Текст книги "С НАМЕРЕНИЕМ ОСКОРБИТЬ (1998—2001)"

Автор книги: Артуро Перес-Реверте

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 25 страниц)

ПОСЛУШАЙ, ПРИЯТЕЛЬ

Послушай, приятель, твоя сестра говорит, что ты со всем отбился от рук и с каждым днем заходишь все дальше. Ты уже перепробовал все, что только можно. Выпивка и таблетки, таблетки и выпивка, и две пачки сигарет в день – чересчур для твоих девятнадцати лет. Ты бросил свою девушку, или, скорее, она тебя бросила, потому что больше не могла это выносить. Ты возвращаешься бог знает во сколько и носишься по улицам, забив на светофоры. Ты постоянно орешь на своего отца и вообще плевать хотел на всех. Ты витаешь в облаках и ни за что не желаешь возвращаться к этой дерьмовой жизни. Можно подумать, что впереди у тебя целая вечность.

Твоя сестра надеется, что я смогу на тебя повлиять: ведь ты читаешь мои заметки по воскресеньям, и мое мнение тебе не безразлично. Едва ли тебе в действительности интересно мое мнение, но твоя сестра, для домашних – Бэмби, верит в меня. Она умоляет меня совершить чудо, будто я пресвятая дева лурдская. А я понятия не имею, что тебе сказать. Со счастливыми финалами я не в ладах, а фею последний раз встречал в Сараеве. Ее изнасиловали, а потом засунули волшебную палочку ей между ног. Надеюсь, ты меня понял.

И все же я должен поговорить с тобой. Иначе меня загрызет совесть. Я делаю это не для тебя – тебя я совсем не знаю, – а для Бэмби. Если я обману ее, она перестанет читать мои книги и мечтать о встрече с отцом Куартом или Лукасом Корсо. А потому сядь и выслушай меня. Я сказал, что совсем тебя не знаю, но это не так. Чтобы узнать тебя, достаточно знать страну, в которой ты живешь, телепередачи, которые ты смотришь, скотов, которые планируют за тебя твою жизнь, и политиков, за которых голосуют твои папа с мамой. Узнать тебя не трудно, если представить себе фирму, в которой ты вкалывал все лето, и работу, которая пьет соки из твоей бывшей невесты, и тоску, которая гложет твоих друзей. Я и сам это вижу, поверь мне. Жизнь сплошное дерьмо, и слово «будущее» ни черта не значит. Как видишь, на самом деле я хорошо тебя знаю.

Впрочем, я должен сказать тебе еще кое-что. Мир достался тебе таким, какой он есть. Было бы здорово, если бы на твою долю остались революции, которые можно совершить, мечты, которые можно воплотить, идеи, которые стоит защищать на баррикадах. Но ты знаешь – точнее, чувствуешь, – что все революции уже свершились, а их плодами воспользовались те же, что и всегда. В этом фильме побеждают плохие парни, а хорошие остаются на улице под дождем. Я говорю так, дружище, потому что видел это своими глазами в разных частях света. Я видел это далеко от дома и теперь вижу здесь. Отвага и дружба отошли в прошлое вместе с газовыми фонарями.

Но кое-что все же осталось, поверь моему слову. Когда уходят в прошлое отряды героев, приходит черед героев-одиночек. Когда умирают Боги и Герои с большой буквы, наступает время повседневного героизма. Представь себе пешку, которая осталась в одиночестве на шахматной доске. Оглядываясь по сторонам, она видит, что король повержен, королева оказалась предательницей, а конь и ладья делают деньги. Но пешка все еще здесь, на своей крохотной клетке – в крепости, которую нужно защищать, в единственном пристанище, где можно укрыться от царящего снаружи холода. А значит – нужно продолжать борьбу. Здесь я буду драться до конца. И здесь я умру. Оружие каждый выбирает сам. Верные друзья, любимая женщина, заветная мечта или цель, может быть – книга. Оглянись, и ты увидишь такую же пешку. Она измучена и одинока, но старается держаться прямо и, возможно, читает книгу. Это придаст тебе сил. Сколько захватывающих приключений, великих судеб, удивительных видений начиналось с такой малости, как первая страница книги.

Я знаю, чего стоят мои советы, дружище. Выхода нет, нам остается принимать все как есть. Но это не так уж и мало. Понимать, что мы рождаемся, живем и умираем в абсурдном мире, и принимать удары судьбы с гордо поднятой головой, бороться до конца, ища поддержки у других одиноких пешек, которые, подобно тебе, ведут сражение на своих заброшенных клетках. Однажды ты поймешь, что все не так уж печально. Люди бродят по земле потерянные уже много тысяч лет, и всякий раз повторяется одна и та же история. Различаются только наши жизни и наши смерти.

ТАНГО

Я привык ложиться рано, но сегодня вернусь в мой буэнос-айресский отель глубокой ночью. Мы допоздна просидели в ресторане с моим аргентинским издателем Фернандо Эстевесом. Я повстречал его много лет назад в Монтевидео, на том самом месте, где затонул «Граф Шпее». Жаренное на вертеле мясо и красное вино слегка ударили мне в голову. Поэтому, расставшись с Фернандо, я решил прогуляться по городу, который для меня открыли сначала Бласко Ибаньес, а потом Борхес и Бьой Касарес. Впервые я попал сюда двадцать два года назад, когда впервые прошел мимо Огненной Земли, обогнул мыс Горн, увидел голубых китов и достиг Антарктиды, а потом провел несколько жарких месяцев на охваченных войной Мальвинских островах. Меланхоличный пианист Эмилио Аттили больше не играет в баре «Шератон», и «Бухту Счастливого Случая», я слышал, затопили в канале Сан-Карлос. К счастью, по улицам больше не скользят зловещие «форды» с погашенными фарами, источающие запах Школы военных инженеров и страха. Но самые лучшие бары по-прежнему открыты, улица Коррьентес так и называется, пиццерия «Палермо» и букинистическая лавка Виктора Айзенмана остались на своих местах.

В вестибюле отеля слышны звуки танго. В баре пианист играет «Ее глаза закрылись», и пара танцоров кружится на сцене с виртуозной четкостью, достичь которой в танго под силу только аргентинцам. Он молодой, строен, смугл, одет, как истинный портеньо[13]13
  Житель Буэнос-Айреса.


[Закрыть]: узкий пиджак, белоснежный шейный платок, шляпа, лихо сдвинутая на затылок. Танцор все время улыбается, то ли приветливо, то ли хищно, обнажая ровные, белые зубы. Она, хрупкая, скорее интересная, чем красивая, скользит по паркету, ведомая этой улыбкой, в легком платье с разрезом до самого бедра.

Я сажусь за столик и прошу принести джин с тоником. Рядом двое туристов-янки, по виду – из Арканзаса. Оба в восторге от того, что им довелось обнаружить подлинный аргентинский колорит. Здесь же постояльцы отеля и несколько пожилых пар, судя по всему – аргентинцев. Одна из таких пар расположилась рядом со мной. Он лет семидесяти, в элегантном костюме и при галстуке. Она в простом черном платье, очень стройная для своих пятидесяти с лишним. Мелодия затихает, и тут же начинается другая, «Цена головы». Танцор выпускает руку своей партнерши. Они с двух сторон подходят к моим соседям и приглашают их на сцену. Мужчина, изящный и строгий, бережно ведет танцовщицу. Видно, что в свое время он пережил немало любовных приключений. Но я не могу отвести взгляд от его спутницы. Танцор сбросил шляпу с непокрытой головой, все так же улыбаясь, ведет ее в танцы. Их движения на удивления слаженны. Эта пара танцует вместе впервые в жизни, но женщине в черном таинственным образом удается следовать за музыкой и партнером. Она кружится в объятиях танцора, склоняется из стороны в сторону с неизменным достоинством и грацией. Партнер ведет ее учтиво и осторожно. Когда-то эта дама была настоящей красавицей, она и сейчас необыкновенно хороша собой. Ее привлекательность кроется в манере двигаться, выразительной и женственной, в каждом плавном, уверенном, волнующем движении. Ее танец – вызов без тени вульгарности, красота, которой не нужно кричать, чтобы заявить о себе. Я настоящая сеньора, говорит она в каждом движении. И настоящая женщина.

Едва смолкает музыка, раздаются аплодисменты. Мужчина вежливо благодарит партнершу и достает сигарету. Черноволосый танцор с дерзкой улыбкой отводит даму за столик и, склонившись, целует ее руку. Сеньора молча улыбается, не глядя ни на кого из нас. А мы не силах отвести от нее взгляд. Любой из нас продал бы душу за то, чтобы в свои пятьдесят с лишним танцевать танго с таким мастерством и достоинством. Храня древнее и мудрое молчание, тайну вечной женственности. Тайну, которую мужчины никогда не смогут разгадать.

НЕГРЫ, МАВРЫ, ЦЫГАНЕ И РАБЫ

Только, пожалуйста, ни слова. Я и сам прекрасно знаю, что политически корректно говорить «темнокожие африканцы», «жители Магриба», «представители романского этноса» и «рабочие-иммигранты», чтобы не оскорбить ничьих чувств. Однако подобные термины прочно застревают у меня в горле, а потому я, с вашего позволения, буду говорить, как мне вздумается. Я хочу рассказать о письме одного читателя.

Земля в про́клятой богом местности, где проживает мой друг (надеюсь, действительно, богом – тогда есть с кого спросить), – совершенно сухая. Кто, находясь в здравом уме, станет работать в поле под немилосердным солнцем, в сорокаградусную жару? И все же в последние годы в этой местности появляется все больше теплиц с помидорами и так называемыми ранними фруктами. Для работы в них нанимают самых бедных – настоящих парий. Остальные говорят: «Подавись своей зеленью, а помидоры пусть твоя мать окучивает!» Но с другого берега или, точнее, из другой разновидности земного ада это место выглядит иначе. Тысячи несчастных смотрят телевизор и повторяют: «Я тоже хочу белый домик, белую машину и белые сны. Ну хотя бы горячую еду каждый день. Хотя бы холодную, хоть какую-нибудь еду». И каждый год, едва взойдет майская луна, тысячи людей отправляются в путь по морю. Тех, кто не утонул по дороге, уже поджидают всевозможные работодатели, чтобы согнать в бараки и выжать все соки. Быстро, легко, а главное – дешево. Это называется иностранная рабочая сила. Их мучители твердят о солидарности, рассказывают, как сильно они ценят и любят этих славных ребят. А когда славные ребята требуют справедливости или начинают бастовать, чтобы к их жалкой зарплате прибавили хотя бы пару дуро, им быстро затыкают рот. Места изгнанных бунтарей недолго остаются свободными.

Мой друг выдвинул теорию, которую я готов разделить. Мы имеем дело не с расизмом, а с рабовладением. Почти никого не волнует, негры эти бедняги или арабы. Американские сериалы сгодились хотя бы на то, чтобы привить нашим людям азы толерантности. Дело, как всегда, в денежных единицах, которые до сих пор называются песетами. Гражданин Испании зарабатывает на уборке овощей семьдесят дуро в час. Гражданка Испании – на двадцать дуро меньше. Цыган принято считать представителями низшей расы. Тем не менее, у них есть избирательное право и они ходят голосовать, а кроме того, размножаются, словно кролики, исправно поставляя Испании новых избирателей. Мэрии вдоволь снабжают их водой и для некоторых даже строят дома. Для наиболее достойных. Для тех, кого можно будет натравить на недостойных, нипочем не желающих заткнуться. Знойная цыганка, которая встает в семь утра и с цветком в волосах идет собирать помидоры, днем продает их на рынке, вечером гадает и поет, а потом садится в «сеат» и спешит к своему цыгану, может заработать пятьсот песет. Цыгане-мужчины обычно себя работой не марают. А жены им тогда зачем?

В основании пирамиды находятся украинцы и латиносы. И арабы, разумеется. Если у тебя светлые волосы и родной язык испанский, ты можешь рассчитывать на двадцать, а то и сорок дуро больше, чем житель любой страны Магриба. Даже в нищете нет равенства. Арабы, парии на рабской галере, живут в зловонных бараках и гниют заживо под палящим солнцем. А тех, кто слишком стар, чтобы работать, или осмелился протестовать, всегда готовы заменить товарищи по несчастью. Их не пускают в булочные и супермаркеты, чтобы не оскорблять утонченный вкус сеньор из «рэйндж-роверов». Говорят, что мавры опасны и торгуют наркотой. Еще бы не быть опасными! Дайте им полчаса и пару «коктейлей Молотова» – и все мы вскоре узнаем, какими опасными бывают восставшие рабы.

БИЗНЕС-КЛАСС И ДРУГИЕ УСЛУГИ

Ну что за история! Ты всю жизнь избегаешь полетов с «Иберией», чтобы не попасть в западню. Прежде чем отдать себя в не слишком надежные руки этой компании, сто раз проверяешь, нельзя ли добраться до места назначения поездом, машиной или самолетом какой-нибудь другой фирмы – «Тайских авиалиний», например, или «Камерун-Аэро». Ты бросаешься в ноги туроператору. Что угодно, только не «Иберия». Заклинаю вас здоровьем матери. Какое-то время тебе удается скрываться, и на твоей дисконтной карте «Иберия Плюс», приобретенной в момент временного помешательства, окисляется магнитная лента. Но они все равно тебя достанут. Рано или поздно случится незапланированное путешествие, и ты пропал.

«Иберия» – это не компания, а сущий кошмар. Недавно мне снова пришлось попасть под их сомнительную опеку. До сих пор колени дрожат. Летел я, само собой, первым классом. Издатели обо мне заботятся, да и сам ваш покорный слуга далеко не идиот. Первый класс, как вы, наверное, знаете, дороже, но в нем лучше обслуживание и больше расстояние между рядами. Впрочем, так было раньше. Теперь почти все пассажиры внутренних рейсов предпочитают этот класс экономическому. Для начала желающих подняться на борт оказалось больше, чем мест в самолете. Бедолаги, которым не хватило места, и обезумевшие стюардессы столпились в проходах. Все громко возмущались. Ситуацию нисколько не разряжали вялые шутки пилота, или командира, или бригадира. Понятия не имею, как называется тип в солнечных очках и «ролексе», который съедает по триста кило жвачки в месяц и заметно утрачивает служебное рвение на Пасху и Рождество. Я сдал чемодан в багаж и взял с собой только сумку разрешенных габаритов. Но стюардесса велела отправить ее в багажное отделение, сославшись на нехватку места в салоне. Я отказался, вежливо, но твердо. Стюардесса, предпочла не связываться со мной и переключилась на страдающую остеопорозом старушку, приказав ей немедленно занять сиденье между двумя пассажирами. Клак-клак, хрустели кости несчастной сеньоры, пока она протискивалась к своему месту. Когда столпотворение кончилось и портьера отделила нас от эконом-класса, я с ужасом подумал о том, что же должно твориться в соседнем салоне. Недаром они спешат опустить занавес, чтобы избавиться от свидетелей.

Когда закрылись двери, чтобы никто не смог сбежать, и одна из стюардесс вознамерилась причастить нас каталанским шампанским, другая начала читать в микрофон рекламу. Именно рекламу. Ни слова о том, как правильно надевать спасательный жилет, ни слова о том, что командир корабля Ортис де ла Минганилья-Сальседо желает нам приятного полета. Самая настоящая бессовестная реклама. Компания «Иберия» рада предложить вам карточку «Кретин Голд». С этой наикрутейшей карточкой мы будем рады оказать вам достойный прием. В это время я, стиснутый с двух сторон пассажирами, сбежавшими из эконом-класса, попытался развернуть газету и по причине острой нехватки места опрокинул каталанское шампанское на брюки своему соседу. К счастью, этот господин проявил понимание и не стал прибегать к нецензурным выражениям. Пока мы старались кое-как высушить брюки, стюардесса продолжала расписывать достоинства карточки «Кретин Голд», будь она неладна. Второй акт драмы разыгрался уже над облаками. Пилот сообщил нам, что мы пролетаем над Паленсийской вертикалью. Дождавшись, пока желающие лицезреть Паленсию пассажиры вступят в кровопролитную борьбу за места у окошек, он поинтересовался, имеются ли у нас карточки «Кретин Голд». Из-за тесноты у меня страшно затекла нога. Пришлось топать по полу, чтобы восстановить кровообращение, попутно размышляя о том, что хорошо бы этой компании, кроме карточки, предлагать нам еще и медицинскую страховку. Мой сосед, янки, которого я облил шампанским, вероятно, решил, что топот – местная форма протеста, и с энтузиазмом поддержал меня.

Мы приземлились с полуторачасовым опозданием, голодные, как волки, ибо в полете никто не догадался предложить нам даже канапе. Ничего, кроме крошечных шоколадок фирмы «Руис Матеос». Я вышел из самолета, пытаясь понять, кто я, откуда прилетел, и куда, во имя всего святого, направляюсь. И почему, куда бы я ни летел в этом году, в аэропорту никогда нет «рукава», этого гениального изобретения Тиссена, и всякий раз приходится садиться в автобус. Отстояв ровно сорок пять минут около багажной ленты, я наконец сумел получить свой чемодан, который уже считал потерянным. Он появился одним из последних с наклейкой «Business class, Priority»[14]14
  Бизнес-класс. Вне очереди (англ.).


[Закрыть].

КАПРАЛ БЕЛАЛИ

Это случилось двадцать четыре года назад, когда на карте еще имелась Испанская Сахара. Тогда у Испании произошел военный конфликт с Марокко. Посреди пустыни располагался пограничный пост Тах, крошечный форт, прямо как в кино. Марокканцы часто атаковали его безлунными ночами. На защите форта стоял маленький отряд туарегов под командованием младшего лейтенанта Брахима ад-Хаммуади и капрала Белали ад-Мараби. Еще в форте жил молоденький журналист. Он провел в пустыне целый год, писал заметки для «Пуэбло» и даже изредка участвовал в ночных вылазках защитников Таха. В такие бессонные ночи, темные и холодные, когда приходилось переговариваться шепотом и прикрывать ладонью зажженную сигарету, журналист подружился с капралом Белали. Их дружба была такой крепкой, что когда марокканцы окружили форт и майор Фернандо Лабахос в обход приказа тех, для кого жизнь двенадцати берберов ничего не стоила, поспешил на помощь и взял с собой журналиста, капрал Белали подарил ему на память золотое кольцо туарега, которое носил с раннего детства. И журналист хранил его как награду. Алый знак доблести.

Капрал Белали был худой и загорелый, настоящий воин пустыни, с дружелюбной улыбкой и забавной светлой прядью. На фотографии, где они снялись вдвоем с репортером, капрал одет в гандуру местного полицейского и черный тюрбан. У него короткая бородка, винтовка на плече, а за спиной с бесстыдным цинизмом реет испанский флаг. Дружба капрала и журналиста была по-настоящему крепкой. Несколько лет спустя, перед самым Зеленым Маршем, когда репортер вместе с Сантьяго Ломильо из «Нуэво Диарио» и Клодом Глюнтцем, французским парашютистом, превратившимся в военного корреспондента, в один прекрасный день пересекли границу, чтобы взять интервью у марокканцев, и задержались на другой стороне. Марокканский сержант сначала задержал их, а потом пригласил на чашку чая. Но Белали решил, что его друг попал в беду. После долгих споров он убедил Брахима атаковать вражеский пост. Когда журналисты вернулись в штаб, вооруженные до зубов берберы уже готовы были выступить. В этот день Испания была на волосок от кровопролитной войны.

Потом Испания оставила своих берберов на произвол судьбы, и молодой репортер видел слезы капрала Белали, когда испанское командование приказало ему сдать винтовку. Журналист стоял рядом со своим другом во дворе казармы в Эль-Ааюне, где берберы прощались со знаменем, которому больше не служили, а потом проводил его в Сегию. Оттуда Белали и его друзья двинулись на восток, чтобы присоединиться к армии Полисарио. Репортер повстречал его вновь через четыре месяца, когда партизаны вели безнадежный бой за проход Гельта-Земмур и Оум-Дрейгу. Капрал Белали исхудал и постарел; теперь его голова стала совсем белой. Только улыбка осталась прежней. Друзья выпили по три чашки пустынного чая, горького, как сама жизнь, крепкого, как любовь, и сладкого, как смерть. В ту ночь, у очага, молодой репортер услышал от капрала Белали самое точное определение смерти: «Кто-то заберет твою винтовку, кто-то снимет с тебя часы, кто-то ляжет с твоей женщиной. Судьба».

Много месяцев спустя, в Амгале, другой партизан по имени Лахаритани рассказал репортеру о смерти капрала Белали под Уад-Ашрамом. Бойцы возвращались в лагерь после неудачной вылазки. На них напали враги, капрал отстал, и товарищи не смогли вернуться, чтобы спасти его. Они еще долго слышали, как он отстреливается из своего «калашникова», а потом все стихло.

Вот и вся история о капрале Белали ад-Мараби. Каждый год в этот день молодой репортер – теперь уже не молодой и давно не репортер – открывает деревянную коробочку и вспоминает своего друга, осторожно поглаживая золотое кольцо.

НЕСЧАСТЬЕ РОДИТЬСЯ ЗДЕСЬ

Я вот-вот закончу новый роман. Работа подошла к той стадии, когда начинаешь ненавидеть свою книгу и раздражаться по пустякам. На этот раз я решил не повторять ошибок прошлого года. Теперь стараюсь устраивать себе разрядку и подбирать чтение, которое не имеет ничего общего с тем, о чем я пишу. Например, переписку Леандро Фернандеса де Моратина.

Мне всегда нравился дон Леандро – еще со школы, когда я впервые открыл «Когда девушки говорят “да”». Со временем я прочел пьесы Моратина и отыскал немало книг об этом ироничном и умном человеке, имевшем несчастье родиться в Испании, в эпоху, когда смелые идеи, проникавшие из Европы, душила черная реакция, порожденная войной с французами. Больно сознавать, что Моратин – возможно, самый глубокий и здравый драматург своего времени, – удостоился, вместе с Гойей и другими клейма «офранцуженного», был изгнан и проклят. Моратина нельзя назвать героем. Он был скромным, пассивным, даже робким, боялся войны и инквизиции. Против него ополчились завистники, оппортунисты и негодяи, которых всегда хватало в Испании. И этот безмерно талантливый человек доживал свой век в изгнании, во Франции, с горечью вспоминая свою бессердечную и неблагодарную родину, куда он так и не решился вернуться.

Письма, которые Моратин писал своим друзьям – особенно в последние, трагические годы, – настолько пронизаны Испанией, что становится жутко. Предстающая в них страна полна фанатиков, невежд, завистников, святош, которые «требуют всеобщего преклонения и поленьев для костров», и подлецов всех мастей. «Мало кому придется по душе правда, которую говорит автор, – пишет драматург Хуану Пабло Форнеру. – Сильные мира сего ополчатся против него; власть предаст его в руки безжалостной толпы». И добавляет: «Когда мы плывем по течению, над нами потешаются и дома, и за границей. Стоит нам встать на путь исправления роковых ошибок, святая Инквизиция спешит применить к нам испытанные средства».

Трагедия Моратина – это трагедия Испании. Несколько месяцев назад я был в театре на «Когда девушки говорят “да”». Дона Диего играл блистательный Эмилио Гутьеррес Каба. Когда он произнес: «Это право сильного, власть, которой должны подчиняться молодые», – я подумал о несчастном авторе этой пьесы, погубленном завистниками, и о других умных, достойных, талантливых людях, сожженных, униженных, замученных своими вероломными и низкими соотечественниками. «Ну разве не печально, – пишет Моратин Ховельяносу, – что едва удается осуществить какое-нибудь полезное преобразование, непременно находятся те, кто спешит разрушить его результаты?» Бедная Испания! Сколько раз она могла восстать из тьмы, победить террор и невежество! И всякий раз, когда мы были готовы распахнуть окно и глотнуть свежего воздуха, появлялся инквизитор с вязанкой хвороста, француз-завоеватель, коронованный мерзавец Фердинанд VII или солдафон, недовольный своей карьерой, и все начиналось сначала. Опять тяжелые засовы на дверях, триумф мракобесия, изгнание благородства. Трусы готовы приветствовать и просветителей, и тиранов, если так делают все вокруг, и забросать камнями вчерашнего кумира, из слабости, из страха, из естественного желания выжить.

Так и случилось с доном Леандро Фернандесом Моратином, думал я, перелистывая его письма. А ведь ему еще повезло, он сумел выбраться из Испании. Сколько раз повторялось одно и то же, сколько в нашей истории изгнанников. Антонио Мачадо умер, как собака. Ему так и не позволили пересечь испанскую границу. А сколькие не смогли даже приблизиться к ней! Я взял карандаш и, с трудом преодолевая дрожь, подчеркнул последние строчки: «Бордо, 27 июня. Приехал Гойя, старый и глухой, как пень. Он не знает ни слова по-французски».