дед явно был взволнован. Отвечал невпопад, думал о чем-то своем, но наконец разговорился.

– В Бремен значит идем. Как музыканты. А я-то все думал-мечтал когда-то, отслужить, выслужить пенсион и сидеть на берегу. Да, берег... У нас автономки были по девять месяцев, так, бывало, закроешься в каюте и чуть волком не воешь от тоски. А вышел на пенсию, посидел на берегу. Одни проблемы. Дети без меня выросли. Диванчик тебе на кухне... Одно, другое, третье. Вот на борту. Каждый за свое отвечает, и с тебя конкретный спрос. Все поражался, что многим на берегу не сидится. Идут баржи охранять, на маяки смотрителями. А сам сошел на берег, а тут и не нужен никому. Дома все без меня привыкли. Ко мне: «эй, дед, за картошкой сходи, все равно без дела сидишь».

Он задумался, так и сидел с поднятой над тарелкой ложкой. Уже старик. Олег как первый раз увидел его отекшее красное лицо, вспомнил его вечную одышку. Исчезала она только на корабле, когда тот попадал в привычный узкий круг каюта-дизель-мостик, в котором провел всю жизнь.

– Я уже, наверное, медкомиссию не пройду. В море не пустят. Сердце. Когда парусник тронут, спишусь. Мне тут на заводе предложили в портофлоте на шаланде работать. Сутки – трое. Все эти воды льяльные-фекальные с кораблей принимать.

– Да ладно, дед, – успокаивал его Олег, – сунь на медкомиссии в медкинжку полсотни баксов и «здоров». Сходи в Бремен напоследок.

Честно говоря, Олегу было не до деда. Неожиданная новость словно всколыхнула спокойную и уже привычную жизнь последних месяцев.

Олег с удивлением заметил, что и о Лиде он стал думать как бы в прошедшем времени, невольно уже отстраняя ее от себя. И все же мысль о ней беспокоила и саднила. Снова вспомнился сосед.

Олег быстренько доел и поднялся.

– Слушай, дед. Ты не посидишь за меня на вахте часок? У меня тут дельце одно есть...

В одной из боцманских кладовок среди прочего хлама лежали два старых, вырезанных из борта иллюминатора. Когда-то давно в борт на волне садануло невесть как оказавшееся на рейде бревно, и на заводе первым делом поменяли кусок обшивки вместе с иллюминаторами. Старые же – хозяйственный боцман припрятал в кладовку на всякий случай.

Олег присел, ногтем колупнул краску. Иллюминаторы отозвались темноватой бронзой. Оставалось оттащить их в приготовленный заранее ящик. Накладная на вывоз штурманских приборов в поверку тоже была заготовлена. Заказан и заводской грузовичок. Да и никто не обратил бы теперь на это внимания, когда все только и делали, что тягали ящики на борт и с борта.

Вохровец на воротах равнодушно глянул в документы, нажал кнопку, и металлические ворота поехали в сторону. Парадные дома-дворцы центра фазу кончились. Пошли одинаковые мрачные и все равно добротные бывшие доходные дома. В нескольких кварталах стояли старые, невесть как оказавшиеся здесь гаражи. Скорее всего, самострой. На одном из них, прямо по стене, было краской криво выведено: «Скупка цветметаллов». Олег остановил грузовичок, откинул борт кузова. Водитель, мужик лет пятидесяти в старой спецовке, оживился.

– Слышь, командир, ящичек не оставишь? Уж больно доски хороши. Мне б их на дачу.

– Тогда помогай, – буркнул Олег.

Вдвоем они сволокли ящик к воротам гаража. На них оказался огромный ржавый замок. Штурман зло сплюнул от досады. Но водитель как ни в чем не бывало застучал кулаком в половинку ворот.

Изнутри тут же отозвались какой-то возней. Что-то там заскрипело и половинка ворот, та, что с замком, как ни в чем не бывало отъехала в сторону.

– Ну?... – в воротах стоял, разминая в руках папиросу, весь какой-то жеваный, мужик, одетый, несмотря на жару, в телогрейку. Тут же рядом стояли большие весы.

Олег молча, валявшимся тут же металлическим прутом поддел доски ящика и выволок иллюминаторы.

Водитель с ящиком в обнимку потрусил к машине, а приемщик присел рядом. Он ласково провел заскорузлой морщинистой рукой по темному и все равно поблескивающему металлу.

– Знаешь, какой же это лом? Жалко. Я их у тебя не по весу возьму, а так, на поделки. Заходят любители, интересуются.

Из кармана телогрейки он легко, словно мелочь, достал две двадцатидолларовых бумажки.

Олег сидел на улице Красной и пил пиво. Точнее, на улице Галерной, так было на табличках домов. Просто старушка, что направила его сюда, назвала улицу прежним именем. Олег сидел в небольшом дворике на поваленном стволе дерева и смотрел на здание через улицу. Темные стены, высокие узкие окна, крыша в рыжей ржавчине. Сбоку была башенка, тоже крытая железом, с пустыми окошками. Еще выше неторопливо ползли по небу облака. От улицы дворик отделяла невысокая желтая стена. Не было ни прохожих, ни машин. Словно вышел из мира на полшага в вечность. Наверняка к какому-нибудь празднику или юбилею появятся рабочие и перекроют крышу белыми сверкающими листами. Только миг, и снова дом будет стоять под скупым питерским солнцем, дождиком и снегом.

– Вы ко мне? – До плеча Олега дотронулся высокий чуть сутуловатый мужчина в светлом костюме с портфелем в руках. Длинным у него было все: лицо, нос, пальцы, даже портфель. Олег даже подумал, что вот портфель точно для бани, и веник влезет.

– Мне секретарша сказала, вы меня спрашивали. – Терпеливо повторил длинный. – Берите свое пиво и пойдемте, у меня еще сегодня процесс.

«Адвокатское бюро Рубинчика» – значилось на вывеске у двери спрятавшегося среди деревьев двора флигеля.

Адвокат провел Олега в контору, усадил напротив в глубокое кресло, в котором Олег сразу же утонул, и изобразил на лице усталое участие.

Он даже ничего не помечал у себя в раскрытом блокноте и лишь пару раз уточнил у Олега обстоятельства дела. Выслушав, он ненадолго задумался.

– Ни насилия, ни угроз нет, и это очень плохо. Получается, что некая организация, имени которой вы не знаете, просто предлагает вашей девушке и ее соседям безвозмездно улучшить жилищные условия. Этот ваш сосед для суда – никто. Он просто делает вам интересные предложения, а покупать или меняться к вам придут совсем другие люди.

Окно в кабинете адвоката было закрыто жалюзи, мужик, пристроившийся за ними у стеночки, наверное, думал, что его никому не видно. На его лице беспокойство быстро сменилось маской удовлетворения и даже неги. Адвокат и бровью не повел, продолжая мерно говорить.

– Заметьте, я не говорю про закон. Просто, если у вас есть сила, деньги, люди. Увозите эту девушку, или пусть ваши люди купят у нее комнату, и тогда вы сможете с ними торговаться и диктовать условия.

Если у вас есть сила. У нас давно в городе не стреляли, даже скучно. И еще, почему вы все приходите так поздно? Купили в квартире первую комнату, пришли бы ко мне, и мы прописали бы на ваши метры кучу народу. Ветеранов, блокадников и малолетних узников концлагерей. И пусть бы они всех расселяли, а мы бы имели свой процент.

Он еще немного подумал и решительно отказался:

– Нет, на этом этапе я за дело не возьмусь...

Деда Олег нашел в машине. Он стоял у разобранного дизеля и протирал, словно гладил, какие-то замасленные детали.

– Иди уж, – повернулся он к Олегу, – тут народу и так теперь хватает, да и чего там тебе, два часа осталось.

Лида стояла на мосту, у башенки с чугунной памятной доской.

Здесь, на открытом пространстве над водой, и ветер был другим, стылым. Олег подошел и обнял ее.

– Ты что? Я же только через час должен был смениться. Лида повернулась к нему и поправила сбитые ветром пряди.

– А я сегодня на работу и не ходила.

– Ну и правильно. – Олег достал и показал зеленую бумажку. – Гуляем.

– Первая зарплата за два месяца? А с чего гулять будем, с радости или с горя?

– Не зарплата, а кража судового имущества, хоть и в виде лома. А с радости или с горя – не знаю. Повод-то есть. Мы, Лида, в море уходим.

Неподалеку нашлось кафе с пошлым названием «Фрегат», пустое днем, и лучший столик у окна был свободен.

– Вот и лето прошло, – сказала Лида, грея бокал в ладонях. – А словно жизнь перевернулась. Осень, а как будто все и кончилось.

– Да что кончилось?

– Не знаю. Не люблю осень. Сейчас дождик на неделю зарядит... А в море дождь бывает? Так что снизу вода и сверху вода?

– Конечно, бывает, – засмеялся Олег, – просто дождь по волне лупит. А если заряд ударит, так не дай Бог на верхней палубе вахту нести. Поток в лицо, в шторм, ветер над водой лентикулярисы срывает, и они летят отдельно. Это барашки белые – так по-латыни. Паруса уберут. Оставят штормовой, полоской на... мачте и дрейфуем по ветру.

– Лентикулярисы... Олег возьми меня с собой. Не могу я здесь. Время сейчас такое, что одной нельзя, опасно просто. Возьми меня к себе на парусник.

– Так это только на камбуз или дневальной, то есть уборщицей.

– Все равно возьми, хоть кем.

– Лидусик! Мы же не круизный лайнер. Нам сейчас в Бремен идти. Матросов человек пять возьмут – концы таскать, на швартовку. Ну что ты?! Да там и вся романтика за неделю проходит.

Лида молчала.