Текст книги "Металл дьявола"

Автор книги: Аугусто Сеспедес

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц)

Заброшенная с незапамятных времен штольня шла более двадцати метров горизонтально. Индейцы не хотели приступать к работе, пока не вытащили позеленевшие кости мертвеца и не похоронили их в сторонке. Затем они освятили шахту, произведя эту церемонию без участия Омонте. Он наблюдал издали, как они принесли к шахте глиняное блюдо, а на нем – разведенный водой спирт, конфеты, сало и хлеб и оставили на ночь, чтобы накормить и задобрить рудничного духа.

На следующий день началась работа по расчистке штольни от обломков. Индейцы вытаскивали их на поверхность, а Омонте исследовал на вид и на ощупь. Попадались куски породы с десятипроцентным содержанием олова. Лежа на спине в глубине туннеля, индейцы изучали строение горы и искали жилу. Они бурили скальный грунт, подрывали его динамитом, но получали лишь такую же бедную руду.

– Здесь искали серебро, – подумал Омонте, – и не нашли. Но оловяные жилы тут должны быть.

Он решил размолоть и промыть полученные обломки, чтобы обогатить руду и добиться, по крайней мере, пятидесяти процентов содержания олова. Необходимо было установить толчею и провести канаву от ближайшего ручья для промывки руды. Пеоны скатили с вершины горы подходящий камень, и каменотес придал ему нужную форму. В другом, круглом камне буром просверлили по бокам два отверстия, и машина каменного века была готова. Держась за деревянные ручки, вставленные в отверстия, индейцы вращали один камень внутри другого и размалывали руду. Потом ее промывали и просеивали в деревянную посудину. Несколько кинталов обогащенной таким образом руды Омонте отвез в Уануни. Там он познакомился с Лоренсо Эстрадой, который уже покинул Пулакайо.

– Все это ничего не стоит, – сказал ему Эстрада.

– Почему? Ведь здесь добывают-руду с пятнадцатью процентами олова!

– Да, но тут есть обогатительная фабрика, где его доводят до шестидесяти процентов. Единственное, что остается, приятель, это продать свою руду на фабрику.

Эстрада, которому надо было выполнять контракт, легко устроил эту сделку, но выручка за руду едва покрыла расходы. Омонте решил рыть новую шахту на участке, которым владел в компании с Рамосом, а рудник Уачипондо пока оставить.

Пришла пора дождей, потоки воды сбегали по склонам гор, образуя ручьи и водопады. Омытые вершины отсвечивали металлическим блеском, когда луч солнца пробивался сквозь черную пелену туч. А чаще они едва выглядывали из тумана, который сползал с откосов и закрывал горизонт плотной белой завесой.

Дождливые дни мелькали один за другим, как страницы печальной книги. Начали рыть новую шахту. Двое пеонов отправились в Чаянту за крепежным лесом и деревом для крыши над толчеей. Один индеец лежал больной у себя в хижине, а Тахуара работал в шахте. Омонте тоже забился в хижину. Над входом вместо притолоки нависала низкая крыша. Он сидел на камне и смотрел, как идет дождь. Смотрел час за часом, затерянный среди безлюдной дикой природы, на одной высоте с тучами. Следил за прихотливой пляской капель по черному сланцу, по круглым камням, по горной траве, похожей на вставшие дыбом жесткие волосы. Ручейки растекались прозрачной сеткой по каменистому склону и, сбегая вниз, терялись в озерах тумана, стоявших в глубоких провалах и ущельях. Ни деревца. Ни живого существа.

В одиночестве, насквозь пронизанном холодными водяными нитями, он смотрел, как льет дождь, покуривая сигарету и жуя коку. Больше не было ничего: Сенон Омонте, зияющий вход в шахту и дождь в горах.

Прошло время, и опять на ясном синем небе четко вырисовывались контуры гор. Новая шахта на протяжении двадцати метров не дала ничего, и каменная громада по-прежнему молчала. Чрево горы оставалось нечувствительным к взрывам динамита; грохот рвался из шахты, словно пушечный выстрел.

Омонте решил продолжить работы в старой шахте, где на этот раз, после двух взрывов, в породе заблестела тонкая нить. Она дала руду несколько лучшего качества, чем скальные обломки. Руду из тонкой жилы и из обломков раздробили в толчее, промыли и отвезли в Оруро на продажу.

Расходы росли. Надо было помогать жене, которая родила в Оруро второго ребенка. Она писала Омонте, не жалуясь на свои беды, и он в коротких ответах давал ей наказы, как вести дело против посягательств на рудник «Провидение».

Право на участок, купленный у Уачипондо, не оспаривал никто, но когда Омонте обмеривал пятьдесят гектаров смежного участка, явился какой-то чоло в черном сомбреро и шерстяном пончо, должно быть, управляющий, и, представив соответствующие бумаги, предъявил более ранние права от имени некоего сеньора Артече. Тогда Омонте застолбил бывшие владения Уачипондо, а относительно остальной площади решил добиваться постановления судебных властей.

В вулканической горной пустыне назревали события. Однажды утром на вершине горы появились несколько человек. Сиско Тахуара был в шахте, двое других индейцев дробили руду. Омонте наблюдал за пришельцами, пока те не скрылись из вида.

После полудня он взял палку с железным наконечником и взобрался на гору осмотреть границы своих владений. Межевой знак, сложенный из камней и глины, был разрушен. Опустившись на колени, он принялся собирать камни и ставить их на место, но тут рядом с ним на землю легли чьи-то тени. Он поднял голову и увидел, что сверху спускаются двое, в сапогах, кожаных куртках и жокейских картузах, – один из них был с бородой; за поясом торчали пистолеты. Они подошли ближе, не сводя глаз с Омонте.

Вытирая пот, он поднялся на ноги и сказал:

– Добрый вечер. Здесь стоял межевой знак…

– Да, мы его сломали. Пусть так все и остается.

По произношению Омонте признал в этом человеке чилийца.

– То есть как это так?

– Ваш знак ничего не стоит. Вы разве не знаете, что начато судебное дело?

– Знаю, насчет другого участка, но только не этого.

Он нагнулся и взял камень, чтобы положить его на старое место. Один из пришельцев смотрел на него, широко расставив ноги и уперев руки в бока, другой положил ему руку на плечо и сказал:

– Убирайтесь отсюда! Здесь вам делать нечего! И предупреждаю: прекратите работы в нижней шахте. Пора вам уходить отсюда:

– Мне? Почему это?

– Потому что пришли мы, понятно? Не прикидывайтесь дурачком.

Они снова замолчали. Омонте поднял камень обеими руками и, глядя прямо на них, оказал:

– Не хочу ссориться, но я не уйду. Это мой участок.

В тот же миг он очутился на земле и скатился на несколько шагов вниз. Второй человек, тот, что молчал, ударил его кулаком в ухо.

– Черт тебя подери, франт дерьмовый! Дерись, как мужчина! – заорал Омонте. Он вскочил и бросился на бородатого, но камешки осыпались у него под ногами, и он упал на руки. Лежа на земле, он увидел высоко над собой людей на фоне синего неба, они били его ногами в бока. Он опять покатился вниз, но на этот раз вскочил и взял в руки лом. Тогда незнакомцы бросились бегом вверх и, выхватив пистолеты, выстрелили несколько раз в его сторону. Он отступил назад, держа лом в руке.

– Подойди, попробуй, метисская свинья, мать твою так!

Чувствуя себя под защитой оружия, они пнули ногой межевой знак и выпустили еще несколько пуль в воздух рядом с Омонте. Он ушел, держась за распухшее ухо, сердце у него бешено колотилось.

Истерзанные тучи медленно истекают кровью, превращаясь в свинцово-серые призраки, и бесконечно печальные сумерки, спускаясь над нагорьем, прокрадываются в дома грязного и мрачного города Оруро. Неторопливо вползают они в дверь, сгущаются по углам, стелются по полу, заволакивают потолок, оставляя на виду лишь жалкую койку, где прикорнула женщина рядом с больным ребенком. Вот женщина встала, скользнула как тень в угол, чиркнула спичкой и поставила зажженную свечу перед стеклянным колпаком, где среди искусственных цветов улыбался младенец Христос.

Пламя свечи превратило неверные сумерки в глубокую ночь – еще одну ночь у постели старшего сына, болевшего черной оспой. Глядя на мерцающий огонек, донья Антония решилась наконец написать мужу.

«Арнольдо заболел оспой. Он уже поправляется, но было время, когда я не надеялась спасти его. У бедняжки все лицо в струпьях, ведь это была черная оспа. Слава богу, Тино не заразился, сеньора Рамос взяла его к себе. Но я так беспокоюсь за Арнольдо. Неужели он останется рябым? Мальчик похудел, похож на мышонка и все волдыри расчесал. Я молюсь святой деве рудничной, чтобы поскорее прошли эти страшные дни, и еще я очень беспокоюсь о тебе. Как ты там живешь, один на этом проклятом руднике? Мне пришлось продать кое-что из вещей и заложить серьги, выручила двести песо, и все они до последнего сентаво ушли на лекарства. Вот я и подумала, не вернешься ли ты сюда на место смотрителя рынков, оно сейчас свободно. Сеньор Боттгер проверил твою сделку с Уачипондо и говорит, что ты его обманул».

Через несколько дней она получила ответ:

«Скажи дону Рамосу, чтобы в счет тридцати кинталов руды, которые я ему посылаю, он дал тебе двести боливиано и что дела в руднике идут на лад. Эти двести боливиано употреби на покупку динамита, масла и коки по прилагаемому списку. Купи также ружье».

Как только Арнольдо поправился, Антония купила у бывшего бойца «федеральной революции» старый «ремингтон», запаслась всем необходимым и в повозке отправилась до Мачакамарки.

Там ее встретил Омонте. Женщина была истощена, обсыпана веснушками, но ее пухлая нижняя губка выглядела, как всегда, соблазнительно. Она уселась на мула, ребятишек устроили на ослике в притороченных к седлу корзинах, на второго мула сел Омонте, ружье, тюфяк и припасы навьючили на ослов, и все семейство двинулось из Мачакамарки к руднику. Еще не оправившийся после болезни мальчик с обостренной, как у всех выздоравливающих, восприимчивостью озирался вокруг, пораженный зрелищем скалистых громад, одна за другой возникавших перед ним, пока ослик неторопливо карабкался вверх по горному склону. Путники чувствовали себя песчинками, затерянными в первозданном хаосе среди фантастических каменных уступов. Но вот наконец далеко вверху показалась горсточка соломенных крыш.

– Вот там, смотри! Вон там наша шахта. Видишь?

Почти сразу за тем выступом – маленькая дырочка. Видишь?

За поворотом открывался вид на деревню Льяльягуа, словно вбитую в горный откос. Издали она казалась ничтожным наростом, творением природы, а не человеческих рук; вблизи ее крытые соломой лачуги походили на табунок лохматых осликов.

Кружа среди гор, дорога шла на Унсию, а оттуда уже поднималась вверх, до самого лагеря.

Прежде всего пришлось расширить каменную хижину. Очаг Антония устроила под открытым небом и готовила там еду для мужа и сына. Распределение продуктов и коки между рабочими она также взяла на себя. Старший сын, не чувствуя холода, бегал босиком из хижины в шахту и обратно, а младший еще не умел ходить и сидел, на индейский лад, за спиной у матери или мирно спал между мешком с мукой и ящиком с динамитом. В хижине всем приходилось гнуться в три погибели – каменная кладка без раствора не позволяет возводить высокие стены.

Работы на руднике продолжались, но проходку вели только горизонтально. Вести шахту вглубь оказалось слишком трудно, не хватало воротов, чтобы выбрасывать наверх землю. Бурильщик, пробурив шпур в скальном грунте, давал знак подрывнику и Омонте. Омонте, спустившись в штольню, вручал им нужное количество взрывчатки. Потом все спешили наверх и замирали в ожидании чуда.

Глухо гремел взрыв, и Омонте бросался в глубь штольни. Ползая на четвереньках, он собирал в мешковину куски породы, тащил их на свет и разглядывал один за другим.

– Вот еще, тата, – говорил Тахуара, показывая другие обломки.

Омонте вертел их в руках, разбивал молотком, прикидывал на вес, вглядывался в блестки металла.

– Все то же. Самое большое – десять процентов.

Уныние снова овладевало им, он то метался по горным склонам, то, спустившись в старую шахту, исследовал с рудничной лампой в руке немые недра горы, и они заражали его безмолвным отчаянием. Его жесткие волосы стояли торчком, словно колючие нити сланца, редкая бородка походила на горную траву, покрасневший нос и обветренные скулы стали шершавыми, как песчаник.

Все обитатели лагеря ходили в отрепьях, коченели от холода в тени, покрывались ожогами на солнце. У Арнольдо отшелушилась воспаленная после оспы кожа, он поздоровел и загорел на горном воздухе. Тино кашлял, мать растирала ему грудь салом и, вместо всяких лекарств, поила настоем коки.

Главное – бур и динамит. На последние заказы продовольствия и взрывчатки ушли все деньги. Металлическая пить жилы вилась в глубине штольни, из которой по очереди выходили измученные, мрачные пеоны.

– Как дела, Сиско? Стала получше жила?

– Нет, тата. Мертвец прячет ее…

– Может, начать проходку из другой шахты…

– Нет, тата. Жила тут.

День угасал, заливая мертвенным серым светом безрадостный горный пейзаж.

«Двое пеонов сбежали. Осталось всего три динамитных заряда. А потом что? На вершине горы опять видели тех злодеев… Но теперь все по-другому. Со мной жена, дети и ружье. Что приключилось с малышом? Не берет грудь и все время плачет…»

Сидя на камне у входа в хижину, Омонте смотрел на тени гор, тающие в вечернем сумраке. Солнце скрылось, и сразу же вырвалась на простор стая ледяных ветров. Свистя и завывая, вползали они в шахту, разбегались по горным склонам. Жена легла спать. Ночной мрак сгущался, сдвинув горы в единую плотную массу, и в черной тьме с воем носился ветер, заглушая плач охрипшего от крика ребенка.

К двум часам дня непокорные тени забились в глубь ущелий среди скалистых утесов, озаренных голубовато-стальным солнечным светом. И только вдали одна-единственная вершина, накрытая тенью черной тучи, отливала темно-фиолетовыми тонами, резко отличаясь от желто-красных склонов, как будто бездонное небо окрасило ее своей синевой.

Тахуара с самого утра работал в глубине штольни. Он. просверлил в скальном грунте два шпура, соединявшиеся в одной точке, и поднялся на поверхность спросить у Омонте разрешения на закладку динамита: взрывчатка теперь расходовалась с величайшей экономией. Но Омонте был внизу, метров на двести ниже, и занимался промывкой руды на берегу ручья. Стоя на тропинке у подножья горы, рядом с входом в шахту, Тахуара кричал и махал руками, но ни Омонте, ни помогавший ему индеец даже не подняли головы.

Тахуара отошел в сторонку и уселся было на солнцепеке, но, передумав, вернулся в шахту и, пройдя немного вглубь, прилег отдохнуть. Растянувшись на спине, он скользил взглядом по искореженным сводам штольни. Проникавший снаружи свет разбегался, спотыкаясь и прыгая по неровной поверхности, выделяя каждый выступ, каждую впадину. В одной точке, вправо по ходу жилы, цвет породы казался более насыщенным. Как в солнечном спектре, темный оттенок сгущался в одной определенной полосе. Тахуара проходил мимо этого места каждый день, но сейчас его привычные к темноте глаза заметили ранее ускользавшую от него особенность. Рядом стояла рудничная лампа. Он зажег ее и поднес поближе к своду, напряженно всматриваясь, словно хирург, изучающий рану. Опустившись на колени, он постучал молотком по камню, и после каждого удара какая-то неуловимая волна пробегала по его руке до самого мозга. Он ударил сильнее, но скала не поддавалась. Тогда он взял бур и, приставив его под острым углом к плоскости забоя, принялся бурить, сам, не сознавая, что делает. Внутри породы оказалось полое пространство, и это облегчило ему задачу. Об Омонте он и не вспомнил. Пошарив под рубахой, он достал хранившийся на животе динамит, схватил патрон, вставил в него запальный шнур, прикусив для верности гильзу зубами, и воткнул патрон в динамит. Он торопился. Вот динамитный заряд уже в скважине. Палкой он засунул его поглубже. Потом плотно забил отверстие камешками. Шнур висел, словно корень из земляного среза. Завернув в пончо молоток и лампу, Тахуара вынес все вместе с буром на поверхность. Потом вернулся, поджег шнур и, пригнувшись, бросился из шахты бегом.

Солнце на мгновение ослепило его. Постепенно он разглядел внизу два темных пятна, это были Омонте с индейцем, вокруг них кучами лежала земля. Видно было, как поблескивают на солнце два куска породы. Тахуара прислонился к откосу неподалеку от входа в шахту и стал ждать.

Прошло несколько секунд. И вдруг из глубин земли вырвался яростный хриплый рев и, прокатившись по безмятежно спокойным склонам, обрушился на Омонте, который в испуге поднял голову.

«Несчастный случай» – промелькнула у него тревожная мысль. Взрыв был неожиданностью.

Цепляясь руками и ногами за выступы, он стал торопливо карабкаться вверх. Индеец следовал за ним.

– Что случилось? – крикнул Омонте, добравшись до тропинки.

Тахуара, не отвечая, бросился в шахту. Появился еще какой-то пеон, из хижины вышли жена и дети. Омонте ничего не мог понять.

– Что случилось? – повторил он.

Наконец он подбежал к шахте, подождал, пока осела пыль, и нырнул в темноту. При свете лампы Тахуара собирал куски руды, выброшенные динамитом.

– Жила, тата, жила, – бормотал он.

Не произнеся ни слова, Омонте схватил несколько обломков и вынес их на дневной свет. Черные, блестящие, они так и сверкали на солнце. Дрожа от волнения, он вытащил еще несколько кусков. Рот его растянулся не то в улыбке, не то в судороге, дыхание прерывалось. Все, все тяжелые куски породы, мерцая темными отсветами, переливаясь звездным блеском, сияя, словно метеоры, излучали и дарили Сенону Омонте весть ослепительную, как озарение: индеец Сиско Тахуара открыл богатейшее в мире месторождение олова.

VI

Жила

1546 год. В этом году продолжалась закладка города и добыча драгоценных металлов из большой горы… слава о ней распространялась по всему королевству Перу… и это чудо богатства стало обогащать людей.

Из чего же сделана статуя горной богини? Из золота, серебра или олова?

Она – из породы, в которой семьдесят пять процентов составляет олово.

Омонте показал рудник Эстраде. Нагнувшись, он поднял кусок породы, которую выносили пеоны из шахты.

– Вот в этой – сорок процентов. Но дальше по ходу жилы содержание олова достигает семидесяти пяти. Там руду можно просто укладывать в мешки. А остальную – дробить, и даже без промывки получим от сорока до шестидесяти процентов.

– Невероятно!

– Все образцы, которые я доставил в Оруро, показали такое содержание металла.

– А мощность жилы?

– Мощность? Ха-ха… Вара с четвертью! Сами увидите.

Они спустились в шахту. При свете фонаря Эстрада разглядывал сквозь желтые очки обнаженную породу.

– Видите? И это не гнездо. Она идет все дальше и дальше. Мы двигались почти параллельно, по ходу той паршивой жилы.

Они вышли из шахты, продолжая беседу.

– Новость уже разнеслась повсюду. Теперь необходимо организовать вывоз и выиграть тяжбу. Ясней ясного, что Артече не захочет выпускать из рук жилу мощностью в вару с лишним. Будем бороться за жилу. Я – в Оруро, вы – здесь.

– Здесь без оружия не обойтись.

– Разумеется. Для этого Сентено и рекомендовал мне вас. Надо быть начеку. Завтра мне доставят шесть армейских ружей.

– Почем?

– Дорогонько… По пятьдесят песо.

– У меня есть еще «ремингтон».

Эстрада остался на руднике управляющим. Антония с сыновьями переселилась в Унсию, а Омонте отправился в Оруро. В Чаянте Эстрада вербовал бурильщиков и рудокопов, суля им крупные заработки, заставляя правдой и неправдой соглашаться на свои условия.

Кругом строились новые хижины; в одной из них, самой просторной, расположилась пульперия: весы, мешки с мукой и рисом, бутылки с агуардьенте, крахмал, маис, банки сардин, кока, динамит и сигареты.

Невиданно богатую металлом руду действительно оставалось только укладывать в мешки у самой шахты. Породу победнее дробили в толчее, работавшей круглые сутки, и тоже немедленно ссыпали в мешки. Грозила нехватка мешков, но слава о великом открытии настолько подняла кредит Омонте в Оруро, что ему удалось раздобыть все необходимое.

На руднике требовалось все больше воды, и пеоны работали на прокладке нового канала. Однажды они прибежали в лагерь избитые.

– Гринго поколотили нас, тата, там наверху.

С тех пор Эстрада, вооружась ружьем, стал наблюдать за работами. Взобравшись как-то на одну из вершин, он увидел, что на западном склоне горы раскинулся еще один лагерь, и там тоже шла оживленная работа.

Но вот, когда Эстрада сидел за выпивкой у знакомой чолы в Унсии, прибежал какой-то индеец и сообщил ему новость:

– Они захватили старую шахту.

Целый час добирался Эстрада до старой шахты, где Омонте прекратил работы несколько месяцев назад. Незнакомые люди стояли у входа. Он направился прямо к ним.

– Что тут происходит?

В это время появился бородатый чилиец и плечистый гринго с висящим на поясе револьвером в кобуре.

Это шахта компании «Прогресс».

– С кем тут следует разговаривать? – спросил Эстрада. – С этим, – он ткнул пальцем в бородатого, – или с вами?

– Со мной, – отвечал гринго.

– Ладно, с вами так с вами. Вытащите-ка свой револьвер и разрядите, не то я сам его вытащу. Раз, два, три!

Гринго и не прикоснулся к револьверу. Тогда Эстрада подошел, к нему вплотную, в руке его появился кольт, и этот кольт он приставил гринго ко лбу.

– Послушайте, – сказал Эстрада, – я не хочу драки между пеонами. Если желаете решить дело, как мужчины, договаривайтесь только со мной. Идет?..

Он растолкал индейцев пинками, а в это время на тропинке показались пеоны из рудника «Провидение», вооруженные ружьями, ломами и кайлами, и посланцам «Прогресса» пришлось убраться.

Через несколько дней по дороге в город произошло нападение на караван с рудой. Какие-то незнакомцы разогнали индейцев-погонщиков.

– Это ворованная руда, рудник принадлежит сеньору Артече, – заявили они погонщикам в свое оправдание.

Омонте вернулся на рудник вместе с двумя весьма сомнительными типами из Кочабамбы, отсидевшими в Клисе в тюрьме за убийство. Их нанял Сентено в Пулакайо и, рекомендуя, произнес следующее краткое похвальное слово:

– Они храбрецы, указательный палец у них так и чешется нажать гашетку. Впрочем, у них все пальцы чешутся… ухватить чужое добро.

После похищения руды Омонте пришлось снова отправиться в Оруро и заявить властям, что подстрекателем всех бесчинств является Артече. В Оруро весть об открытии новой жилы дошла с совершенно фантастическими подробностями, и Артече еще яростнее стал бороться за восстановление своих прав на пятьдесят гектаров рудника «Провидение». Вдобавок он еще предъявил требование на четыре гектара Уачипондо, неправильно показав расположение обоих участков.

Артече был белый и пользовался известным влиянием в правящих кругах. Он добился решения суда о передаче рудника доверенному посреднику. Альгвасил отыскал Омонте в баре, где тот выпивал со своими приятелями, и при свидетелях вручил ему уведомление. Омонте отказался подписать его.

– Это подлость, будь они все прокляты! Этот Артече подкупил судей. Но мы еще посмотрим.

Тут же в баре его предупредили:

– Будьте начеку. Он похваляется, что захватит рудник силой. Говорит, будто вся ваша добыча принадлежит ему.

– Принадлежит ему? Я всю гору насквозь прогрыз, а теперь, когда я напал на жилу, она принадлежит допу Артече? Пусть убирается ко всем чертям, пока жив!

Омонте бушевал, ярясь на своих собеседников, словно они-то и собирались отнять у него рудник, и, все больше распаляясь с каждым выпитым стаканом, выкрикивал угрозы и проклятия.

Около трех часов утра, в леденящий холод, Артече, получив на руки решение суда, выступил в поход из Унсии. Вместе с ним отправились назначенный в отсутствие Омонте посредник, ходатай по делам, четверо полицейских в форме и тридцать человек, нанятых в Чаянте и Унсии. Все верхом на мулах. У подножия горы Сан-Хуан-дель-Йермо мулы были оставлены на попечение пеонов, и едва взошло солнце, вооруженные люди стали карабкаться вверх, медленно приближаясь к руднику.

– Идут! Идут!

На руднике все были настороже. Эстрада приказал своим подручным из Клисы:

– Возьмите двух пеонов. Как только те свернут на тропинку, стреляйте!

Другая группа расположилась на вершине. Эстрада и Омонте остались в лагере, укрывшись за скалами; отсюда просматривался весь склон горы. Они ожидали нападения, но на тропинке показались всего четыре человека: судебный пристав, ходатай и двое полицейских. Робея, они заявили:

– Мы пришли выполнить решение суда.

Омонте взял бумаги. Он был очень бледен, веки его нервно подергивались.

– Дело приостановлено, мой адвокат подал апелляцию в префектуру Потоси. Это просто незаконное нападение.

– Погодите-ка, – вмешался Эстрада. – А где посредник? И тот негодяй, что им командует? Пусть сами явятся.

– Ставлю вас в известность, – произнес судейский, – что есть приказ выполнить решение, применив силу.

– Отлично, – сказал Эстрада, – передайте этому Артече, чтобы явился сам, а не посылал своих прихвостней.

Четверка удалилась. Вскоре раздались воинственные крики. Враги ринулись на приступ, все они были совершенно пьяны. Защитники были пьяны не меньше и, не долго думая, подняли стрельбу. Выстрелы рвали воздух, словно натянутую струну, пули щелкали о скалы. Вдруг в лагере громыхнул взрыв динамита.

– Это они из пращи запустили, – заметил Эстрада. – Пора прикончить кого-нибудь. Пусть увидят, что с ними не в игрушки играют.

С ружьем на ремне он пробежал по склону горы к скалистому утесу и стал карабкаться на вершину. За ним полезли трое пеонов, не расставаясь ни с ружьем, ни с бутылкой. На плоской вершине утеса Эстрада лег ничком и указал пеонам место рядом с собой.

Взглянув вниз, они увидели на расстоянии двухсот метров нескольких противников, которые пробирались среди скал, подавая друг другу знаки.

– Целиться точно, – приказал Эстрада. – Раз, два, огонь!

Три выстрела прозвучали один за другим, три человека упали. Эстрада вскочил и, взмахнув рукой, крикнул:

– Все за мной! Огонь! Огонь!

Отчаянные ребята из Клисы с двумя пеонами тоже ринулись вниз по тропинке, стреляя кто с колена, кто на бегу. Враги бросились бежать, словно стадо коз, вспугнутое молнией. Пустив в ход приклады и кулаки, защитники рудника захватили нескольких пленных.

Омонте яростно стрелял вслед бегущим врагам, а те постепенно терялись на дальних склонах, по ту сторону ущелья.

– Теперь увидел, с кем он имеет дело! Думал, мы сразу сдадимся!

Из уха у Омонте текла кровь.

– Пустяки! – сказал он, вытирая кровь рукой. – Это осколок угодил, – пулей от скалы отбило.

Один из нападающих лежал убитый в ущелье.

Раненых подобрали, и еще один умер ночью.

Ни Омонте, ни Эстрада некоторое время в Оруро не показывались: Артече возбудил против них уголовное дело по обвинению в умышленном убийстве пеонов, сопротивлении судейским властям и захвате чужого рудника. Ему удалось добиться приказа об аресте Омонте. Однако через два месяца поток семидесятипроцентного олова, хлынувший словно из перерезанной в теле гор аорты, изменил все. Приказ об аресте и судебное решение были отменены, и Омонте не только утвердился во владениях Артече, но, в свою очередь, возбудил дело о похищении руды и вооруженном нападении.

Эстраду, стоявшего на гребне скалистой горы, еще издали можно было узнать по его орлиному профилю и желтым очкам. Он наблюдал за пеонами, которые устанавливали новую дробилку. Два каменных, обитых железом валика, соединенные горизонтальной осью, прокатывались по большому плоскому камню, – их вращали мулы, шагавшие вокруг камня. Это сооружение именовалось «чилийская мельница».

У входа в шахту, там, где раньше стояла первая хижина Омонте, вырос трехкомнатный дом из необожженного кирпича, носивший пышное название «Дом администрации». Тут жил Эстрада и, приезжая из Оруро, останавливался Омойте.

Пониже, на первом уступе, раскинулись глинобитные хижины с соломенными крышами. Там находилась пульперия и жили несколько сот пеонов.

В руднике по ходу жилы добывали семидесятипроцентную руду. Остальная руда, более низкого качества, поступала на обогатительную фабрику. Пять дробилок под соломенными навесами, расположенные уступами на склоне горы, приводились в действие вручную. Дробленую руду просеивали, швыряя лопатами в большие, наклонно поставленные грохоты. После просеивания руда поступала в систему чанов; там оседали более тяжелые куски, а остальная порода шла по– желобу с водой для сортировки на круглые вращающиеся столы, где она распределялась от центра к краям, согласно своей концентрации и весу. Отходы снова промывались водой в желобах, а работницы-индианки специальными щеточками отделяли землю от металлической пыли.

Вся эта деятельность проходила под руководством приехавших из Потоси знатоков-индейцев, которые на опыте изучили способы обогащения руды. Они на глаз определяли содержание и качество металла. На руднике система сдельной работы, на которую, по обычаю, опирались все расчеты, постепенно превращалась в смешанную систему, в нечто среднее между сдельной и поденной работой, между оплатой деньгами и оплатой натурой.

Бурильщики, забойщики, откатчики и женщины получали свою плату через пульперию, зарабатывая от двадцати сентаво до одного песо в день.

Обогащенную руду увязывали в мешки и на ламах везли к железной дороге.

Персонал управления стал разрастаться. Из Оруро приехал швейцарский инженер. Вместе с Эстрадой он исследовал жилы, произвел замеры и запроектировал как дальнейшую вертикальную проходку старой шахты, так и продолжение старой штольни еще на сто метров, со штреками по обе стороны.

Над дверью большого дома в Оруро красовалась написанная маслом на холсте и вставленная в деревянную раму вывеска: «Рудник Омонте». Тут помещались контора и склад. В конторе вербовали рабочих и вели судебные дела: против Артече, из-за пятидесяти гектаров, и еще одно – против Рамоса, который потребовал своей доли в прибылях рудника. Омонте всячески уклонялся от ответа, пока Рамос не подал в суд.

Рудник Омонте, начав с того, что продавал свое олово перекупщикам (причем с двадцати боливиано за кинтал шестидесятипроцентной руды цена поднялась до сорока боливиано), теперь вел дела непосредственно с торговыми домами Антофагасты, куда ежемесячно поставлял до восьми тысяч кинталов руды. Из них четыре тысячи не требовали ни малейшего обогащения, так как это была руда, прямо из жилы поступавшая с шестидесятипроцентным содержанием металла.

Цены на олово шли вверх. Инженер-швейцарец сообщил, что за десять лет стоимость олова с шестидесяти трех фунтов стерлингов поднялась до двухсот фунтов. Цена эта установилась именно в 1906 году, в год открытия жилы.

Теперь Омонте был тщательно одет: котелок, темный пиджак, крахмальный воротничок, брюки английского сукна и лакированные башмаки. Когда он, аккуратно выписывая каждую букву, ставил свою подпись на векселе, чтобы обменять его на золото, видно было, как поблескивают на крахмальных манжетах его сорочки две золотые монеты в виде запонок.