Текст книги "Эта гиблая жизнь"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 44 страниц)

4. Туся

Она в распахнутой лисьей шубе влетела в комнату смерчем, и в душную атмосферу застолья ворвалась волна морозного воздуха, и словно свежий вихрь пронёсся над столом. Пьяные мужи вмиг отрезвели и подобрались, их жёны живо вскочили и бросились целовать молодую, раскрасневшуюся на морозе женщину. А она – ладная, крупнотелая, в дорогом – классном! – алом брючном костюме с золотыми пуговицами, совсем не та хищная, егозливая, мелкотравчатая девица, какую себе Ильин выдумал давеча – не замечая никого, стремительно подбежала к матери, которая просто таяла от любования ею, обняла её, расцеловала плотно и звонко в обе щеки и, не позволяя ей встать, крикнула в прихожую высоким весёлым голосом:

– Алик, как там?

– Готов, – раздался мужской голос, и в дверях гостиной показался высокий чернобровый солидный человек в длинном чёрном кожаном пальто; он широко и уверенно улыбался и держал в руках казавшийся миниатюрным – на фоне его громоздкой фигуры – телевизор.

...Охи, ахи, все вскакивают, грымканье отодвигаемых стульев, переплески смеха. Плюгавчик аплодирует и кричит сорванно: «Клавчик, я тя ща 'асцелую!» В шуме прорывается тусин чётко артикулированный голос: «Мам, это тебе в спальню телек!» С другого конца, из-за спин, верещит Дарья Домовес: «А сколько я говорила: купи матери телек в спа-а-альню! Спасибо, Тусенька, дай тебе Бо-о-ог!»

Восемь человек, а галдят, как толпа, подумал Ильин. Он единственный не вскочил навстречу «Тусеньке», о нём забыли, и он остался один за столом. Клеопатра его, кажется, и вовсе не заметила... Толпа во главе с кожаным, шаркая, переместилась в спальню; Шурочка, бережно теснимая, подталкиваемая, к самой середине... В спальне, судя по выкрикам, принялись налаживать телевизор. «А краб, краб есть в этом доме?» – визгливо орал долдон.

Ильин заторопился – вдруг, неистово, почувствовав всем сердцем, всей душой, всем существом своим, тягу: бежать, бежать!..

Он проскользнул в прихожую мимо спальни, даже не глянув в отворённую дверь, откуда несся вдохновенный галдёж (всё, что там происходило, было уже глубоко неинтересно), выкопал из-под груды дублёнок и кожанок свой лёгкий ватерпруф, чертыхаясь, скинул идиотские тапки, резавшие пятки, и с наслаждением обулся в свои человеческие ботинки. Он уже взялся за замок двери...

Приключение, в которое вверг себя по своей инфантильной сентиментальности наш философ, наверное, закончилось бы на том, что он исчез не прощаясь – если бы не проклятая ящерица Дарья Домовес, будь она неладна. Враг рода человеческого, hostis generis humani, выпихнул её из спальни именно в этот момент!

– Сашуня, Сашуня! Твой гость убегает!!! – завопила рептилия, оборотясь к спальне от дверей туалета, куда она, собственно, и направлялась столь стремительно. Коричневая пятнистая лапа её на выключателе света застыла недвижно – как лапа варана на горячем камне пустыни.

Ильин взбесился.

– Ты... какого ч-ч-чёрта лезешь, куда тебя не просят?! – шёпотом заорал он на драматургиню, с наслаждением обрушивая что-то в себе, так долго мешавшее. Ящерица глаза выпучила было, но мгновенно пришла в себя.

– Ну-ка, продолжа-а-айте! – воскликнула она, морща каменный лобик. – Ах, как интерэ-э-эсно! Ну-ка, ну-ка!

Она опёрлась плечом на стену и величаво скрестила руки на несуществующих грудях. Она забыла о надобности, ради которой неслась в туалет столь целеустремлённо.

– По башке бы буцнуть тебя... дура!.. – прошипел Ильин в последней, запредельной ярости и дёрнул крючочек замка, но было уже поздно: в прихожую выбежала Шурочка. Ильин увидел её глаза – и замер, словно споткнулся, на пороге отворённой двери.

– Шурочка, мне в самом деле пора... Ну... спасибо... ну... прости, Бога ради... – бормотал он, давя в себе бурю.

– Мама, кто это? – тихонько спросила появившаяся следом из спальни Клеопатра. Она так и не сняла шубу.

Шурочка быстро пригладила волосы, полуприсела на подзеркальную тумбочку и томно прикрыла глаза.

«Неужто играет?» – раздражённо подумал Ильин.

– Господи, Кимочка... – простонала она. – Ты опять убегаешь... опять убегаешь!.. Как странно сложилось у нас с тобой: ты всё время бежишь меня... Бог есть на тебя или нет?! – вдруг выкрикнула она некрасивым фальцетом.

Дарья Домовес хмыкнула. Из спальни показалась полнокровная рожа долдона. Клеопатра махнула на него рукой, и рожа скрылась. Клеопатра внимательно и серьёзно смотрела на Ильина и о чём-то думала.

– Тусенька, – продолжала тем же тоном Шурочка, – это... Ильин Ким Алексаныч. Прошу любить и жаловать...

– Я уже поняла, кто это. Тот самый «очень почётный гость». Мама, почётному гостю пора идти, – спокойно отозвалась Клеопатра.

– Да... да-да-да... Пусть идёт... – Шурочкапожалаплечами и скрылась за дверью в спальню.

«Прям сцена в пьесе!» – мелькнуло в голове Ильина.

– Ступайте же, – сказала ему Клеопатра.

Дарья Домовес (медленно, со значением):

– Туся, он меня дурой назвал и грозил по голове буцнуть! Только маме не говори...

– Да вы што, тёть Даш?! – вскинулась Клеопатра, и лицо её потемнело. – Он?! Вам?! Грози-и-ил?!

Ильин поднял руки, будто на него пистолет наставили, пятясь, выскочил за порог шурочкиного дома, захлопнул дверь – и перевёл Дух.

Наконец-то он в царстве свободы!

И – прочь, прочь отсюда!..

5. В джипе

Словно влекомый водопадом, он помчался вниз, несся, прыгая через две-три ступеньки, как школьник. И мысли неслись вскачь: да, Клеопатра его дочь, и не надо перед собой разыгрывать комедию, ломаться!., чай, не артист!., да, потому и перевелась из ГИТИСа Шурочка в вонючий Ташкент, под папино генеральское крылышко, что забеременела тогда, у Лешего камня, и не могла в гитисовской общаге обретаться!.. И сроки все совпадают: Клеопатра на дипломе после пятого курса, а поступила в университет сразу после школы, значит, ей сейчас как раз 17 + 5 = 22 годика!.. Это твоя дочь, Ильин!.. Но это ты обдумаешь после, после! – а сейчас – прочь, прочь!.. Домой!

Свежий – морозный – ветер был сладок, упоителен. Ильин остановился на тротуаре рядом со своей «девяткой» и вздохнул во всю грудь. Его кто-то крепко взял сзади за локоть. Он оглянулся. Двое молодых людей очень знакомого ему типа стояли вплотную к нему. Через миг и запястье его захваченной руки тоже оказалось пережато словно железом.

– Вы сейчас сядете с нами вон в тот джип, и мы вместе подождём дальнейших указаний, – вежливо выдохнул ему на ухо один из них. От бандита пахло ментоловой жвачкой.

Ильин опешил... Теоретически он знал, что в таком случае надо вопить, сопротивляться, попытаться отбиться и бежать со всех ног: в такой оживлённый час, когда полна улица свидетелей, бандюки не будут стрелять – но он просто не успел об этом вспомнить; времени ему не дали, и спустя секунду он уже был затиснут на заднем сиденье огромного джипа, стоявшего неподалёку от его «девятки», между двумя молодыми бандитами со стандартными: тяжёлыми и тупыми – мордами одноклеточных. Третий, сидевший за рулём, большим пальцем левой руки натюкал номер на такой же, как у Шурочки, серебристой «Нокии» и произнёс в телефон негромко и буднично:

– Клавдия Акимовна, у нас полный комплект.

Ильин увидел, как на крыльцо шурочкиного подъезда вышел плечистый Алик в кожаном пальто и неторопливо огляделся; за ним стремительно выбежала Клеопатра, всё ещё в распахнутой лисьей шубе. В распахе мелькал красный костюм. Открыв дверь джипа, она бросила:

– Мальчики, побудем снаружи!

Бандиты покинули джип. Клеопатра села впереди. – Ким Александрович, – низким срывающимся голосом сказала она, – нам надо Познакомиться.

Она, не оглядываясь, подала ему через плечо паспорт.

– Вы моя дочь, я уже понял. – Всё-таки взгляните!

В голосе у неё зазвучал металл. Ильин вспомнил: «Она у меня железная!»

Ильин отвернул верхнюю корочку паспорта и прочёл: «Ильина Клеопатра Кимовна».

– Мать честная... – прошептал он поражённо.

– Мама любит вас безумно! – Клеопатра чеканила фразы. – Всю жизнь! Она ненормальная во всём, что касается вас. – Клеопатра вдруг застонала, и Ильину показалось, что она рыдает. Однако спустя секунду она уже продолжала в прежней манере. – А вы – дрянь... Вы ничего не поняли в маме, в её чувстве к вам!.. Как видите, она мне даже вашу фамилию дала!.. – У Клеопатры перебился голос, и она всхлипнула, но мгновенно справилась с собой. – Она вас всю жизнь ждала, жила этим: встретить вас! И нате вам – встретила!.. Явился!.. Здрасьте пожалуйста! Перебаламутил всё! На тёть Дашу руку поднял! Да кто вы такой, вообще?! Что вы знаете о ней?! Тёть Даша двух сыновей в Афгане потеряла, у неё, кроме мамы и театра, нет ничего в жизни, она вкалывает как проклятая, по восемнадцать часов из-за стола не встаёт, больная вся насквозь, на иньекциях живёт! Потому что кругом одни поганки, вроде вас!

Клеопатра опять не то застонала, не то зарыдала. Ильин всё еще держал в руке её паспорт.

– Никаких дочерних чувств я к вам не испытываю. Так что слушайте внимательно! – Она оглянулась на него, неторопливо вынула из его пальцев паспорт. Её лицо в свете уличных фонарей сделалось словно металлическим. – Сейчас вас отвезут в одно место, откуда вы уедете только после того, как я получу с вас... ну, скажем, пятьдесят тыщ баксов. Где вы их возьмёте, мне по барабану. Надеюсь, что эта сумма вас разорит. Я хочу, чтоб вы разорились. Помыкайте горя, как мы с мамой помыкали. Ваша квартира стоит пятьдесят тыщ? Наверное, стоит. Что будет с вами и с вашей семьёй, мне начхать. Как вам было начхать на нас с мамой. («Я не знал!..» – отчаянно прокричал Ильин.) Не орите! Процедуру выкупа мы с вами обсудим через пару часов. Я приеду к вам, потому что сейчас я не могу оставить маму, из-за вас у неё опять приступ. Я выпровожу гостей и побуду с ней, пока она не уснёт. Свалились на нашу голову!.. Всё! Да, кстати: у меня есть деньги, мне ваши баксы не нужны. Плевать я на них хотела!!! Я их отдам театру. Пусть тёть Даша гонорар за «Шкатулку» получит вовремя!

И она выскочила из джипа. Ожидавшим её снаружи бандитам она повелительно бросила что-то – что, Ильин не расслышал. Алик в кожаном пальто обретался здесь же. Клеопатра убежала, а бандиты сели внутрь. «На дачу Фомы, а там видно будет!» – прокричал им Алик, и только сейчас Ильин разобрал, что у него нерусский акцент. Джип завёлся мгновенно и рванулся вперёд почти беззвучно, мощно и мягко – по-звериному.

6. Дача Фомы

Джип мчался по вечернему городу. Мимо летели многолюдные тротуары с красивыми женщинами на них, яркие витрины, вообще – жизнь, из которой его так немилосердно выдернули. Ильин посмотрел на часы. Пять минут восьмого...

– Сегодня у Фомы пацаны из Железки будут... – зевнув, сказал водила.

– Ну, и хорошо, и мы с ними оттянемся, – отозвался второй. – Я уже давно в сауне не был. Только этого куда девать?

– Джамал сказал, чтоб его в холодную на кровать посадить... А там и Клава приедет. Потом, наверное, его ещё куда-то везти... Когда ж я домой си одни попаду?

И бандит-водила опять заразительно, в голос, зевнул.

Крупной статью своею она пошла в тебя, Ильин. Мозгами тоже, раз изучает философию в университете. Черты лица – от матери, но что-то и от тебя есть, вот эта посадка головы, полные губы, вообще очертание рта, ноздрей... Твоя, твоя дочь, Ильин, твоя, не сомневайся! – эта молодая бандерша, хозяйка цепи ювелирных магазинов, повелительница бандюков, «железная Клеопатра», подруга Джамала...

Встретились папаша с доченькой...

«Пятьдесят тыщ баксов... Пятьдесят!» – с ужасом думал Ильин.

Джип вылетел на окружную, помчался, лавируя меж обгоняемых авто. Манера езды водилы была бандитской, все виражи производились на полной скорости, агрессивно. Ильин пропустил момент, когда они свернули на узкое и пустынное шоссе. Извилистое, оно крутилось в лесу. Он не узнавал местности.

Ильин вообще-то был не робкого десятка. Поэтому он не потерял головы, хоть и впервые участвовал в подобном; он, тщательно высматривая дорогу (хоть по какому-нибудь признаку вызнать, что за местность, куда везут!), молился про себя, чтобы его не стали обыскивать и не забрали у него из ватерпруфа сотовый телефон (чтобы этот телефон не затиликал, он его сразу, как рванули давеча от Шурочкиного дома, отключил).

Бандит сбавил скорость; миновали пост ГАИ, причём Ильину показалось, что офицер-гаишник приветственно махнул полосатой палочкой бандиту-водиле... «Ахмет дежурит», – равнодушно констатировал второй. Метров через сто круто свернули влево, и кончился асфальт; пошла грязная, ямистая, обледенелая щебёнка; вскоре и лес кончился, вокруг расстилалось снежное поле с редкими кустиками да вдалеке теплились огоньки какой-то деревни, которые помигали Ильину дай сгинули... Минут через десять подъехали к кирпичному забору с узорчатыми воротами из кованого железа. Водила неторопливо вылез, гнусной перевалистой походкой на кривых ногах, мотая под светом фар полами расстёгнутой короткой дублёнки, подошёл к воротам и открыл их... Ильин отметил, что на воротах нет никаких замков.

– Слышь, мужлан, – обратился к Ильину второй, оставшийся в машине. Он, кряхтя, перекарабкался на шофёрское сиденье. – Ты шоб не дёргался, ладно? А то почки недосчитаешься.

Ильин знал, что – по правилам бандитов – на такие обращения надо отзываться – вслух: дескать, хорошо, услышал, понял, дёргаться не буду. Но он промолчал, проверяя реакцию. Реакции не последовало. «Небрежно работают», – подумал Ильин, «всерьёз не принимают».

Въехали на просторный двор; фары джипа высветили угол большого кирпичного дома – из тех, которые сотнями понаставлены в Подмосковье, выстроенные в новые сумасшедшие времена какими-то шалыми.

– Вылазь, – приказал ему подошедший водила.

Ильина привели не в дом, а на задок двора, в старое дощатое сооружение, которое когда-то, видимо, служило жильём, может быть, прежним хозяевам участка... Один из бандитов по дороге исчез, а второй, введя Ильина в этот затхлый сарай, включил свет – стосвечовую лампочку в патроне, свисающем с обитого фанерой потолка. Яркий свет ударил по глазам. Здесь несло хладом и плесенью: даже призраки людей, когда-то живших здесь, явно покинули эту халабуду. Никакого тепла. Мёртвая аура. Метамир. Мебель отсутствовала, даже стула не было – лишь допотопная голая кровать с панцирной сеткой и металлическими грядушками возле дощатой стены, покрытой грязными пятнами плесени.

– Здесь и подождёшь Клавдию Акимовну... – сказал бандит. – И тихо штобы. Такой аппарат видел?

Он сунул к лицу Ильину кулак с заострённой металлической палочкой, напоминающей авторучку. Ильин отшатнулся непроизвольно. Бандит с ухмылкой нажал на какую-то кнопочку на «авторучке», и Ильин увидел почти прозрачный голубоватый острый язычок пламени, сантиметра полтора длиной, с тугим шипением бьющий из острия.

– Две с половиной тыщи градусов, – проинформировал бандит. – Производство Япония. Гарантия.

– Не Клавдию, а Клеопатру, – процедил Ильин. Бандит скривил рот и убрал «авторучку». – Ништяк...

– И не «Акимовну», а без «а»: Кимовну. – Ништяк, я сказал.

– Что ты заладил: ништяк, ништяк... Клеопатра Кимовна Ильина. Верно? Вот так. Это моя дочь. Меня звать Ким. Ким Александрович Ильин. Паспорт показать?

Настойчивость Ильина сделала своё дело: бандит взглянул на него задумчиво-вопросительно, что-то прикинул про себя, посоображал... Серые алюминиевые глаза его на миг сделались человеческими... С грохотом, топая, вбежал второй, косолапый, как паук; в руках у него Ильин увидал наручники.

– Пацаны уже в сауне, пошли!.. Ну-ка, мужлан!..

Он схватил Ильина за левую руку, и спустя секунду Ильин оказался прикован к грядушке кровати.

...И остался Ильин один. И обрушилась на него пустота – глухая, беззвучная.

Как воскликнула давеча Шурочка? «Да есть ли на тебя Бог???» А ведь это выклик из души, годами выстраданный.

Что-то произошло тогда, в те лучезарные дни любви; то ли он слово какое по мальчишеской беспечности необдуманное ляпнул, что её обидело; то ли что-то сделал не так. Да, она тогда внезапно уехала из Треславля в свою Москву, сухо простившись с ним, а он не придал значения, обещал, что в сентябре обязательно заглянет к ней – что там ехать от Рязани-то: три часа на электричке! Но когда попал в Москву (в ноябре, а не в обещанном сентябре), её уже не было, подруги по комнате в общаге объяснили – всё, мол, отчислена и упорхнула; адреса не оставила. Почему он сейчас – сегодня – не спросил у неё, что же такое тогда случилось в Треславле? Не спросил, хотя это первое, что он должен был спросить. Господи, мутота какая-то, тайны идиотские, недоговоренности, умолчания, клубок обид и – чего ещё? К чёрту! Всё к чёрту! Не к чёрту лишь то, что он сидит в наручниках в плену у бандитов, и родная дочь вымогает у него 50000 баксов!!!

Во какие лихие времена настали на Руси-матушке! Бог мой, что ж это делается на белом свете?

Он посмотрел на часы, сдвинув с них наручниковый браслет. Четверть девятого. Ехали на дачу Фомы около часа. Недалече от Москвы, недалече. Ну, что: пора звонить Парамону? Пожалуй.

Он прислушался. Стояла мёртвая тишина.

Только теперь он ощутил адский холод. Пижонский ватерпруф ни черта не грел. Холод пробирал до костей, до нутра. А «где-то далеко» лежит на сиденьи его машины его чудная меховая шапка. На миг тёплые мысли о недостижимом доме застлали разум, как поле боя затягивается дымовой завесой. Как раз сейчас Сонечка пришла домой. Зинуля, недовольная тем, что её оторвали от компьютерных игр, отправилась на кухню ставить чайник. Сонечка, стаскивая в прихожей свои старенькие зимние сапожки, спрашивает её, не звонил ли папа.

Ильин вытряхнул из головы эти расслабляющие волю видения, решительно встал, передвинув браслет наручников вверх по грядушке, сколько можно было. Он схватился за грядушку и, с грохотом волоча за собою кровать (колесики внизу грядушек заржавели и не крутились), добрался до порога комнаты и выглянул в тёмный коридор.

– Пацаны! – негромко позвал он.

Подождав, он плотно закрыл дверь комнаты и выхватил из внутреннего кармана ватерпруфа телефон – с чувством, с каким, наверное, из ножен во времена д'Артаньяна выхватывали шпагу. Зажглись зелёненьким родные кнопочки, зажглись, милые, не подведут. Он натюкал номер Парамона. Занято. Ч-ч-чёрт! Клеопатра придёт к десяти. Бандиты вылезут из сауны самое позднее в половине десятого. У него чуть больше часа... Парамон! Бросай трепаться! Он тюкнул кнопку «redial». Опять занято.

Его взгляд упал на панцирную сетку. Такая кровать стояла у них когда-то в Треславле на дачке, в саду. Эта сетка крепится к грядушке особыми, цилиндрическими пазами. А ну-ка?!

Он так рванул сетку, что чуть руку себе в запястье не сломал наручниками. Те же пазы, только закрашенные Бог знает сколько лет назад. Он осторожно повалил кровать на бок, морщась от боли в пораненном запястьи. Он содрал там кожу. Он перестал вслушиваться в тишину, восьмым или каким там чувством догадываясь, что бандиты в спокойствии и о нём не озабочиваются. Изо всей силы, на какую был способен в своей согбенной позе, он споднизу так саданул ногой по раме сетки, что сетка – о чудо! – с грохотом выскочила сразу из обоих пазов.

Он подождал, подобравшись весь, не будет ли какого отклика на грохот. Нет – тишина, тишина-а-а... В сауне бандиты. Кайфуют.

Он подхватил грядушку, показавшуюся фазу необыконовенно лёгкой, и побежал с нею в коридор. Ворота у этих ублюдков открыты, мелькнула мысль. Теперь главное – проскочить пространство двора.

Дверь из халупы, однако, не открывалась, запертая снаружи основательно: на засов. Не медля ни секунды, Ильин побежал назад, в комнату (бежал почему-то на цыпочках). Рамы на окне оказались забиты наглухо, гвоздями. Если бы Ильин поразмышлял хотя бы долю секунды, что делать, он бы заколебался и, пожалуй, не решился бы ни на что – хоть это и расходилось с логикой его первого шага; но этой доли секунды он не дал себе, а с разбегу грохнул грядушкой в раму, и рама вывалилась из трухлявой основы и упала наружу в снег, и даже стёкла не зазвенели. Вот это удача! Ильин пролез в прореху, цепляясь ножками грядушки за обрамку окна, и спрыгнул на землю. Им владело отчаянное, вдохновенное настроение, в глазах слёзы стояли, и горло перетискивало спазмой. Попадись ему сейчас бандит навстречу – он бы, ни секунды не медля, с восторженной, гибельной яростью кинулся бы в драку, и дрался бы отчаянно, тем более имея в руках такой тяжёлый инструмент, как кованая кроватная грядушка.

С проклятой грядушкой в руках Ильин двинулся в глубоком снегу (который отчаянно набивался в ботинки, но что ж поделаешь!) к углу кирпичного дома. Этот участок «поместья» был необитаем, и даже окон в доме на эту сторону не выходило. Но дальше, за углом, уже брезжил свет от какого-то далёкого фонаря, а в углу двора располагалась, очевидно, стоянка для машин, потому что Ильин угадал в полутьме несколько иномарок, поставленных в порядке. С комфортом обустроились бандюганы...

Он прислушался, потом осторожно, как видел в кино, одним глазом выглянул за угол. Освещенный двор был пуст. У ворот, до которых было метров двадцать, стоял знакомый джип, идиотски огромный, как экскаватор, и отсверкивал фарами. Ильин прикинул, спланировал: пригнувшись, пробежать по снегу под окнами (из которых только в одном горел свет), там до джипа останется метров десять – собственно, самых опасных, убийственных! – вот их-то и надо перемахнуть, а за джипом – спрятаться, перевести дух, оценить обстановку и – выбираться за ворота, к чёрту отсюда! – что тоже, кстати, дело рискованное: бандиты могут узреть, как ворота открываются.

Итак!.. Ильин перевёл дух. Такие приключения – для мальчишей-кибальчишей двадцатилетних, а не для сорокалетнего кандидата наук, философа, отца семейства, подумал он. Тоже мне, Джеймс Бонд!

Он собрался с духом, изготовился, поудобнее прихватил двумя руками грядушку, сделал вдох – и бросился через двор, к джипу, в его спасительную тень.

Бросок остался незамеченным. Некому его было замечать: лишь фонарь одиноко освещал вход в дом и часть двора, но фонарь – вещь неодушевлённая; бандиты же отдыхали в бане – в отдельно от дома стоявшем кирпичном флигельке с изящной башенкой; из флигелька донёсся взрыв смеха; это смеялись счастливые и злобные инфузории, по Божьему недосмотру получившие при рождении облик людей.

Ильин огляделся.

До ворот – два метра; на воротах – накручена цепь без замка. Охламоны! Что владело Ильиным в следующие несколько секунд, вряд ли поддается определению: внезапно преодоленный страх, презрение к одноклеточным, какое-то эйфорическое веселье на грани отчаянья. Это было секундное помешательство, конечно, иначе бы Ильин не полез бы столь дерзко в джип, а пополз к воротам. Но его рука сама, без приказа, потянулась к ручке. Дверца открылась мягко, смазанно, бесшумно. Ключи торчали в замке зажигания. Какое же у них спокойствие, у этих ублюдков, они ничего не боятся! Ах, если б не грядушка! Слинять от них на их же джипе!.. Это было бы красиво. В стиле Джеймса Бонда. Ильин выдернул ключи и швырнул их за забор. Совершив это, он содеял и ещё одно святотатство: запустил свободную руку под приборный щиток, нашарил там пук проводов и дёрнул его изо всех сил. Правда, при этом мыслишка прочиркнула: вот уж теперь, если поймают, точно убьют; или нагрузят уже не пятьюдесятью, а стами тыщами.

Провода оторвались от контактов, он это почувствовал. Амбец, машины у них нет, подумал наш философ. И в этот момент взгляд его упал вглубь двора, где мерцали в темноте иномарки... Ведь ублюдки бросятся за ним вдогонку вмиг, как волки, с одной эмоцией: разорвать] Ильин метнулся к колёсам джипа, вывинтил колпачки и воткнул их головками в нипеля; в тишине раздалось шипение спускаемых шин. Вот теперь пусть сначала отволокут от ворот джип – этакого монстра, дана спущенных-то колёсах! – а потом только смогут выехать. Это даёт ему ещё несколько минут. Всё, Джеймс Бонд, руки в ноги!..

Одной рукой снять беззвучно цепь с воротины было трудно, но Ильин сделал это и выскользнул со двора. Усилием воли, давя желание броситься со всех ног прочь, он аккуратно примкнул створки ворот и намотал цепь на прежнее место.

От ворот новоиспечённый Джеймс Бонд побежал по дороге со всей скоростью, на которую был способен. От шоссе до дачи Фомы они ехали минут десять; по такой дороге это километров восемь – десять, прикинул он. Это два часа хода пешком. Они, конечно, очухаются раньше.

Он семенил почти вслепую, ибо здесь освещать пространство было нечему. Вверху, в чёрном зимнем небе, крошечными бесполезными точечками рябили такие далёкие звёзды.