355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » авторов Коллектив » Эта гиблая жизнь » Текст книги (страница 12)
Эта гиблая жизнь
  • Текст добавлен: 7 октября 2016, 11:48

Текст книги "Эта гиблая жизнь"


Автор книги: авторов Коллектив



сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 44 страниц)

10

Нос к носу с наглым бандитско-воровским мурлом Перевалову пришлось некоторое время спустя столкнуться еще раз. Теперь уже – на барахолке или, как ее официально именовали, вещевом рынке.

Старый школьный приятель Перевалова, тоже недавний инженер, весьма успешно переквалифицировавшийся в челнока-коммерсанта, предложил стать его компаньоном. Дело свое приятель расширял и нуждался в помощниках. Попробуй, сказал он, сначала в палатке поторговать, а как товар распродадим, поедем за новым за границу. Пока тебе – пять процентов от выручки, дальше – посмотрим, как дело пойдет.

После неудачной сельскохозяйственной эпопеи Перевалов был совсем на мели, поэтому с радостью согласился, даже не спросив себя, а сможет ли – ведь за всю жизнь коробки спичек не продал.

Торговая его карьера, впрочем, закончилась так же стремительно, как и началась...

Толкучка находилась на юго-восточной окраине города и начиналась сразу за трамвайным кольцом. По сути, это был еще один город, только торговый, состоящий из десятков палаточных рядов-улиц с бесконечной людской толчеей на них. В этом гигантском универмаге под открытым небом в палатках, контейнерах, с лотков и просто с рук можно было купить все – от шурупа и карандаша до собольей шубы и суперсовременного автомобиля.

Торговое место приятеля находилось довольно далеко от центрального входа, но народу хватало и здесь.

Приятель торговал в основном кожаными куртками и обувью. Первые дни, вводя Перевал ова в курс дела, он рассказывал о товаре, его свойствах, ценах, о том, как преподносить товар покупателю, и Николай Федорович дивился, с каким знанием дела и вкусом приятель об этом говорил. И не только говорил, но и давал тут же практические уроки. Он выкладывал перед покупателем курточку, распахивал ее, заставлял щупать и кожу, и подкладку, и замок-молнию; он прикладывал ее к плечам покупателя, чуть ли не силком впихивал в рукава ошалевшего от такого натиска клиента и все говорил, говорил, говорил, вознося хвалу товару, пересыпая искрометную речь свою шутками-прибаутками и каламбурами. Он был похож в эти моменты на завораживающую пением сирену, насказителя-кайчи, слагающего на глазах изумленного покупателя эпос о замечательной кожаной курточке, счастливый обладатель которой сможет почувствовать себя настоящим мужчиной, почти что былинным героем.

Подобная легкость контакта и общения Перевалова восхищала, но самому была недоступна. Перед покупателем он деревенел, как кролик перед удавом, во рту появлялась противная сухость, язык прилипал к нёбу, и слова выцеживались с трудом и мучением.

– Лапши им побольше вешай, лапши! Ля-ля, тополя и все такое... Особенно бабам. Они ушами не только любят, но и покупают, – наставлял приятель.

Перевалов, пересиливая себя, пробовал следовать советам. Но «лапша» получалась какая-то вялая, кислая. Покупатели недоверчиво косились на него и отходили. Мрачнел и приятель, видя это.

Перевалову становилось страшно неуютно, даже знобко, и он с тоской думал, что и здесь, наверное, не попадет в струю нынешней жизни, и тут ему не климат. И завидовал и приятелю своему, и соседям по торговому ряду, таким же, как успел понять, сродни ему, итээровцам, сумевшим перестроиться на новый лад и найти себе новую нишу.

Так промучился Перевалов с понедельника до пятницы, а в пятницу случилась беда.

Как обычно, рано утром они с приятелем прибыли на свое торговое место, раскинули палатку, разложили товар.

– Сегодня поработаешь один, – огорошил вдруг приятель, – а мне надо контейнер с товаром получить. Ближе к вечеру за тобой заеду, заберу. Так что – давай, а я помчался...

Перевалов остался один, и сразу же закралось нехорошее предчувствие. Что-то, мнилось ему, должно с ним сегодня обязательно произойти. Что, почему и с какой стати – объяснить себе не мог, но предчувствие не покидало, бродя в нем холодным сквозняком.

Весна в том году была ранняя, но слякотная. Жидкая грязь чавкала между рядами под ногами редких в это буднее утро покупателей. В палатках от нее спасались набросанными на землю картонками, но грязь все равно прорывалась из-под них наружу струйками и крохотными фонтанчиками.

Невысокого, крепенького, бойкого парнишечку в короткой, до пояса, цвета черной весенней грязи кожанке и таких же, в тон ей, джинсиках, Перевалов заприметил издалека. Парнишечка хозяйски уверенно продвигался от палатки к палатке, свойски перебрасывался двумя-тремя фразами с продавцами и небрежно протягивал руку. Продавец вкладывал в нее несколько бумажек, и рука тут же ныряла в объемистый кошель на животе, именуемый в народе «Желудком». Парнишечка переходил к следующей палатке, и процедура повторялась. И чем ближе подбирался к Перевалову парнишечка, тем ознобней Николаю Федоровичу становилось.

Но вот парнишечка остановился против него, изучая колким буравящим взглядом голубовато-льдистых глаз под белесыми бровями. Был он белобрыс, и короткая, чуть ли не под нуль, стрижка делала бильярдно круглую голову его похожей на одуванчик.

– Новый, что ли? – спросил наконец он. Перевалов неопределенно пожал плечами.

– А кто у нас тут стоял? – наморщив лоб, стал вспоминать белобрысый. – Кажись, Васильич...

Приятеля Перевалова звали Петром Васильевичем, но по причине солидной по габаритам фигуры его чуть ли не с молодых лет все величали Васильичем.

– Так ты сёдни за него... – догадался парнишечка, лучезарно улыбнулся, не оттаивая, впрочем, но все же мягчея взором, и тут же построжел. – Ладно, кто за кого – дела ваши, а наше дело – свае бабки взять.

Как и возле других палаток, он небрежно протянул руку.

– Простите, я не понял... Что за бабки?... Вы, собственно, кто? – путаясь в словах, забормотал Перевалов.

– Кто, кто... Дед Пихто!.. – воззрился на него парнишечка. – Васильич с тобой, что ли, инструктажа не проводил?

Перевалов помотал головой. Приятель действительно ни о чем таком его не предупреждал.

– Ну, Васильич дает! – удивился белобрысый и назидательно сказал: – Так вот, запомни, лох, все должны платить. С каждой палатки – стольник. Понял?

– За что? – заупрямился Перевалов, хотя уже и догадался, кто перед ним и с кем он имеет дело. И то, о чем раньше знал из газет или телепередач, сейчас представало перед ним в своем натуральном виде. – За место Васильич администрации вперед заплатил, – попытался объяснить Николай Федорович.

– Так это не за аренду – за охрану. Ты платишь, мы тебя охраняем. Чтоб не наезжал никто, – объяснил белобрысый. – А милиция на что? – не сдавался Перевалов.

– Да что твои менты, в натуре, могут? Они, если что, и возникать-то не станут. Короче, кончай базар и гони, козел, стольник!..

За сегодняшнее утро Перевалов еще ничего не успел продать, и стольника у него просто не было. Можно было бы, конечно, попытаться перехватить у соседей или попросить отсрочку до прихода Васильича. Но Перевалова болезненно задевал и сам факт открытого вымогательства, и та бесцеремонная наглость, с которой действовал этот, в сыновья ему годившийся, молокосос.

– Сам ты козел! – вспылил Перевалов. – Иди давай отсюда!

– Что-что? – не поверил своим ушам парнишечка.

– То самое... Проходи мимо...

– Ладно... – недобро усмехнулся белобрысый. – За базар ответишь. И, круто развернувшись, торопливо зашагал прочь.

– Зря это вы... – осуждающе сказала женщина из палатки напротив. – Они все равно вас в покое не оставят.

– Только себе хуже сделали, – поддержала ее продавщица из палатки слева.

И очень скоро Перевалову пришлось убедиться в их правоте. Минут через двадцать он снова увидел белобрысого вымогателя. Был он уже не один, а в сопровождении двух таких же коротко стриженных, обтянутых черной кожей и джинсой, битюгов. Масти они, правда, были иной и походили на подбирающихся к издыхающему зверю воронов. Челюсти их методично двигались, гоняя между зубов жвачку, а тупые физиономии не выражали ровным счетом ничего.

Троица остановилась у палатки Перевалова. Теперь их разделял только низенький раскладной столик, служивший прилавком, на котором были разложены образцы обуви.

– Этот? – кивнул в сторону Николая Федоровича один из битюгов.

– Он, – подтвердил белобрысый.

– Как торговля? – поинтересовался бесцветным хрипловатым голосом другой битюг.

– Да никак, – чувствуя предательское дрожание голоса, ответил Перевалов.

– Видишь, Белый, мужик еще бабок не надыбал, а ты его трясешь, – все тем же бесцветным голосом попенял битюг белобрысому. – Может, скидку новичку сделаем? Пусть товаром на первый раз рассчитается. Тут кроссовочки для тебя, Белый, есть ништяк. А я вот ветровочку померяю...

Битюг по-хозяйски снял со стенки палатки понравившуюся вещь, деловито расправил, ощупал ее и сказал:

– А и мерить не буду. С пивом – потянет!

Он перекинул ветровку через руку и двинулся вдоль ряда дальше. Белый, прихватив пару кроссовок, поспешил за битюгами.

– Да вы что!.. Куда?... Верните товар!.. – рванулся за ними Перевалов. Троица и ухом не повела.

– Стойте, сволочи! – заорал вне себя Перевалов. Троица тормознулась, развернулась лицом к Перевалову.

– Мне послышалось или правда кто-то тут возгудает? – сказал битюг с ветровкой, не меняя прежней своей интонации, и троица, будто слова его были командой, двинулась обратно.

Она надвигалась на Перевалова тяжелым, готовым раздавить, вмять в грязь асфальтовым катком, и Николай Федорович невольно попятился, продолжая бубнить деревенеющими губами:

– Товар верните... Верните товар...

Троица приблизилась к Перевалову вплотную, обдала сложным амбре пива, курева и жевательной резинки.

– Так что ты сказал? – спросил битюг с ветровкой на руке.

– Товар отдайте... – почти прошептал Перевалов.

– Ничего ты, однако, не усек, – осуждающе покачал головой бандит с ветровкой.

– Еще и оскорбляет, – вставил белобрысый.

– Вот именно! – согласился битюг с ветровкой и вздохнул: – Придется поставить на вид.

Он вдруг резко и коротко замахнулся, и Перевалов непроизвольно отшатнулся.

– Не боись, бить не буду, – успокоил битюг. – Зачем нам «разбойное нападение», «тяжкие телесные» и прочее. Ты сам сейчас упадешь. Запнешься и упадешь...

И в то же мгновение, почувствовав мощный толчок в грудь, Перевалов отлетел в глубину палатки и рухнул на мешки и коробки с товаром.

Он хотел вскочить и не смог: в груди сперло так, что ни охнуть, ни вздохнуть.

Троица между тем принялась деловито крушить палатку. В Перевалова полетели сорванные с крючков вещи, обувь. Потом обрушился на его голову – едва успел прикрыть ее руками – раскладной столик-прилавок. В довершение выродки свалили палатку, которая погребла несчастного Перевалова могильным курганом.

Когда Николай Федорович наконец выкарабкался наружу, глазам его предстало печальное зрелище. Варварам этим показалось мало просто раскидать вещи, они еще и в грязи их вываляли, ногами со злорадным остервенением на них потоптались.

Перевалов беспомощно озирался, торча, как печная труба на погорелище, ловя на себе удивленные взгляды проходящих мимо покупателей. Его душили бессильные слезы. Убивал не только учиненный мерзавцами погром. Не менее обидно было и то, что никто вокруг пальцем не шевельнул пресечь, остановить распоясавшихся рэкетиров, прийти на помощь. Наоборот, еще и соли на рану насыпали, напомнив, что предупреждали – не связывайся, не лезь на рожон, уступи, смирись, делай, как все, и спи спокойно.

Вернувшийся после обеда приятель, увидев погром, долго молчал, выковыривая из грязи то одну вещь, то другую, наконец сказал:

– Я, Федорыч, конечно, тоже виноват, что запамятовал предупредить тебя насчет этих ребят – у них как раз по пятницам обход, но и ты хорош... Чего было в пузырь-то лезть, на дурацкий принцип идти. Не видишь, что ли, что вокруг творится, в какое время живем? Соображать надо!..

Приятель все же оказался человеком благородным и возмещения убытков не потребовал, но точку в его торговой карьере поставил.

11

Беда, говорят, не приходит одна. Отвори ей ворота – въедет во двор целым составом.

Не успел Перевалов от рэкетиров очухаться, как новое ЧП. Не с ним, правда, с супругой, возжелавшей быстро и бесхлопотно обогатиться.

Финансовая компания с красивым названием «Лазурит», куда жена Перевалова вложила свои не ахти какие средства, в одночасье лопнула и бесследно исчезла с горизонта. Еще вчера исправно функционировала, принимала деньги от клиентов (выдавать, однако, проценты уже не выдавала, повесив объявление, что просит не беспокоиться, скоро выдача возобновится), а сегодня – как и не было никогда на свете этой конторы: офис пуст, даже кнопки канцелярской в нем не сыскать, безлюден, по комнатам ветер гуляет-насмехается. Мол, нате вам, выкусите! Не знали разве, что жадность фрайеров губит?...

И заметались бедные вкладчики, как в мышеловке. Обман, закричали, караул! Ограбили, запричитали, без ножа зарезали! Держите их, ловите!..

Кого? Где? Кому ловить-то? Кого винить в собственной глупости и ротозействе? Сами же доверили козлам-мошенникам свою капусту. Ни козлов теперь, ни капусты...

Но безутешны были те, чьими скромными сбережениями строилась внезапно обрушившаяся пирамида. Почему их вовремя не предупредили, не удержали от опрометчивого шага (удержишь, пожалуй, если рвались, как форварды на забивание решающего гола), не подстелили соломки, наконец?...

И вот уже новая организация из горя этого выклюнулась под названием «Общество обманутых вкладчиков». «Лазурит» ведь не один такой был и не один он в нужное для его владельцев время лопнул. Так что сам Бог велел обманутым вкладчикам объединяться, чтобы коллективно мстить за свои обиды, а главное, за неимением сбежавших ответчиков, найти, с кого спрос учинить.

Да и искать-то особо не надо. Не на необитаемом острове ведь живут – в государстве. С него и спрос! Пусть расплачивается за чужие грехи. Жираф большой – с него не убудет...

Оправившись от удара, супруга Перевалова активно включилась в борьбу за честь и достоинство обманутых вкладчиков и по вечерам надоедала Николаю Федоровичу с эмоциональными, в картинах и подробностях, рассказами о происходящих в их «Обществе» процессах.

Впрочем, эти «процессы» Перевалов и сам имел возможность лицезреть, когда однажды, поддавшись уговорам жены, посетил очередное собрание «Общества».

Люди толклись здесь в основном в возрасте. Гвалт и ор в одном из пустующих помещений бывшего «Лазурита» стоял, как на переполненном стадионе. Возбужденные вкладчики были настроены воинственно. Слышались проклятья в адрес руководителей всех рангов: от столичных до местных. Виноваты были все. Однако в огород «Лазурита»; к удивлению Перевалова, камня никто не бросил. Словно боялись: вдруг хозяева его так же, как и пропали, нежданно-негаданно объявятся и покарают тех, кто против вякал – не отдадут взад денежки.

Напряжение росло. Уже предлагали составить грозную телеграмму с последним предупреждением главе государства, допускающим «пирамидальные» безобразия и плохо обеспечивающим конституционные гарантии. Уже слышались призывы идти на столицу маршем пустых кошельков и, объединившись с обманутыми вкладчиками всей страны, биться лбами о мостовую перед домом правительства до тех пор, пока не вернут им все деньги с обещанными суперпроцентами...

Все это напоминало Перевалову революционный митинг, и казалось, что вот-вот, когда народ дойдет до точки кипения, начнется раздача оружия и патронов. Николай Федорович инстинктивно оглянулся, ища глазами выход, но за пугающим отсверком горящих взоров не смог его разглядеть.

– Мы образуем партию, станем реальной политической силой и тогда заставим с собой считаться, вытряхнем с кого надо не только свои кровные, но и сами сделаем их историческими лишенцами! – услышал вдруг Перевалов, перекрывающий гул и гомон, знакомый голос.

Он вытянул шею и не поверил глазам: это был он, бывший парторг, бывший кандидат в депутаты, а теперь, значит, предводитель обманутых вкладчиков, которых он по привычке и неуемному политическому зуду сколачивает не то в партию, не то в секту. Безумный фанатичный огонь во взорах многих здесь присутствующих давал больше оснований предположить последнее. Хотя, честно говоря, особой разницы между тем и другим Перевалов в последнее время не замечал.

То, что парторг и на сей раз оказался в нужном для себя месте и в нужное время, невольно подтвердила супруга Перевалова, проговорившись, что главное для их «Общества» сейчас – решить проблему брошенного «Лазуритом» впопыхах помещения.

Недвижимость эта находилась в центре города, имела немалую цену и куском была лакомым. А если бывших вкладчиков еще и в партию преобразовать, и брать, как полагается, членские взносы, да помимо того, привлечь под партийные знамена нужных людей при хороших возможностях, то тем паче было за что бороться вождям «обманутых».

А Перевалову после того собрания подумалось, что, наверное, все они, рядовые граждане своей страны, сегодня – «обманутые вкладчики»: свои силы, умение, талант, старания, душу вкладывали в одно, а подсовывают им взамен совсем другое. В который уже раз в истории подменили им икону и заставляют молиться вовсе не на то, что действительно свято.

Но это бы еще полбеды. В конце концов по-настоящему ценен и свят не тот храм, внутри которого находятся они и который то рушат, то жгут, то воскрешают из злого пепла под покаянные речи, а тот храм, который внутри них самих. Но ведь и до этого храма добираются, подтачивать и расшатывать пытаются...

«Общество обманутых вкладчиков» телепалось еще довольно долго, обрастая скандалами, склоками, судебными тяжбами. В чью собственность перешло помещение «Лазурита» – понять было трудно. Арендовали его теперь многочисленные фирмы и фирмочки. Вкладчикам же, естественно, никто никаких денег так и не вернул.

Зато бывший парторг в любом случае в накладе не остался. Опираясь на плечи вкладчиков, он после очередных выборов занял кресло депутата областного законодательного собрания. О вкладчиках тут же забыл – не до них государственному человеку, который теперь мыслил другими масштабами, то есть «в общем и целом».

Супруга Перевалова дорогу в «Общество», Слава Богу, довольно быстро забыла. И не то чтобы прозрела и рукой махнула на потерянные по собственной глупости деньги, а просто жизнь теперь ставила супругов Переваловых перед куда более трудными и тяжелыми вопросами...

12

Пока Перевалов взращивал огород, пытался торговать, какие-то другие источники дохода искал, а жена его ждала золотого дождя у подножья иллюзорной пирамиды, очень стремительно подрастали их дети. И создавали новые проблемы.

Дети у Переваловых были погодками, но уравновешенный и рассудительный старший сын рядом с младшей сестренкой смотрелся мудрым старичком. Он все что-то мастерил, паял, ковырялся с радиодеталями, чертил схемы, выказывая явно отцовские гены, и Перевалов втайне гордился им. Дочь же была милой егозой, больше маминого, чем папиного темперамента, хотя как ласковое теля успешно сосало обоих родителей. Нельзя сказать, что Перевалов кого-то из детей выделял и баловал. Каждый получал свою долю отцовского тепла и заботы.

И все было б хорошо в этой рядовой нормальной семье, не жировавшей, но по меркам своего общества жившей в приличном достатке, до тех пор, пока глава семьи твердо стоял на ногах, занимался своим делом и был спокоен за завтрашний день. Выбили его из этой колеи – опасно накренилось и закачалось все семейное гнездо. И на детях это как-то сильнее всего аукнулось.

Когда-то, во времена детства и юности Перевалова, все были равны. Так, по крайней мере, им внушали и следили, чтобы никто не высовывался, не выламывался из общего строя и поперед него не забегал. И как все резко смешалось сейчас!..

Бедность стала пороком. И очень даже большим. Это подчеркивалось везде и всюду. И в газетных статьях, с восторгом расписывающих блестящие финансовые успехи новоиспеченных нуворишей. И в телепередачах, представляющих этих кузнецов золотого тельца как героев современности, гордость и надежду нации, хотя еще недавно их заслуги смело можно было определять как уголовные деяния под названием «спекуляция в особо крупных размерах» или «афера», или еще нечто в этом же роде. И в различных телеиграх и телевикторинах, призывавших стать миллионером, разжигавших алчность. И, конечно же, в рекламе, на каждом шагу напоминавшей, что человек без денег – нехороший человек.

Даже в родном ЖЭУ, куда Перевалов, будучи уже безработным, поспешил после случайного заработка частично погасить задолженность по квартплате, его встретили как лютого врага, вылив на него ушат оскорблений, общий смысл которых сводился к тому, что из-за таких, как он, и они вовремя не получают зарплату.

Но, пожалуй, наиболее остро ощутили, что бедность – порок, да еще какой, дети, вообще все юное поколение. Об этом Перевалов мог судить по своим отпрыскам.

В школу они пошли на закате эпохи всеобщего равенства, но вскоре очутились в ее Зазеркалье. И не то угнетало, что кто-то лучше одет-обут, кто-то хуже, у кого-то пейджер, а у кого-то даже и сотовый телефон, а то, что и со стороны учителей не стало равного и справедливого, по достоинствам человеческим, а не богатству, отношения к подопечным своим. Нищая школа, брошенная на произвол судьбы, как и многое другое, в их разоренном, разворованном государстве, нуждавшаяся во всем сразу – от зарплаты до ремонта и денег на электричество, отопление и т. д., заискивала перед богатенькими родителями в надежде на щедрость их подаяний. Богатенькие же деточки (яблоки ведь от яблонь недалеко падают), в свою очередь, хорошо чувствовали силу богатства родителей, а значит, и свою тоже, и вели себя в школе по-хозяйски. Да и как иначе, если директор или завуч, не говоря уж о классном руководителе, время от времени, нижайше кланяясь богатеньким папам-мамам, выпрашивали деньги то на одну школьную нужду, то на другую.

С родителей бедных проку не было никакого, а потому и к их детям такие же нищие учителя относились с плохо скрываемым презрением, почти с враждебностью, как к сорнякам на грядке. И чем беспросветнее становилось положение родителей, тем презрительнее и враждебнее было отношение к их детям.

Все чаще то дочь, то сын Перевалова возвращались из школы в слезах. Дочь закатывала истерики, что ее «крутые» (она так называла богатеньких одноклассников) дразнят Золушкой, что ей стыдно ходить в таком позорном прикиде. А сын, вместо жалоб, с горящими глазами рассказывал, какой кому из ребят купили классный музыкальный центр, компьютер или мотоцикл, и добавлял, выжидательно глядя на отца: «Я тут в радиотоварах кассетничек хороший присмотрел. И не дорогой совсем...» Перевалов молча отводил глаза, а жена, давясь рыданиями, начинала кричать на детей, что у них завидущие глаза, что они только и умеют в чужой рот заглядывать, что не всем дано на иномарках раскатывать, и так далее в том же духе.

Она кричала, а Перевалову было больно и стыдно перед детьми. Разве виноваты они в том, что хотят выглядеть не хуже сверстников, жить, как они. Это он, их отец, не может сделать так, чтобы они нормально учились, отдыхали и были обеспечены всем необходимым. Одноклассники ходят на концерты «звезд», в театры, ездят с экскурсиями в другие города, а его дети лишены всего этого, потому что ему, их отцу, нечем за все это платить. И после школы ждет их столь же унылая жизнь, если не даст он им хорошее образование с хорошей профессией. Так что ему, Перевалову, и отвечать за то, что не может вывести детей своих в люди, обеспечить им достойную жизнь. В какие «люди» и какую жизнь – это, конечно, вопрос, но задавать его и действовать следовало гораздо раньше, а не ждать, что все образуется, вернется на круги своя.

Умом все понимал Перевалов, но ничего не мог с собой поделать: не совпадал со стаей ни голосом, ни повадками. Как ни тужился, ни старался подчас приспособиться, обязательно упирался в какую-то непреодолимую стену.

Стена отчуждения, чувствовал Перевалов, вырастала и в его отношениях с детьми.

Сын был на выпуске, дочь дышала ему в затылок, оба заглядывали в ближайшее будущее, ничего хорошего в нем для себя не видели, и все чаще Николай Федорович ловил в их глазах укор и брезгливую, будто к заболевшему какой-то стыдной болезнью, жалость. Сын, худой и нескладный, как Паганель, продолжал ковыряться в радиодеталях, приобретая их где-то неведомыми Перевалову путями, и, казалось, весь был сосредоточен лишь на этом. Дочь на глазах превращалась в неплохо сложенную симпатичную девушку. Она была далека от всякой техники и мечтала только об одном: не в пример глупому, никчемному, не умеющему жить отцу, стать богатой, а значит, и счастливой. Ну а способ достижения этой цели представлялся юной леди, не успевшей переступить порог взрослой жизни и ничего в ней не умеющей, простым, проверенным и старым, как мир: искать прекрасного, набитого миллионами, принца.

Сын между тем получил аттестат, сдал вступительные экзамены в Технический университет. И что самое важное, что было в нынешние времена скорее исключением, – на бесплатное обучение. Да еще и стипендию стал получать. Пусть крохотную, но все же...


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю