Текст книги "Эта гиблая жизнь"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 44 страниц)

16

Жена не простила Перевалову сына. Так прямо и бросила однажды с болью, гневом и злобой ему в глаза: «Сына тебе не прощу!» Словно к позорному столбу пригвоздила.

Заневестившаяся дочь тоже смотрела косо, и холодом отчуждения веяло от нее все сильнее.

Девушкой, не в пример папе, она оказалась проворной и богатенького Буратино, как и замышляла, себе нашла. Был он, правда, не из их соплеменников, откуда-то из-за океана, но именно это, похоже, дочь больше всего и устраивало.

Новоявленного зятя своего Перевалов видел всего раз, да и то очень коротко, когда дочь приходила с ним объявить, а точнее – поставить перед фактом, что она вышла замуж и на днях уезжает на родину мужа, где у него есть свой бизнес и загородный дом.

Смуглый, непонятной национальности, зять вежливо улыбался, глядя куда-то мимо Перевалова, и молчал. Дочь поминутно радостно оглаживала мужа, как наконец-то подаренную ей давно обещанную дорогую игрушку. Мать, глядя на дочь, тоже сияла и с победоносным видом то и дело поворачивалась к Перевалову: знай, мол, наших, вот как в жизни надо устраиваться!

Перевалов понял, что она, безусловно, в курсе происходящего, и зять, наверное, у них уже не в первый раз, давно все решено за его спиной, а сегодняшние смотрины пустая формальность.

Стало обидно, что его напрочь игнорировали, отнеслись, как к пустому месту, и у Перевалова тоскливо заныло внутри. Он показался себе покойником, смерти которого родственники давно ждали и вот теперь с облегчением исполняли необходимый обряд.

Дочь уехала, и дом совершенно осиротел. Кот слонялся по квартире, обнюхивал углы, поднимал голову, и в изумрудных глазах его читалось недоумение: куда же это все подевались?

Перевалов раньше и не предполагал, что дети так крепко и надежно могут связывать семью. С детьми она была цельным единым организмом. Сейчас же, когда их рядом нет и, скорее всего, уже больше не будет, оставались наедине друг с другом два – увы – чужих человека, если даже не врага.

Они были вместе почти четверть века. За исключением нескольких последних лет, прожили достаточно ровно, спокойно, можно даже сказать, благополучно.

Перевалов и не помнил толком, как они с супругой своей познакомились и сошлись. Случилось это, кажется, достаточно банально, без особых страстей и лирических затей.

Хотя время на дворе стояло романтическое: она – «уехала в знойные степи», он – «ушел на разведку в тайгу», и оба-два строили «голубые города» (тьфу-тьфу – не в нынешнем пошло-сексуальном смысле), где гремели веселые комсомольские свадьбы.

Всей этой романтики Перевалов коснулся скользом: съездил разок со студенческим стройотрядом в забытую Богом деревню Козотяпку, где в компании таких же, не умеющих толком держать в руках топор, все лето ремонтировал телятник, глядя на который, принимавшее его совхозное начальство чуть не зашлось в истерике, отомстив, правда, при выдаче окончательного расчета, какого их развеселой компании едва хватило на обратную дорогу и разовый пропой.

Ну а жену свою будущую Перевалов увидел в первый раз на вечеринке у кого-то из сослуживцев – то ли день рождения был, то ли еще что.

По части женского пола Перевалов, в отличие от некоторых его сокурсников и коллег по КБ, специалистом не был. Наверное, потому, что необходимого любовного опыта мешала набраться его природная застенчивость, доходящая до робости. Да и парень он был всегда зажатый, не умевший, как другие, быть в компании раскованным, казаться обаяшкой и привлекашкой. И девицы, видимо, интуитивно чувствуя это, не то чтобы совсем его чуждались, но и не льнули особенно. Были, конечно, и с ним «случаи» и «моменты» – с кем их не бывает, но далеко идущих последствий они не имели.

А тут все произошло как-то само собой, неожиданно легко и просто. Посадили его за стол рядом с русоволосой голубоглазой девушкой, встретились они взглядами и – словно шторы между ними невидимые раздернулись. И пошло дальше, поехало, как по маслу: и красноречие у Перевалова откуда-то взялось, и обаяние, и ответный интерес к нему обнаружился...

Встречались они недолго – пару месяцев. Поженившись, снимали квартиру (куда же деваться, если его и ее родители жили вдалеке от них), потом, когда родился сын, дали им комнату в семейном общежитии, а после появления дочери – и квартиру, очень хорошую по тем временам, трехкомнатную.

Людьми супруги Переваловы были разными: более впечатлительная, эмоциональная, энергичная и темпераментная – она, и более спокойный, рассудительно взвешенный, более основательный – он. Она постоянно бурлила в общественном котле, всю дорогу возглавляла местком своего детсадика, где проработала, считай, всю сознательную жизнь, но, странное дело, выше рядового воспитателя так и не поднялась. Перевалов же, избегая, по возможности, общественной суетни, незаметно, вроде бы и звезд с неба не хватая, но методично одолевал профессионально-служебную лестницу.

И вкусы их далеко не всегда сходились. Супруга любила компании, шумные застолья, хотя сама тяги к спиртному не испытывала, многословные громкоголосые разговоры, песни под гитару, любила и сама выглядеть приятной во всех отношениях, но, главное, значительной женщиной. И поначалу она часто таскала мужа по гостям, на свои коллективные профсоюзные посиделки, устраивала приемы дома, когда Переваловы обжились и заимели квартиру. Самому же Перевалову весь этот шум-гвалт под аккомпанемент посуды претил.

Оба супруга были книгочеями: покупали книги, выписывали периодику, но и читали тоже по-разному. Не имея гуманитарного образования, Перевалов не поленился заглянуть в программы филологических факультетов и постарался привести свое знакомство с мировой литературой в систему. Жена Перевалова, имея диплом педагога-словесника, наоборот, читала так бессистемно, что супруг просто диву давался. Она хваталась за любую модную новинку, а то и вообще за черт знает что, а потом носилась с этим в поросячьем восторге, как дурень с торбой.

Да и много чего не совпадало в их взглядах, характерах и вкусах. Нет, конечно, не «лед и пламень», но все же были они разные...

Это, впрочем, не мешало их брачному союзу держаться долгие годы. Да и усилий для этого особых не требовалось. У каждого имелись компенсирующие друг друга достоинства и недостатки.

Переваловская супруга при некоторой ее взбалмошности и бабских причудах была женщиной, в общем-то, незлобивой и заботливой, а главное – семейной. В том смысле, что с рвением вила семейное гнездо и, как могла-умела, поддерживала в домашнем очаге огонь. Она была хорошей и практичной хозяйкой и матерью их детей – всегда у нее прибранных, ухоженных, всегда первоочередных в ее заботах. Перевалов это видел, ценил, полагал, что это и есть в семейной жизни главное, а потому терпеливо сносил и вечный по отношению к нему повелительно-хозяйский тон, и часто несправедливые в его адрес упреки-уколы, и многое другое, что ожидает мужчину, в доме которого верх держит женщина.

Но и мадам Перевалова, наделенная от природы неплохим психологическим чутьем, палку лишний раз не перегибала, прекрасно понимая, что фундаментом их семейного дома является именно он, Перевалов. Она и «запала» на него с первого же дня знакомства, потому что инстинктивно чувствовала, что он для нее, беспородной девушки из районного городка, есть та надежная в обозримом будущем стена, на которую можно спокойно и уверенно опереться.

Так что их семейный тандем, несмотря на разнозаряженность полюсов, был до поры вполне органичным. А в силу того, что подобных союзов несть числа, то и типичным.

Новые времена – новые песни. По-иному зазвучал сейчас их семейный дуэт. И чем хуже шли дела у Перевалова, тем меньше в дуэте оставалось гармонии, резче проявлялся диссонанс. Самого Перевалова теперь почти не было слышно, зато соло супруги становилось все злей и укорительней. В ее глазах Перевалов был виноват во всем: и в творившейся вокруг вакханалии, и в том, что из этого моря безобразия он, чистоплюй и замшелый ретроград, не сумел ничего нужного и полезного для своей семьи выудить. И чем дальше, тем явственней звучал в ее партии мотив презрения – презрения к слабаку и неудачнику.

В глубине души Перевалов понимал, что это ее поведение – своеобразная защитная реакция. Женщина привыкла чувствовать под собой опору, и вот теперь, когда стены зашатались, а фундамент треснул, она инстинктивно отшатнулась, запаниковала и заметалась в поисках новой опоры. Но все равно было обидно, и с каждым днем взаимоотчуждение усиливалось.

А обиднее всего было то, что раскаляющейся злостью на него и презрением заражались дети. Только виноват ли он в том, что из нормальных обеспеченных детей превращались они в золушек, брошенных в поток мутной жизни?

Сын пропал в этом потоке бесследно. Унес он в неизвестность и дочь с ее смуглым принцем. Кто следующий?...

Следующей стала сама мадам Перевалова.

С ней, как и с дочерью, случилось все внезапно. Для самого Перевалова, во всяком случае. Крупно ей повезло. Наконец-то счастливый билет выпал: нежданно-негаданно наследницей стала. Одна из ее тетушек, у которых жена Перевалова поначалу, перебравшись в город из райцентра, квартировала, завещала племяннице старенькую однокомнатную «хрущобу» на окраине.

Об этом Перевалов узнал, когда тетушку давно похоронили, а супруга его вступила во владение наследством. Сама она его в известность после того и поставила. И тут же предложила в «хрущобу» съехать, добровольно, по-хорошему оставив ей трехкомнатную квартиру. Дескать, получай свою долю и – прощай, расходимся, как в море корабли. Об оформлении и прочем пусть не беспокоится, она это берет на себя...

Тяжелым, тягостным был тот разговор. Неприступной каменной глыбой стояла перед ним супруга. Словно и не было до этого четверти века совместной жизни. Она начала совпадать, или уже совпала, с нынешней жизнью, – догадался Перевалов и понял, что им, двум отрезанным от семейного каравая ломтям, больше не соединиться.

Супруга (теперь уже бывшая) действительно все обтяпала быстро: и развод, и размен. Перевалов оглянуться не успел, как оказался в «хрущобе» времен первых лет панельного домостроения.

Квартира была сильно запущена. Ни средств, ни сил на ремонт у покойной тетушки, видимо, не было. Беленые потолки мучнисто-серого цвета покрыла сеть мелких трещин. Обои во многих местах полопались, свисали клочьями. Эмалированные раковины в ванной и на кухне облупились, давно потеряли всякий вид, смесители текли. Булыжного цвета линолеум на полу вышоркался кое-где аж до бетонных перекрытий. На электроплите непонятно какого цвета, работала одна едва дышавшая конфорка. В квартире успел прочно поселиться нежилой дух. Оставшаяся здесь полувековой давности старомодная обветшавшая мебель – гнутые скрипучие стулья, продавленный диван, металлическая кровать с панцирной сеткой, буфет, комод да плешивый ковер над койкой только усугубляли мертвенность запустения.

Впрочем, Перевалов был настолько шокирован новым поворотом судьбы, что не только разглядеть, понять-то долго не мог – где он и как сюда попал. Несколько дней провалялся на диване, тупо уставясь в потолок. Он ничего не видел, не слышал, не воспринимал.

Из затянувшейся прострации вывел его голос, звучавший не рядом, не вне, а где-то внутри него. Чей, кому принадлежал – мужчине ли, женщине – Перевалов не разобрал. Может, он и вообще был бесполый. Голос звал его. Слов было не разобрать, но Перевалов прекрасно понял их смысл. А сводился он к тому, чрезвычайно для него важному, что на старой квартире его дожидается сын. Он нашелся, он пришел...

Перевалов сломя голову помчался на старую квартиру. Сына там не было. По квартире ходили чужие люди, распаковывали коробки и узлы, расставляли мебель. На его вопрос, не появлялся ли здесь молодой человек такой-то наружности, недоуменно пожимали плечами. И о том, куда делась женщина, жившая в этой квартире, тоже ничего не знали. Обмен был сложный, многоступенчатый...

17

И наступила для Перевалова новая эпоха, новая эра – бессемейного одинокого существования.

Так уж выходило, что Перевалов никогда раньше не жил один. В детстве рядом были родители, в армейской казарме и студенческой общаге тоже говорить об одиночестве не приходилось. Потом – своя семья, работа: домочадцы и сослуживцы, родственники, друзья и знакомые. Ходили друг к другу в гости, общались, перезванивались, переписывались. Все это создавало питательную среду и атмосферу его жизни.

С годами атмосфера становилась разреженней, а в последнее время и вовсе дух выходил из нее, как из проколотой футбольной камеры. Родители давно умерли. Единственная родная сестра жила на другом конце страны, и как-то не очень они роднились. Друзья и знакомые тоже постепенно исчезали с горизонта. Прошли времена, когда Переваловы принимали у себя и сами заглядывали в гости. Кто-то «забурел» и стал чураться их, к другим идти с пустыми руками казалось неприличным, а что нести, если у самих с голодухи мышь в холодильнике повесилась?

Теперь вот он один на один с собой в неродной, унылой, как мглистый день поздней осени, квартире.

Хорошо, хоть его любимец, сибирский кот, с ним. Не стала претендовать на него супруга, посчитав, видно, что оба они ненужные, бесполезные существа – обуза для приличной женщины...

Однако надо было выкарабкиваться, жить дальше. Этого требовал инстинкт самосохранения. Но прежней воли к жизни уже не было.

Внутренний стержень треснул, тоска и усталость довершали дело. Душа опустела, как покинутый дом, и апатия стала верным спутником Перевалова.

Ничего не хотелось ему делать. Тем не менее, инстинкт был еще до конца не сломлен и заставлял думать о хлебе насущном. Да и о коте, единственной теперь родной душе, не следовало забывать.

На счастье Перевалова, в продмаге, кварталах в двух от его дома, освободилось место грузчика, и ему удалось туда устроиться, правда, после некоторых сомнений по поводу его немолодого уже возраста и подозрительно интеллигентной наружности, с какой, если ты не студент, таким делом обычно не занимаются.

Кроме Перевалова, в магазине работали еще два грузчика. Один был ему почти ровесником, хотя в силу испитости и потасканности выглядел старше, другой, по той же причине, смотрелся ровесником, хотя был лет на пятнадцать моложе. Чувствовалось, что оба они хорошо спелись и спились, являют собой единый организм, с утра озабоченный тем, как поправить здоровье, а к вечеру – как дойти до полной кондиции. В процессе решения этих двух насущных проблем делали они и все остальное: разгружали продуктовые машины, подносили к прилавкам товар, убирали пустую тару...

Непреходящие свои проблемы грузчики решали без особого напряга, можно даже сказать, виртуозно. У воды жить и воды не напиться – говорилось явно не про них. Главной их задачей было сделать утечку незаметной. Способов для ее решения они знали уйму. И если у карточных шулеров всегда в нужный момент оказывался на руках лишний козырь, то у этих магазинных искусников – емкость с тонизирующим содержимым. Чаще всего – водка. И хотя алкать они как истинные специалисты своего дела могли все, что льется, безусловное предпочтение по патриотическим соображениям отдавали национальному напитку.

Перевалова поначалу они встретили радушно. С его появлением сам собой замыкался классический треугольник алкогольной геометрии. Однако очень быстро они поняли, что жестоко ошиблись: в треугольник Перевалов не вписывался.

Не сказать, что был он непьющ в принципе. Вовсе нет. Позволял себе и в праздники, и на разного рода торжествах – от семейных до производственных. В старые добрые времена любил по выходным литр-другой разливного пивка с вяленой рыбкой выкушать. В общем, нормально потребляющим мужиком был. А вот что не нахрюкивался до безумия – это да. И в рабочее время в рот не брал.

Последнее обстоятельство новых «коллег» Перевалова, пожалуй, больше всего и покоробило. Еще бы! Пока они где-нибудь в укромном уголочке за мешками приводят себя в чувство, он работает. Уединятся через пару часиков продолжить лечебные процедуры – опять он не с ними, снова ящиками-коробками гремит, таскает-перетаскивает, маячит перед ними живым укором – водка в глотке застревает. Продавщицы на него не нарадуются, зато на них волчицами смотрят, загрызть готовы.

Ну не пьешь ты – больной там или малахольный – ладно, хрен с тобой, но чего ж ты, падла, выщелкиваешься, чего ты другим жить не даешь? Ты ж не в лесу один, ты – в коллективе! А коллектив уважать надо.

– Тебе бы, земеля, поближе к народу надо быть, – намекнули Перевалову для начала. А когда тот намек не воспринял, стали «делать выводы».

В злокозненности они тоже оказались настоящими артистами. То под локоток «нечаянно» подтолкнут, когда Перевалов к прилавку лоток со сдобой несет. Булки, естественно, – на грязный пол. То мимо подставленного Переваловым плеча мешок сахара или крупы опустят при разгрузке. Мешок с высоты борта – оземь, лопается, содержимое рассыпается. «Коллеги» в крик: не мог аккуратнее мешок принять! А то еще какую-нибудь пакость придумают... И старались, чтобы все прилюдно было, чтобы видели все, из какого места у этого вшивого конструктора руки растут.

Но, несмотря ни на что, Перевалов не «исправлялся». Однако и бойцы были из тех, кто на полпути не останавливается.

Однажды в коробке с дорогим импортным вином не досчитались трех бутылок. Переполох! Продавщицы на алкашей своих косятся. Хотя и на них вроде бы не похоже. Во-первых, больше пузыря за раз обычно не берут и пропажу так замаскируют, что долго не хватишься. А во-вторых, не дорос их организм до благородных напитков. Слаще нумерованных портвейнов они отродясь ничего не пили. Так что – алиби!

А тут как раз один из «бойцов» заскочил в бытовку за куревом и «случайно» заметил в шкафчике Перевал ова эти самые бутылки – стоят три в ряд, рядом с ботиночками, нарядными этикетками сверкают. А еще трезвенником прикидывался, честного изображал!..

Первый раз Перевалов столкнулся с подлостью в таком неприкрытом виде.

Надо отдать должное хозяину: не бросился он в милицию, просто тут же рассчитал Перевалова и отпустил с миром. Хотя для оскорбленного подозрением Николая Федоровича мир этот был хуже наказания.

18

Он опять замкнулся в панельном склепе своей «хрущобы» и, пока оставались от расчета в магазине деньги, выходил раз в три-четыре дня на микрорайонный мини-рынок купить себе и коту рыбы, хлеба и молока, которые здесь были ощутимо дешевле, чем в продмагах.

Нынешняя зима выдалась холодной. Намерзшись в старом пальтишке в очередях, Перевалов спешил домой, но и в квартире с чуть теплыми батареями согреться было трудно. Перевалов наливал коту в блюдце молока, ставил на плиту чайник, натягивал старый свитерок под пиджак, а потом, когда кипяток был готов, устраивался на рассохшемся стуле образца середины столетия за таким же древним журнальным столиком и включал телевизор.

Кроме тусклых лампочек в комнате и туалете да на ладан дышащей электроплиты, включать в квартире было больше нечего. Другие электроприборы отсутствовали, радиоточка обрезана (видно, тетушка отказалась от нее еще при жизни).

Оставался черно-белый доисторический телевизор. Кроме него да кота, пообщаться Перевалову в квартире было не с кем. Они были теперь самыми близкими ему существами, хоть как-то скрашивавшими его одиночество.

Перевалов включал телевизор, гладил вспрыгивавшего на колени кота и говорил ему, кивая на телевизор: «Сейчас эта старая рухлядь опять начнет нас пугать страстями-мордастями...» И не ошибался.

Прихлебывая жидкий и несладкий чай, Перевалов привычно смотрел в голубой экран и ежился в нервном ознобе.

Во времена, когда у него была по призванию и душе работа, семья и нормальная жизнь вокруг, в которой он занимал свое прочное место, Перевалов не особенно задумывался о смысле существования.

Смысл заключался, наверное, уже в том, что он, Перевалов, работал и был на хорошем счету, мог содержать семью и растить детей. И на производстве, и дома он был нужен, востребован, включен, как любили писать тогда в газетах, в «созидательный процесс», который, как сейчас начинал понимать Николай Федорович, их жизнью и двигал. Не все, разумеется, в этом процессе удовлетворяло и грело, многое хотелось исправить, но разве не в нужном направлении он развивался, не достойны ли и благородны были его конечные цели – свобода, равенство, братство и достойная жизнь всех, а не избранных?

Но где они, те цели и направления? Все смешалось на их плоту, все смешалось... И вот уже честь не по труду, как когда-то, не по тому, что доброго ты после себя оставил, воздается, а по тому, сколько и насколько ловко или дерзко сумел хапнуть, украсть, смошенничать. Не честью в деле утверждает себя большинство тех нынешних, кто рвется к богатству и власти, а чудовищным обманом, грабежом, кровью и насилием. Ну а те, кто никуда не рвется, не имея либо сил, либо желания, просто барахтаются в оставляемой сильными и крутыми грязи, пытаясь выжить, не захлебнуться в ней окончательно.

Вот и весь на сегодня смысл жизни: одни грабят и жируют, другие, на это неспособные, влачат и прозябают. Вот уж поистине – время вывихнуло сустав, жизнь окривела, мир сошел с ума!..

Или, закрадывалась жуткая мысль, только один он и спятил? Разве мало людей его эпохи и даже его поколения прекрасно уживаются с нынешней жизнью? А вот он родился в ненужное время и в ненужном месте. Хотя при чем здесь время и место, если не умеешь перестраиваться на нужный лад? Как же он был самонадеянно глуп, когда заявлял на заре нынешних перемен, что если честен, порядочен, добросовестен, если не за что стыдиться, то и перестраиваться не надо. Теперь жизнь смеется над ним и показывает кукиш; бывший его парторг как плыл, так и продолжает плыть, а он идет ко дну. И правы были древние, утверждая: времена меняются – и мы меняемся вместе с ними. Но, может, все проще: одни способны жить в настоящем, словно ничего до этого не было, другие – нет. В математике это, кажется, называется «марковский процесс», вспомнил Перевалов и еще раз уныло подумал, что, конечно же, дело в нем самом, в его плохо приспосабливаемой натуре, в ущербном менталитете, которому не всякая среда и атмосфера в жилу.

В общем, кто не успел, тот опоздал, а кто не сумел – погиб...