Текст книги "Металл дьявола"

Автор книги: Аугусто Сеспедес

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)

– Рад слышать, рад слышать…

– Позвольте одно замечание, – сказал сеньор де Куэльяр, проглатывая слюну. – Значит, так… Доктор Гуаман высказал мнение о том, чтобы мы обратились к правительству с просьбой отменить чрезвычайное положение. Это нам не выгодно. Именно теперь пресса должна молчать. Всегда найдется газетенка, которая с готовностью начнет вопить по поводу того, что мы, дескать, разбазариваем природные богатства Боливии.

– Верно, верно…

Совещание продолжалось два часа. Омонте встал, поощрительно похлопал по плечу своих советников, Гузмана и де Куэльяра. Этот последний услужливо смахнул своим носовым платком пылинку с плеча сеньора Омонте. Доктор Давалос нисколько не жалел, что его вызвали из Ла-Паса.

Они вышли из здания банка и отправились на обед, который давала в честь Омонте Ассоциация мелких шахтовладельцев. Подавая хозяину пальто, доктор Давалос шепнул ему на ухо, разумеется, в шутку:

– Кажется, наши ученые доктора не прочь стать министрами в правительстве тирана…

В течение нескольких дней миллионера осаждали старые знакомые, разведчики недр, просители, желавшие изложить ему свои предложения. Среди них был и заморыш Удаэта, он назвался школьным товарищем сеньора Омонте.

– Удаэта? Школьный товарищ? Скажите ему, что я никогда не учился в школе!

После обеда, когда Омонте был уже в вестибюле, его снова атаковали какие-то старые приятели и, заикаясь, пытались что-то объяснить своему высокопоставленному другу.

– Да, да… Обратитесь к моим инженерам. Для этого есть контора.

Он хотел было растолкать людей, окруживших =его тесным кольцом. Безрезультатно. Не помогли и вежливые увещевания управляющего и адвокатов.

– Извините, сеньоры, но сеньор Омонте спешит на важное совещание. Вы можете поговорить с ним завтра…

При выходе из отеля, где был устроен обед, когда Омонте в сопровождении свиты уже направлялся к своему автомобилю, перед ним вырос какой-то старик, высокий, тощий, с красными слезящимися глазами, с двумя глубокими – словно два. шрама – морщинами, идущими от ушей до уголков рта, на голове – огромная широкополая шляпа. Омонте подумал, что это просто какой-то зевака и хотел уже сесть в машину, но мужчина рукой преградил ему путь:

– Минуточку, Я хочу вам сказать одно словечко…

Омонте несколько оторопел и нахмурил брови.

– Зайдите ко мне… – начал было Омонте.

И тогда старик прошепелявил, обдав его винным перегаром:

– Не узнаешь меня? Я Непомусено Рамос.

Омонте набычился и спросил:

– Что вы хотите?

– Сущий пустяк. Я только хочу сказать, что ты – вор!

Он ясно произнес это слово и в упор смотрел на миллионера своими слезящимися, навыкате, глазами. Потом громко крикнул:

– Да, я сказал, что ты – вор!

Вмешались окружающие и оттеснили старика.

– Вы с ума сошли! Какая наглость! Надо позвать полицию!

Омонте замахнулся палкой, но Апельд и Давалос взяли его под руки и усадили в машину.

– Этот наглец пьян. Просто пьян… – бормотал миллионер хриплым голосом.

Дверца захлопнулась, и сидящие в машине снова посмотрели на странного субъекта. Доктор Лоса сказал:

– Он пьян. Это тот самый Рамос – помните, дон Сенон? – тот самый Рамос, который хотел отсудить у компании рудник «Монтекристо», то есть, я хочу сказать, рудник «Голубой». Мы выиграли тяжбу. Вот потому-то… Ну, теперь мы его упрячем в тюрьму.

Между тем седоусый старый Рамос, стоя на тротуаре в толпе людей, указывал на отъезжающую машину и объяснял собравшимся:

– Он подкупил суд. Этот бандит всех держит в кулаке. Но я доволен: я прямо сказал ему, что он жулик.

Компания предоставила правительству заем. В первый же свой приезд из Европы Омонте подписал соглашение, по которому правительство получало шестьсот тысяч фунтов из расчета восьми процентов годовых (кроме первого, льготного, года), за вычетом суммы амортизации, с условием, что деньги пойдут на нужды железнодорожного строительства через банк Омонте под наблюдением доверенных лиц правительства и предприятия.

Президент предложил дону Густаво де Куэльяру как специалисту и как человеку, стоящему вне политики, пост министра финансов, что было одобрительно принято прессой и начальником генерального штаба, который в специальном приказе выразил от имени армии удовлетворение, поскольку отныне портфель министра финансов переставал быть «предметом недостойных политических махинаций».

Поначалу строгий надзор министра финансов пресек намерения правительства оплачивать секретную полицию из сумм, предназначенных для строительства железной дороги.

– Я объяснил президенту, – говорил по этому поводу доктор Давалос, – что мы живем не в идеальном государстве Платона, поэтому правительство вправе иметь секретные фонды для всяких политических дел. Но изъять деньги из фондов железнодорожного строительства значило бы отнять у народа мечту о техническом прогрессе. Я внушил президенту, чтобы он изыскал другие источники.

Одновременно доктор Давалос счел уместным представить в министерство просьбу об утверждении статута нового акционерного общества горнорудной промышленности под названием «Омонте тин энд энтерпрайсис консолидейтцд» с местопребыванием в Нью-Джерси и с отделением в Боливии. В документе излагался протест против уплаты налогов за перевод капитала за границу. Сумма налога составляла триста тысяч боливиано.

В связи с этим была проделана остроумная финансовая операция: банк Омонте перевел на текущий счет правительства чек, который был оплачен после того, как верхняя палата специальным решением одобрила перевод капитала за границу, а компания уплатила, в свою очередь, соответствующий налог, равный как раз той сумме, которую правительство ранее получило в виде займа. Эта операция, проделанная министром финансов, заслуживала всяческих похвал. Теперь доктор де Куэльяр стал смотреть сквозь пальцы на перекачку капитала из железнодорожного строительства в кассы департамента полиции и никак не реагировал на разоблачения оппозиционной прессы в связи со злоупотреблениями на строительстве железной дороги.

Несколько позже «большевистское» правительство, исходя из настоятельной необходимости иметь в Европе представительство, которое своим авторитетом и обширными полномочиями могло бы восстановить престиж Боливии, к сожалению, сильно подорванный деятельностью ее заштатных дипломатических миссий и корыстолюбивых посланников, назначило послом в Бельгию и Голландию гражданина Сенона Омонте. Новый посол, в свою очередь, назначил первым советником посольства доктора Мартина Гуамана, изгнанного боливийским правительством из страны, и вызвал его в Париж.

XII

Руда и кровь

И стала вдруг земля покрыта кровью и телами убитых.

Рудник непрестанно высасывал из людей соки, но иногда его мощные челюсти перемалывали и самих рудокопов, а тогда – прямой путь в больницу или на кладбище, устроенное на плоскогорье, по другую сторону желтого ущелья, – туда, где лес крестов на каменных холмиках почти касался облаков.

Из рудника «Провидение» в трех мешках были подняты на поверхность останки пяти погибших при взрыве: трех забойщиков и двух откатчиков.

Эстрада получил доклад о происшествии и лично передал его Риту в здании управления:

– Старший рабочий объясняет несчастный случай ошибкой самих рудокопов. Они считали количество взрывов. Всем показалось, что их было пять, на самом же деле их было четыре. Они отправились к месту завала, и тогда раздался пятый взрыв.

– Я сам спускался вместе с бригадой, – прибавил старший рабочий. – Когда дым рассеялся, я увидел оторванную руку, вымазанную глиной, словно на ней была надета перчатка, и потом – какое-то сплошное месиво. Только по контрольным биркам в проходной мы установили, что это были Хосе Мамани, Симон Юхра… Игнасио Колке…

Он умолк, услышав снаружи какой-то шум. Все подошли к окнам. Отсюда было видно кирпичное здание, где располагались главные службы, далее тянулись два ряда каменных домов под цинковыми крышами – там селились служащие. Прямо напротив, по уступам горы, располагалась обогатительная фабрика. Надпей – тросы подвесной дороги. Вниз по склону спускались кубики шахтерских домов, и совсем внизу начинался город Унсия, захвативший часть склона соседней горы.

– Это рудокопы идут на похороны. Весь участок прекратил работу.

– Надо быть начеку…

Неделю спустя в управлении состоялось еще одно совещание. На него прибыл Пачеко, мужчина с головой гремучей змеи, управляющий Англо-чилийской компании, выполнявший свои функции еще в период слияния двух компаний. Когда пришел Эстрада, мистер Рит разговаривал с Пачеко и с комендантом поселка Ардилесом. Ардилес обладал мощной шеей, энергичными челюстями и носил коротко подстриженные усики.

– Рабочие требуют, – говорил он, – возмещения убытков семьям пяти погибших. Они собрались у пульперии и грозятся разнести ее.

Часто моргая змеиными глазками, в разговор вступил Пачеко:

– Сами напиваются… Все несчастные случаи падают на понедельники, когда они являются на работу, еще не протрезвев как следует.

– А поскольку им хорошо известно, что все убытки возмещаются, то они и вовсе перестают заботиться о безопасности.

– Несчастный случай произошел из-за их собственной небрежности, а всякие типы шляются здесь и стараются разворошить осиные гнезда.

– Этих смутьянов надо уволить с работы и выдворить из города.

– Но это может осложнить дело… – заметил Эстрада.

– Иначе будет еще хуже, дон Лоренсо. Тогда они почувствуют свою силу.

Со стороны обогатительной фабрики доносился шум машин.

– Мы консультировались с Ла-Пасом, – сказал Рит, – Ла-Пас консультировался с Парижем, а Париж… собственно, сеньор Омонте дал распоряжение не рисковать: нельзя допустить, считает он, чтобы его одурачили с законом об охране труда.

– Этот закон влетел бы компании в миллион долларов, – заметил Пачеко. – Наш долг уберечь компанию от потерь. Не так ли, сеньор Эстрада?

Эстрада посмотрел на него и холодно сказал:

– Меня радует, что вы начинаете с таким рвением работать на Омонте…

Однажды в субботу Эстрада спустился в город, чтобы в числе избранных гостей присутствовать у Марты на празднике, который устраивался в честь дня независимости Чили.

В поселке был день получки. У кассовых окошечек конторы скопились рабочие. Несколько очередей, змеившихся вниз по склону, создавали впечатление подвешенных к окошечкам гирлянд из фуражек, заношенных шляп, шарфов, пончо и грубых сапог.

Работницы-индианки тоже ждали жалованья. Другие женщины, жены рабочих, с детьми за спиной, в длинных юбках и круглых шляпах поджидали своих мужей, чтобы перехватить у них несколько монет, прежде чем они спустят получку в чичериях. Происходило что-то необычное. Очередь напоминала растревоженный муравейник.

– Исидро Мамани!

– Здесь.

– Пятнадцать боливиано и сорок сентаво. Давай сдачу!

– У меня нет сдачи.

В другом окошке – то же самое.

– А ну потише! Хосе Лима!

– Здесь.

– Двенадцать боливиано и восемьдесят сентаво. Два двадцать сдачи.

– У меня нет сдачи.

– Нет, так найди. У меня только десятки.

– Тут ни у кого нет сдачи.

Рудокопы спрашивали друг у друга мелочь, но у большинства вообще не было ни гроша. Недовольство росло. Старшие рабочие взяли на себя посредничество в подборе людей, чья зарплата, если ее сложить вместе, составляла сумму без сдачи, и затем вручали деньги сразу троим или четверым. Те роптали. Хотели обратиться к служащим, но все они укатили на уик-энд.

Ропот нарастал. Индианки пронзительными голосами обсуждали событие на своем языке. А когда молодой парень по имени Кучальо сообщил, что те, кто пошел на похороны товарищей, были оштрафованы на однодневную зарплату, волнение охватило всех.

– Товарищи, нас грабят!

– Ворюги!

В это время мимо проходил Ардилес. Он взобрался на небольшое возвышение и с усмешкой стал наблюдать за происходящим. Скоро незаметно для себя он оказался в окружении возбужденных людей и, посмотрев на их мрачные лица, крикнул:

– Что тут происходит?

Пытаясь выбраться из толпы, он резко оттолкнул одного рабочего. Ему ответили насмешками и улюлюканьем. Кто-то дал ему подзатыльник, и у него свалилась шляпа. Он обернулся, и в этот момент кто-то сзади разодрал его габардиновое пальто, и сразу же в него полетели комья земли. Все же ему удалось прорваться сквозь толпу и укрыться в конторе. Камни и комья земли полетели в окна. Посыпалось разбитое стекло. Закрытые двери задрожали от ударов. Снаружи раздавались крики.

В это время навстречу меднокожей толпе, лавируя под градом камней, двигался Эстрада; подойдя совсем близко, он остановился.

– Стойте! Прекратите! Послушай, ты, оставь свой камень! Успокойтесь! Тише!

Широко раскинув руки, он старался осадить толпу. Люди перестали бросать камни. Эстрада обвел собравшихся темными стеклами очков. Заметив знакомых рабочих, он обратился к ним:

– Кучальо!.. Кальяха!.. Мамани… подойдите ближе! Что тут происходит? Неужели вы верховодите этими хулиганами?

Под его взглядом, скрытым темными очками, рудокопы стали успокаиваться.

– Тут нет никакого подвоха. Просто из Оруро не прислали ни мелких монет, ни мелкой купюры.

– Да, но почему не оплачивают убытки семьям погибших?

– Дон Лоренсо, говорят, что нет мелочи, это уж ни в какие ворота… Тут что-то не то…

– А еще оштрафовали всех, кто пошел на кладбище!

– Ну хорошо, хорошо, – возвысил голос Эстрада. – Это, конечно, недопустимо. Теперь всем выплатят аванс, десять боливиано, а остальное – в понедельник. Меньше будете пить. Идите получайте – и чтобы был порядок!

Вернулись разбежавшиеся было служащие. И когда установилась полная тишина, Эстрада прошел сквозь толпу, сел в грузовик и поехал в город. В поселке теперь царили тишина и покой. В воздухе тоже было тихо. Только разбитые стекла конторы и разбросанные повсюду камни напоминали о пронесшемся здесь урагане народного возмущения.

Вдруг раздались тревожные звуки сирен. В конторе зазвонили телефоны. Мистер Рит, который первый раз в жизни не побрился и не держал во рту сигару, едва успевал поворачиваться в своем кресле к аппаратам:

– Что?.. Как?.. Громят пульперию, говорите?

На участке «Орко-сунтинья» рабочие напали на склад, железными ломами в щепки разнесли двери и хлынули внутрь; поток бронзовых лиц и пончо разлился по многочисленным узким проходам складского помещения, сметая на своем пути банки консервов, ботинки, платья, мешки с мукой и сахаром. Вдребезги разлетались бутылки, а на головы людей сыпались с полок – словно гигантское конфетти – кульки и пакеты. Женщины визжали, энергично отстаивая у товарок захваченное добро. Несколько рабочих пытались протащить мешки у всех над головами, обильно посыпая своих товарищей мукой и сахаром. Через несколько минут пульперия обнажила голые ребра полок; пол был усеян бумагами, черепками; повсюду белела рассыпанная мука и сахар.

Часть людей устремилась к конторе, и теперь оттуда доносились крики:

– Долой гринго! Долой мошенника Рита! Долой Пачеко! Давай сюда управляющего!

В воздухе загремели взрывы.

– Не следует беспокоиться, – говорили в конторе.

– Это они просто так: забавляются динамитом.

– Хороша забава – так можно и без головы остаться.

– И вообще мы-то тут при чем? Пусть разбираются с управлением, с Омонте, а мы люди маленькие.

– Этим скотам все едино.

Вдруг дверь отворилась и вошел очень бледный начальник железнодорожной станции. Все бросились к нему.

– Что происходит? В чем дело? Да говорите же наконец!

– Они разгромили пульперию. Сеньор Эстрада кого-то пристрелил, и теперь они идут к нам. Нужно отсюда бежать и укрыться на фабрике.

– Пора уходить. Надо позаботиться о своем доме.

Некоторые так и сделали. Другие остались в конторе. В этот момент с верхнего этажа спустились вниз старшие служащие компании.

– Все несемейные, – сказал мистер Рит, – дворами должны пробраться на фабрику.

Им удалось незаметно покинуть контору и проникнуть в здание фабрики. И уже оттуда они услышали крики рабочих.

– Надо дождаться подкрепления. Весть о забастовке, наверное, дошла куда следует. К счастью, эти бандиты не додумались перерезать телеграфные провода.

Рев толпы, сопровождаемый шумом деревянных трещоток, теперь слышался совсем близко. И в этот момент появился Эстрада с группой людей из вооруженной охраны. Он был опоясан поверх пальто патронташем, а сбоку у него висел револьвер.

Притащили ящики с ружьями и патронами, каждый служащий получил ружье и пятьдесят патронов.

– Они забросали камнями контору.

Эстрада никак на это не реагировал.

– Надо вступить с ними в переговоры, – сказал он, – иначе они разнесут фабрику. – И, обращаясь к трем служащим, прибавил: – Вы трое пойдете со мной, только возьмите пистолеты.

Он вышел на площадку перед конторой и направился вниз по широкой дороге. Люди, шедшие ему навстречу, сбились в кучу. Из толпы кричали:

– Долой Эстраду! Насильник! Убийца!

Эстрада поднял руки, призывая людей к спокойствию, и продолжал идти вперед.

– Послушайте! Успокойтесь! Давайте поговорим спокойно!

Но толпа не слушала, а продолжала улюлюкать, словно стая разъяренных индюков, да и трудно было что-нибудь услышать в таком шуме.

– Долой Эстраду! Долой Пачеко! Мерзавец! Убийца!

Эстрада начал говорить, энергично жестикулируя. Толпа остановилась метрах в тридцати от него. Убедившись, что уговоры ни к чему не приведут, он готов был уже пойти назад, но тут град камней обрушился на него и его спутников. Один камень угодил ему в плечо, другой попал прямо в лицо кому-то из служащих. Помощники Эстрады бросились бежать, а он остался стоять на дороге, и камни, словно птицы, проносились над его головой. Он вынул пистолет, попятился и сделал три выстрела подряд. Рабочие кинулись врассыпную вниз по горе. Динамитная шашка с зажженным фитилем взлетела в воздух и упала рядом с Эстрадой. Он отпрянул и хотел было бежать, но, заметив, что шнур, горевший у самых его ног, был достаточно длинный, не долго думая, схватил петарду и вырвал из нее шнур и взрыватель. Потом выстрелил еще четыре раза и, повернувшись к толпе, которая продолжала улюлюкать, крикнул:

– Имейте в виду: мы все вооружены! Будем стрелять!

Служащие и охранники вскинули ружья и, не целясь, выстрелили: кто вниз, в землю, кто в сторону поселка, кто в воздух. Пули просвистели, и эхо разрывов, похожее на вибрирующие звуки туго натянутой проволоки, пошло гулять по горам, рыская в поисках жертвы.

Ночь прошла неспокойно. Эстрада организовал охрану важных объектов, в том числе и порохового склада. Время от времени слышались взрывы динамитных шашек. В ответ раздавались пистолетные и оружейные выстрелы. Порывистый ветер свистел в ночи, обдавая своим холодным дыханием вооруженных служащих и охранников. Они курили, пили виски, которым удалось разжиться в доме Эстрады. Рудокопы не тронули этот дом, так как там жила Марта, друг боливийцев и враг гринго.

Утренняя прохлада на всех и на все подействовала успокоительно. Кругом царила тишина. В управление прибыл помощник префекта Унсии в сопровождении двух солдат. Рабочие постепенно стали возвращаться в поселок и вели себя спокойно, мирно обсуждая кандидатуры парламентеров. В девять часов утра управляющий вместе с двумя инженерами и помощником префекта направились к поселку. Рудокопы, завидев начальство, двинулись ему навстречу. Мужчины и женщины окружили управляющего и его спутников тесным кольцом.

– Доброе утро, доброе утро, – начал управляющий. – Давайте поговорим. Но я не могу говорить со всеми сразу. Где ваши делегаты?

Вперед вышло несколько человек в низко надвинутых шляпах и с шарфами вокруг шеи.

– Здесь неудобно вести переговоры. Пройдемте на фабрику.

– Нет, только не на фабрику.

Управляющий выдержал паузу и оглядел рабочих.

– Тогда пойдем в клуб.

Процессия из пончо и юбок двинулась вслед за управляющим. Когда мистер Рит проходил мимо своего автомобиля с разбитыми стеклами и вмятинами от ударов камней, он сказал:

– Бедная машина! Она-то тут при чем?

В клубе все расселись вокруг управляющего. Остались стоять только помощник префекта и оба инженера.

Управляющий вынул пачку английских сигарет и стал угощать.

– Мы все здесь друзья. Здесь нет начальников и подчиненных. Все равны! Давайте поговорим, как подобает мужчинам. Согласны?

Кучальо обвел своих товарищей взглядом зеленоватых глаз, затем изложил требования рабочих и объяснил, что беспорядки на руднике возникли из-за того, что Эстрада выстрелом из пистолета ранил одного рабочего, а охранники убили другого.

– При виде убитого, рабочие разъярились, и их невозможно было сдержать.

– А знаете ли вы, какие мы понесли убытки из-за разрушений? – спросил управляющий. – В одной только пульперии – на сто тысяч боливиано.

Рабочие старались объяснить причины забастовки:

– Приемщики занижают вес добытой руды…

– Л какой хлеб нам продают в пульперии?.. Да и мясо не лучше… А ваши служащие смотрят на нас как на нищих попрошаек…

– Вы знаете, какая каторжная работа у проходчиков? Все они болеют легкими, и потом их никуда не берут.

Рудокопы просили обеспечить бурильщиков масками, предоставить отпуска женщинам по беременности, начать строительство больницы, поскольку пункта первой помощи с одним врачом на пять тысяч семейств явно недостаточно, организовать постройку жилищ для рабочих с таким расчетом, чтобы не нужно было проделывать путь в несколько километров, прежде чем доберешься до своей шахты.

Управляющий никак не хотел согласиться с утверждением, будто цены в пульперии выше рыночных.

– Сколько стоит фунт картофеля в Унсии?

– Тридцать сентаво, – сказал помощник префекта.

– Вот видите. А здесь – десять. А фунт сахара?

– Тридцать сентаво.

– А здесь – пятнадцать. Компания теряет на пульперии миллионы.

Кучальо возразил, заметив, что компания никаких потерь не несет, а просто оплачивает их труд натурой.

– Значит, вы не желаете, чтобы компания платила за вас полную стоимость фунта сахара, и предпочитаете получить разницу в пятнадцать сентаво на руки?

Рабочие несколько растерялись. Управляющий закончил тем, что пообещал пойти на уступки, для чего он должен будет проконсультироваться с управлением в Ла-Пасе.

– Я не хозяин рудника. Если бы это было мое, я все отдал бы вам. Так вы вернетесь к работе?

Делегаты сказали, что они поговорят с рудокопами, ио что для возобновления работы нужны гарантии, – чтобы обещания не оставались только обещаниями и чтобы не было репрессий против забастовщиков, и более того: компания должна возместить убытки семье убитого рабочего и семье раненого.

Мистер Рит встал, пожал руки делегатам и, уходя, сказал:

– Нужны переговоры, только переговоры и никаких драк. Согласны?

Когда управляющий выходил из клуба, толпа оборванцев вела себя уже совершенно иначе:

– Да здравствует мистер Рит! Долой обманщиков! Долой Ардилеса! Да здравствует мистер Рит!

Мистер Рит вернулся в контору, где его ждали бледные, невыспавшиеся, пропахшие табаком служащие. Он попросил соединить его с Оруро и заперся с Пачеко в кабинете.

Примерно через полчаса, ровно в двенадцать дня, произошло нечто необычайное: раздался протяжный гудок паровоза.

– Солдаты! Войска! Солдаты прибыли!

Лица старших служащих засияли от радости.

– Пусть теперь горлопанят. Теперь этим бандитам дадут прикурить!

Компания сразу же взяла на себя заботы по снабжению и расквартированию солдат. Ардилес лично вручил каждому солдату по двадцать боливиано, сигареты и консервы. Толстый смуглолицый майор Айювирй был помещен в доме управляющего, с которым он имел длительное совещание. Ровно в полдень он пожелал принять делегатов в префектуре.

На переговоры пришел Кучальо с тремя товарищами. И сразу же солдаты, угрожая применить оружие, прикладами разогнали любопытных.

Городок под цинковыми крышами заволновался: тайна, обволакивающая здание префектуры, куда вошли делегаты, тревожила всех. Толпы людей появились на перекрестках улиц. Солдаты разгоняли толпу в одном месте, но люди собирались в другом, отовсюду неслись крики:

– Измена! Измена!

– Назад! Назад!

– Мы хотим видеть наших товарищей, хотим говорить с управляющим!

Вдруг в дверях префектуры появился красный от ярости майор Айювири. Раздался пронзительный свист и потом – взрыв криков такой силы, что, казалось, задрожали стены и крыши домов.

– Не пустим грузовик!

В какой-то момент темная людская масса еще больше разбухла, вобрав в себя людей, прибывших из Льяльягуа.

– Не пустим грузовик! Не позволим увозить наших товарищей.

– Долой Рита! Долой компанию! Да здравствует народная армия!

Волны ярости, рожденные нищетой и отчаянием, одна за другой прокатывались по этому огромному людскому морю. Перед рабочими появился взвод солдат с ружьями наперевес. Жены задержанных депутатов бросились на солдат с кулаками. Какой-то малорослый солдатик ударом приклада разбил голову рабочему. Посыпался град камней. Взвод отступил. Толпа прорвала кордон на флангах и устремилась вверх по улице. Солдаты бежали, роняя фуражки. Женщины пронзительно кричали.

– Осторожно! Не ходите туда, не ходите!

– Они будут стрелять! Бегите, бегите!

– Остановитесь, братья!

В то время как одна группа людей, втянувшаяся в узкие улочки, отступала, прижимаясь к домам; с другого конца городка с криками двигались рудокопы, швыряясь камнями.

«Бах, бах, ба-бах!» – прогремели ружейные выстрелы.

«Та-та-та-та!» – зловеще застрочил невидимый пулемет, поливая свинцом толпу, улицу, дома.

Крики бились в дверях домов. Словно ворох листьев под порывом ураганного ветра, толпа распалась, рассеялась, люди бежали, усеивая площадь и улочки шляпами, накидками, узлами.

Городок замер в оцепенении, и только одинокие выстрелы еще резали тишину. Двери наглухо заперты. Все сковано молчанием: домишки, застигнутые смертью люди. Лишь струйки крови неслышно текли по пыльным камням мостовой, оттеняя алой каймой тела убитых.

Несколько беременных женщин перебежали улицу. Они разыскивали своих мужей. Солдаты приказали им вернуться. Весь город теперь был в их руках. С наступлением ночи двенадцать убитых и четверо раненых были доставлены в больницу. А женщины продолжали искать.

В полночь военный патруль прочесал дорогу от города до поселка и от поселка до фабрики, позади которой чернели высокие трубы обжигных печей. Несколько позже по безлюдной дороге протарахтел грузовик с погашенными фарами, и вскоре из одной трубы повалил дым. Столб дыма затмил луну, и в кромешной тьме было видно, как мигал огонь, словно глаз гигантского циклопа.

Власти, прибывшие на следующий день из Оруро, установили, что убитых немного. Меднокожие плакальщицы громко причитали над убитыми, молясь за них своему кечуанскому богу.

XIII

Богатая жила

Живет он в достатке, и все это приносят ему деньги, добываемые из горы.

Прошли годы. В Париже Омонте купил себе роскошный дворец маркиза Рокруа-Фассиньи на авеню Фош со всей обстановкой и утварью, кроме полотенец, простыней и салфеток, поскольку на них должны были красоваться его собственные инициалы. На посуде тоже появились новые монограммы, а гравировщик повторил их на ложках, ножах и вилках.

От министра иностранных дел нового правительства Омонте получил следующее письмо:

«Ваши добрые друзья, к каковым причисляют себя сеньор президент и Ваш покорный слуга, помнят о Вашем неоценимом вкладе в дело освободительной революции, равно как государственный совет высоко ценит услуги, оказанные Вами на посту посла в Бельгии. Теперь-мы просим Вас соблаговолить принять по совместительству пост полномочного посла при правительствах Франции и Испании и выражаем надежду, что, как истинный патриот, Вы примете эти должности ad honores^[43], учитывая, что государственная казна…»

Омонте принял это предложение с оговоркой, что все экспедиционные расходы правительство Боливии возьмет на себя. Он был принят на Кэ д’Орсе^[44]. Его сопровождал секретарь посольства, бельгиец, который сошел за чистокровного боливийца. Вскоре Омонте устроил у себя во дворце прием. Лакеи в париках и коротких штанах выстроились вдоль лестницы, начиная от самого входа, украшенного львами, до верхнего этажа. Мимо них прошла пестрая толпа гостей: южноамериканские дипломаты, два графа-итальянца, французские банкиры и даже английский лорд – компаньон хозяина по «Юниверсал тин» на Малайских островах. Впрочем, он был на приеме совсем недолго. Пела знаменитая испанская певица Челито в сопровождении франко-аргентинского оркестра.

Прошел месяц. Омонте собирался поехать в Мадрид, но случилась неприятность, в результате которой он сделался мишенью для журналистов и всю последующую жизнь должен был испытывать от этого неудобство.

Во время своего пребывания в Лондоне он нанял слугу, которому платил в фунтах. Когда франк упал в цене, Омонте решил, что при пересчете фунтов на франки сумма жалованья получается непомерно большой, и попытался уменьшить плату. Слуга запротестовал и был уволен, но тут же подал в суд. Миллионер воспользовался правом дипломатической неприкосновенности и отказался вступить в прямой контакт с британской фемидой.

Омонте задыхался от возмущения, колотил кулаком по столу, кровь бросилась ему в голову, краска заливала лицо, усеивая щеки сетью склеротических жилок:

– Нет, сеньоры! Я не позволю себя обкрадывать! Они думают, что если я Омонте, так я могу… я должен…

Лондонский слуга тяжбу проиграл, но передал материал одной желтой газетенке. Однако ее владелец оказался сговорчивым. За двадцать тысяч франков он замял дело.

Омонте отправился в Мадрид, где «сменил кожу», напялив на себя мундир дипломата, сшитый в Париже в салоне Роан.

Проходя по залам королевского дворца, чтобы предстать перед его величеством, он оглядывал себя в зеркала и чувствовал, как колотится его сердце – сердце метиса, – готовое от испуга вырваться из груди своего владельца, облаченного в мундир и нацепившего короткую шпагу.

Лакеи и статуи смотрели на него отсутствующим взглядом, и вместе с тем казалось, что они знают о нем нечто забавное и ужасное. Сердце Омонте бешено колотилось, будто он только что совершил кражу.

Когда посол предстал перед королем, его охватило беспокойное чувство, что вдруг здесь, в зале, появится какая-то неведомая сила, сбросит с него одежды и выставит нагишом на посмешище лакеям и статуям.

И тут он услышал голос короля Альфонса:

– Омонте – это испанское имя, одно из самых старинных. Я много о вас слышал.

Ему вдруг захотелось обнять короля и пролить благодарную слезу на его плечо.

В Мадриде он приобрел-дворец в классическом стиле» украсив его бутафорскими гербами со своей монограммой. В зале приказал повесить портреты – свой и женин, – написанные Гарсиа Рамосом.

На одном портрете художник изобразил мощную фигуру миллионера, затянутую в мундир дипломата; грудь, украшенная орденами – многие появились по воле самого художника, – напоминала витрину морского музея, на которой выставлены отливающие перламутром ракообразные существа, сверкающие всеми цветами радуги, морские звезды, пауки-крестовики на шелковых и муаровых лентах, вцепившиеся своими красными, голубыми или серебристыми эмалевыми лапами в паутину, сотканную из бриллиантов и топазов. Другой портрет изображал на золотисто-коричневом фоне донью Антонию в лиловом муаровом платье, с диадемой из бриллиантов и с ослепительно сверкающим кольцом.