Текст книги "Танцы на быках"
Автор книги: Артур Сунгуров
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 19 страниц)
– Просьба не касается плотских утех, поэтому я имею полное право не исполнять ее, – заявил Эфриэл, заваливаясь в постель.
– А что ты теперь делаешь, по-твоему? – спросила Бранвен, чувствуя, что жолчь снова закипает.
– Что делаю? Ложусь спать, чего и тебе желаю. Не знаю, как тебя, но меня торжество здорово утомило, – и он невозмутимо взбил подушку.
– Это моя брачная постель, – напомнила Бранвен.
– В которой нет мужа, – парировал Эфриэл. – Поэтому одно место свободно. Вот его-то я и займу.
– Лавка свободна!
– Тогда сама там и спи! – огрызнулся сид.
– Мне казалось, мы с тобой все решили...
– Что – решили?! – Эфриэл сел в постели. – У нас был уговор – вторую ночь после свадьбы ты отдаешь мне. Теперь оказывается, что я должен тащиться за тобой на край света. А там найдется другая причина, по которой ты мне откажешь.
– Но ты слышал, что сказал лорд... мой муж. Он хочет, чтобы я привыкла к нему. Он хочет, чтобы я перестала видеть в нем чужого человека. Это благородный поступок. Как ты не понимаешь...
– Благородный! Я уже ненавижу это слово. И это ты не понимаешь – что это за мужчина, который оставляет невесту одну в первую ночь. Особенно... такую невесту. Он никогда не сделает тебя женщиной.
– Это временная отсрочка! – закричала Бранвен, краснея.
– Ты – глупая гусыня! Если бы он хотел дать тебе просто отсрочку, то сейчас бы лежал здесь, на моем месте, и целовал тебя. Или развлекал беседой до утра.
– Это ты лежишь на его месте, – сказала Бранвен ледяным тоном. – И не смей порочить лорда... моего мужа!
– Ты глупа, слепа и глуха! – в сердцах сказал Эфриэл и укрылся одеялом до макушки.
Бранвен уселась перед зеркалом, чтобы снять украшения, но руки тряслись, и она никак не могла расстегнуть замочек на ожерелье. Только на сей раз ее пробирала дрожь не от волнения, а от злости. Помучившись с ожерельем, Бранвен вынуждена была позвать на помощь сида. Приглашать служанок ей не хотелось. На следующий день только и было бы сплетен, что о муже, сбежавшем от невесты в первую же ночь. Так ли уж неправ Эфриэл? Лорд Освальд мог бы остаться на ночь и играть в шатрандж, если на то пошло.
– Помоги мне снять украшения и раздеться, – попросила она.
– Ты уже записала меня в горничные?
– Нет! Речь идет о простом человеческом милосердии!
– Откуда взяться человеческому милосердию? Я что – человек? – огрызнулся Эфриэл, но поднялся помочь.
Он расшнуровал ей платье и расстегнул тугой замочек на ожерелье за считанные мгновения. Даже не взглянув, вынул шпильки, которыми крепилась диадема, и вернулся в постель. Такие познания в хитростях женской одежды смутили Бранвен, и она впервые задумалась о том количестве самых разных женщин, которых знал сид за всю свою долгую жизнь. Размышления о них не прибавили радости, и она совсем загрустила.
Уложив драгоценности в шкатулку и повесив платье на спинку кресла, Бранвен сделала еще одну попытку примирения, понимая, что уснуть все равно не удастся. Взяв со столика доску, расчерченную квадратами, она несмело предложила:
– Сыграем в шатрандж?
Сид тяжело вздохнул и снова вылез из постели, усаживаясь в кресло напротив девушки.
– Все равно ведь спать не дашь, – проворчал он.
Бранвен быстро расставила фигуры и сделала первый ход. Шатрандж успокаивает сердце, утишает гнев и не располагает к злобе. Обдумывая ход, трудно продолжать ссору. Вот и они с Эфриэлом не успели разыграть начало партии, как уже переговаривались вполне миролюбиво.
– Может, я не прав в отношении твоего мужа, – говорил рассеянно сид, постукивая ногтями по столешнице. – Иногда мужчина столь сильно желает женщину, что боится оконфузиться в первый раз. Такое происходит из-за сильного душевного волнения.
– И такое бывает? – спросила заинтригованная Бранвен, забирая у противника солдата. – Тогда это еще одно доказательство рыцарской натуры лорда Освальда.
– Ну конечно...
– Ты-то не боялся, что со мной у тебя тетива ослабнет.
– Просто ты мне никогда не нравилась.
Бранвен со стуком передвинула королеву:
– Ты необыкновенно любезен!
– А ты хотела услышать, что являешься самой прекрасной женщиной на земле? – фыркнул Эфриэл, обдумывая следующий ход. – Разочаруйся, девочка.
– Красота – не главное! – возмутилась Бранвен.
– Неужели? А что же главное, по-твоему?
– Доброе сердце!
– Если бы ты была доброй, – заявил сид, передвигая коня, – то я оказался бы дома через час после того, как ты меня призвала.
– В твоем понимании, всякая шлюшка – добросердечна... – Бранвен со злым удовольствием забрала его ладью.
– Угу.
– ...а всякая порядочная девушка – высокомерная злючка? Понимаю, почему тебе так кажется!
Он самодовольно хмыкнул:
– Дитя, я старше тебя на столько столетий, сколько ты не можешь даже вообразить своим скудным женским умом. Я знаю, что говорю.
На это Бранвен нечего было возразить. Зато она обыграла его, захватив короля в плен. Недовольный проигрышем сид потребовал повторить игру, и позорно продул за пятнадцать ходов.
Новобрачная настолько увлеклась игрой, что позабыла о несостоявшейся первой ночи. Эфриэл незаметно для девушки посматривал на ее задумчивое лицо. Похоже, сердце ее успокоилось. Он убить был готов этого хваленого лорда Освальда. В отличие от Бранвен у него не было сомнений, что вся болтовня насчет тяжелого пути и стремления узнать друг друга – пустые отговорки. Глупая девочка еще не знает, каковы бывают мужчины, и что ее любезный супруг, скорее всего, предпочтет провести ночь с одной из бойких южных женщин из своей свиты. Эфриэл еще днем обратил на них внимание и невольно загляделся. Не бабы – огонь. Такие тебя самого снасильничают и еще потребуют. Куда до них барышне Роренброк с ее миндальной нежностью. но раскрывать этой дурочке глаза на правду показалось ему слишком жестоким. Пусть тешится надеждами, успеет еще разочароваться и наплакаться. А может и плакать не станет. Смирится и будет послушна, как своей властной мамаше.
Они оторвались от доски, когда петухи заорали второй раз. Лицо Бранвен побледнело, под глазами залегли синеватые пятна. Эфриэл посмотрел, и в его взгляде промелькнуло что-то, похожее на жалость.
– Ложись-ка ты спать, принцесса, – сказал он. – Иначе свалишься с лошади и переломаешь кости.
– Я не смогу уснуть, – воспротивилась Бранвен, пытаясь подавить зевок.
Но сид уже отодвинул доску, легко подхватил девушку на руки и забросил в самую середину огромной постели. Бранвен провалилась в перину и сразу поняла, что не желает вставать. Подложив под щеку ладонь, она наблюдала, как Эфриэл гасит светильники и свечи, оставив лишь ночную лампу, установленную в таз с водой, а потом укладывается с краю, натягивая одеяло.
– Спокойной ночи, развратник, – сказала она.
– Спокойной ночи, – ответил Эфриэл, и Бранвен почему-то огорчилась, что в ответ он не назвал ее глупой гусыней.
[1] Шаперон – капюшон-дудка, длинный шлык которого заматывался вокруг шеи или вокруг головы.
Глава IX
Прощание было коротким – слезы, объятия и пожелания доброго пути. Серое осеннее утро еще только занималось над Роренброком, а караван уже отправился в дорогу. Пятнадцать груженых лошадей, десять конных рыцарей, двадцать челядинцев, не считая оруженосцев, грума и пажей, да еще две кареты – такого великолепного выезда в Вудшире не было последние лет пятьдесят.
Бранвен открыла дверцу кареты и высунула голову, чтобы смотреть на замок до тех пор, пока он не исчезнет за лесом. После поворота дороги у Эн Фиор замок можно было увидеть еще раз, между двумя старыми дубами. На стене возле Южной башни белела фигурка, размахивавшая красным шарфом. Бранвен была уверена, что это Тигриша прощалась с ней. Глаза немилосердно защипало, и молодая герцогиня спряталась в полумраке кареты, чтобы никто не увидел ее слез.
Однако спустя милю или две хандра ее прошла, и девушка опустила ставень, с любопытством поглядывая в окно.
Рыцари ехали по обе стороны кареты, и лорд Освальд был с ними. В седле он держался с такой непринужденностью, словно и родился в нем. Жеребец грыз мундштук и рвался помчаться галопом или принимался играть, вскидывая задние копыта, но всадник сдерживал его без видимых усилий. Бранвен смотрела на мужа и думала, что у него тонкий профиль и прекрасные манеры. Он обещал праздник на две недели по приезду в Аллемаду, и был добр. Чего еще требовать благовоспитанной девице? Она перевела взгляд на Эфриэла, валявшегося на противоположном сидении. Глаза его были закрыты, и когда он не болтал вздор, общество его можно было даже посчитать приятным. На встроенной полочке лежала доска для игры в шатрандж. Сиденья, обтянутые бархатом, были мягки, как перины, а плотные занавеси на окнах защищали от последнего яркого осеннего солнца. Лес за окном был таким ярким, что это казалось колдовским наваждением – красный, золотой, пурпурный и багряный, с небольшими вкраплениями зеленого. Бранвен ловила ладошкой солнечные лучи, пробивавшиеся через кроны деревьев, и думала, что до смерти будет помнить пышную листву, запах мха в перелеске и шум волн Эн Фиор, стремительно бегущей к границе.
Несколько раз они останавливались на постоялых дворах, когда проезжали большие города, но чаще всего ночевать приходилось на вольном воздухе. Для Бранвен и лорда Освальда ставили шатры, остальные располагались в повозках или у костра, завернувшись в стеганные одеяла. Бранвен впервые оказалась в переносном доме и была очень обрадована, обнаружив, что жить в нем легко и приятно. Шатер был не шелковый и не шерстяной, а из какой-то странной плотной ткани с ярким рисунком. Ткань не продувалась ветром и не промокала, если шел дождь. Лорд Освальд объяснил, что такую ткань изготавливают женщины из кочевых племен, живущих на краю Трассерской пустыни. Внутрь шатра бросали лапник, сверху клали доски и покрывали все коврами с пушистым и мягким ворсом. Места хватало и для госпожи и для трех ее служанок. Хватало места и для Эфриэла, который неизменно располагался за постелью Бранвен. В еде тоже не было недостатка – кормили путешественников разнообразно и сытно. Лорд Освальд прихватил с собой ловчих и хищных птиц, и устраивал охоту, пока караван двигался на юго-запад. В котелок попадали бекасы, вальдшнепы, а порой и куропатки, у которых было такое нежное, пахнущее можжевеловыми ягодами, мясо.
Но после радости первых дней пути Бранвен загрустила. Лорд Освальд три раза в день осведомлялся о ее самочувствии и настроении, спрашивал, не желает ли она чего, и вкусен ли был обед, но дальше этих вежливых расспросов разговор не шел. Как образцовая жена, каждое утро она приходила к его шатру, чтобы приветствовать своего мужа и господина, а когда он возвращался с охоты, подавала полотенце, чтобы он вытерся после умывания. И вечером она не ложилась спать, пока не прощалась с мужем, желая ему спокойной ночи и приятных снов. Она была бы с ним дольше и чаще, но все больше убеждалась, что в замке лорд Освальд вынужден был проявлять внимание, изображая внимательного жениха, а теперь избавился от всяких условностей. Он разговаривал с ней, но смотрел так равнодушно, что она испытывала угрызения совести за то, что осмеливалась задерживать его возле своей персоны.
Зато возвращаясь с охоты лорд был весел, шутил с товарищами и ловчими, и даже смеялся. Слыша его смех, Бранвен страдала еще больше. С ней он и улыбался-то редко, что уж говорить о смехе.
Самое плохое, что ей не с кем было поделиться горем. Разговаривать с Эфриэлом она не смела, опасаясь насмешек с его стороны, а изливать душу перед служанками, которых она едва знала, ей не позволяло благоразумие.
Из кареты ей были видны все три ее камеристки. Обычно они сидели на тюках в повозке, грызли орехи и распевали веселые песни. Девицы были расторопны и проворны, но совсем не нравились Бранвен. Все три – высокие, крепкие, черноволосые и смуглые, как цыганки. Их звали Тония, Адончия и Чикита. Они прекрасно говорили на эстландском наречии, но то ли в насмешку, то ли по недомыслию, предпочитали общаться между собой на своем языке даже в присутствии госпожи.
Бранвен чувствовала себя неуютно, когда все трое начинали трещать, как сороки, о чем-то ей неведомом, убирая постель и накрывая на стол. Один раз она приказала перестать говорить при ней на ином языке, но приказ ее был больше похож на просьбу – высказан тихо, со смущением и многочисленными «прошу вас». Служанки опешили, потом обидно рассмеялись и все равно продолжали чесать языками по-своему.
Вдобавок ко всему, едва выехали из Роренброка, служанки поснимали привычные Бранвен платья и обрядились в наряды, принятые в Аллемаде – черные укороченные юбки, заложенные глубокими круговыми складками, еще больше подчеркивающими крутость бедер, и открывающие почти до колен крепкие икры в красных чулках с черными стрелками; белые рубашки с короткими рукавами и вырезами такой глубины, что золотистые ядра грудей едва не вываливались из корсажа. Волосы девицы густо намасливали и гладко расчесывали, так что головы у всех трех блестели, словно полированные деревянные шарики, а на щеки укладывали круто завитые локоны.
Такой наряд шел им необыкновенно, но Бранвен ощущала что-то похожее на страх, когда эти богини плодородия с оголенными шеями, руками и ногами принимались натягивать на госпожу узкое платье с закрытым воротом и шлейфом на два локтя.
– Это неприлично для женщины... так оголяться... – сказала как-то Бранвен, когда ее слышал один Эфриэл.
– И в самом деле, – отозвался сид, почесывая подбородок и выглядывая в окошко кареты, чтобы лишний раз посмотреть на трех девиц, – я бы их отшлепал за такую распущенность.
– Ты невозможен! – не выдержала Бранвен и больше об этом не заговаривала.
В довершенье ко всему, служанки считали, что служба у госпожи – занятие для их собственного удовольствия. Они могли бросить Бранвен одну вечером и уйти к кострам, чтобы перекидываться шуточками с мужчинами, пить пиво и плясать диковатые южные танцы. Возвращаясь, они немилосердно дышали на молодую графиню хмелем, отчего у той кружилась голова. Отяжелев от выпитого, служанки налетали на опорные столбики палатки, роняли вещи хозяйки и смеялись над собственной неуклюжестью. Утром они никогда не будили графиню, стоя почтительно у входа в шатер, а вваливались внутрь все трое, громко болтая и хохоча. Бранвен подскакивала с бьющимся сердцем, не понимая спросонья, что происходит. Подобная беспардонность выводила ее из себя, но все ее попытки обучить служанок правилам приличия заканчивались плачевно. Громогласная троица внимательно выслушивала ее претензии, недоуменно переглядывалась и... продолжала поступать по-своему. Бранвен приходила в отчаянье, и когда девицы уходили, бранилась от души, чем весьма веселила Эфриэла.
Бранвен подумывала пожаловаться мужу, но боялась надоедать ему женскими разговорами. Перед отъездом матушка сделала ей строгое внушение, что жена должна решать все хозяйственные дела сама, в том числе и управляться со строптивыми слугами. Мужчины ненавидят подобное, и жалобы ни к чему хорошему не приведут.
В конце концов, молодая графиня утешилась, что после приезда она сразу удалит невеж от себя и наберет в служанки милых, скромных и послушных девиц.
Но вскоре служанки и вовсе обленились. Теперь ухаживать за хозяйкой они приходили по двое, а то и вовсе заявлялась одна. На вопрос, куда пропали остальные, обычно следовал ответ: заняты.
– Чем таким важным они могут быть заняты? – кипела Бранвен, оставаясь одна (Эфриэл не в счет). – Разве у них есть более важные дела, чем прислуживать своей госпоже?!
Сид выслушивал ее возмущения, расслабленно валяясь на постели.
– Зачем ты высказываешь претензии мне? – спросил он однажды. – Почему бы тебе не сказать это им?
Бранвен сразу замолчала и понурилась. Она не могла даже представить, что сможет призвать к ответу трех нахалок, которые стояли друг за друга горой и при каждом удобном случае не брезговали выставить Бранвен перед супругом в невыгодном свете.
Верховодила ими Адончия – особа столь же дерзкая, сколь и миловидная. Мужчины слетались к ней, как шмели на мед. И ей не надо было прикладывать для этого никаких особых усилий – только дышать. Она держалась с госпожой особенно заносчиво и отсутствовала чаще других. А когда снисходила появиться в шатре, чтобы перестелить постель или принести кубок с водой и ужин, в шатер поминутно заглядывали солдаты, ничуть не стесняясь Бранвен и вызывая Адончию на разговор. Однажды Бранвен не выдержала и сделала ей замечание, намекнув, что длительные и частые отлучки не украшают женщину, и пригрозила, что расскажет обо всем лорду Освальду.
– Так за чем же дело стало, благородная пейнета? – спросила Адончия, ничуть не испугавшись. Она только что расчесала Бранвен и теперь укладывала ее волосы в прическу замужней женщины, заплетя две толстые косы и уложив их тугими кольцами на макушке. – Бегите быстрее, жалуйтесь. Только не забывайте, что путь до Аллемады долгий, а мне придется ухаживать за вами еще много, много дней, – и она вонзила в затылок хозяйке острую шпильку. Бранвен закричала, вырываясь и хватаясь за голову. На ладони остались пятна крови.
– Что ты наделала, злодейка?! Теперь я точно пожалуюсь мужу!
Адончия ответила ей ленивой улыбкой.
– Эй, лучше бы ты сидела тихо, маленькая леди, – подал голос Эфриэл, который наблюдал эту сцену с начала и до конца.
– А тебя никто не спрашивает! – огрызнулась Бранвен, ничуть не заботясь, что служанки все слышат.
Тут же послали за сэром Освальдом, и он явился. Он только что приехал с охоты, богатый костюм насквозь пропылился, а светлые волосы стали темными, пропитавшись потом. Пока Бранвен говорила обличительную речь, лицо сэра Освальда становилось все более усталым.
– Зачем ты это сделала? – спросил он у Адончии, не выказывая ни возмущения, ни гнева.
– Я нечаянно, благородный гранголо Освальдо, – ответила служанка, приседая в поклоне и смиренно складывая руки под передником. – Благородная пейнета не могла и минуты посидеть спокойно, она дернулась и совершенно случайно я уколола ее.
– Ты лжешь! – вскричала Бранвен, до самого сердца возмущенная таким лицемерием. – Ты сделала это нарочно!
Лорд Освальд перевел страдающий взгляд на жену, и Бранвен осеклась.
– Миледи, – мягко сказал ее муж, – чем поднимать ссору на пустом месте, не лучше ли посидеть спокойно, пока служанки занимаются вашими волосами? Недовольны этой, пусть вас причешет другая. С вашего позволения, я пойду. Хотелось бы помыться и отдохнуть.
Он раскланялся и удалился, а Бранвен так и осталась стоять столбом, униженная и несчастная. Адончия поклонилась ей с преувеличенной вежливостью и выплыла из шатра, как лодка под парусами во время попутного ветра. Вслед за ней поспешили и ее товарки, вполголоса пересмеиваясь на своем щебечущем языке.
Двигаясь, как деревянная, Бранвен подошла к постели и упала ничком, зарывшись лицом в подушку. Эфриэл, выждав немного, потряс ее за плечо, проверяя, живая ли и не потеряла ли сознания.
– Я же говорил, чтобы ты не поднимала шума, – сказал он.
– Это немыслимо, – ответила она глухо, в подушку. – Я опозорена и унижена служанкой!
– Ты еще такое дитя, – вздохнул Эфриэл, вытягиваясь рядом с ней.
Они уже привыкли делить постель на двоих. И если раньше Бранвен просыпалась от любого случайного прикосновения, то теперь это стало таким же привычным и незаметным, как дыхание. Вот и теперь ее мысли занимала мерзкая Адончия, а не голый призрак, расположившийся в ее постели.
– Я не переживу этого позора, – сказала она.
– Переживешь. И впредь будешь умнее.
Бранвен приподнялась, подозрительно глядя на сида:
– Ты что-то знаешь?
– Скажем, так, – было видно, что Эфриэлу признание дается нелегко, и он колеблется. – Есть вещи, на которые супруге благородного господина лучше закрывать глаза...
– Ты хочешь сказать, эта девка – любовница моего мужа?! – Бранвен села так резко, что чуть не сбросила сида на пол.
– Ну, может она просто охраняет его по ночам, как верная сука.
– Она ночует в его шатре?!
– Клянусь всеми травами Айрмед! Неужели ты так наивна, маленькая гусыня? Об этом знают все, кроме тебя.
– И ты знал? – силы вдруг оставили Бранвен. – И ничего не сказал мне?
Она посмотрела с такой болью, что Эфриэл показался себе последней скотиной.
– Не надо принимать это близко к сердцу, дитя, – сказал он ворчливо. – Подумаешь, твой супруг завел грелку в постель.
Бранвен вскочила и забегала по шатру.
– Для тебя это ничего не значит, – запальчиво сказала она. – Но для меня нарушение супружеской верности – подобно смерти!
– Да брось, никто еще от этого не умирал. К тому же, ты сама хотела провернуть нечто подобное.
– Я?!
– Ты же обещала мне вторую ночь. Забыла? Или обманула меня?
Бранвен в отчаянии заломила руки:
– Как можно сравнивать! С тобой все совсем по-другому. Ты не человек, и помочь тебе – мой долг. Тут нет места чувствам! А то, что лорд Освальд привечает эту... эту...– она топнула. – Но я заставлю его вспомнить о священных узах! Он клялся мне ярким пламенем!
– Да-да. И задрожит от страха, едва ты об этом напомнишь, – Эфриэл покачал головой. Его глубоко уязвили слова Бранвен о долге и отсутствии чувств, но он старался выглядеть невозмутимым. До чего легко женщины умеют оправдываться: я, мол, изменю мужу, но это ничего не значит, это мой долг и ла-ла-ла. А вот муж, который честно завел любовницу, должен гореть на костре в преисподней. Все же, он решил дать ей совет: – Не делай глупостей, гусыня. Просто представь, что ты ничего не знаешь, и веди себя спокойно.
– Разве такое возможно?!
– Только все испортишь, – сказал сид, но уже понял, что легче остановить дождь, чем эту девицу. При всей своей мягкости она умудрялась быть упрямой, как сто ослов.
В этот же вечер Адончия не явилась в шатер, чтобы приготовить госпожу ко сну.
– Где ваша подруга? – спросила Бранвен, глядя на Тонию и Чикиту с неприязнью.
– Она занята, благородная пейнета, – ответила Чикита, доставая из кофра ночную рубашку и чепец.
– И чем это она занята? – потребовала Бранвен ответа. – Где она сейчас?
Служанки переглянулись, и Тония фыркнула. Этого оказалось достаточно, чтобы Бранвен бросилась в бой.
– Она у моего мужа, не так ли, змеищи? – спросила нежная леди и выбежала вон с проворством, которого от нее трудно было ожидать. Вслед ей неслись вопли служанок, а Эфриэла сдернула с постели колдовская сила и поволокла за той, к которой он был привязан невидимыми цепями заклинания.
Не слишком приятно, когда тебя тащит по пыльной дороге. Особенно, когда ты не успел встать и пашешь носом. Приложившись несколько раз о камни, Эфриэл смог-таки подняться на ноги. Он отплевывался от грязи и сухой травы, попавших в рот, и только поэтому не припомнил вслух бобра, угря и старую сводню. Нетрудно было понять, куда полетела пустоголовая гусочка. Эфриэл поднажал, чтобы успеть перехватить ее до того, как она ворвется к муженьку и наделает глупостей, но опоздал всего лишь на секунду.
Бранвен поднырнула под руку грума, сторожившего вход в хозяйский шатер, отдернула занавесь и застыла на пороге, приоткрыв рот и жалобно моргая.
Лорд Освальд возлежал на постели, потягивая фалернское, а у его ног сидела Адончия и закалывала гребнем рассыпавшиеся волосы. Не нужно было объяснять, для чего она тут примостилась – кофта ее была спущена с загорелых плеч, во всей красе показывая тугие груди с коричневыми сосками, большими, как рожки козленка. При появлении Бранвен, служанка не спеша заправила оголенные телеса в корсаж и затянула шнуровку. Она делала это со спокойной неторопливостью, будто находилась в спальне наедине с зеркалом.
– Что это? – спросила Бранвен тонко и зло. – Потрудитесь ответить, милорд.
Лорд Освальд смотрел на жену затуманенным взглядом, и Эфриэл подумал, что вино уже ударило ему в голову.
– Лучше бы тебе уйти, маленькая леди, – сказал сид. – Неразумно, что ты сюда заявилась. Подумай обо всем до утра и...
– Ты еще здесь? – Бранвен, не слушая сида, надвинулась на Адончию. – Немедленно убирайся! Я не желаю видеть тебя рядом с моим мужем.
– Неправильно, совсем неправильно, – Эфриэл досадливо прищелкнул языком
Адончия не обратила никакого внимания на приказ и не потрудилась встать. Она повернулась к лорду Освальду и спросила:
– Мне удалиться, гринголо Освальдо?
Он кивнул, отставляя бокал с вином:
– Да, пока иди.
Служанка поднялась и величественно проплыла мимо Бранвен, не удостоив ее взглядом. Зато Бранвен испытывала все муки ревности и обиды, а слово «пока» резануло ее сердце ножом.
– Нахалка! – не сдержалась герцогиня, сжимая кулаки.
– Зачем вы здесь, миледи? – спросил лорд Освальд. – В такой час вам полагается отдыхать. Завтра трудная дорога.
– Как я могу отдыхать, милорд? – голос девушки зазвенел. – Как вы могли нанести мне такое чудовищное оскорбление?
Лорд Освальд пригладил волосы и подергал себя за бородку, собираясь с мыслями.
– Мне жаль, что я огорчил вас, – сказал он. – Но если бы вы не ворвались в мой шатер, нарушив этикет, ничего не произошло бы.
– То есть, если бы я ничего не узнала, все было бы в порядке? Не верю, что слышу это от вас милорд!
– Дорогая моя леди, – было видно, что герцогу не хотелось продолжать разговор, – вам лучше успокоиться и вернуться к себе. Повторяю еще раз: мне жаль, что я доставил вам огорчения. Но все мои дела и помыслы – лишь для вашего и о вашем благе. Вас вверили мне у алтаря, и я буду хранить и уважать вас, как небесную голубку, как мою супругу и...
– Уважать, но не любить?!
– Хватит! Оставь его, – Эфриэл схватил Бранвен за руку повыше локтя и попытался вытащить из шатра, но девушка вырвалась и вплотную приблизилась к мужу.
– Почему вы выбрали ее, а не меня?! Разве она лучше меня, милорд?
Поднявшись, лорд Освальд вздохнул и погладил Бранвен по голове, как несмышленого ребенка:
– Именно потому, что вы мне дороги, миледи, я так и поступаю. Ваша матушка должна была объяснить вам... По приезду в Аллемаду...
– Я не слабосильное существо! – вскричала Бранвен, вцепившись в шнуровку платья и безуспешно пытаясь ее распустить. – Я смогу выносить ваших сыновей, даже если мне придется ехать верхом до вашего замка через всю Эстландию и Норсдейл в придачу!
– Миледи, ведите себя соответственно вашему положению. Вы кричите на весь лагерь, – лорд Освальд перехватил руку жены, не давая снять платье. – Вернитесь к себе, а завтра мы поговорим. Проявите благоразумие...
Эфриэл ухватил Бранвен за кушак и потянул к выходу. Глупая девчонка! Да какой нормальный мужчина захочет ее после воплей, слез и самоуничижения. Но она не вняла голосу разума и снова вырвалась, всматриваясь мужу в лицо.
– Милорд! Я не потревожу вас до самой Аллемады, если пообещаете, что эта девка больше и шагу не ступит в ваш шатер.
Лорд Освальд отвел взгляд и опять пригладил волосы и усы.
– Смею заметить, миледи, не пристало женщине вмешиваться в мужские дела. Подите к себе и займитесь прядением или вышиванием. Если хотите, я прикажу достать арфу, чтобы вы могли играть в дороге.
– Вы не откажетесь от нее?! От этой служанки? А как же клятвы перед ярким пламенем?.. Я – ваша жена! Я требую!..
– Безмозглая гусыня... – выдохнул Эфриэл. Боги ведают, почему он так переживал за глупышку, вздумавшую призвать мужа к ответу за любовницу. Подумать только – за любовницу! Как будто он кусок хлеба у сироты украл.
– Я из Роренброков и не потерплю, чтобы рядом с вами была чужая женщина! – кричала тем временем Бранвен. Она вцепилась в камизу[1] мужа и попыталась его встряхнуть.
Короткая пощечина мигом привела ее в чувство. Вопли прекратились, как по-волшебству, а сама Бранвен застыла, прижимая ладонь к щеке.
– Мне очень жаль, миледи, что пришлось прибегнуть к столь суровому средству, – произнес лорд Освальд, не изменив ни выражения лица, ни тона, – но иного способа не было. Извольте вернуться к себе. Я никогда не бил женщину, и не хотел бы начинать с вас, моей супруги. Мы поговорим завтра, когда вы сможете мыслить здраво.
– Пошли, пошли, – Эфриэл за кушак потащил Бранвен прочь. На сей раз она не упиралась, не сопротивлялась и покорно позволила себя увести. Поодаль крутились служанки во главе с Адончией, и та не сдерживала злорадства – так и сияла. Эфриэл не сомневался, что стоит им с Бранвен уйти, девица тут же нырнет под занавес милордова шатра.
– Говорил же – ничего хорошего не выйдет! Глупышка, только себе навредила, – Эфриэл затолкал Бранвен в шатер, пряча от любопытных рыцарей и челядинцев, и усадил девушку на складной стульчик. – Приди в себя. Это не сказки и не рыцарские баллады, это жизнь.
Он был сердит на нее. Получила по холеной мордочке, сама виновата! Вела бы себя умнее, и мордочка бы не пострадала. Намочив в кувшине первую попавшуюся тряпку, он протянул ее Бранвен:
– Приложи, будет не так больно, и следа не останется.
Но девушка продолжала сидеть, держась за щеку и глядя невидящими глазами куда-то поверх головы сида.
– Эй! – Эфриэл легонько потряс ее за плечо.
Взгляд Бранвен стал осмысленным, брови жалобно изломились, губы задрожали, и слезы хлынули дождевым потоком:
– Он ударил меня! Мой муж ударил меня!
– Еще мало! – грубовато заметил сид, заставляя ее открыть щеку и прикладывая к месту удара холодную примочку. – Я бы тебя убил, если бы ты помещала мне с бабой.
– Лучше бы убил... лучше бы я умерла... – она забилась в рыданиях, уронив тряпку, вскочила и кинулась куда-то бежать.
Эфриэл поймал ее и прижал лбом к своей груди, укачивая, как младенца.
– Тише, тише. Подумаешь – пощечина. Я от тебя получил целых три, и ничего – жив-здоров. Э-э, не знаешь ты, как благородные господа лупят жен!
Она воззрилась на него с таким ужасом, что он поторопился исправиться:
– Не все, конечно. Твой муж не станет тебя бить.
– Но он уже ударил меня... – с упреком ответила Бранвен, как будто это Эфриэл был виноват.
Ночью Эфриэл то и дело просыпался, потому что Бранвен ворочалась и тяжело вздыхала, но стоило ему пошевелиться – таилась, как мышка. Проснувшись в очередной раз, Эфриэл с раздражением подумал, что больно уж она нежна, эта леди Рори. Ей слегка поддали, и она уже готова умереть. Ему вдруг вспомнились события очень, очень давние. Такие давние, что сейчас виделись смутно, как сквозь пелену тумана. Старшие братья – законные сыновья, сиды чистой крови, как они себя величали – в потешном поединке отлупили его до потери сознания, сломав одну руку и пальцы на другой. Чтобы знал свое место, сказали они тогда, и не мечтал прыгнуть выше головы. Сколько ему было? Девятнадцать или двадцать. Странно, что первые сто лет жизни помнятся по годам – вот здесь было десять, здесь двадцать, а тут шестьдесят четыре, в потом все мерится на сотни. Папаша, наверное, считает тысячами. Левая рука заныла возле локтя, хотя Эфриэл знал, что никакой телесной боли нет в помине – она у него в голове. Несколько переломов и синяков, пара шишек – это ничто для истинного сида. Неделя в постели – и снова готов есть-пить и наслаждаться. Но его раны не затянулись и за две недели, а сам он стремительно слабел и уже перестал есть. Папаша тогда сказал, что такие слабаки и рождаются от дурной крови, и перестал даже интересоваться – жив или уже умер его сын от проклятого племени. И тогда появилась Айрмед. Пришла не тайком, а заявилась прямо к княжескому трону. Братья сначала подняли ее на смех, но папаша разрешил лечить – в конце концов, своей серебряной рукой он был обязан и Айрмед, ведь это она помогала Мидаху, когда тот врачевал однорукого калеку, изгнанного и всеми покинутого.
