Текст книги "Приключения Кати"

Автор книги: Астрид Линдгрен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 24 страниц)

– Послушай-ка, а будет у нас сегодня обед?

– Что у нас будет на о… – начало было Леннарт.

– Нет! – оборвала я его. – Меня интересует, будет ли у нас сегодня какой-нибудь обед?

– А почему его у нас не будет? – спросил Леннарт, беспокойно вытаращив глаза.

И я объяснила ему, что у меня теперь совершенно новая теория в рамках науки о питании, которая сводится к тому, чтобы в полной тишине поглощать обед только три раза в неделю.

Леннарт сказал, что у него тоже есть своя теория и что моя ошибочна. И тогда я неохотно отправилась в кухню и приготовила маленький горький капустный пудинг.

Но ни один капустный пудинг в мире не мог уничтожить радостное сияние моего юного замужества. Неважно, что я иногда уставала. Я была так счастлива, и всякий раз, когда я слышала, что Леннарт вставляет ключ в замок, я замирала от радости. Подумать только, что такой маленький звук может так развеселить!

Всегда слышишь, что первый год замужества – самый трудный, именно тогда муж с женой ссорятся и дерутся больше всего.

– Ха-ха, к нам это не относится, – сказала я Леннарту. – Но мы ведь и на редкость разумны! Я вообще не понимаю, как люди выдумывают причину, чтобы враждовать? А ты понимаешь?

Нет, Леннарт тоже не понимал! Этот разговор состоялся в пятницу ноябрьским вечером, и некоторых Бог наказывает сразу же. Назавтра у нас с Леннартом была первая ссора.

Ночью Леннарт кашлял, он был простужен, плохо выглядел, и я хотела оставить его в постели. Но он отказался. Я сказала, что подогрею ему воду с лимоном. Но он отказался. Тогда я сказала, что самое лучшее питье – это молоко, и я сейчас же поставлю на плиту кастрюльку с молоком. Но он отказался. Я всего лишь час, короткий час говорила о том, как полезно теплое молоко, и тогда Леннарт нетерпеливо сказал:

– Не надоедай! Я не хочу теплого молока и не хочу воды с лимоном или какого-нибудь другого дьявольского питья, я хочу только кашлять в мире и покое.

– О-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о!

Я жутко рассердилась. «Не надоедай!» Не надо большего, чтобы почувствовать себя вечной домомучительницей, ярмом мужчины, который несет этот крест со времен Адама. О, как я разозлилась!

– Ну что ж, все ясно: хочешь заболеть воспалением легких – пусть будет воспаление легких, – сказала я. – Меня уже ничто не касается… даже если пенсии вдов повысят!

Леннарт, сидя у кухонного стола, ждал, что я накрою на стол к утреннему чаю. Он, конечно, понял, что я рассердилась, так как, чтобы отвлечь меня, спросил:

– А тебе не кажется, что чашка настоящего горячего чая поможет от кашля?

– Выпей чашку настоящей горячей синильной кислоты, – ответила я. – Это куда более эффективно!

И я ринулась в контору, не попрощавшись и не сказав больше ни слова. Как только я спустилась вниз, я уже раскаялась. Мой бедный любимый, он сидел наверху и кашлял и переживал из-за своей норовистой старой карги-жены! Зачем я сказала про эту синильную кислоту? Что на меня нашло, почему я так нелепо разозлилась? У меня было огромное желание кинуться обратно на четвертый этаж и попросить у него прощения, но было уже много времени. Мне пришлось медленно бежать, чтобы не опоздать в контору.

У меня была безумная куча дел до полудня, но я все же нашла время позвонить Леннарту.

– Любимый, прости меня, – поспешно извинилась я. – Я вовсе не думала то, что сказала, прости, прости, прости! Когда ты вернешься домой?

Сначала я услышала приступ грохочущего кашля на другом конце провода, но потом он сказал:

– Раньше четырех мне, пожалуй, отсюда не выбраться, но, если у тебя есть готовая синильная кислота, мы можем осушить чашку вместе.

Я была чуточку разочарована, что ему не освободиться раньше четырех. У нас бывал такой приятный часок после полудня в субботу, когда мы пили кофе!

– Тогда не позднее четырех! Поспеши домой, будь добр!

Он слабо закашлял в ответ.

Наша контора закрывается по субботам^[594] в два часа, и, прежде чем часы пробили два, я была уже за дверью. Еве нужно было в другую сторону, и она не составила мне компанию. Улица Кунсгатан казалась мрачной в эту пасмурную погоду, у людей был кислый и загнанный вид. Но я простила их – у них, конечно, не было Леннарта, не было и маленького, чисто убранного дома на Каптенсгатан, и они не будут пить там послеполуденный субботний кофе в четыре часа дня. Парочка вкусных пирожных в придачу к синильной кислоте Леннарту после моих подлостей не помешает.

Я перешла улицу наискось, чтобы забежать в кондитерскую «Ого». И тут я услышала веселое восклицание:

– Не может быть, это же Кати!

Предо мной на тротуаре стоял Ян. Человек из моего прошлого, за которого я в своем безграничном тупоумии собиралась выйти замуж.

– Как мило! – сказал Ян. – Давай зайдем в «Ого» и поболтаем о прежних временах!

Вообще-то говоря, по-настоящему хорошим человеком меня не назовешь! Ведь я, не раздумывая, бросила Яна почти в ту самую минуту, когда впервые увидела Леннарта. Ян был тогда опечален. А теперь, встретив его на Кунсгатан, я вдруг почувствовала, что очень хотела бы и сейчас видеть Яна чуточку опечаленным. Не очень опечаленным, а лишь совсем-совсем немного грустным из-за того, что эта удивительная женщина выскользнула у него из рук!

Я попыталась выглядеть удивительной и таинственной, пока размышляла – пить мне с ним кофе или нет? Я была в шляпе, которая шла мне больше всех остальных, и это решило дело. Кроме того, Леннарт не должен был прийти домой раньше четырех часов.

Будь у Яна хоть капля совести, он попытался бы после чашки кофе казаться хоть чуточку унылым. Он должен был низким грустным голосом продекламировать мне: «Носишь ль имя другого и носишь ль другого кольцо?» – или как там. Но к сожалению, так редко можно заставить мужчин вести себя как подобает. Он радостно показал мне новехонькое кольцо. Значит, он помолвлен!

– Малышка Лундгрен из моей конторы, – сказал он. – К Новому году мы поженимся.

– Ну, как приятно! – воскликнула я.

Да я и считала так. Я вдруг и думать забыла, что Яну нужно из-за меня грустить. Мы были лучшими друзьями, болтали, и нам было по-настоящему весело!

Мы даже пришли к обоюдному согласию: Бог ниспослал нам счастье – вовремя одуматься и понять, что мы друг другу не подходим. Расставаясь, мы дружески похлопали друг друга по плечу.

– Старая добрая Кати! – сказал Ян.

Да, он мог бы соблюсти меру. Такой уж старой и доброй я все-таки не была.

У меня уже не оставалось времени. Была половина четвертого. Я бежала по улицам, держа картонку с пирожными в руках. О мой любимый Леннарт, как я рада, что я замужем за тобой, а не за Яном! Право же, ты должен это узнать, как только придешь домой!

Леннарт был уже дома.

– Боже мой! – воскликнула я. – Когда ты пришел?

– В час, – ответил Леннарт. – Чтобы приготовить тебе кофе. Где ты была?

– В «Ого» пила кофе с Яном, – правдиво призналась я. – Не думала, что ты придешь раньше четырех.

Леннарт поднялся из-за стола, который красиво накрыл к моему приходу. Там стояли наши прекрасные кобальтовые кофейные чашки, а рядом с моей – одинокая розовая роза.

Он холодно посмотрел на меня и сказал:

– Понимаю, ты думала, меня не будет дома до четырех часов. И пользуешься случаем!..

– О-о-о-о-о-о-о-о-о!

Я так жутко рассердилась! Что он имеет в виду? Разве я не вольный человек, который имеет право встречаться, с кем захочет? Как я могла знать, что Леннарт сидит дома и ждет меня?

– Что ты имеешь в виду, говоря, что я пользуюсь случаем? – закричала я. – Тебе не стыдно?

Леннарт не ответил. Лицо его было замкнутым и ожесточенным, это был Леннарт, которого я никогда прежде не видела. He произнося ни слова, он прошел мимо меня в тамбур и начал надевать шляпу и пальто.

Я ринулась за ним.

– Куда ты идешь?! – закричала я. – Будь любезен остаться дома, чтобы я могла поколотить тебя!

Дверь за ним захлопнулась, а я стояла, дрожа всем телом и по-прежнему держа картонку с пирожными в руках. Это было гнусно! Гнусно с его стороны… только промолчать и уйти! Типично по-мужски! Мы – женщины – остаемся и приводим в порядок квартиру, даже если речь идет о криках, гневных словах и слезах.

Сначала я разозлилась, затем я злилась и печалилась. А потом только печалилась. На столе рядом с розой я нашла маленькую карточку. Там было написано:

«Моей любимой надоедливой Кати!»

И тогда я больше не печалилась, а смертельно отчаивалась.

Приходи домой, Леннарт, приходи домой! О, где он, что он делает? Бродит ли по туманным ноябрьским улицам, и мерзнет, и кашляет, вместо того чтобы быть дома, где бы его окружила заботами любящая жена?

Я убрала кофейные чашки. Проходили часы. Леннарта все не было. Я позвонила тете Виви и неестественно весело спросила, не у нее ли Леннарт. Его там не было…

Нет, как могло такое случиться! Конечно, он погиб! Меня охватила безумная паника, я ходила взад-вперед, и плакала, и кусала носовой платок. Он погиб! Его переехала машина. Я читала, что люди особенно легко попадают в автомобильные катастрофы, когда чем-то взволнованы! О, я сама теперь не смогла бы перейти пустыню Гоби, чтобы меня не переехали! Сосчитаю до пятисот; если он и тогда не придет домой, позвоню в полицию. Или, подумать только, а если его не переехала машина? Подумать только, подумать только, а что если он нанес себе какое-нибудь увечье? Мы никогда прежде не были врагами, кто знает, как бурно может реагировать Леннарт! Может, он из рода «jene Asra, welche sterben, wenn sie lieben».^[595]

O-o-o-o-o! Я, наверное, никогда не узнаю, где он был, может, он прыгнул в воду возле какой-то темной набережной и его никогда не найдут! Потому что он, вероятно, не так предусмотрителен, как некий старик Ларссон, который оставил после себя записку: «Повесился в дровяном сарае». Я засмеялась мерзким истерическим смехом при мысли об этом, а потом заплакала и стала кусать носовой платок.

И тут я услышала, как поворачивается ключ в замочной скважине, и почувствовала такое безумное облегчение, что почти разозлилась снова.

Леннарт вошел в квартиру. По-прежнему с непроницаемо замкнутым лицом. Он холодно смотрел мимо меня, как будто меня не было. Ну ладно! Дуйся на здоровье! Если уж веселиться, так веселиться!

В молчании накрыла я на стол, в молчании съели мы наш запоздалый обед. Я съела очень мало свиной колбасы. Я хотела, чтобы Леннарт понял, что никогда нельзя знать, надолго ли сможешь удержать на свете свою жену, ведь она может и исчахнуть! Это запросто!

Посуду я мыла в одиночестве. Леннарт не помогал мне, как обычно раньше, и это было прекрасно! Прекрасно то, что с тобой так плохо обращаются и не оказывают помощи в убийственной домашней работе! А кроме того, еще и ругают за то, что ты один-единственный раз повеселилась с добрым старым другом!

Добрым старым другом? Ну да, ну да, тебя любили, нашлись такие, что чуть не впали в чахотку с горя, когда их покинули, чтобы выйти замуж за одного… за жестокого вола, который только мучит и тиранит тебя! О, как болит сердце… Пожалуй, надо пойти к врачу… Ты ведь никогда не была особенно сильной!

Мои слезы закапали в воду с посудой.

Тут я почувствовала, как пара рук обняла меня.

– Кати, я так несчастлив! – сказал Леннарт. – Ты тоже?

Я бросилась ему на шею и заплакала так, что только брызги полетели.

– Несчастлива, еще спрашиваешь! Несчастлива! Я думала, ты умер!

Мы долго стояли совсем молча, обняв друг друга.

– Любимая! Подогрей синильную кислоту, – сказал Леннарт.

XV

днажды перед самым Рождеством ко мне пришел Петер и попросил:

– Кати, помоги мне! Что мне делать? Ты можешь понять, что эта Ева так жутко запала мне в душу?..

– Да, пожалуй, я могу это понять, – сказала я.

– Но ты не знаешь, как это плохо, – продолжал Петер. – Я бы безо всякого тут же женился на ней… Слышала ты когда-нибудь о таком сумасшествии?

– О да, иногда, кажется, я слышала о чем-то подобном, – ответила я.

Он сидел на столике для мытья посуды, подавленный, глубоко задумавшийся человек с грустными глазами.

– С какой стороны ни посмотришь – это катастрофа, – сказал он. – Естественно, я ей не нужен, и, во-первых, я этого не переживу. А во-вторых, подумать только, если она, вопреки всяким ожиданиям, захочет выйти за меня замуж…

– Да, что тогда? – спросила я.

– Она девушка совершенно такого типа, какого я смертельно боюсь, – сказал Петер. – Точь-в-точь такая бабочка, что порхает от одного к другому. И у меня, возможно, получится так же, как у моего отца… да ведь это катастрофа, я и говорю.

Он стукнул себя по лбу, и вид у него был как у совершенно отчаявшегося человека.

– Это грозит мне смертью! – заявил он. – Я должен спросить ее…

– Подожди еще немножко! – сказала я. – Только еще немножко!

Я подумала про себя, что если у Евы есть хоть капля разума, ей надо выйти замуж за Петера, который в самом деле хороший человек. Он станет добрейшим и милейшим супругом. Его преданность была несомненной вопреки всему тому, что он говорил, будто не желает делать ставку на одну-единственную женщину. Но именно это он и делал, когда всерьез привязывался к кому-либо. Разнообразие и порхание туда-сюда он ненавидел больше всего на свете и у себя самого, и у предполагаемой будущей жены. Многочисленные победы Евы вовсе не усиливали его интерес к ней, а совсем наоборот – отпугивали его и заставляли до последнего бороться с влечением к ней.

И когда он теперь, сидя на моем столике для мытья посуды, говорил: «Это грозит мне смертью! Я должен спросить ее…» – то, по всей вероятности, этому предшествовала жестокая борьба с самим собой.

Я хотела, чтобы он немножко подождал. Я хотела выиграть время, чтобы подготовить почву, капнуть время от времени несколько мелких словечек в ухо Еве. Я не знала, подействуют ли они, но в любом случае Ева как раз в этот момент была абсолютно не расположена связывать себя какими-либо узами.

– У меня большие способности к дружбе, – сказала она мне однажды. – Но явно никаких способностей к любви, к такой истинной любви, которая продолжается больше двух недель.

Но разве нельзя выйти замуж из чувства сильной и крепкой дружбы? Я не из тех, кто мог бы судить об этом, поскольку я с самой первой минуты была так безумно влюблена в Леннарта. Но предположите, что вскоре я узнала: человек, в которого я влюблена, совершенно не подходит мне. Мы совершенно разные, и нам вместе не ужиться. Вышла бы я все-таки за него замуж только потому, что влюблена? Нет, надеюсь, такую глупость я бы не сделала, хотя никогда ведь точно не знаешь! Но если вернуться к этому, разве нельзя было встретить кого-то, кто заставил бы тебя сказать себе: «Это именно тот человек, с которым я могла бы ужиться!» Разве тогда не нужно было осмелиться на замужество, даже если ты не влюблена!

О, я столько думала об этом! Я советовалась с Леннартом, и он сказал: во всяком случае, абсолютно необходимо, чтобы мужчина был по-настоящему, серьезно влюблен.

– Но ведь ясно, и это потрясающе приятно, если и она чуточку влюблена, – добавил он и требовательно дернул меня за кончик уха.

– Вот что, ты так думаешь! – засмеялась я. – Да, да, я ведь тысячу раз говорила: «Я люблю тебя!» Но у разных людей это, пожалуй, бывает по-разному. По-твоему, у Петера с Евой получится что-нибудь?

– По-моему, да, – ответил Леннарт. – Он, по крайней мере, достаточно ослеплен.

Так это, несомненно, и было. Очень влюбленный и совершенно несчастный мальчик сидел на моем столике для мытья посуды и ждал звонка Евы в нашу дверь.

– Ты не думаешь, что у нее удивительно милый ротик? – чуть застенчиво спросил он меня.

– Да, думаю, – согласилась я. – Она в целом довольно приятно выглядит.

– Довольно приятно? Нет, ты послушай, ты!.. – отозвался возмущенный за Еву Петер.

Тут как раз мы услышали сигнал Евы, и он быстро сказал:

– Ни слова об этом! Да, да, раз ты так говоришь, я немножко подожду. Но недолго – это грозит мне смертью.

В тот вечер Ева была необычайно возбуждена. Она пела, и болтала, и смеялась, и жестикулировала вовсю, а Петер сидел все время в углу дивана и не спускал с нее мрачных глаз.

В конце концов она прервала свой подробный рассказ на полуслове и раздраженно спросила:

– Что это с Петером? Что это?.. Чего ты уставился? У меня пятно сажи на носу или что-нибудь еще?

Петер вздохнул и собрался было ответить, но Леннарт опередил его:

– Он, вероятно, считает, что ты слишком много шумишь!

– Хо-хо-хо, слышали бы вы меня вчера вечером… а может, вы и слышали… – сказала Ева. – Курре, еще пара ребят и Агнета с Барбру… чуть не снесли этот дом. Хультгрен, ну та злючка, что живет в квартире подо мной… она, по крайней мере, нас слышала. Сегодня я встретила ее на лестнице, и она спросила: «Вы что, не слышали, как я стучала ночью вам в потолок?» – «Да, – ответила я, – но это не произвело на нас никакого впечатления, потому что мы тоже шумели вовсю». Но, ясное дело, если Петер хочет, чтобы я была тихоней, пожалуйста, буду тихоней!

– Да нет, черт возьми!.. – энергично заявил Петер.

Однако Ева молчала целых две минуты, и в комнате стало на удивление тихо.

– Похоже, будто керосинку погасили… – констатировал Леннарт.

Весь вечер мы обсуждали всевозможные вопросы, и по какому-то непостижимому поводу Ева коснулась вопроса, возможна ли дружба между людьми разного пола.

– Я так злюсь, когда говорят, что нельзя хорошенько дружить с парнем, – возмущалась Ева. – Возьмите меня с Леннартом или меня с Петером! Леннарту и мне даже в голову не пришло бы ничего, кроме дружбы…

– Посмели бы вы только!.. – вставила я.

– Я люблю Леннарта как брата, – продолжала Ева.

– А меня ты не любишь как брата? – неуклюже спросил Петер.

– Ну да, милый Петер, конечно же! Ты для меня такой по-настоящему надежный друг, и я всегда знаю, что ты у меня есть!

Вид у этого «надежного друга» стал после этих слов еще печальнее, чем раньше. Ева подошла, села на валик дивана рядом с ним и ободряюще погладила его по голове.

– Скажу тебе по секрету одну вещь, – продолжала она. – Я люблю тебя почти больше, чем Леннарта. Потому что Леннарт так строг ко мне!

Но даже от этих слов Петер, казалось, веселее не стал.

У нас у всех было столько дел все эти недели перед Рождеством, что мы встречались не так часто, как раньше. Но когда мы с Евой шли в контору и обратно, я выбирала подходящий момент замолвить мимоходом несколько слов за Петера:

– Верно, что он потрясающе приятный?

– Ну да, я тоже так считаю…

– И добрый?

– Конечно же он добрый.

– А какой мужественный и широкоплечий, право же, он выглядит чрезвычайно хорошо, верно?

– Да, я тоже так думаю.

– Должно быть, и денег у него куры не клюют, – сказала я, потому что пошла уже на все.

– Да, эти богатенькие господа даже не знают, как им хорошо, – сказала Ева. – А у меня едва хватит денег, чтобы съездить домой на Рождество.

– Интересно, на ком он когда-нибудь женится? – сказала я. – Хороший муж достанется той девушке, это точно!

– Да, нашел бы он кого-то подходящего, – равнодушно сказала Ева.

Это звучало не очень обнадеживающе для Петера. И ему следовало, вероятно, послушаться моего совета и подождать чуточку больше.

Но однажды вечером Ева позвонила мне и сказала, чтобы я зашла к ней одна.

Она сидела на оттоманке со слезами на глазах.

– Кати, помоги мне, – сказала она. – Петер…

– Что с Петером?! – воскликнула я.

– Он любит меня… по-настоящему, всерьез, понимаешь?

– Неужели это так печально? – спросила я.

– Печально?! – закричала она. – Ты, верно, можешь понять, что это печально! Теперь мы ведь не сможем больше встречаться!

– Да, пожалуй, не сможете, – мрачно согласилась я, понимая, что тут уж ничего не поделаешь!

– О, мне так жаль моего милого Петера, – сказала Ева и заплакала. – Почему так должно случиться?

– А ты не поняла этого уже давным-давно? – спросила я.

– Совершенно не поняла, – заявила Ева. – Он питал ко мне небольшую слабость в Париже, но это быстро прошло.

– Да, это прошло, но явно пошло не в ту сторону, – объяснила я.

На следующий день Петер был приглашен на обед. И Ева, разумеется, тоже. Но Петер позвонил и отказался.

– Все произошло, как я и ожидал, – объяснил он. – И ни на какой обед я не приду, ты ведь все понимаешь? Спасибо, Кати, у вас так уютно!.. Может, когда-нибудь я мало-помалу соберусь и снова приду, но не теперь, ты ведь все понимаешь?

Его голос звучал так грустно и все было так печально! Больше мы Петера не видели. Накануне сочельника он прислал нам корзину белых гиацинтов с карточкой:

«Доброго Рождества желает вам Петер, совсем грустный поросенок».

Да, и вот настало Рождество. Ева уехала в родительский дом в Омоле, а тетя Виви в Сильянсборг, и мы с Леннартом праздновали Рождество одни.

– Только ты и я! – произнес Леннарт. – Когда-нибудь в будущем будет веселее, когда толпа ребятишек засверкает вокруг елки. Но именно теперь я рад, что мы вдвоем – только ты и я!

– Только ты и я! – повторила я, Кати!

Я проснулась в сочельник в ожидании, которого не знала с тех пор, как была ребенком. Я тихонько подкралась и зажгла огонь в открытом очаге и свечи в большом деревянном трехсвечнике на столе.

Повсюду у меня стояли белые гиацинты, и зимние ледяные ландыши^[596], и нарциссы – одни лишь белые цветы. Вся комната благоухала, а белое сияние цветов светило мне из темных углов, куда не проникал свет очага. Не я одна была преисполнена ожиданием. Вся комната была комнатой ожидания, в этот ранний утренний час в ней царила тишина, словно все здесь затаило дыхание.

Вскипятив воду для чая, я разбудила Леннарта, и он, сидя у огня, сонный, со взъерошенными волосами, пил чай. Не знаю, правильно ли он понял, как все вместе чудесно, хотя я изо всех сил пыталась ему это объяснить.

У Леннарта при всем его уме, интеллигентности и том, что он превосходил меня во всех отношениях, были мелкие черты ребячливости, которые мне очень нравились. Во всем, что касается рождественских подарков, он был сущим ребенком.

– Знаешь, что ты получишь в подарок? – уже за месяц до Рождества начал спрашивать он. – Ты получишь…

– Не хочу это знать, не хочу знать, не хочу знать! – кричала я.

Но его так и подмывало говорить об этом, и мне было трудно заставить его замолчать.

И вот он, сидя у огня и помешивая ложечкой в чашке с чаем, начал снова болтать о рождественских подарках.

– Не надо бояться, я все равно ничего не скажу, – успокаивал он меня.

Он долго сидел молча и задумчиво пил чай, а потом сказал:

– Если бы тебе, например, подарили авторучку, какую бы ты предпочла – черную или красную?

– Красную, – не задумываясь ответила я, ведь так уж много хитроумия не требовалось, чтобы вычислить – именно такую он и купил. И тогда Леннарт так обрадовался, и вид у него был такой довольный, словно он хранил в душе чрезвычайно приятную тайну.

Леннарт хотел получить в подарок кофту. «Связанную маленькими хлопотливыми ручками моей жены», – говорил он.

– Какую кофту? – спрашивала я. – Кардиган?

– Кофту, которая спереди застегивается, а потом можешь называть ее «кардиган» или как угодно. Но по-шведски это называется «кофта».

Я тотчас же пошла и купила пряжу. Когда Леннарт в следующий раз завел разговор о кофте, он говорил о своем «кофтигане», только чтобы подразнить меня. В другой раз он спросил:

– Ну как, ты, верно, прилежно вяжешь мой hichory?^[597]А за несколько дней до сочельника он язвительно спросил:

– Как по-твоему, ты успеешь приготовить мою майолику?^[598]

Она была готова!

Никто лучше Леннарта и меня не знает, что майолика – кофта, которая застегивается спереди. Может быть, когда-нибудь ко мне прибегут мои дети и спросят: «Мама, где моя майолика?» И вопрос этот будет верным признаком того, что это в самом деле мои дети. Это такая же непреложная истина, как то, что в каждой семье есть свои специальные чепуховые словечки, свой собственный шифр, мелкие дурацкие шутки, непонятные никому из посторонних.

У нас – только у меня с Леннартом – был чудный миг вручения рождественских подарков. И мы читали свои остроумные стишки^[599] друг другу и, сидя перед огнем, восхищались всеми нашими рождественскими подарками, а я пробовала, как пишет моя красная, краснющая авторучка. А Леннарт рассматривал оригинальный галстук, который я ему купила, и тихо читал сочиненный для меня стишок:

Сочельника у нас в этом году не будет больше. Грустно!

Он был уже всего лишь пару дней назад.

Однако принесли мне радость не одни лишь вещи, но и чувства.

Использую на Рождество подарков чудных ряд.

Не думаю, что стишки Леннарта были очень удачные. Но «майолика» доставила ему удовольствие.

XVI

ва изменилась! – сказал однажды вечером Леннарт, когда мы, отдыхая, болтали. – Что с ней?

– Не знаю, – ответила я. – В конторе мы едва осмеливаемся оказаться рядом с ней. А сегодня она плакала, когда адвокат показал ей письмо, в котором она назвала клиента «метрдотель» вместо «шталмейстер».^[600]

– Раньше она бы нахихикалась вволю, – сказал Леннарт. – Нет, с ней что-то неладно!

– Она читает стихи, – сказала я, – и это самое ужасное! Стихи о страхе, о пустоте и ничтожности жизни – и все в этом роде. Подумай только, я говорю это о Еве!

– Ей надо пойти к врачу, – посоветовал Леннарт. – Возможно, это малокровие.

Я не думала, что у Евы малокровие, но больно было видеть такую печальную, изменившуюся Еву. Она не так часто, как прежде, заходила к нам, и когда я спросила ее почему, она ответила: «Вы так невыносимо счастливы!»

По вечерам она большей частью сидела у себя дома – одна. Все эти мальчики, обычно бегавшие за ней, больше не показывались.

Однажды вечером я зашла к ней. Она сидела в темноте и о чем-то размышляла. Думаю, она плакала.

– Ева, что с тобой? – спросила я.

– Я переживаю кризис, – призналась она.

Но больше мне ничего из нее выжать не удалось.

– Начинаю думать, что у нее какая-то тайная любовная история, о которой я не знаю, – сказала я после этого Леннарту. – Возможно, она наконец серьезно влюбилась в кого-то, кто ей недоступен. А что если это ее шеф, адвокат?

– Это на нее похоже, – угрюмо заметил Леннарт. – У нее необычайная способность запутываться во всем.

Но однажды в серый холодный февральский день, когда мы с Евой возвращались домой из конторы по Биргерярлсгатан^[601], мы увидели в нескольких шагах впереди нас Петера. Он шел не один. Рядом с ним в полурастаявшем грязном снегу семенило на гигантски высоких каблуках какое-то неприятное платиново-белокурое существо.

Ева резко остановилась и крепко вцепилась мне в руку. Мы молча стояли в ожидании, пока эта парочка не скрылась из виду.

– Нет, я не влюблена в него, – сказала мне в тот же вечер Ева. – По крайней мере я так не думаю. Но я пыталась все это время влюбиться в него и плакала, когда не удавалось. Потому что, видишь ли, он мне нравится. Мне никто так не нравился. А с тех пор как он перестал приходить, стало пусто и скучно! Мне так ужасно его не хватает.

– По описанию можно было бы сделать вывод, что ты немного влюблена, – констатировала я.

– Если бы!.. – воскликнула Ева. – Или, вернее говоря… да, теперь ведь у него другая, так что, пожалуй, хорошо так, как оно есть. – Она тяжко вздохнула: – Ходишь тут, смотришь на тебя с Леннартом и думаешь, что так, возможно, было бы и со мной, не будь я такая дура… О, лучше бы вообще не родиться! Помолчав немного, она добавила: – Но если бы эта белокуро-платиновая сорока оказалась здесь, я бы ее укусила.

Зима… и жизнь… продолжались. Февральский мрак тяжело навис над Стокгольмом и надо мной. Я начала уже страстно тосковать по весне. По весне, солнцу, цветам и обновленной фигуре. Моя теперешняя казалась такой неуклюжей.

Я оставила работу и в час расставания почувствовала настоящую грусть. Я работала в этой конторе четыре года, и нам было так весело!

– О, как будет пусто без тебя, – вздохнула Агнета.

– Я буду навещать вас иногда, – пообещала я.

– Это совсем другое, – сказала Барбру. – Нет, ты для нас потеряна, Кати!

Я в самом деле чувствовала себя немного потерянной, в последний раз уходя из конторы.

Но я неудержимо наслаждалась первые дни оттого, что не надо было бежать сломя голову из дому незадолго до девяти часов утра. У меня появилась привычка смотреть на часы… в это время я должна была быть на площади Стуреплан… теперь я сидела бы за машинкой! А тут я расхаживала, чувствуя себя женщиной, купающейся в роскоши. Это было чудесно!

Да, конечно! Но часы тянулись так медленно… Весь день был одним сплошным ожиданием минуты, когда вернется домой Леннарт. Время от времени я поглядывала на часы, а если он когда-нибудь хоть чуточку опаздывал, я чувствовала себя обманутой. Я пыталась быть разумной, но мне это не удавалось. Я утешала себя тем, что все будет иначе, когда родится ребенок. Тогда каждый час будет полон содержания.

Я начала сильно уставать и, похоже, была не в силах что-нибудь делать.

– Нам нужна помощница по дому, – сказал Леннарт. – Все равно она потребуется потом, и чем раньше ты наймешь ее, тем лучше!

Я попыталась, но никого не нашла.

– Помощницу по дому не отыскать, – пожаловалась я Леннарту.

– Ничего, дадим объявление, – сказал он и написал экспромтом предложение о работе, которое тут же прочитал: – «Требуется помощница по дому, два-три часа ежедневно, сейчас или позднее, мужчина или женщина…»

– Живые или мертвые, – добавила я. – Нет, спасибо, только не мужчина!

Звонили многие, и все мне очень не нравились. Потому что я практически не могла слова вставить. Разговор все время вели они. Велика ли плата? Велика ли квартира? Надеюсь, нет детей? Последний вопрос раздражал меня больше всего! Какое дело той, что будет убирать квартиру, есть дети или нет? А одна спросила: «Надеюсь, собаки у вас нет?» Она, мол, не любит детей и собак, от них такой шум.

– Так у вас нет собаки? – повторила она.

– Нет, но есть дверь, которая скрипит! – ответила я.

В конце концов, когда я уже разозлилась по-настоящему, раздался звонок, и тонкий ворчливый голосок произнес:

– Меня зовут фрёкен Карлссон, я ищу место!

– Думаю, фрёкен Карлссон, у нас вам не подойдет! – предупредила я. – Плата маленькая, обращение скверное, я ручаюсь, и дверь у нас скрипит, и у нас появится ребенок, который, вероятно, будет целыми днями кричать.

– У вас будет ребенок? – спросила фрёкен Карлссон.

– Да, представьте себе! – яростно воскликнула я. – Если бы не это, я бы убирала сама!

В трубке раздался тонкий старушечий смешок.

– Да, ну тогда я приду, – заявила фрёкен Карлссон.

Она так и сделала, и понравилась мне с самого начала. У нее был удивительный хитроватый юмор, проявлявшийся самым неожиданным образом.

– А кроме того, она убирает квартиру, как архангел! – восхищенно заявила я Леннарту.

– Учти, – заметил Леннарт, – архангелы обычно справляются с клочьями пыли!

Фрёкен Карлссон приходила каждый день на два часа. Она успевала сделать почти все. Я только шила платьица для новорожденного, и действительно, было уже пора.