Текст книги "Приключения Печорина, героя из нашего времени (СИ)"

Автор книги: Августин Ангелов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 16 страниц)

Приключения Печорина, героя из нашего времени

Пролог

Я мчался на мотоцикле через поле, выжимая из мотора полную мощность. Пыль летела в тактические очки, и песок скрипел на зубах. А сзади по спине меня хлопал мой же автомат. Как только мотоцикл подскакивал на очередной кочке, так сразу следовал новый удар по спине. Причем, не слабый, а такой, что даже сквозь бронежилет неплохо так чувствовался. Неудачно, конечно, что оружие пришлось за спину на ремне перекинуть. Просто впереди на шее у меня висел еще один ствол: дробовик двенадцатого калибра, который я навострился успешно применять против дронов.

Но, сейчас и гладкоствол оказался бесполезен, поскольку закончились патроны. Вражеские дроны нагоняли. И я стремился достигнуть ближайшей лесополосы, чтобы попытаться укрыться в ней прежде, чем летуны начнут сбрасывать гранаты мне на голову. Вот только, они летели быстрее мотоцикла. И потому настигли раньше, чем я ожидал. От пары сбросов мне удалось уклониться, опасно маневрируя на скорости. Но, третий взрыв произошел слишком близко. Рвануло слева и чуть впереди, отчего мой мотоцикл, пробитый осколками, закувыркался, а меня самого выкинуло головой вперед. Хоть я и был в шлеме, но удар оказался настолько сильным, что мир для меня мгновенно померк.

Когда очнулся и открыл глаза, то лежал на спине, а со всех сторон стояли горы. На вид высокие и неприступные, с темными скалами и желтоватыми обрывами, поросшими кое-где какой-то зеленью. А за ближними вершинами вставали дальние, покрытые снегами. И над всем этим горным краем висели в небе кучевые облака разнообразных форм, похожие на сказочных чудовищ, открывших рты, чтобы сожрать кого-нибудь. Я же, судя по всему, лежал в небольшой горной долине.

После того, как мои глаза снова начали видеть, я почувствовал резкую боль в голове. Но, одновременно с этим, прорезался слух. И я отчетливо расслышал одиночные выстрелы, крики, лошадиное ржание и еще нечто, напоминающее стук копыт по камням. А еще где-то журчала вода. Вскоре я увидел, как рядом со мной остановился всадник, одетый в архаичную военную форму. Спрыгнув с коня, он сразу приблизился. И его усатое лицо выражало озабоченность, когда он сказал:

– Я думал, что эти черкесы убили вас, ваше благородие!

«Что еще за благородие такое? Меня никто так никогда не называл. Во всяком случае, до этого момента», – подумал я, попробовав что-то сказать. Но, вместо этого, издал звук, похожий на стон. А незнакомец закричал кому-то:

– Прапорщик Печорин жив!

Боль пронзала виски, но сквозь нее пробивалось осознание: что-то было не так. Хотя, Печорин – это и есть моя фамилия. Да и имя у меня такое же, как у того самого «Героя нашего времени», про которого Лермонтов написал. Я всегда считал, что все это просто дурацкое совпадение, пока не открылась семейная тайна, что мой дедушка, который работал еще при советской власти директором Дома культуры, настоял, чтобы родители назвали меня Григорием. Вот я и получился полным тезкой литературного персонажа. За что меня все мое детство дразнили «тем самым Печориным». Впрочем, я давно уже привык и не обижался. Потому воспринял бы обращение к себе по фамилии, как всегда, совершенно спокойно, если бы не прозвучало вот это «ваше благородие».

Что же касалось звания прапорщика, то я, собственно говоря, им и являюсь… Или являлся? Где это я? Явно уже не в степях Украины. Неужели на том свете? Мысли в моей больной голове кружились, словно в калейдоскопе. Я попытался приподняться, но тело не слушалось.

Еще один всадник, в не менее архаичной форме, подъехавший следом за первым, помог мне сесть. Этот человек выглядел значительно старше первого. Загорелым, с седыми усами и поседевшими волосами. Его крепкие руки были грубы, но движения осторожны – будто боялся, что я рассыплюсь. А еще он смотрел на меня добрым взглядом, словно являлся моим другом.

– Вы сильно ушиблись, Григорий Александрович, когда упали с коня. У вас голова разбита. Надо бы перевязать, – сказал он, протягивая металлическую, грубо сделанную, флягу.

Вода во фляге была прохладной, но с привкусом железа. Я отпил и огляделся, стараясь не поворачивать свою ушибленную голову, а лишь скашивать глаза. Но, все окружающее мало походило на галлюцинации: горы, долина, ручей поблизости, камни, кони, запах пороха в воздухе, кровь на моей ладони, когда все-таки поднял правую руку и потрогал свой ушиб на затылке, который уже налился шишкой приличных размеров. А вокруг находились люди в старинной форме и со старинным оружием…

Тот, что подъехал ко мне первым, молодой и энергичный, начал заматывать мне голову какой-то сероватой тряпицей, явно нестерильной.

– Черкесов мы отогнали, они отступили, – продолжал между тем говорить седовласый офицер, на котором красовались эполеты. – Но, думаю, что ненадолго. Надо возвращаться к крепости.

Промочив горло из фляги, я снова обрел дар речи, пробормотав хрипло:

– Вы кто? Какой сейчас год? Где я?

Мои вопросы выглядели, конечно, глупейшими, тем не менее, человек с погонами ответил:

– Я Максим Максимович Терехов, штабс-капитан. Сейчас 1834 год. И все мы на Кавказе.

Я кивнул, не понимая, как оказался в теле прапорщика XIX века. Но, если все это не бред умирающего сознания, то… Значит, я теперь не просто полный тезка героя Лермонтова, а сам стал литературным персонажем. Вот это совпадение!

Глава 1

Как только я на слова Максима Максимовича кивнул головой, так перед глазами все поплыло. И я снова отключился, а пришел в себя уже в совсем иной обстановке. Вокруг меня находились каменные стены без всякой штукатурки. Но, лежал я на этот раз не на земле, а на кровати. Кто-то заботливо перенес мое тело сюда, уложил, раздел и даже накрыл серым шерстяным одеялом, простым, но достаточно теплым. В углу на столе стояло нечто, вроде масляной лампы, которая выполняла функцию единственного источника света в помещении.

Голова у меня по-прежнему была перевязана и болела, но боль уже не была столь острой, как в начале, сосредоточившись больше в месте удара на затылке с правой стороны. Я же лежал, повернувшись на левый бок и глядел на примитивную лампу, думая о том, как же так могло получиться? Меня мучил вопрос: как я оказался в прошлом, в другой реальности, отстоящей во времени почти на два столетия? Объяснений этому я не находил, как ни старался. У меня их просто не имелось. Оставалось лишь принять неизбежное, что, слетев с мотоцикла, я попал прямиком сюда. Впрочем, все указывало на то, что я каким-то чудом остался жив. А это все-таки обнадеживало само по себе. Потому я немного успокоился, не став излишне перегружать свой мыслительный аппарат поиском объяснений произошедшему, а просто заснул.

Когда проснулся, то сразу же обнаружил, что состояние мое улучшилось. Затылок все еще ломило. Но, боль уже казалась вполне терпимой. Преодолев головокружение, я даже смог самостоятельно свесить ноги с кровати. Приняв сидячее положение, я ощутил, что, кроме головы, у меня ничего не болит. Лампа давно погасла, а из единственного окна без стекол, закрываемого лишь ставнями с прорезями, в комнату падало немного света. Отчего я получил возможность рассматривать себя.

Как выяснилось, я спал под одеялом в чистом белом белье: в рубашке с длинными рукавами и в кальсонах. Но, руки и ноги у меня теперь приобрели несколько иную форму. Они оказались тоньше, а пальцы – длиннее. Это явно не были мои прежние конечности. Глядя на них, я снова ужаснулся. Но, они вполне слушались, несмотря на общую слабость в теле. Потому я попытался успокоить себя тем, что, в сущности, ничего страшного не произошло.

Даже если я немного видоизменился, провалившись сквозь время и сделавшись одним из тех самых попаданцев, про которых столько книжек прочитал, то это же не критично, раз все-таки жив остался! А что меня держит в той прошлой жизни, кроме службы? Любимая женщина к другому ушла, с родителями я не в ладах, детьми не обзавелся, военное училище не закончил, а только школу прапорщиков. Там складом заведовал, снабжением занимался, да не сошелся характером с кем не надо, не стал никому из начальства задницу прикрывать, вот и отомстили мне, повесили на меня недостачу и в «шторма» отправили искупать… А тут другая служба, конечно, но ничего, привыкну, никуда не денусь… Главное, что руки и ноги на месте, голова и все остальное – тоже, следовательно, вполне можно продолжать жить дальше! Кстати, мой живот сразу значительно похудел без всяких изнурительных тренировок, так это тоже к лучшему!

Тут мои самоуспокоительные мысли прервал незнакомый усатый человек, распахнувший дверь настежь со скрипом петель и показавшийся в дверном проеме.

– Кто вы? – спросил я. И голос мой прозвучал слабо и осипло.

– Я денщик, ваше благородие, – последовал ответ. – Рад, что вы уже сами смогли сесть…

И только тут до меня начало доходить, что, в сущности, за свое попаданчество я сразу получил повышение по службе. Ведь здесь у них в 1834 году прапорщик соответствует чином нашему младшему лейтенанту! То есть, я тут уже сразу автоматом в офицеры произведен! Вот какой неожиданный положительный аспект выяснился! И это тем более хорошо, поскольку в здешней Российской Империи социальный статус весьма важен для жизни. Понятное дело, что нижним чинам живется тяжеловато и плоховато по сравнению с господами офицерами. Вот, хотя бы, «благородием» здесь меня называют, а не крысой тыловой. Уже приятно. Да и денщик мне полагается, что тоже лишним не будет.

– Как звать? – спросил я усатого, но довольно молодого парня в солдатской форме.

– Иваном зовут, Иван Тихомиров я, – сказал денщик. – А вы, ваше благородие, получается, совсем запамятовали после удара. Но, я слышал, что такое бывает, а потом проходит…

– Отставить разговоры! Лучше докладывай, зачем явился, – велел я, отметив про себя, что мои слова прозвучали уже тверже, хотя тембр был теперь другой, не тот, к которому я привык.

– Так фельдшер приказал повязку вам поменять и компресс снова наложить на ушибленную голову, – проговорил денщик.

А я хмыкнул:

– Хм, фельдшер, говоришь? Так пусть сам придет. Нечего ему свои обязанности на других перекладывать.

Денщик попытался фельдшера оправдать:

– Так он же, ваше благородие, с ранеными возится. Много их у нас после боя, а он один такой на всю крепость. Всю ночь возился, даже не спал.

Но я настаивал:

– Все равно иди и зови. Скажи, что я его к себе требую. Хочу взглянуть на него.

– Слушаю-с, ваше благородие, – кивнул денщик и побежал выполнять.

А я, по-прежнему сидя на кровати, думал о том, что при таком раскладе для меня перспективы сделать офицерскую карьеру сразу рисуются. И никакого высшего военного училища оканчивать не нужно. Раз я тут младший офицер, значит, отучился уже, как положено. Только не ясно, когда, где, как и какое заведение оканчивал? Ничерта не помню.

Поймал себя на том, что в голове одни мои собственные воспоминания крутятся. И совершенно непонятно, как так получилось? Ведь я уже увидел, что руки, ноги, да и все остальное тело не то, не мое собственное. Оно принадлежало другому человеку, а моим в нем, получается, было только сознание. Неужели, этот здешний Печорин после падения с лошади дух испустил, а моя душа в его тело вселилась? Все именно на такой расклад указывает. Вот и не верь теперь в переселение душ…

Фельдшер довольно скоро явился в сопровождении денщика. Он оказался сухопарым немолодым поседевшим мужчиной с глубокими морщинами на лбу. Его выцветшие серые глаза ввалились и покраснели, а под ними лежали тени. Действительно, он выглядел уставшим, пробурчав с порога оправдания:

– Не извольте гневаться, ваше благородие, что я сам не явился, а денщика попросил повязку вашу переменить. Раненых у меня полный лазарет после вчерашнего сражения.

– Да не гневаюсь я, раз уж ты все-таки пришел. Только не помню ничего. Память у меня отшибло, как упал. Тебя как зовут не помню.

– Антон я. Нестеренко моя фамилия, – представился фельдшер. – Контузия у вас, ваше благородие, потому и запамятовали. Вам лежать надобно. Покой нужен организму-с. Иначе может и до горячки дойти.

Военный лекарь быстро осмотрел мою голову, промыл рану на затылке чем-то жгучим со спиртовым запахом, отчего стало больно, и я едва не вскрикнул. Потом он жилистыми руками наложил свежую повязку, тщательно обмотав мне голову белой материей, похожей не на бинт привычного вида, а на полосу, отрезанную от простыни. После этого он велел отдыхать, не вставать с кровати еще сутки, и ушел обратно к другим раненым.

Я не возражал против отдыха, но мыслей о покое у меня не было. Я старался понять, где я, кто меня окружает и как мне теперь жить в этом теле того самого Печорина. Как только фельдшер ушел, я попросил денщика побрить мне щетину на щеках. Вскоре Иван притащил откуда-то тазик с теплой водой, кусочек хозяйственного мыла и опасную бритву. Оставалось лишь полагаться на то, что денщик обучен искусству цирюльника в достаточной степени. Но, он справился вполне неплохо. Когда он закончил, я попросил принести мне зеркало, и Ваня подал мне небольшое овальное в серебряной рамке.

Когда я взглянул на свое отражение, то обомлел. Передо мной был не я, а другой человек: молодой мужчина лет двадцати пяти, с бледным, но выразительным лицом и со светлыми волосами. Если что в этом лице и указывало на меня прежнего, так это глаза, которые остались карими. Но, взгляд теперь стал другой, не осоловелый и не усталый, а пронзительный, холодный и дерзкий. Вид у физиономии был немного помятый, а выражение лица казалось разочарованным, как у Пьеро, и, в то же время, немного ехидным, насмешливым, как у клоуна-весельчака, чему способствовала линия тонких губ с их уголками, приподнятыми наверх под худые щеки.

– Так вот ты какой, тот самый Григорий Печорин… – прошептал я.

Это был он. Но теперь – это был я!

Вскоре ко мне заглянул Максим Максимович. Он принес в плетеной корзинке бутылку кахетинского вина, круглые лепешки, вроде лаваша, готовые поджаристые шашлыки из баранины, свежую зелень и фрукты. А денщик ради такого случая придвинул грубый деревянный стол прямо к моей кровати, застелив его небольшой белой скатеркой и проворно расставив посуду.

– Ну что, Григорий Александрович, оживаете? – спросил штабс-капитан, усаживаясь на табурет напротив меня.

– Потихоньку. Спасибо, что не бросили там, в ущелье, – ответил я, стараясь говорить так, как, по моим представлениям, говорил бы настоящий Печорин. Хотя я понятия не имел, как он говорил на самом деле, а только книжку читал про него и кино смотрел.

– Да что вы, Григорий Александрович! – засмеялся штабс-капитан. – Как же можно офицера своего оставить? Да еще такого, как вы!

– А какой я? – спросил я, пытаясь понять, каким меня здесь знают.

– Да уж больно вы… своеобразный, – Максим Максимович задумался. – Умный, храбрый, но будто вам все надоело. Или будто вы ищете чего-то, чего здесь нет.

«Значит, Печорин уже успел прослыть скучающим циником», – подумал я.

– А что было перед боем? – спросил я осторожно. – Я, кажется, много чего забыл после того, как ударился головой. Даже сам этот момент, когда с лошади упал, не припомню.

Штабс-капитан ответил вполне охотно:

– Да ничего особенного и не было. Вы, как всегда, вперед в разведку рванули, да нарвались возле ручья на черкесов. Они начали стрелять, в лошадь вашу попали. Вот она и упала, а вас контузило. Мы вас еле отбили. Бой был жарким. Потому раненых много.

«Значит, никаких подозрений у Максимыча пока нет, что Печорин теперь подмененный самозванцем», – облегченно подумал я.

Тут прибежал денщик штабс-капитана, сообщив ему что-то на ухо. После чего Максим Максимович пожелал мне выздоровления и удалился по делам службы. А я попросил у Вани Тихомирова подать мне часы. Он открыл шкаф и подал мне с полки маленькую деревянную коробочку, в которой лежали карманные часы с золотым корпусом и с белым циферблатом, на котором выделялась надпись «Breguet». Ничего себе, какие вещички у меня тут имеются! Эти швейцарские часики весьма дорогие. Да еще и цепочка у них золотая, похоже. Взглянув на стрелки часов, я понял, что провалялся слишком долго. Получалось, что со штабс-капитаном мы не завтракали, а обедали. А завтрак я, по всей видимости, проспал.

Почувствовав себя лучше после еды, я отправил денщика отдыхать в соседнюю комнату, а сам попытался встать с койки. И… у меня получилось. Голова хоть и продолжала кружиться, но уже не столь критично. Потому я осторожно, придерживаясь за шершавую стену, подошел к окну и распахнул ставни. Крепость наша стояла на высоком месте, и вид из окна моей комнаты открывался прекрасный: с одной стороны – достаточно широкая зеленая долина с оврагами. С другой – горы, тоже покрытые зеленью. А за этими горами вдали торчали другие, еще более высокие и величественные с вершинами, покрытыми снегом. Посередине долины бежала по каменистому руслу неширокая речка. Вдоль нее петляла дорога. А вдали располагались какие-то селения, похожие на горные аулы, прилепившиеся на покатых склонах.

Собственно, наша крепость эту дорогу и охраняла, поскольку находилась возле перевала, откуда дорога спускалась в долину. Из своего жилища, расположенного достаточно высоко на склоне, я мог видеть и фортификационные сооружения нашей крепости: низкие каменные стены, деревянные казармы, несколько пушек на валах, между которых расхаживали солдаты в полинялых мундирах. Все это выглядело так, будто я попал в исторический фильм. Но, я уже прекрасно понимал, что вокруг совсем не кино, а моя новая реальность. И ощущение было такое, словно снова родился, заново постигая мир, настолько все окружающее казалось мне непривычным.

После того, как насладился красивым видом, я стал разглядывать и свою комнату. У меня здесь имелись не только стол, кровать, шкаф с одеждой, но также и полка с книгами. А на большом ржавом гвозде, вбитом в стену, висела шпага в черных ножнах, два пистолета музейного вида с кремневыми замками в кобурах и кожаная сумка с принадлежностями к пистолетам. И я понимал, что мне срочно придется учиться владеть этим оружием, если хочу выжить.

Глава 2

«Ну что ж, Григорий Печорин, теперь мы с тобой – одно целое», – подумал я, осматривая свое новое жилище. Отыскав в шкафу на нижней полке достаточно большую шкатулку, закрытую на замок, я не стал искать ключ к ней, потому что не имел ни малейшего понятия, где он мог бы находиться, а просто вскрыл ларчик кинжалом, найденным на другой полке под запасным бельем. Шкатулка открылась с глухим щелчком, когда я поддел замок острием. Внутри лежала солидная стопка ассигнаций, золотые монеты, аккуратно сложенные бумаги с печатями, перевязанные шелковой лентой, и несколько писем.

Первым делом я потянулся к документам, сняв с них красную ленту и разглядывая свидетельство о производстве в чин прапорщика и выписку из церковной книги. Читать с ятями было мне совсем непривычно. Но все же разобрался. Документами подтверждалось, что Григорий Александрович Печорин, сын пехотного капитана, потомственного дворянина, родился в Санкт-Петербурге и крещенный. «Значит, я действительно дворянин, следовательно, не последний человек в этом мире!» – подумалось мне. И эта мысль о принадлежности к аристократии сразу улучшила мое настроение.

Затем я пересчитал деньги. В шкатулке набралось полтысячи рублей ассигнациями, почти полсотни рублей серебром и 25 золотых червонцев. Каждая такая монетка в том моем прежнем времени, откуда я сюда провалился, стоила весьма дорого. И мне показалось, что даже по меркам этого времени сумма обнаружилась приличная. Я пока совсем не представлял, какие здесь цены, и куда можно тратить деньги в условиях дальней кавказской крепости. Ведь продуктовое и вещевое довольствие и без того у любого офицера имелось. Ну и проживание, наверное, тоже бесплатное за казенный счет. К тому же, и денежное содержание офицерам платят из государевой казны. Так что решил я пока не тратить деньги, а копить их про запас.

Не меньше меня заинтересовали и письма. Первое было от Веры. Эта женщина, похоже, если судить по манере ее письма, давно и безнадежно влюблена в Печорина. Она писала о Петербурге, о балах, о том, как скучает. И даже намекала, что, скорее всего, надежды ее тщетны, и он никогда не ответит ей взаимностью. Второе письмо было куда менее романтичным. Его автором был некто Николай, судя по всему, старый приятель Печорина, служивший где-то в столичной канцелярии. Он писал о каких-то «делах», о «необходимости соблюдать осторожность» и о том, что «тот человек» уже в курсе «происшествия в Царском Селе». «Что за происшествие?» – мелькнуло у меня в голове.

Третье письмо и вовсе было загадочным. Без подписи, короткое и угрожающее: «Вы получили то, что заслужили. Не пытайтесь вернуться. Если вас снова увидят в Петербурге – вам не жить».

Я перевернул листок, но и с обратной стороны не нашел ни подписи, ни даты. «Кто-то явно желал Печорину смерти еще задолго до того, как я оказался в его теле», – это все, что я из этого письма понял. В сущности, глупая записка. Но, почему-то она тоже сохранялась среди денег и документов. Может, имела какое-то значение, как память о чем-то важном, или как улика?

В этот момент за дверью послышались шаги. Я быстро сунул все найденное обратно в ларчик, захлопнул крышку, закрыл шкаф и спрятал кинжал под подушку, улегшись обратно на постель, словно какой-то заговорщик. Хотя, теперь все это принадлежало мне. Пора было уже привыкнуть, что я получил все имущество Печорина вместе с его телом. И чего я, спрашивается, стесняюсь?

Впрочем, в комнату всего лишь вошел мой денщик Иван Тихомиров. Причем, сначала он вежливо постучал в дверь. А потом, когда я отозвался, Ваня поинтересовался, не желаю ли я откушать. Время-то незаметно приблизилось к вечеру. Скромно отужинав в своей комнате и сходив в туалет в самый настоящий ночной горшок, который денщик сразу вынес и вымыл, я сполоснулся посредством тазика с теплой водой и кувшина, а потом снова улегся в постель. Электрического освещения здесь еще и близко не придумали. А в темноте особо и делать было нечего. Читать ни при свечах, ни при лампадке мне совсем не хотелось. И потому я просто закрыл глаза и заснул.

Когда проснулся на следующее утро, моя голова уже почти не болела. И чувствовал я себя почти выздоровевшим. Лишь легкое головокружение и слабость в теле напоминали теперь о недавней контузии. Я сел на кровати, потянулся и осмотрелся. Комната моя была простой, даже аскетичной: голые каменные стены, грубая мебель, узкое окно с деревянными ставнями. Но, во всем чувствовался строгий порядок, видно, мой денщик неплохо старался поддерживать чистоту.

Иван Тихомиров, постоянно находившийся в комнате рядом, услышав мои утренние шевеления, тут же постучал и вошел, сказав бодрым голосом:

– Ваше благородие, с добрым утром!

– Надо бы умыться и побриться, – сказал я, проведя рукой по подбородку с отросшей щетиной.

И вскоре Иван приволок медный таз с теплой водой и бритвенные принадлежности. А я наблюдал за денщиком, все еще привыкая к тому, что теперь мне прислуживают даже в вопросах личной гигиены. Пока денщик аккуратно снимал щетину с моего лица и подправлял мои усы ножницами, я размышлял о своем положении. Вроде бы, не все было так плохо, как показалось мне в самом начале. Я теперь и офицер, и дворянин. Вот только прежний Печорин, судя по письмам, найденным в шкатулке, успел нажить себе врагов. И теперь мне предстояло жить его жизнью, не зная ни его привычек, ни его прошлого.

– Иван, – спросил я, стараясь говорить как можно естественнее, – давно ты у меня служишь?

– Месяц как, ваше благородие, – ответил он, осторожно проводя бритвой по моей щеке. – После того как прежний ваш денщик, Степан, в том бою погиб…

– А, – промычал я, делая вид, что вспоминаю. – Жаль парня.

– Да уж… – вздохнул Иван. – Хороший был боец. Бросился наперерез черкесам, чтобы они вас саблями не изрубили.

Ах, вон оно как? Кто-то даже погиб тут уже, спасая Печорина? Я решил копнуть глубже, спросив еще:

– А скажи, как я тут, в крепости, до этого жил? Что про меня люди говорят?

Денщик на секунду замялся, но потом ответил:

– Да кто ж среди рядовых про офицеров болтает? Разве что по пьяному делу…

– И что же пьяные говорят? – продолжал я спрашивать.

– Будто вы, ваше благородие, человек замкнутый. С солдатами строги, но справедливы. Рукоприкладством за зря никогда не занимаетесь. А с другими офицерами… – он запнулся.

– Говори прямо, – попросил я.

– Да ходят разговоры, что вы среди офицеров мало общаетесь. Словно сторонитесь и будто свысока относитесь ко всем, – поведал денщик.

«Ну что ж, типичный Печорин», – подумал я. И опять задал вопрос:

– А, ты не знаешь, что рассказывает про меня Максим Максимович?

– Штабс-капитан вас уважает, – сразу ответил Иван. – Говорит, вы хоть и молодой, а рассудительный офицер, только горячий иногда не в меру в бою бываете.

Это было хорошей новостью. Значит, у меня здесь есть хотя бы один человек среди начальства, который ко мне действительно неплохо расположен. И этот мой покровитель и благодетель, разумеется, Максимыч.

Побрившись и умывшись, я велел денщику подать свой мундир. Иван принес темно-зеленый офицерский сюртук с золотыми пуговицами, с красным стоячим воротником и с эполетами. Каждый эполет, положенный здесь прапорщику, представлял собой тот же погон, только с солидным округлым расширением на конце. Это самое расширение было окантовано валиком из золоченого шнура, а единственная маленькая звездочка, обозначающая, что я самый младший из офицеров по званию, находилась посередине этого кругляша.

А еще к повседневному мундиру полагались брюки того же цвета, фуражка с красным околышем в белом чехле на тулье и черные кожаные сапоги. Подобный мундир носил и сам Лермонтов. Надевая все это, я ловил себя на мысли, что окружающее до сих пор кажется каким-то нереальным. Но, ткань мундира была грубой на ощупь и в нее въелся запах пороха. А от сапог и от ремней пахло натуральной кожей. Так что – это был вовсе не сон, а моя новая жизнь.

– Пойдем, прогуляемся, – сказал я денщику, направляясь к двери.

Голова еще побаливала и покруживалась, но я решил, что хуже не будет, если немного пройдусь. Ведь в остальном чувствовал я себя вполне неплохо.

Крепость встретила меня шумом повседневной службы. Одни солдаты стояли в караулах на бастионах, другие что-то таскали, третьи чистили ружья. Поодаль у длинных коновязей ржали лошади, и конюхи задавали им корм. Воздух был свежим, с легким запахом дыма и каких-то горных трав. Тут в горах отнюдь не было жарко, хотя, вроде бы, зимой и холодами пока тоже не пахло. Но, природа уже чувствовала наступление осени, и я замечал кое-где на деревьях в долине пожелтевшие листья.

Первым делом я направился к крепостному валу, откуда открывался прекрасный вид на окрестности. Борясь с головокружением, я поднялся по узкой деревянной лестнице, взойдя на высоту оборонительного вала. Внизу, спускаясь в долину мимо крепостных стен, тянулась вдоль реки дорога, по которой двигался небольшой обоз. А по обеим сторонам виднелись зеленые склоны, поросшие травой, на которых паслись отары овец. И, если не знать, что уже много лет в этих краях идет Кавказская война, то можно было бы подумать, что пейзаж вполне живописный и даже курортный. Но, эти горы таили опасности. Между ними пролегали узкие тропы, по которым пробирались горцы, устраивая неожиданные набеги на русские опорные пункты и на караваны.

– О, Печорин! Ожили? – раздался за моей спиной знакомый голос.

Я обернулся и увидел Максима Максимовича, который шел по дозорному пути, видимо, проверяя посты.

– Да, спасибо, – улыбнулся я. – Голова еще побаливает, но, в целом, ничего страшного, жить буду.

– Ну и отлично! – хлопнул он меня по плечу. – А то я уж думал, придется мне вас, прапорщик, в тыл отправлять.

Мы немного прошлись вдоль валов нашей фортификации, и штабс-капитан рассказал мне последние новости: накануне небольшой отряд горцев в сумерках пытался подобраться к крепости, видимо, ради разведки, но был вовремя замечен и ретировался. Вражеская вылазка закончилась ничем.

– Кстати, – вдруг сказал Максим Максимович, понизив голос, – ты так и не вспомнил, что было перед тем, как тебя контузило?

Я насторожился, поскольку Максимыч впервые обратился ко мне на «ты», да и намекал явно на что-то.

– Нет. Только то, что вы мне рассказали, – честно сказал я.

– Странно… – пробормотал он. – Ладно, ничего. Главное, что жив остался.

Но, в его глазах читалось какое-то сомнение. Может, штабс-капитан намекал на то, что меня сослали сюда, в эту крепость, за дуэль с Грушницким? И, чтобы сменить тему, я попросил:

– А не будете ли вы, Максим Максимович, столь любезны напомнить мне нашу диспозицию, а то я так запамятовал из-за этой контузии, что даже неловко.

Он взглянул на меня с лукавым прищуром, но начал рассказывать, пока мы прогуливались по стенам:

– Наша Кавказская линия укреплений имеет назначение препятствовать всяческим попыткам горцев разных племен делать набеги на равнину Кавказской области и нападать на дороги в горах. Цепь наших крепостей и постов простирается по направлению от истоков реки Кубани, вниз по ее течению, а также вдоль реки Терек. Вся оборонительная линия разделяется на Черноморскую кордонную линию, правый фланг, центр и левый фланг. Так вот, наш семьдесят седьмой Тенгинский пехотный полк находится на правом фланге Кавказской линии. Надеюсь, теперь вы вспомнили, Григорий Александрович?

Я кивнул. Хоть и не вспомнил, но представление имел, потому что кое-что читал по истории Кавказской войны. Все-таки одно то, что был я от рождения полным тезкой этого Печорина, заставляло интересоваться темой. И ведь сам Лермонтов тоже служил в Тенгинском пехотном! Только не в 1834 году, а позже на несколько лет.

Прогулявшись по стене, я вновь почувствовал головокружение. Потому пришлось извиниться перед штабс-капитаном и вернуться в свою комнату. Там я снял мундир и подкрепился тушеным мясом с овощами под приятно-кисловатым ткемальным соусом, тонкими горячими хачапури, наполненными соленым сыром, заев их свежей зеленью и запив чаем из большой глиняной кружки. Всю эту еду с местным колоритом принес мне заботливый денщик.

Я спросил Ваню, откуда он берет подобные угощения. На что он ответил:

– Так ведь у духанщика. Вы же сами велели для вас там еду брать.

– И что, там бесплатно еду выдают? – поинтересовался я.

– Так ведь, ваше благородие, вы же сами выдали мне намедни три рубля серебром на расходы, – сказал Иван.

– Выдал, говоришь? Хм, запамятовал уже из-за контузии, – пробормотал я.